Текст книги "Покинутый (ЛП)"

Автор книги: Оливер Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12
14 июля 1747 года

1

Вот уже две недели, как я не прикасался к дневнику, и у меня накопилось много всего, о чем мне необходимо рассказать и подвести итоги, начиная с той ночи, когда я посетил Бетти.

Прямо от нее я вернулся на квартиру, которую я снимал, и проспал несколько часов с перерывами, потом встал, оделся и нанял кэб до ее дома. Там я заплатил кэбмену, чтобы мы постояли поблизости – достаточно близко, чтобы видеть, но так, чтобы не вызывать подозрений – и пока он дремал, благодарный за отдых, я сидел, смотрел в окно и ждал.

Чего? Я не мог бы сказать наверняка. Я в очередной раз прислушался к своему инстинкту. И в очередной раз угадал: вскоре после того, как рассвело, появилась Бетти.

Я отпустил кучера, пошел за ней пешком, и конечно же, она отправилась прямиком к Главному Почтамту на Ломбард-стрит, вошла туда, через несколько минут появилась снова, и двинулась по улице обратно, постепенно растворяясь в толпе.

Я смотрел ей вслед и ничего не чувствовал и не испытывал желания идти за ней и резать ей горло за ее предательство, и даже не ощущал остатков привязанности, которая когда-то между нами существовала. Просто… ничего.

Вместо этого я встал возле дверей и наблюдал людскую круговерть, время от времени отмахиваясь тростью от попрошаек и бродячих торговцев; так я прождал примерно час, пока…

Да, это был почтальон – с неизменным колокольчиком и сумкой, полной корреспонденции. Я отклеился от дверей и, помахивая тросточкой, отправился за ним, подступая все ближе и ближе, но тут он перешел на другую сторону улицы, где было поменьше пешеходов, и у меня появился шанс…

Через минуту, в переулке, я стоял на коленях над его окровавленным бездыханным телом и разбирал содержимое почтовой сумки, пока не нашел то, что мне нужно: конверт на имя «Джек Дигвид». Я прочел письмо – в нем говорилось, что она его любит, но об их отношениях я и без того уже знал; ничего нового – но меня интересовало не содержание, мне нужен был адрес, он был написан на конверте, оплаченном до Шварцвальда, где располагался городок с названием Санкт-Питер, неподалеку от Фрайбурга.

После двухнедельного путешествия мы с Реджинальдом увидали впереди Санкт-Питер: городские кварталы приютились в нижней части долины, окруженные со всех сторон зеленью богатых полей и лесов. Это было сегодня утром.

2

В город мы въехали около полудня, грязные и утомленные путешествием.

Неспешной рысью мы пробирались по узким петляющим улочкам, и я смотрел на запрокинутые лица горожан: и отпрядывавших от дороги, и поспешно отступавших от окон – они захлопывали двери и задергивали занавески. У нас на уме была смерть, и я даже было подумал, что каким-то образом они об этом догадываются, а может быть, просто пугливы. Я не мог знать, что мы уже не первые всадники-чужестранцы, прибывшие в город нынешним утром. И горожане испугались гораздо раньше нашего приезда.

Письмо было адресовано до востребования в Центральный магазин Санкт-Питера.

Мы подъехали к маленькой площади, с фонтаном и каштанами, и расспросили дорогу у испуганной горожанки. Другие указывали нам неопределенно, а она дала точные сведения и как-то бочком поспешила прочь, не отрывая взгляда от своих башмаков.

Через минуту мы привязали наших лошадей возле магазина и вошли внутрь, и единственный бывший там посетитель глянул на нас и решил запастись провизией в другое время. Мы с Реджинальдом обменялись смущенными взглядами, а я огляделся по сторонам. С трех сторон высились деревянные стеллажи, на которых грудились банки и пакеты, перевязанные шпагатом, а у передней стены возвышался прилавок, за которым стоял хозяин заведения, в фартуке, с пышными усами и улыбкой – но она угасла, как догорающая свеча, едва только он разглядел нас получше.

Слева от меня стояла стремянка, по которой добирались до верхних полок. На ней примостился мальчик лет десяти, сынишка хозяина, если судить по виду. Он чуть не упал, когда поспешно спрыгнул со стремянки, и встал посредине комнаты, вытянув руки по швам, в ожидании отцовских распоряжений.

– Добрый день, господа, – по-немецки сказал хозяин. – По вашему виду можно сказать, что вы долго ехали верхом. Вам необходимы припасы для дальнейшего путешествия?

Он указал на кофейник, стоявший перед ним на прилавке.

– Может быть, желаете освежиться? Выпить?

Тут он махнул мальчику рукой.

– Кристоф, ты забыл свои обязанности? Прими у джентльменов плащи.

Возле прилавка стояли три стула, и хозяин указал на них и пригласил:

– Пожалуйста, будьте добры, располагайтесь.

Я снова глянул на Реджинальда, понял, что он готов шагнуть вперед и воспользоваться гостеприимством, и остановил его.

– Нет-нет, спасибо, – сказал я хозяину. – Мы с приятелем не расположены задерживаться.

Краем глаза я заметил, как Реджинальд ссутулился, но он промолчал.

– Нам от вас нужны только некоторые сведения, – добавил я.

Осмотрительность надвинулась на лицо хозяина, как темный занавес.

– Да? – настороженно произнес он.

– Нам нужно найти человека. Его зовут Дигвид. Джек Дигвид. Вы с ним знакомы?

Он покачал головой.

– Совсем не знакомы? – настаивал я.

Снова отрицательное качание головой.

– Хэйтем… – предостерегающе сказал Реджинальд, как будто прочел мои мысли по интонации.

Я не ответил ему. Я продолжал давить на хозяина:

– Вы в этом уверены?

Усы его нервно дернулись. Он судорожно сглотнул.

Я почувствовал, как у меня стиснулись челюсти; следом, прежде чем кто-либо успел двинуться, я выхватил меч и ткнул острием под подбородок Кристофа. Мальчик задохнулся, привстал на цыпочки, а глаза его заметались, оттого что в горло вдавился меч.

Я неотрывно смотрел на хозяина.

– Хэйтем… – снова окликнул меня Реджинальд.

– Предоставь это дело мне, Реджинальд, будь добр, – сказал я и снова обратился к хозяину: – На этот адрес Дигвиду отправляют до востребования письма. Позвольте спросить еще раз: где он?

– Сударь, – взмолился хозяин. Он беспрерывно переводил взгляд с меня на Кристофа, от которого слышалась череда глухих звуков, как будто ему невозможно было глотать. – Прошу вас, не мучьте моего сына.

Он молил глухого.

– Где он? – повторил я.

– Сударь, – хозяин в мольбе заламывал руки, – я не могу вам сказать.

Неприметным движением кисти я вдавил клинок в горло Кристофа еще сильней и был вознагражден всхлипом. Краем глаза я видел, как мальчик еще выше приподнялся на цыпочках, и чувствовал, хотя и не видел, как тошно рядом со мной Реджинальду. Все это время я неотрывно смотрел на хозяина.

– Молю вас, сударь, молю вас, сударь, – его речь стала торопливой, а руками в мольбе он размахивал так, словно пытался жонглировать невидимым предметом, – я не могу сказать. Меня предупредили, чтобы я молчал.

– А-га, – сказал я. – Кто? Кто предупредил? Он сам? Дигвид?

– Нет, сударь, – он отказывался упорно. – Я уже несколько недель не видел мастера Дигвида. Это был… другой, но я не могу вам сказать – я не могу сказать, кто.

Эти люди, они… серьезные.

– Думаю, нам с вами ясно, что я тоже серьезный, – я улыбнулся. – Разница только в том, что я сейчас здесь, а их здесь нет. Говорите, сколько их, кто они и что им надо?

Его взгляд метался от меня к Кристофу, который, несмотря на его смелость, стойкость и силу духа, проявленную перед лицом опасности (я не отказался бы увидеть это в собственном сыне), все-таки снова всхлипнул, и это, должно быть, встряхнуло хозяину память, потому что усы его задрожали сильнее, и заговорил он быстрее – слова из него так и посыпались.

– Они были здесь, сударь, – сказал он. – Буквально час назад или около того.

Двое в длинных черных плащах поверх красных мундиров британской армии, они явились в магазин, как и вы, и спросили, где можно найти мастера Дигвида. Когда я, не подумав, сообщил им, они помрачнели и сказали, что еще несколько человек могут прийти и спросить мастера Дигвида, и если так случится, то я не должен им ничего говорить, под страхом смерти, и еще не должен говорить, что здесь были они.

– Где он?

– В хижине, в лесу, в пятнадцати милях отсюда.

Мы с Реджинальдом не проронили больше ни слова. Мы поняли, что нельзя терять ни минуты: ни на лишние угрозы, ни на прощание, ни даже на извинения перед Кристофом, которого я напугал до полусмерти – поэтому мы просто выскочили опрометью за дверь, отвязали коней, вскочили на них и погнали их с воплями вперед.

Мы скакали что было сил около получаса и одолели за это время миль восемь и всё в гору, и лошади наши стали уставать. Мы добрались до деревьев, но это оказалась лишь узкая полоска сосен, и проскакав ее насквозь, мы увидели еще полоску деревьев – на вершине холма. Тем временем земля перед нами побежала вниз, в более густой лес, потом из него, волнистая, как огромное лоскутное одеяло, составленное из оттенков зеленого: лесных массивов, лугов и полей.

Мы остановились, и я достал подзорную трубу. Лошади фыркали, а я осматривал местность, водя трубой из стороны в сторону сперва просто как сумасшедший, потому что чрезвычайные обстоятельства требовали от меня собранности, а я был слишком взвинчен.

Наконец я заставил себя успокоиться, несколько раз глубоко вздохнул, прищурился и начал всматриваться заново, на этот раз перемещая трубу по ландшафту медленно и методично. Мысленно я накинул на поле обзора сетку и переходил из одного квадрата в другой систематично и терпеливо, руководствуясь опять-таки разумом, а не эмоциями.

Тишину, в которой звучал лишь легкий ветерок и пение птиц, нарушил Реджинальд.

– Ты пошел бы на это?

– Пошел бы на что, Реджинальд?

Он имел в виду убийство ребенка.

– Убийство мальчика. Ты бы на это пошел?

– Что толку угрожать, если твоя угроза пустая? Лавочник почувствовал бы, если бы это было не всерьез. Он прочел бы это по моим глазам. И понял бы.

Реджинальд беспокойно заерзал в седле.

– Так, значит, да? Ты убил бы его?

– Правильно, Реджинальд, убил бы.

Тишина. Я осмотрел еще один сектор ландшафта, и еще один.

– С каких это пор, Хэйтем, убийство невиновных стало частью твоей подготовки?

Я фыркнул.

– Если ты учил меня убивать, Реджинальд, это еще не дает тебе права судить, того ли я убил и с той ли целью.

– Я учил тебя чести. Учил кодексу.

– Я помню, как много лет назад, Реджинальд, ты обошелся собственной формой правосудия, а не общепринятой. Это было благородно?

Неужели он слегка покраснел? И от неудобства поерзал на коне.

– Тот человек был вором, – сказал он.

– Люди, которых я ищу, Реджинальд, убийцы.

– Пусть так, – в его голосе появилось легкое раздражение, – но, похоже, твое усердие лишает тебя рассудительности.

Я опять презрительно фыркнул.

– Это твое влияние. Разве твоя страсть к Тем, Кто Пришел Раньше строго соответствует принципам тамплиеров?

– Да.

– Вот как? Ты уверен, что не пренебрегаешь ради нее другими обязанностями? Сколько ты писал, сколько анализировал, сколько читал в последнее время?

– Много, – сказал он с негодованием.

– И это не было связано с Теми, Кто Пришел Раньше, – подытожил я.

Он зарычал, как краснорожий толстяк, которому на ужин подали скверное жаркое.

– Я вроде бы еще здесь, не так ли?

– В самом деле, Реджинальд, – сказал я, потому что как раз в этот момент увидел тоненький дымок, вьющийся над деревьями. – Я вижу дым, наверное, это из хижины.

Нам туда.

И тут что-то мелькнуло на фоне густого ельника, и я разглядел всадника, скачущего в гору на дальнем холме, прочь от нас.

– Смотри, Реджинальд, там. Ты его видишь?

Я навел резкость. Всадник был к нам спиной, и расстояние, конечно, было приличным, но на миг мне показалось, что сперва я заметил только его уши. Я был уверен, что у него волчьи уши.

– Я вижу только одного, Хэйтем, а где же второй? – спросил Реджинальд.

Я уже натягивал поводья моего коня.

– В хижине, Реджинальд. Вперед.

3

Прошло, пожалуй, еще минут двадцать, прежде чем мы доехали. Двадцать минут, в продолжение которых я гнал коня на пределе возможностей, рискуя поранить его среди деревьев и бурелома, и оставив Реджинальда далеко позади, потому что я просто очертя голову несся туда, где я заметил дымок – к хижине, в которой я надеялся найти Дигвида.

Живого? Мертвого? Этого я не знал. Лавочник сказал, что его искали двое солдат, а мы обнаружили только одного, так что мне не терпелось разузнать и о втором. Уехал ли он раньше? Или пока что в хижине?

Хижина стояла посредине поляны. Приземистый деревянный домик с привязанной рядом лошадью, одинокое окошко спереди и завитушки дыма над печной трубой. Дверь открыта. Распахнута. В тот момент, когда я со всего маху влетел на поляну, из хижины донесся крик, поэтому я пришпорил коня, подскакал к самой двери и выхватил меч.

Лошадиные копыта загрохотали по дощатому настилу, а я вытянулся в седле, чтобы заглянуть внутрь.

Дигвид был привязан к стулу – плечи его поникли, голова запрокинулась. Вместо лица – кровавое месиво, но я увидел, что губы его шевелились. Он был жив, а рядом с ним стоял второй солдат с окровавленным ножом в руке – нож был с изогнутым зазубренным лезвием – и собирался довершить дело. То есть перерезать Дигвиду горло.

Я никогда еще не использовал меч, как копье, и могу сказать наверняка – меч для этого приспособлен плохо, но в тот момент мне надо было сохранить жизнь Дигвиду. Я должен был поговорить с ним, и кроме того, никто не имеет права убить Дигвида, только я. Поэтому я метнул меч. И хотя у меня не было возможности ни размахнуться, ни прицелиться, удар пришелся палачу по руке, и этого оказалось достаточно: он зашатался и с душераздирающим воплем повалился на спину, а я прямо из седла впрыгнул в хижину – перекатился и подобрал меч.

Этого хватило, чтобы спасти Дигвида.

Приземлился я прямо около него. Окровавленные веревки стягивали его руки, а ноги были привязаны к стулу. Одежда изорвана и потемнела от крови, лицо распухло и кровоточило. Губы еще двигались. Его взгляд с трудом скользнул по мне, и я подумал: помнит ли он меня? Узнает? Чувствует ли укол вины или вспышку надежды?

Я глянул на окно и увидел лишь подметки солдатских сапог: солдат нырнул в окно и с глухим стуком шлепнулся на землю. Прыгать следом было опасно – мне не хотелось застрять в окошке и барахтаться там, в то время как солдат, ничем не ограниченный во времени, будет вонзать в меня свой зазубренный нож. Поэтому я ринулся к двери, выскочил на поляну и погнался за ним. В этот момент появился Реджинальд. Солдат с ножом был перед ним, как на ладони, и Реджинальд уже вскинул самострел.

– Не стреляй! – заорал я, когда он уже давил на спуск, и он взвыл от досады, потому что промазал.

– Какого черта ты выдумал, он ведь был в руках, – гаркнул он. – А теперь удрал.

Я вовремя рванул вокруг хижины, разметывая ногами ковер из опавших и высохших сосновых иголок, и как раз успел увидеть, как солдат исчезает в стене леса.

– Он нужен мне живым, – крикнул я, оборачиваясь на бегу к Реджинальду. – В хижине Дигвид. Присмотри за ним, пока меня нет.

Я вломился в заросли, по лицу стали хлестать листья и ветки, я продирался сквозь них, держа наготове мой короткий меч. Впереди, в пелене листвы, я различал темную фигуру, которая продиралась через заросли с такой же сомнительной грацией, что и я.

Наверное, даже с еще более сомнительной, потому что я догонял его.

– Ты был там, – крикнул я ему. – Ты был там в ту ночь, когда убили моего отца!

– Не имел удовольствия, малыш, – бросил он через плечо. – А хотелось бы. Хотя я тоже внес лепту. Я был наводчиком.

Да, он говорил на западном диалекте. А у кого был западный диалект? У человека, который шантажировал Дигвида. У человека, который грозил Виолетте и пугал ее «чудовищным» ножом.

– Остановись и сразись со мной! – крикнул я. – Ты так жаждешь крови Кенуэев, так попробуй пролить мою!

Я был проворнее, чем он. Быстрее, а теперь и ближе. Я слышал в его голосе одышку, и конечно, я схвачу его, дело лишь во времени. Он это понимал, и чтобы не тратить понапрасну сил, он решил остановиться и дать бой, и поэтому перескочил еще через одну поваленную ветром корягу и выпрыгнул на небольшую опушку, по которой он стал кружить, взяв свой кривой ножик наизготовку. Кривой, зазубренный, «чудовищный» нож. Лицо его было землистым и ужасно рябым, как будто от перенесенных в детстве болезней. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони поминутно вытирал рот. Шляпу он потерял во время погони, волосы у него были коротко стриженные и чуть седые, а его плащ, темный, как и говорил лавочник, был разорван, а под плащом и в разрывах виднелся красный военный мундир.

– Ты ведь британский солдат, – сказал я.

– Я ношу эту форму, – усмехнулся он, – но интересы у меня другие.

– Вот как? И кому же ты присягал? – спросил я. – Ты ассассин?

Он покачал головой.

– Я сам по себе, малыш. То, о чем ты можешь только мечтать.

– Давненько меня не называли малышом, – сказал я.

– Ты думаешь, что сделал себе имя, Хэйтем Кенуэй. Убийца. Тамплиерский палач. Потому что убил парочку толстых торговцев? Но для меня ты малыш. Ты малыш, потому что мужчина смотрит своим целям в лицо, а не подкрадывается к ним глухой ночью со спины, как змея. – Он помолчал. – Как ассассин.

Он принялся перекидывать нож из одной руки в другую. Это почти гипнотизировало, во всяком случае, я заставил его в это поверить.

– Думаешь, я не умею драться? – спросил я.

– Это еще надо доказать.

– Лучше всего здесь.

Он сплюнул и одной рукой поманил меня к себе, а в другой у него вертелся нож.

– Давай, ассассин, – подначивал он. – Посмотрим, каков ты в первой схватке. Увидишь, как все это на деле. Давай, малыш. Будь мужчиной.

Он думал разозлить меня, но я, наоборот, лишь стал внимательнее. Он нужен мне живым. Я должен поговорить с ним.

Я впрыгнул через корягу на опушку и чуть неловко размахнулся, чтобы оттеснить его и принять стойку, прежде чем он ответит. Несколько мгновений мы кружили друг возле друга и выжидали момент для новой атаки. Я нарушил это затишье: сделал выпад, резанул и отступил для защиты.

На секунду ему показалось, что я промахнулся. Потом он сообразил, что по щеке у него стекает кровь, он тронул лицо рукой, и глаза его удивленно расширились. Первая моя кровь.

– Ты недооценил меня, – сказал я.

Улыбка его стала натянутой.

– Второго раза не будет.

– Будет, – ответил я и снова пошел вперед: сделал финт влево и перевел атаку вправо, когда его корпус уже брал защиту с ненужной стороны.

На его свободной руке появилась рана. Кровь запачкала его разорванный рукав и стала капать на землю, ярко-красная на зеленовато-бурой хвое.

– Я сильнее, чем ты думал, – сказал я. – Все, что ты видишь впереди – это смерть, если не заговоришь. Если не скажешь все, что тебе известно. На кого ты работаешь?

Я легко скользнул вперед и снова резанул, пока он махал ножиком, как ненормальный. Другая щека тоже закровоточила. Теперь на его землистом лице было две алых полоски.

– Почему был убит мой отец?

Я сделал еще выпад и на этот раз рассек ему кожу на тыльной стороне кулака, в котором он стискивал нож. Если я рассчитывал, что он выронит нож, то меня ждало разочарование. Если я рассчитывал показать ему мои навыки, то это мне вполне удалось, и его лицо тому доказательство. Его кровоточащее лицо. Оно больше не ухмылялось.

Но он все еще мог драться, и когда он ринулся вперед, это произошло стремительно и плавно, и нож он успел перекинуть в другую руку, чтобы сбить меня с толку, и его удар почти достиг цели. Почти. Он достиг бы наверняка, если бы… если бы он заранее не показывал мне этот свой хитрый трюк и если бы движения его не замедлились из-за ран, полученных от меня.

Как только он атаковал, я легко увернулся от его лезвия и ударил мечом вверх, проткнув ему бок. Однако мне оставалось лишь выругаться. Я ударил слишком сильно и попал в почку. Он был мертв. Внутреннее кровоизлияние убило бы его в полчаса, но потерять сознание он мог прямо сейчас. Был ли он еще в сознании или нет, не знаю, но, оскалив зубы, он снова двинулся на меня. Зубы теперь были в крови, я слегка отодвинулся, взял его руку, вывернул ее и сломал в локте.

Звук, который из него вырвался, был не столько криком, сколько мучительным стоном, а я переломал ему руку больше для эффекта, чем с какой-то целью; нож с мягким стуком упал на землю, а следом опустился на колени и сам хозяин.

Я выпустил его руку, и она безжизненно скользнула вниз – мешок сломанных костей в коже. Кровь уже отлила от его лица, а возле пояса растеклось черное пятно.

Плащ обвился вокруг тела. Он бессильно потрогал сломанную руку здоровой, а потом поднял на меня глаза, и в них был что-то горестное и почти трогательное.

– Почему ты его убил? – ровным голосом спросил я.

Как вода, вытекающая из плохо закрытой фляжки, он осел на землю и повалился на бок. Все в нем теперь умирало.

– Говори, – настойчиво сказал я и наклонился поближе к его лицу, на которое налипли сосновые иголки.

Он делал последние вздохи на подстилке из лесного перегноя.

– Твой отец, – начал он, закашлялся, сплюнул кусочек сырого мяса и начал снова: – твой отец не был тамплиером.

– Знаю, – оборвал я. – За что его убили?

Я чувствовал, что лоб у меня пошел складками.

– Его убили за то, что он отказался вступить в Орден?

– Он был… он был ассассин.

– И его убили тамплиеры? Они за это его убили?

– Нет. Его убили за то, что у него хранилось.

– Что? – я наклонился еще ниже, отчаянно пытаясь уловить его слова. – Что у него хранилось?

Ответа не было.

– Кто? – я почти кричал. – Кто его убил?

Но его уже не было. Рот открылся, глаза дернулись и заволоклись туманом, и сколько я ни хлестал его по щекам, он так и не пришел в сознание.

Ассассин. Отец был ассассином. Я перевернул солдата, закрыл ему выкаченные глаза, и стал вытряхивать наружу содержимое его карманов. Там был обычный набор: деньги да рваные бумажки, одну из которых я развернул в надежде найти солдатские документы. Документы были – полковые, точнее, гвардии Колдстрим, две с половиной гинеи за вступление и затем по шиллингу в день. На документах стояло имя полкового казначея. Подполковник Эдвард Брэддок.

А Брэддок со своей армией был в Голландской Республике, сражался против французов. Я вспомнил о человеке с волчьими ушами, которого видел давеча в подзорную трубу. И внезапно я понял, куда он направлялся.

4

Я развернулся и ринулся через заросли напролом к хижине, и через считанные минуты был уже у порога. На солнцепеке терпеливо паслись лошади, а в хижине было темно и прохладно, Реджинальд стоял возле Дигвида, который сидел по-прежнему привязанный к стулу, с поникшей головой, и я понял, что проворонил и второго…

– Он мертв, – только и смог я вымолвить и глянул на Реджинальда.

– Я пытался ему помочь, Хэйтем, но душа бедняги была уже слишком далеко.

– Как? – резко сказал я.

– От ран, – Реджинальд тоже стал резок. – Или не видно?

Лицо Дигвида было маской засохшей крови. Одежда от крови затвердела. Палач пытал его, причем старательно, это было ясно.

– Когда я уходил, он был жив.

– И когда я подоспел, он тоже был жив, черт возьми! – вскипел Реджинальд.

– Ты хотя бы узнал у него хоть что-нибудь?

Он опустил глаза.

– Перед смертью он попросил прощения.

Разочарованно вжикнул мой меч, и я вдребезги разнес чашку на каминной полке.

– И это всё? Ничего о той ночи? Ни причин? Ни имен?

– Какого черта ты на меня так уставился, Хэйтем! Какого черта! Ты что думаешь, это я его убил? Думаешь, я притащился в такую даль, бросив все свои дела, чтобы полюбоваться, как сдохнет Дигвид? Я искал его точно так же, как и ты. И мне он требовался живым так же, как и тебе.

У меня появилось странное чувство, как будто закаменел весь череп.

– Я в этом сильно сомневаюсь, – фыркнул я.

– Ну, а с другим-то что случилось? – поинтересовался Реджинальд.

– Он умер.

Реджинальд принял ироничный вид.

– Понятно. И кого же в этом винить?

Я не ответил.

– Убийца… его знает Брэддок.

Реджинальд попятился.

– Вот как?

Там, на опушке, я сунул найденные бумажки в сюртук, а теперь извлек их и держал на ладони, как кочан цветной капусты.

– Вот, его рекрутские документы. Он из гвардии Колдстрим, под командой Брэддока.

– Вряд ли они знакомы, Хэйтем. Под началом у Эдварда полторы тысячи молодцов, многие из провинции. Я уверен, что у любого из них сомнительное прошлое, и я уверен, что Эдвард мало что знает об этом.

– Если даже и так, то все равно странное совпадение, ты не находишь? Лавочник сказал, что те двое были в мундирах британской армии, и я думаю, что всадник, которого мы видели, скачет теперь туда. У него – сколько? – час преимущества. Я не сильно отстану. Армия Брэддока теперь в Голландской Республике, нет? Вот куда скачет всадник – назад к своему командиру.

– Полегче, полегче, Хэйтем, – сказал Реджинальд. В его взгляде и в голосе появилась сталь. – Эдвард мой друг.

– Ну, а мне он никогда не нравился, – сказал я с оттенком ребяческого нахальства.

– Тьфу ты! – Реджинальд взорвался. – Ты рассуждаешь, как мальчишка, потому что Эдвард не проявлял к тебе почитания, к которому ты так привык – а все оттого, надо тебе заметить, что он делал все возможное, чтобы привлечь убийц твоего отца к правосудию. Позволю также напомнить тебе, Хэйтем, что Эдвард исправно служит Ордену, он добрый и верный служака и всегда им был.

Я повернулся к нему, и на языке у меня вертелось: «Разве мой отец не был ассассином?», но я удержался и не сказал этого. Какое-то… чувство или инстинкт, трудно сказать, что именно, но они заставили меня утаить мою осведомленность.

Реджинальд заметил это – заметил, как нагромоздились слова у меня за зубами, и наверное, заметил ложь в моем взгляде.

– Этот убийца, – настаивал он, – что он еще сказал? Что ты из него еще выудил, прежде чем он умер?

– То же, что и ты выудил из Дигвида, – ответил я.

В другом конце хижины была печка, а рядом разделочная доска, где я увидел начатую сайку хлеба. Я сунул ее в карман.

– Что ты делаешь?

– Запасаюсь в дорогу, Реджинальд.

Там еще была миска с яблоками. Они годились для моей лошади.

– Черствый хлеб? Горстка яблок? Этого не хватит, Хэйтем. Надо хотя бы съездить за продуктами в город.

– Некогда, Реджинальд, – сказал я. – И потом, погоня будет недолгой. У него лишь небольшая фора, и к тому же он не знает, что за ним гонятся. Если повезет, я схвачу его раньше, чем мне пригодятся припасы.

– Мы можем найти пищу в дороге. Я могу помочь.

Но я остановил его. Сказал, что поеду один, и прежде чем он успел возразить, я вскочил на коня и погнал его в направлении, в котором ускакал человек с волчьими ушами, в расчете настигнуть его как можно раньше.

Расчет не оправдался. Я гнал вовсю, но в конце концов стемнело, продолжать путь стало опасно, я мог покалечить лошадь, а она и без того выбилась из сил. Поэтому неохотно, но все же я остановился и дал ей несколько часов отдыха.

И вот теперь я сижу здесь, пишу и размышляю: почему после стольких лет, в продолжение которых Реджинальд был мне и отцом, и руководителем, и наставником, и советчиком – почему я решил отправиться в погоню один? И почему я скрыл от него то, что узнал об отце?

Изменился я? Или изменился он? Или изменилась связь, возникшая между нами когда-то?

Стало холодно. Моя лошадь – наверное, пора бы как-то назвать ее, и поскольку недавно она щекотала меня губами в поисках яблок, я назвал ее Щекотуньей – лежит рядом, глаза у нее закрыты, и кажется она вполне довольной, а я пишу дневник.

И вспоминаю, о чем мы говорили с Реджинальдом. И думаю: если он прав, то спрашивается – в кого же тогда превратился я.