Текст книги "Время синтеза (СИ)"

Автор книги: Ольга Моисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Даю слово, – сказал Виктор.

– Спасибо, – поблагодарил Ёсио и стал рассказывать дальше: – Не знаю, сколько времени я мучился, прежде чем конвульсии кончились, и я с наслаждением вдохнул чистый и свежий воздух леса. Это было просто поразительно! Я лежал на дне ямы обессиленный, но живой! Я изменился до неузнаваемости, но зато свободно дышал, и у меня ничего не болело. Концевые фаланги пальцев стали острыми и твёрдыми как сталь; вонзая их в землю, я без труда вылез наверх. Я чувствовал себя совершенно здоровым. Вирусы попали в каждую клетку моего тела, задав ей новую генетическую программу. Они полностью перестроили мой организм, приспособив к новым условиям жизни.

– Разве такое возможно? – Лидия посмотрела на Виктора.

– Видишь ли, обычно вирусы – это простые паразиты на генетическом уровне, – объяснил микробиолог. – Они впрыскивают в клетку свои гены, заставляя её работать по новой программе и плодить вирусы до тех пор, пока клетка не погибнет. Но здесь, на Фливии, нет ни одного паразита – все живые существа приносят друг другу только пользу. В том числе и вирусы. Они не убивают клетки, а встраиваются в них, помогая лучше приспособиться к жизни.

– Да-да, царство симбиоза, – откликнулся Ёсио, – кажется, так ты сказал Лиде?

– Ты следил за нами? – спросила Лидия.

– Конечно. Прибежал раньше и бросил на дно рубашку, чтобы отвлечь внимание. Иначе вы бы точно меня пристрелили! А рубашка всё равно мне больше не нужна, только мешалась. – Он показал на бордовую массу, покрывавшую плечи и голову: – Знаете, что это?

– Похоже на мощную колонию микроорганизмов, – ответил Виктор.

– Так и есть. Это бактерии. Они питают меня, перерабатывая аммиак и сероводород из воздуха.

– Господи, какой ужас! – не выдержала Лидия. – Боже, это просто невыносимо! Ёсио, ну почему ты не смотрел под ноги? Откуда вообще взялась эта проклятая яма?!

– Природа Фливии способна на многое, – спокойно произнес Ёсио. – Думаю, яма появилась недавно. И провалился я в неё не случайно.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Виктор.

– Изучая здешних животных, я пришел к выводу, что вся природа Фливии – это единый живой организм, многоликий, но целостный. Но как вступить с ним в общение? Я начал с "жучков", а после... Помните паутинника, который подошёл к куполу?

Лидия и Виктор кивнули.

– Так вот. Паутинники интересны тем, что это самые крупные существа на планете, у них самый большой мозг и они – весьма сообразительные животные. Потому я и решил, что через них легче всего вступить с Фливией в диалог. Упорно настраивая "жучков" на связь с паутинниками, я думал, что контакт будет мысленным! А когда понял, что один из зверей физически явился к станции, было уже поздно. Его застрелили.

После ухода геологов я попытался вновь настроиться на паутинников и попросить у них прощения за свою глупость. Но ничего не получилось. "Жучки" не поддавались настройке и без конца показывали одно и то же: убийство паутинника.

Всю ночь я переживал. Корил себя за то, что всё испортил, а с рассветом надел повязку и отправился в лес в надежде, что, может быть, там мне удастся снова наладить связь с Фливией. Я то и дело садился на землю и закрывал глаза. Видения каждый раз оказывались смазанными и непонятными, но в то же время неизменно возникало чувство, что где-то в лесу есть место, где общение снова станет возможным, и я должен его разыскать. Углубляясь всё дальше в лесной массив, я думал, что сам выбираю дорогу, но теперь-то понимаю: это не так. Я шёл по наитию, внушённому мне Фливией. И это наитие привело меня сюда.

– Ты хочешь сказать, что это фливийский лес устроил тебе ловушку?! – изумился Виктор. – Извини, Ёсио, но, по-моему, это уж ни в какие ворота не лезет! Ты ещё скажи, что яма – месть за мёртвого паутинника!

– Я бы не назвал это местью. Фливия просто сделала свой ход. Люди повели себя агрессивно, и это привело к ответным действиям.

– Око за око, так? – усмехнулся Виктор. – Ну и где же твоя логика, Ёсио? Если Фливия хотела тебя погубить, то зачем спасла?

– Она сделала это с дальним прицелом. Решила, что я ей ещё пригожусь.

– То есть, по-твоему, Фливия обладает разумом? – Виктор покачал головой.

– Безусловно. Только разум этот настолько отличается от человеческого, что не может общаться с людьми напрямую. Вот почему я нужен Фливии.

– Ей нужен посредник! – воскликнула Лидия.

– Да, промежуточное звено, которое поможет ей вступить в диалог с людьми.

– Ну и на кой чёрт ей вступать в этот самый диалог? – раздражённо спросил Виктор.

– Она поняла, чего от нас можно ждать, – ответил Ёсио. – Ты и сам прекрасно знаешь, что тут будет после того, как исследовательская станция проведёт все необходимые работы и начнётся полномасштабное освоение планеты.

– На Фливии найдено огромное количество полезных ископаемых, а главное, обнаружен рений, – подхватила Лидия. – Здесь всё перевернут вверх дном.

– Вот именно, – сказал Ёсио. – И, если ничего не предпринимать, уникальная природа Фливии будет разрушена.

– И что же ты, вернее, вы вместе с Фливией, собираетесь делать? – осведомился Виктор.

– Договариваться с людьми.

– Как?

– Пока у меня нет конкретного плана. Я только начал учиться понимать Фливию. Но я придумаю, что делать. И очень скоро. Ведь теперь я – часть природы этой планеты, – Ёсио окинул взглядом лес. – Здесь мой дом...

– Да... – задумчиво произнёс Виктор, – дом... Дом для всех, кто этого захочет.

– О чём ты? – насторожилась Лидия.

– О том, что под куполом тоже полно фливийских вирусов. И мы все ими напичканы.

– Но они же абсолютно безвредны! – воскликнула Лидия. – И на станции ничего ни с кем не случилось!

– Правильно, не случилось. Ведь на станции – кислородная атмосфера, а мы к ней прекрасно приспособлены. Но стоит условиям измениться, как – хоп! – микробиолог растопырил пальцы и резко развел ладони в стороны.

– Нет, не может быть! Неужели мы все уже... – Лидия умолкла, глядя на Ёсио.

– А ты сними костюм и узнаешь! – усмехнулся Виктор.

– Фливия в беде не бросает, – сказал Ёсио, и складки на его лице сдвинулись в отдалённом подобии улыбки.

Лидия опустила глаза. Какое-то время она безмолвно сидела и смотрела в землю, потом встала. Вслед за ней поднялись и мужчины.

Лидия повернулась к Ёсио:

– Ты не пойдешь с нами к станции?

– Нет, – Ёсио покачал головой. – Рано мне туда идти. Я должен подготовиться, поэтому прошу вас пока не сообщать никому о сегодняшней встрече. Я и вам не собирался открываться, но когда понял, что вы соберёте "жучков" на дне ямы и всё равно докопаетесь до истины, решил сам всё рассказать... И ещё... ещё я хотел увидеться с тобой, Лида. Я по тебе скучаю.

– Я тоже, Ёсио, – тихо произнесла Лидия, – я тоже.

С минуту они стояли и молча смотрели друг другу в глаза. Виктор отвернулся, глядя куда-то в сторону.

– Прощай, Ёсио, – сказала Лидия.

– До свидания, Лида, – ответил Ёсио.

Потом он подошёл к микробиологу:

– До скорого, Виктор.

Они пожали друг другу руки, Ёсио повернулся и быстро пошёл прочь. Пару раз мелькнув среди деревьев, фиолетовая фигура исчезла из вида.

Лидия и Виктор переглянулись и, не говоря ни слова, зашагали к станции.

Лес провожал их взглядом тысячи глаз.

ПЕРЕЙТИ В ИНОЕ

Ртаки

Ветер мечется в густом переплетении ветвей, треплет листья, разбивая солнечные лучи на тысячи осколков. Я лежу на земле, и горячие пятнышки скользят по моему телу, вспыхивая золотом между тёмными полосами моей шубы. Медленно вожу по ней языком, оставляя влажные дорожки, пока весь мех не становится чистым и блестящим. Тогда я встаю и бесшумно иду сквозь лес. Ступаю осторожно, прислушиваясь и принюхиваясь, и вскоре чувствую: там, на поляне за кустами, есть то, что мне нужно. Ловлю ноздрями ветер, определяя его направление, а затем делаю широкую дугу, заходя к кустам с подветренной стороны. Тихо прижимаюсь лбом к ветвям, глядя в просвет между зарослями. Вот он – крепко стоит на коротких ногах, вспарывая клыками лесную подстилку, на массивной спине топорщится бурая упругая щетина. Расстояние до него – примерно шесть длин моего тела. Я могла бы покрыть их одним прыжком, но предпочитаю не рисковать и подобраться поближе, чтобы ударить сильно и наверняка.

Я почти растворяюсь в кустах, скользя беззвучной, смертельно опасной тенью. Шаг, другой, третий... Кабан перестаёт рыть землю, поднимает голову и замирает. Я прижимаюсь к траве, мышцы наливаются кровью, скапливая силу для броска, тело собирается в напряжённый комок. Толчок! Земля резко уходит вниз, и пружина моего тела распрямляется с убийственным ускорением. Кабан делает рывок к кустам, но поздно, слишком поздно! Я уже лечу вперёд и обрушиваюсь сверху, сбивая жертву с ног. Клыки пробивают кабанью шкуру, и мои челюсти с хрустом смыкаются на беззащитной шее...

Я просыпаюсь и тут же встречаюсь с пристальным жёлто-зелёным взглядом Ртаки. Такое ощущение, что она открыла глаза одновременно со мной. На какие-то доли секунды я словно возвращаюсь обратно в сон и, кажется, могу изогнуться и с ловкостью Ртаки мягко спрыгнуть с кровати...

Иллюзия быстро проходит, и всё, что остаётся, – чувство жара на щеках и стук крови. Он накатывает изнутри и шумит в ушах, как морской прибой.

– Ртаки! Иди ко мне!

Она встаёт с пола, неслышно подходит к кровати и кладет голову рядом со мной на подушку. Я закрываю глаза и зарываюсь лицом в тёплый мех. Я хочу снова очутиться в том сне, но не вижу ничего, кроме темноты. Под веками становится горячо и щекотно. Это слёзы.

– Доброе утро, родная!

Папа. Я отрываюсь от Ртаки, надеясь, что мои слёзы утонули в её шубе, и отец ничего не заметит. А если заметит, то сделает вид, что не видел. Он знает, как я ненавижу, когда успокаивают. Если я плачу, значит так надо, и в этот момент я вовсе не нуждаюсь в сострадании. Отец всё понимает правильно. И пусть даже он говорит со мной с преувеличенной бодростью и неестественным весельем, это всё равно лучше, чем с болью и жалостью. Спасибо ему за это. Я люблю тебя, папка.

– И я тебя, дочка! – улыбается он.

Оказывается, одну из мыслей я сказала вслух.

Отец подходит ко мне, и Ртаки быстро и бесшумно отступает в сторону, пропуская его к кровати. Он целует меня в щёку, я чувствую запах его любимого табака и одеколона.

– Принести тебе завтрак?

– Нет, пока не хочу. Пересади меня в коляску.

Папа берёт меня на руки, и я вдруг вижу, что ему тяжело. Он сильно сдал за последние годы, постарел... Непросто пережить, что твоя дочь – навсегда калека.

Я стала беспомощной четыре года назад, когда мне едва исполнилось девятнадцать лет. В то время я встречалась с парнем, у которого был японский мотоцикл. Мы любили дороги, скорость и адреналин... Бешеную пляску огней на ночной трассе и холодную, сумасшедшую силу встречного ветра...

Банальная история с довольно предсказуемым финалом. Для меня всё закончилось на больничной койке. А для моего парня... всё просто закончилось.

Наверное, я тоже постарела. Не знаю. После аварии я перестала смотреть в зеркала.

Время за полночь, и все обитатели дома должны спать, но мои уши не обманешь: в самой дальней комнате слышатся приглушённые голоса. Отсюда я не могу разобрать отдельных слов, однако по тону понимаю: говорят о чём-то важном. Один голос принадлежит отцу, а другой – его подруге тёте Дине.

Тётя Дина – врач широкого профиля, доктор медицинских наук, и после аварии часто бывает в нашем доме. Кто-то, может, и поверит, что из-за меня, но только не я! Заботливый лечащий врач, ха! Как бы не так! Моя беспомощность ей только на руку – не надо искать повод постоянно быть рядом с моим отцом. Она давно и безнадёжно в него влюблена, а он... спит с ней иногда, я знаю, хотя они и стараются скрыть свои отношения. А я в ответ делаю вид, что ничего не подозреваю. Пусть, раз им так хочется. Не понимаю только, зачем? Неужели они боятся, что я буду переживать из-за этой... дружбы, слегка приправленной сексом? Бедная тётя Дина! Такая учёная, а такая глупая! Думаешь, я буду ревновать? Рассчитываешь занять мамино место? Не выйдет! Отец не забыл маму, пусть даже прошло уже десять лет, как она умерла. Да хоть сто! Он никогда её не забудет, никогда!! Слышишь ты, Дина-льдина! Он терпит тебя, только потому, что мужчине иногда нужна разрядка! Отец не предаст маму, поняла? И ты не сможешь отнять его у меня!!

Я вскакиваю, собирая ковёр в складку. Горло начинает вибрировать, и я едва удерживаю рвущийся наружу низкий рокочущий звук. Ноздри раздуваются, с силой втягивая воздух, уши прижимаются к голове. Мне с трудом удаётся совладать с собой и не нарушить тишину.

Пару минут спустя я успокаиваюсь и направляюсь к двери. Когти втянулись обратно, и мягкие лапы беззвучно мнут ковровый ворс. На лопатках играют лунные блики, и в призрачном свете ночи светлые полосы меха становятся серебряными, а тёмные наливаются густой, глубокой чернотой.

В коридоре пусто и темно, только в конце видна тонкая яркая полоска света. Ещё пара шагов, и тихие голоса приобретают отчетливость.

– ...Нет, мы не можем! Тигрица лечит её! – отец взволнован и еле сдерживается, чтобы не повысить голос.

– Её лечит не тигрица, а собственный мозг, – спокойно отвечает тётя Дина. – Он посылает сигналы в мышцы, заставляя их восстанавливаться. Да, Ртаки помогла твоей дочери избавиться от атрофии. Это прекрасно и воистину поразительно, но что дальше? Мы целый год наблюдаем её окрепшее тело, а она по-прежнему не может шевельнуть даже пальцем!

В комнате воцаряется молчание. Слышно, как отец достаёт сигарету и щёлкает зажигалкой. Воздух наполняется запахом горящего табака.

– Её мозг добился невероятного, но теперь он намертво застрял на достигнутом. Требуется дополнительный импульс! Мы должны освободить её сознание от химеры.

– Но это же будет для неё самым настоящим шоком! Ты хоть представляешь, как она будет тосковать?.. Я боюсь, что... – Слышно, как потрескивает сигарета. Отец глубоко затягивается. – Вспомни, как она прокусила себе язык...

Эти слова тут же отдаются во рту медно-солёным вкусом горячей крови, и я снова чувствую, как лежу и жду, когда кровь наполнит рот и устремится в горло. Я вдыхаю, проталкивая её в лёгкие. Наружу рвутся булькающие хрипы. Только бы никто не услышал, только бы никто не пришёл! Я захлёбываюсь, перед глазами плывут радужные пятна. Но скоро всё кончится, осталось потерпеть совсем немного... просто подождать, пока наступит благословенная темнота...

Но темнота так и не наступила. Меня спасли. Я кричала, что не хочу жить. Я умоляла отпустить меня, но никто не слушал, никто не хотел понять, каково это – быть похороненной заживо в гробу инвалидного кресла! За что?!!

Отец молчал и плакал. По-настоящему. Больше никогда – ни раньше, ни потом – я не видела его слёз. Это было два года назад.

Постепенно отчаяние и ярость сцементировались в глухую стену: по одну сторону оказалась я – калека, а по другую – все остальные, у кого судьба не отняла шанса распорядиться ею по своему усмотрению.

Отец – единственный, кто сумел одолеть эту "стену".

Мысли прерывает голос тёти Дины.

– Решать тебе, – вздыхает она, – я не могу настаивать. Но...

– Давай больше не будем сегодня это обсуждать, – прерывает её отец, – я должен подумать.

– Хорошо. – Слышно, как шуршит платье тёти Дины. Она встаёт.

Вслед за ней поднимается и отец. Я отступаю назад по коридору, маскируясь темнотой.

Открываю глаза и, как всегда, встречаюсь взглядом с Ртаки. Будто две серебряные монетки висят передо мной во мраке. Тигрица стоит так близко, что я чувствую её тёплое дыхание.

– О чём они говорили, Ртаки? – шепчу я. – Что задумала Дина?

Тигрица вытягивает шею, и влажным теплом языка согревает мне щеку и ухо. Колючие вибриссы щекочут мне нос и подбородок. Я беззвучно смеюсь, но мне не очень-то весело. Услышанный разговор продолжает крутиться в голове и не даёт покоя. "...Нет, мы не можем! Тигрица лечит её! ...Мы должны освободить её сознание от химеры... Это будет для неё самым настоящим шоком. Ты хоть представляешь, как она будет тосковать?" О чём это он? Господи, о чём?! Неужели они хотят отобрать у меня Ртаки? Нет, я не верю! Этого просто не может быть! Отец... он так любит меня, он не согласится! Да и какой в этом смысл?! Я не понимаю... я ничего не понимаю...

Почему я так волнуюсь, Ртаки? Ведь это был только сон?

Да, это был наш с тигрицей сон. За последний год я видела их уйму. Правда, действие этих снов неизменно разворачивалось в лесу и ни разу не происходило в нашем доме. Вот что странно. И почему-то пугает. Ртаки, что всё это значит?

Тигрица отходит от кровати и ложится на пол. Она хочет показать мне ещё один сон, и я послушно закрываю глаза.

Я просыпаюсь и вдруг чувствую – во рту что-то есть... Пф-ф!! Перья! Птичьи перья!! Я выплёвываю их на подушку и с изумлением узнаю пёстрый рисунок. Утка!

Сегодня во сне я переплывала реку. Тугие струи обнимали тело, и прохладные ладони воды гладили густой мех, даря ему чистоту и шелковистость.

Скрытая кустами дикой смородины, я долго шла вдоль берега, пока не учуяла уток.

Мягкая крадущаяся поступь, мощь прыжка, брызги воды, крики птиц, поверженная добыча у ног и мой протяжный гортанный стон с характерным "уу-уу-уунг" в финале... Я рычу, и песня силы доносится до всех уголков леса, заставляя его обитателей цепенеть от страха, признавая моё превосходство.

Потом я легла и принялась ощипывать утку. Я выдергивала перья зубами – аккуратно, не повреждая кожу...

Но ведь это было во сне? Откуда же здесь, наяву, у меня во рту взялись эти перья? Такого раньше никогда не было!

– Ртаки?

Ухо тигрицы мгновенно поворачивается в мою сторону, она щурит глаза, и вибриссы расходятся в стороны, словно Ртаки мне улыбается.

Дверь распахивается и в комнату входит отец с пожеланием доброго утра. Удивительно, откуда он всегда знает, что я уже проснулась?

– Как спалось, маленькая?

– Хорошо, папа! – я хочу спросить его о ночном разговоре с тётей Диной, но отчего-то не могу решиться.

– А это ещё что такое? – он поднимает брови, глядя на перья, разбросанные по моей подушке.

Ртаки, всё так же "улыбаясь", подходит к приоткрытому окну и останавливается, пристально глядя мне в глаза.

– Э-э-э... это Ртаки, – говорю я, не в силах отвести взгляд от чёрных полосок тигриных зрачков. Яркий свет из окна сделал их тонкими и острыми, как лезвия кинжалов.

– То есть? – отец непонимающе хмурится.

– Окно... В окно влетела птица... – отвечаю я, а сама всё смотрю на тигрицу, и на миг мне кажется, она согласно кивает. – Ртаки её поймала... и съела. Вот. Только перья остались, – я делаю глубокий вдох и добавляю: – Все кошки так делают.

Отец молчит, а взгляд его становится таким странным, словно из него исчезли все мысли и передо мной – пустая оболочка, а сам отец ушёл куда-то далеко-далеко. Ртаки вдруг быстро подходит к кровати, и я вижу у неё на подбородке пёстрое пёрышко. Как же это я не заметила его раньше?

– Вот, смотри, у Ртаки на морде перо осталось!

Но вместо того, чтобы взглянуть на тигрицу, отец опускает глаза и поворачивается ко мне спиной.

– Я сейчас вернусь, детка! – говорит он и быстро выходит из комнаты.

Я в растерянности смотрю ему вслед. Он догадался, что я вру, конечно, догадался! Но как я могла рассказать ему правду? "Папа, эти перья я принесла из сна, когда была там тигрицей и загрызла утку..." Бред! Что он обо мне подумает?! Известно, что! А тётя Дина скажет: "Да, тяжёлая травма головы не прошла для неё даром".

Мне вдруг становится страшно.

– ...Что ты так распсиховался? Наверняка этому есть какое-нибудь рациональное объяснение! – слышу я раздраженный женский голос.

Я сижу в саду, неподвижная, как манекен. Обычное моё состояние. Впрочем, нет, не совсем обычное. С некоторых пор мой слух стал настолько чутким, что я отлично слышу папу и тётю Дину, хотя они находятся в дальней части дома, за закрытыми дверьми. Ртаки лежит рядом, временами постукивая кончиком хвоста по полу. Я сижу в беседке, а моя инвалидная коляска стоит на дорожке. Хорошая коляска, управляется дыханием. Я дую в трубочку – и коляска едет, здорово!

Но я попросила отца посадить меня на скамью в беседку, поближе к сочной зелени хмеля. Его стебли плотно обвили шпалеры, и молодые побеги заглядывают внутрь беседки, заигрывая со всеми, кто присел на скамейку.

Теперь до коляски мне никак не добраться самостоятельно, и папа уверен, что я не подъеду к его комнате и не услышу, о чём говорят они с тётей Диной. Он не знает, что мне не надо никуда подъезжать. Я всё слышу и так.

– Возможно, их просто принесло ветром, – продолжает тётя Дина.

– Нет, окно не так расположено, и створка была приоткрыта в противоположную от кровати сторону! – говорит отец.

– Послушай, – голос тёти Дины становится почти спокойным, – подумай сам, в чём ты пытаешься меня убедить? Что перья действительно принесла тигрица? О, дорогой, ради Бога! Опомнись. Твоя дочь больна. У неё очень серьёзные проблемы с психикой. А ты, вместо того чтобы предоставить ей соответствующее лечение, вот уже целый год поощряешь постоянное расстройство её восприятия, делая вид, что Ртаки действительно сущест...

Её голос вдруг делается гулким, словно она говорит в железное ведро. Я чувствую, как мою голову стягивает тугой обруч, и слова тёти Дины начинают двоиться и троиться, смешиваясь с собственным эхом.

– Что она говорит, Ртаки? Что она говорит? – шепчу я тигрице, пытаясь превозмочь нарастающую головную боль и собрать воедино то, что слышу. Но слова разбегаются, и я успеваю поймать только обрывки.

– ...Ей так легче... она лучше выглядит... единственная радость...

– ...Станет неадекватной под воздействием бреда... ...тигрица должна навсегда исчезнуть...

"Навсегда исчезнуть", "навсегда исчезнуть"! "Тигрица должна навсегда исчезнуть" – слова бесконечно повторяются в голове, словно там пустая пещера и они перекрёстным эхом мечутся от стены к стене в поисках выхода. Я сжимаю веки, плотно, как только могу, пытаюсь остановить боль, но она бьётся в висках, заставляя стены "пещеры" пульсировать. Сильнее, ещё сильнее, и... взрыв! Сознание внезапно озаряет яркая вспышка ужасающего понимания. Я широко распахиваю веки.

– Они хотят убить тебя, Ртаки!

Тигрица поднимает голову и смотрит на меня чуть раскосыми жёлто-зелёными глазами. Тонкий луч солнца пробивается сквозь переплетение листьев и золотит короткие волоски на покатых верхушках её ушей. Она знает, о чём я говорю, но в её глазах нет страха, а только спокойное осознание факта.

– Вставай, Ртаки! Тебе нужно уходить. – Я с трудом проглатываю распирающий горло комок. В груди разливается холод, и сердце бьётся всё быстрее, пытаясь согреться. – Нам придётся расстаться. Иначе они тебя уничтожат!

Ртаки встаёт и подходит ко мне. Поставив передние лапы на скамейку, она вытягивает шею и нежно проводит по моей щеке тёплым розовым языком.

– Прощай, Ртаки, – губы мои дрожат, едва выговаривая слова.

Я целую тигрицу в нос. Ртаки щурится, щекоча упругими вибриссами бровей моё лицо. Я слышу, как в доме открывается дверь. Тигрица тоже слышит. Она отходит от меня и останавливается в дверном проёме беседки.

Плитки дорожки шуршат под ногами. Сначала тихо, потом всё громче и громче. И вот уже шаги гремят оглушительно, словно выстрелы.

– Боже мой, Ртаки, беги! Беги!! – Слёзы заливают глаза, мир расплывается, и тигрица превращается в размытую непонятного цвета тень. – Скорей же!

Я закрываю глаза и вижу, как бегу вместе с ней к забору. Ты перепрыгнешь его! Ты можешь! Я знаю, какая ты сильная, и как ты умеешь прыгать. Я помню! Я всё помню! Каждое движение каждой мышцы... Вот уже зелёные доски проглядывают сквозь кусты боярышника. Больше скорости! Раз! два! три!! Пошла!!

Толчок! Земля резко уходит вниз, тугая, до предела сжатая пружина распрямляется, и тело летит вперёд! Наше с тобой тело...

Одетые в тёмное силуэты коротко обнимают отца, немногословно прощаются и исчезают в чревах машин. Вскоре все они разъезжаются, и отец остаётся один.

Вчера мне снилось, как он гуляет со мной в саду. Он катил инвалидную коляску по дорожке, и по моим застывшим коленям скользили быстрые тени, снова и снова напоминая о движении – таком естественном и в то же время таком для меня недоступном.

Я проснулась с влажными глазами и сухостью во рту. Поднялась, направилась к реке и долго пила прохладную воду, перемешанную с лунными бликами. В их тихом плеске мне чудились шаги отца, и в шёпоте ветра высоко над головой я слышала его голос.

Ты звал меня, папа, и я пришла.

Густые ветви бузины качаются перед глазами, то и дело скрывая фигуру отца. Он стоит так долго и неподвижно, что кажется ещё одним деревом на краю дороги. Сейчас, папа, сейчас... Дай мне ещё чуть-чуть времени.

Из дома выходит тётя Дина и медленно приближается к отцу. Я замираю, досадуя на себя за то, что упустила момент. Тётя Дина подходит к отцу сзади и обнимает его за плечи.

– Уже поздно, – тихо говорит она ему на ухо. – Пойдём, я приготовила тебе горячий чай со смородиной и мятой. Он поможет уснуть.

– Ты иди, Дина, – отвечает отец. – Я потом. Хочу побыть тут ещё немного.

Он внезапно поворачивается в мою сторону и пристально смотрит на кусты бузины.

– Я постою с тобой, – тётя Дина разнимает руки и становится сбоку от отца.

Его поза сразу делается напряжённой и через пару минут он говорит:

– Ладно, пойдём в дом.

Они поворачиваются ко мне спиной, и тётя Дина с преувеличенной осторожностью берёт отца под руку и так заботливо ведёт его к дому, будто он – тяжело больной. Спустя некоторое время я слышу, как они медленно идут по длинному пандусу, ведущему к входной двери.

Сквозь тонкие занавески видно, как в комнате движутся две тени. Я наблюдаю за ними в ожидании, когда погаснет свет. Наконец, дом погружается в темноту, и я выхожу из своего укрытия.

В саду тихо и до сих пор ещё витает лёгкий запах еды, напитков и людей, приходивших сегодня к отцу. Я медленно иду вдоль восточной стены нашего дома, направляясь к окну своей комнаты. Отчего-то я уверена, что отец оставил его открытым. Так и есть! Я легко вспрыгиваю на подоконник и замираю, глядя на своё инвалидное кресло. На чёрном кожаном сидении лежит мягкая игрушка – рыжий тигрёнок с изумрудными бусинами пластмассовых глаз.

Эта игрушка – подарок мамы. Мне тогда было лет шесть, и я помню, как бежала ей навстречу, а она держала в руках этого тигрёнка.

Мама вручила мне игрушку и сказала, что это уссурийский тигр.

Потом, укладывая меня спать, она рассказала, как выступала на большом собрании людей, которые заботятся о дикой природе, и объясняла им, что нужно делать, чтобы сохранить уссурийских тигров – замечательных, сильных и красивых животных...

Тигрёнок сразу стал моей любимой игрушкой и, засыпая, я всегда прижимала его к себе. Потом я выросла, и тигрёнок переселился на полку возле моей кровати...

Это отец снял игрушку с полки и посадил на инвалидное кресло. Он ждёт меня.

Я спрыгиваю с подоконника, беззвучно пересекаю комнату, выхожу в холл и направляюсь к короткому коридору, ведущему в спальню отца. В холле висит зеркало, закрытое тёмной тканью. Когда я прохожу мимо, ткань неожиданно падает на пол, и впервые за долгое время я с удовольствием поворачиваюсь к зеркалу. Мне нравится моё отражение.

Дверь в спальню приоткрыта. Я проскальзываю внутрь и останавливаюсь напротив отца. Лёгкий ветерок колышет занавески, и по лицу отца бегут едва заметные в слабом свете звёзд тени.

Он открывает глаза и резко садится на постели. Даже в темноте видно, как побелело его лицо, а губы кажутся фиолетовыми. Здравствуй, папа.

Мы оба застываем в полной неподвижности и не отрываясь смотрим друг другу в глаза. Время останавливается, и всё вокруг исчезает, растворяясь во мраке. Остаются только наши слившиеся воедино взгляды. Постепенно его лицо расслабляется, и к нему медленно возвращаются краски. Всё хорошо, папа. Ты знал, что я приду, правда?

Отец тихо встаёт с постели, подходит и опускается рядом со мной на колени. Он обнимает меня и прижимается лбом к моей шее. Да, родная, всё хорошо. Мы снова вместе. Я чувствую, как его дыхание входит в унисон с моим, а кровь начинает пульсировать в такт ударам моего сердца. Добро пожаловать в мой мир, папа...

Тишину внезапно разрывает истошный женский визг. Время вновь трогается с места, и визг тут же заглушается тигриным гортанным стоном. Протяжное "уу-уу-уунг" уносится далеко за пределы сада.

Сон

Есть бытие; но именем каким

Его назвать? Не сон оно, не бдение...

Баратынский

Вера сидела на берегу чистого голубого озера. Вокруг ни души. Вода была тихой, прозрачной и неправдоподобно голубой. Ни ветерка, ни звука, деревья вокруг озера застыли, так же как и их отражения, не тронутые ни малейшей рябью.

Вере захотелось нарушить эту мёртвую тишину и неподвижность – вскочить и громко крикнуть, но воздух обжигал лёгкие холодом, не позволяя глубоко вдохнуть, а студёная вода, казалось, едва сохраняла напряжённое равновесие, при котором малейшее движение грозило и ей, и всему остальному лавинообразным оледенением.

Правда, когда над озером вдруг само собой возникло трепетание, никакого мгновенного и всеобщего замерзания не случилось. Воздух просто сгустился в светлое пятно, которое некоторое время висело на месте, набирая плотность, а потом скользнуло в сторону берега, и Вера ясно различила белую как снег птицу. Клюв её тоже был белым, а глаза поражали всё той же нереальной голубизной, яркой, как вода в озере, и смотрели с не птичьей осмысленностью и пристальным вниманием. Птица вытянула шею, открыла клюв и крикнула, протяжно и пронзительно, потом ещё раз и ещё...

"Всё-таки будильник – самое мерзопакостное изобретение человечества". Не открывая глаз, Вера со стоном высвободила из-под одеяла руку и принялась шарить по тумбочке у кровати. "Попался, гад!" – она торжествующе стукнула по кнопке, и писк оборвался.

Для стопроцентной "совы" пробуждение в семь пятнадцать утра всегда было очень мучительным: веки наливались свинцом, а мысли желчью. "Какого чёрта я должна себя истязать, вот плюну и не пойду никуда!" – Вера набросила одеяло на голову. "Перестань, прекрасно знаешь, что пойдешь! – ехидно сообщил тоненький внутренний голосок (и откуда только брался такой противный!). – Ты же обязательный человек, ты не сможешь вот так забить болт на работу". "Да пропади она пропадом, эта долбаная работа! – огрызнулась Вера. – И зачем я туда таскаюсь каждое растреклятое утро?"

Перед мысленным взором возникла телевизионная студия. Ведущий игры "Кто хочет стать миллионером" говорил:

– Внизу на мониторе вы видите четыре варианта ответа:

А. Чтобы заработать деньги; В. Чтобы быть полезным обществу; С. Чтобы самореализоваться; D. Чтобы получить порцию общения с себе подобными.