355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ольга Морозова » Только теннис » Текст книги (страница 14)
Только теннис
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 10:10

Текст книги "Только теннис"


Автор книги: Ольга Морозова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Если папа и мама хотят, чтобы у ребенка наладился хороший контакт с тренером – а это очень важно, – нужно полностью доверять педагогу. Самая большая помощь от бабушек и родителей – нормальная здоровая пища для маленьких спортсменов. Икра – это замечательно, но лучше каша, молодая картошка, овощи, кусок мяса. Как можно меньше фанты и пепси-колы. Ребенок должен получать не мороженое за хорошую тренировку, а красивый помидор, не фанту, а напиток шиповника. Вместо сахара утром лучше давать творог с медом, бутерброд должен быть с ограниченным количеством масла. Бутерброды с колбасой – ужасно. Если бутерброд, то с вареным мясом. Надо знать, что ребенок не только устает от затрат мышечной энергии, но и весь его организм действует с дополнительной нагрузкой, и нужно ему помогать правильно работать. Безобразие – обед из трех блюд сразу после тренировки. Разбивается у корта чуть ли не бивуак, и начинается кормление. После тренировки полагается всего одно яблоко, а кормить обедом надо уже дома.

Правильное теннисное воспитание не только помогает ребенку расти здоровым, но и переходит в дальнейшем вообще на правильное воспитание.

ПЕРЕХОД

В 1980 году мы с Метревели в последний раз сыграли на чемпионате СССР. Правда, я еще не знала, что это первенство для меня – прощание со спортом. Я готовилась к тому, что из сборной пора уходить, пора расставаться со спортом, но никаких сроков себе не назначала. Тем более что матчи на внутренних соревнованиях складывались для меня обычно легко, соперниц не было.

Чемпионат проходил в Ташкенте, жили мы там с Еленой Гранатуровой на военной даче, в довольно тихой обстановке. Эта дача считалась профилакторием для летчиков. Условия ужасные. Бедные наши авиаторы, которые отдыхали в этом профилактории между полетами. Что действительно там было хорошо, так это баня и совершенно потрясающий сад. Мы с Леной все удивлялись, вроде играем много, а поправляемся. Но когда ты в Ташкенте и когда там осень, – мед, виноград, дыни и арбузы и прочие красоты Алайского базара, то удивляться нечему.

На даче мы получили в свое полное распоряжение теннисный корт и площадку с различными самодельными тренажерами, дававшие возможность хорошо с утра размяться. Я люблю, когда все идет спокойно. Мы сыграли в теннис с командующим, он выделил нам автобус для поездок на стадион, где я старалась долго не задерживаться. Размеренная жизнь всегда приводила меня в хорошее соревновательное настроение. Вместе с Олей Зайцевой я выиграла в Ташкенте финал пар, сделав приятное Нине Сергеевне: еще одна ее ученица стала чемпионкой СССР.

В полуфинале одиночного разряда меня ожидал матч с Галиной Бакшеевой. Когда-то Галя была моим главным соперником, но в восьмидесятые я уже не могла серьезно настроиться на встречу, так как забыла, когда ей проигрывала. Но матч для меня оказался трудным. Я даже проиграла сет. Я и сейчас представить себе не могу, как это случилось. Другой полуфинал выиграла Людмила Макарова обычно я обыгрывала ее в двух сетах. Наступил день финала. И тут произошли два события, которые чуть не испортили благополучный конец моей спортивной карьеры. Я всегда внимательно следила за расписанием соревнований. После матча с Галей я подошла посмотреть расписание финалов и с удивлением отметила, что вопреки традициям начинать будут мужчины.

На матч я всегда приезжала заранее. Например, если он назначен в одиннадцать, я на стадионе уже в половине десятого. Минут сорок я разминаюсь, потом мне надо спокойно переодеться, принять душ. Я вы-ехала с нашей военной дачи так, чтобы попасть на стадион к мужскому финалу. Красиво выехала, с командующим, на "Волге". До финального матча Метревели – Пугаев остается, по моим расчетам, пятнадцать минут, как вдруг ко мне подходит судья: "Оля, ты что, играть не будешь?" – "А в чем дело?" – "Ваш же матч первый!" Я в шоке. Но сразу себе говорю: "Спокойно, Оля, без паники... Что ты можешь сделать? Разминку? Нет, не успеешь. А что успеешь? Настроиться". Я прихожу в раздевалку, все во мне клокочет. Люда Макарова относится к тем людям, кто постоянно создает вокруг себя сумбур и дополнительную нервозность. Я пыталась сосредоточиться, сделала несколько упражнений, которые помогли мне не порвать в первых же геймах связки на руках и ногах.

Мы вышли на корт, и тут главный судья, изменивший расписание, не предупредив участников, уводит Макарову обратно в раздевалку: она надела не ту форму. "Господи, ведь успела бы размяться", – думаю я.

Начали играть. Я делаю разминку прямо в матче. Игра не ладится, никак решающее очко не выиграю, все время попадаю в аут. Макарова же играет, как никогда: обводит меня слева. С невероятными усилиями я выиграла второй сет. До этого дня я не знала, что означает, когда говорят "поплыл". Где только я не выступала, но ни разу не испытала этого ощущения. И вот в последнем своем матче на первенстве СССР я впервые "поплыла". Жара 27 градусов, мы играем часа два с половиной, я все время бегаю к сетке – Макаровой удаются и свечи, и обводки, – а я все продолжаю идти вперед. Алик меня "за забором" подбадривает. Алик очень хотел, чтобы я выиграла. В конце концов, мы уходим из спорта вместе. И этот последний турнир еще раз доказал, что мы нуждаемся в поддержке друг друга.

На одном из переходов я села отдохнуть и вдруг явственно почувствовала, как земля уходит из-под ног и вообще все куда-то уплывает, ноги и руки меня не слушаются. "Боже мой, – думаю я, – вот и все..." В этот момент я поворачиваюсь и вижу: Люда находится точно в таком же состоянии, это наблюдение дает мне сразу дополнительную энергию. Выливаю полграфина холодной воды себе на шею, остальное на колени – любимая процедура, она меня всегда бодрила. Я выигрываю сет со счетом то ли 7:5, то ли 9:7, а с ним и матч.

В Сопоте, на первенстве Европы, еще за год до Ташкента, Владимир Голенко, в то время теннисный начальник, несколько раз намекал мне, что пора переходить на тренерскую работу в сборную. Фыркала я или не фыркала в тот момент, не помню, но то, что мне предлагал гостренер, в голове задержалось. На первенстве Москвы я сыграла большой и интересный матч с Олей Зайцевой, а затем проиграла в финале Лене Елисеенко. Девчонки против меня сражались отчаянно, дерзко.

После матча с Олей Зайцевой Витя мне сказал: "Ты выглядела странно, будто номер отбываешь, бьешь, бегаешь, а выигрывать не хочешь..." Я сама чувствовала, что борюсь, потому что привыкла бороться, но интереса нет, он уходит. Раньше во мне все бурлило, а теперь внутри не то что спокойствие, скорее удовлетворенность. Бегаю хорошо, прыгаю хорошо, техника красивая, а вот огня и азарта, то, что самое главное в спорте, – нет. Исчез кураж. "Или ты играешь, – сказал Витя, – или заканчиваешь, дальше мучиться не стоит". Он оказался прав.

В Белграде я плакала, мне было стыдно, что я, взрослая, 30-летняя тетка, играю с девчонками, Олей Зайцевой, Юлией Сальниковой. Мне казалось уже позором играть в тысячный раз на первенстве Европы. Стыдно и горько, я вроде бы заслуживала другого, а не этого единственного выезда в Югославию за год. Почему один только выезд, я скажу чуть позже.

Вся наша пресса тех лет (меняться она стала позже) не уставала напоминать, что пора уходить, освобождать место молодым. Писали, что мы с Аликом сдерживаем рост юных талантов. Впрочем, то же самое говорили и про Роднину, и про Борзова. Я понимала, что это чушь, но, честно говоря, читать намеки, что мы тормоз в развитии отечественного тенниса, было обидно.

Мысль о том, что пора уходить, во мне зародилась. После первенства Москвы я решила сыграть послед-ний раз в Таллиннском турнире, где всегда выступала успешно. Я любила этот турнир, жили мы в Таллинне всегда в отличной гостинице "Виру". Любила кофе, который варят в "Виру", датские бутерброды и булочки... Эвальд Янович Крее, человек, стоявший у истоков Таллиннского турнира, придумывал замечательные вечера, банкеты, и все это не для "галочки"... Накануне отъезда в Таллинн у меня случился такой приступ радикулита, что я не могла поднять спортивную сумку. Вместо Таллинна я попала на два месяца в больницу. За эти два месяца я поняла, что не в силах, да и не хочу восстанавливаться. И я позвонила в Спорткомитет в отдел тенниса: "Владимир Алексеевич, я готова взять женскую сборную". – "Ну, прекрасно, – ответил Голенко, – мы тебя ждем".

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС НАД КОРТОМ

Приглашение Голенко прозвучало в середине самого печального периода для отечественного тенниса.

В начале 1977 года мы, игроки сборной, совершенно точно знали, что советский теннис выпадает из международного календаря. Никто нам официально ничего не объявил, но мы догадывались, что за нашими спинами происходит странная игра.

Долгое время в советском спорте теннис занимал место где-то с краю. Поскольку он не был олимпий-ским видом, то мы никогда не знали, какие международные турниры нам "подарят" в наступающем сезоне. Теннис в СССР, можно сказать, был в загоне, хотя чуть ли не половина начальников в него играла. Казалось бы, если сильные мира сего играют в теннис, они должны и все для него делать. Но они-то уже играли, зачем же думать о других? Для начальства всегда освобождался корт, им всегда хватало мячей, и они имели неплохую экипировку. И, видимо, считали, если у них все есть, то и у остальных должно быть тоже. (Когда я одному из руководителей объясняла, что каждой спортсменке сборной СССР необходимо иметь не меньше шести ракеток, он отвечал: "А как же я играю одной ракеткой двадцать лет".) Я говорила, что во время матча иногда приходится перетягивать четыре ракетки, он удивлялся: "Почему? У меня вообще на ракетке струны не лопаются". Это понятно. Первая Катина ракетка долго переходила из рук в руки, и струны на ней не лопались – все зависит, кто и как бьет ими по мячу.

Если хотелось увеличить, предположим, борцам число выездов за рубеж, а общее их количество выездов Спорткомитету строго определяли, то первыми теряли свою квоту теннисисты. Наш международный календарь раскачивался, как безногий стул. На международные турниры больше трех человек не попадало, команда собиралась только на Уимблдон. Если в ее рядах оказывались еще и юниоры – это уже считали событием. Только спустя годы женская часть команды состояла из семи или девяти спортсменок, а тогда такое невозможно было себе представить.

...Первый тревожный звонок прозвучал, когда нам объявили, что ни в коем случае мы не должны встречаться на корте со спортсменами из ЮАР. А чуть позже нам просто запретили ездить на Запад, чтобы мы, не дай бог, не столкнулись на каком-нибудь турнире с южноафриканцами. Уж не знаю, какими правдами или неправдами, скорее, конечно, неправдами, Семен Павлович Белиц-Гейман вырвал нам в конце 1977 года поездку в США. Но перед отъездом нас строго предупредили: если выпадет по жребию играть с южноафриканскими теннисистами, делайте что хотите, объявляйтесь больными, придумывайте что-то еще, но на корт не выходите. Отправили в турне троих: Светлану Алексеевну Севостьянову, ее дочь Наташу Чмыреву и меня. Но сперва еще в Москве мы три раза всей командой "попадали" в эпидемию гриппа и трижды выздоравливали, потому что нас то снимали с заявки (не едем!), то вновь заявляли (едем!). В конце концов, когда мы прилетели в Вашингтон, выяснилось, что о нашем последнем выздоровлении организаторы еще не знали, поэтому в сетке турнира наших фамилий нет. Ну, Морозову, благодаря ее заслугам, в турнир еще могли включить, а вот Чмыреву категорически отказывались. Я ходила, просила, клянчила, нас наконец включают в соревнование пар, и мы сразу – от судьбы не уйдешь, – как "Титаник" на айсберг, налетаем в первом круге на пару из ЮАР. И это после всех моих мытарств! Играть не имеем права. Поскольку я все же участвую в соревновании одиночек, весь удар приходится на Наташу. Она во время тренировки изобразила конвульсии – "колики в животе". Мы ее "укладываем" в постель. У организаторов глаза на лоб, я трое суток уговаривала их, чтобы нас включили в турнир, после выздоровления от гриппа, и вновь такое несчастье. Лично у меня было ощущение, что нас поставили против ЮАР специально.

Наташе только исполнилось восемнадцать лет, она готова играть и сильна, как вырвавшаяся на волю тигрица. Энергия из нее бьет фонтаном. Наташа хочет тренироваться, но и тренироваться тоже нельзя: Чмырева считается заболевшей, иначе почему мы не играем пару? Бедная Наташа бегала в гостиничном номере, сотрудники из посольства, которые были в курсе дела, нашли ей местечко где-то у черта на рогах, чтобы она разминалась по ночам.

Следующую сетку делали на наших глазах, прямо в самолете, во время перелета из Вашингтона на второй турнир в Хьюстон. Собрались игроки, был и тур-директор, я пошла тянуть жребий и вытащила для Наташки... соперницу из ЮАР. Одна из причин, что мы потеряли Наташу как теннисистку и ее нервные срывы – это та ситуация, которую я сейчас описываю. Я занималась в полете тем, что подсчитывала, кому должна проиграть и в каком круге, только бы не встретиться с южноафриканкой.

Когда Наташа отказывается выходить на площадку второй раз, всем уже понятны причины "болезни", – нам устраивают пресс-конференцию. Наташа молодец, по-английски она говорила лучше, чем я, но в решающие моменты заявляет: "Я ничего по-англий-ски не понимаю, спросите у Морозовой". Все вопросы водопадом на меня: "Вы будете играть с ЮАР?" Я отвечаю: "Мы будем играть следующий круг соревнований". – "Если завтра на вас выйдет теннисистка из ЮАР, вы будете играть?" – "Я буду участвовать в соревнованиях и буду играть второй круг". Меня трясли, как грушу, первые седые волосы наверняка появились после той пресс-конференции. Я жила в Хьюстоне, в номере размером больше моей квартиры, с огромной ванной, бесконечным холлом и кухней. Я заходила в эти хоромы, украшенные золотом и мрамором, и начинала рыдать от бессилия. А предстояла очередная пресс-конференция... Наташа, как застоявшаяся лошадь, бегала по своему номеру кругами, не зная, что делать. Полгода назад она была близка к победе над Эверт, в ту пору безусловным лидером в женском теннисе.

В течение следующего года Спорткомитет рассылал десятки телеграмм, объясняя отсутствие своих игроков в заявленных турнирах эпидемией гриппа, поразившей всю страну. Правду никто никогда не говорил, хотя все ее прекрасно знали, знали, что все советские теннисисты в прекрасной форме.

К счастью, мы не сгинули сразу, нам разрешили принять еще участие в турнире "Уорлд тим-теннис". Кинг сумела заинтересовать своим изобретением влиятельных людей и богатые компании, которые хорошо финансировали турнир. Чуть ли не впервые в теннисе появились большие призы. Знаменитости участвовали в соревнованиях, чтобы сделать деньги, хотя кое-кому организаторы их так ничего и не выплатили. Советская сборная, я могу сказать об этом с гордостью, тоже неплохо заработала, хотя ее игроки тоже ничего не получили. Правда, тогдашний председатель Спорткомитета Сергей Павлович Павлов использовал эти деньги для развития тенниса. Те корты из шеврона, что по сей день существуют в Москве на стадионе "Чайка" и рядом с Большой спортивной ареной в Лужниках и на "Спартаке", куплены на наши денежные призы. Долгое время корты служили верой и правдой не одному поколению теннисистов, считались единственными приличными площадками в Москве. Теперь они уже постарели, но все равно еще годятся для тренировок. Если бы так делалось всегда, то сейчас мы бы имели в стране не менее тысячи отличных кортов.

Итак, наше исчезновение с мировых турниров было замаскировано иносказаниями и недомолвками. Ни одного сообщения в прессе, сплошной туман. К следующему, 1978 году у нас остались лишь внутренние соревнования... и чемпионат Европы, куда, естественно, из Африки никто играть не приезжал. Впрочем, не приезжал никто и из элиты, так как она проживала в Америке и Австралии. На чемпионаты Европы спортивным начальством делался главный акцент в отчетах об успехах советских теннисистов. Я, завоевав в общей сложности на них двадцать две золотые медали, считалась героем. Иногда нам позволяли выступать в небольших турнирах перед континентальным первенством, чтобы мы разыгрались, но на них мы попадали лишь после того, как точно выяснилось, что никто из ЮАР не заявлен. Допустим, команда едет в Швецию, поскольку там строгое отношение к апартеиду, но все равно высылается телеграмма с просьбой сообщить заранее список участников турнира.

Беда заключалась еще и в том, что наш уход совпал с рождением в теннисе нового, мощного течения – тенниса профессионального. Профессиональный теннис приносит огромный доход игрокам и федерациям. Например, первенство Франции пожалуй, единственный турнир, который французская федерация проводила целиком без спонсоров, – давал ей прибыль, позволявшую открывать детские теннисные школы для десятилетних, двенадцатилетних и тех, кому больше четырнадцати лет. Далеко не все родители на Западе могут платить за ежедневные уроки. Но чтобы из способного малыша вырос мастер, ребенок должен индивидуально тренироваться каждый день. И французская федерация оплачивает уроки маленького таланта. И при этом у них нет Зверевой! Вот ценность супермастера, рождение которого непредсказуемо. Уйдя из международного тенниса, наша федерация упустила возможность проводить крупные турниры в СССР, следовательно, потеряла финансовую свободу, которая могла помочь в воспитании молодых героев. На Западе образовывались два больших профессиональных союза: мужской – АТР, женский – WTA, – но мы в них не входили. Союзы начинали разрабатывать всевозможные правила и законы – мы в этом не участвуем. Нет права голоса. Мы потеряли все, что имели.

Самое глупое в нашей собственной дискриминации – причины, ее вызвавшие: страх, что страны Африки будут бойкотировать Московскую Олимпиаду. Но со сборной ЮАР никакая теннисная команда тогда не играла. В командных турнирах не поднимался флаг этой страны, не исполнялся ее гимн. Но как можно запретить отдельным спортсменам, родившимся в ЮАР, зарабатывать себе на жизнь, ведь теннис их профессия. Тем не менее нашлась масса бюрократов, которые раздували этот вопрос, показывая свою бдительность и чутье при полном отсутствии настоящей работы.

Сейчас можно вспоминать совершенно уникальные факты. На юношеских соревнованиях спокойно играли между собой теннисисты СССР и ЮАР, но юношеские соревнования в расчет не брались или о них просто не знали. Конкретного зачинателя всей этой свистопляски найти невозможно. В подобных делах всегда коллективная "ответственность". Я не верила, что походами в ЦК можно что-то изменить. Проблемы тогда решались сами по себе, точнее, сами по себе умирали. В те годы в теннисе была сильная федерация, состоящая из влиятельных людей, но и они ничего изменить не могли.

Что же в итоге мы потеряли? Не только теннис стал другим за эти годы, но и тренировки. Качество теннисного урока в Союзе было не хуже, порой и лучше, чем за рубежом. Но вот прошло шесть лет, мы приезжаем на Запад, а там уже не одинокий тренер мячи подкидывает, там с сильнейшими работают бригады, организованы теннисные центры. Мы среди зарубежных теннисистов, как провинциалы, впервые попавшие в столицу. А то, чего мы сумели добиться, я говорю о возвращении наших мест среди элиты, – это героизм. Героизм прежде всего личных тренеров теннисистов.

Но, став тренером, я ни дня не сомневалась: стену, отгораживающую наш теннис от мирового, пробьем. Меня не занимали южноафриканские проблемы, мое дело было восстановить то, что разрушили в собственном доме. Первая брешь в стене – решение сделать теннис олимпийским видом спорта – позволила нам кое-что отвоевать. В начале 1983 года в Москве проходил матч на Кубок Дэвиса, где наша сборная встречалась с командой Франции. В Москву приехали знаменитые французские игроки Лаконт, Ноа. Советская теннисная публика спустя годы увидела настоящий класс игры. На этой встрече присутствовал президент Международной теннисной федерации Филипп Шатрие. Филипп любил нас с Аликом, помнил наши матчи и всегда с симпатией относился к советскому теннису. Меня послали встретить его в гостинице "Космос" и привезти на переговоры в Спорткомитет к тогдашнему заместителю председателя Ивонину. По дороге Филипп все спрашивал: "Что же происходит? Вы же потеряли все позиции, которые завоевали". Я чистосердечно объяснила ему ситуацию: Олимпиада, бойкот и отсутствие денег. Филипп спросил: "Что я могу сделать?" Я попросила объяснить нашему руководству, что сейчас представляет собой мировой теннис, так как мои доводы – это одно, а его слова, переданные через переводчика, – другое. В своем отечестве, как известно, пророков нет. Потом нам как-то надо попасть на крупный турнир. А как? Теперь правила новые, нас нет в компьютере. "Я дам тебе две уайлд-карт, но не в основную, а в отборочную сетку первенства Франции", пообещал Филипп. У меня заколотилось сердце, я понимала, что получила первую зацепку. К тому же Филипп пообещал мне свою помощь, если я поеду в Нью-Йорк договариваться с WTA насчет уайлд-карт на открытое первенство США.

Я сказала, что, если он об этой трехдневной поездке поговорит с моим руководством, я буду ему благодарна. Все получилось очень хорошо, в Управлении спортивных игр нашлись деньги, чтобы послать меня на трое суток в Америку, а Филипп в несколько дней помог получить мне визу. Я отправилась в Нью-Йорк с трепетом, своих бывших соперниц и настоящий теннис я не видела уже несколько лет, я даже не знала, кто чем занимается в WTA. Но мне повезло, исполнительным директором WTA оказался Джерри Даймонд, который хорошо меня помнил, я в свое время даже останавливалась в его доме в Сан-Франциско. От решения WTA зависело, будем ли мы играть уже в том же году Уимблдон, в противном случае неизвестно, когда мы на него вообще попадем. К моему приезду Филипп всех уже подготовил. Энн Джонс, Бетти Стове были настроены меня поддержать как тренера, поскольку и они все уже были тренерами, и как старого боевого товарища. Теннисная семья – это теннисная семья.

Перед собранием зашла к Даймонду объяснить ситуацию и увидела, что он тоже взволнован: "Русские возвращаются в теннис". На собрании не было и половины тех, кого я знала, но меня еще помнили. Я высказала нашу просьбу, и когда замолчала, то увидела: наш вопрос пока в подвешенном состоянии. И тут Джерри Даймонд взял слово и сказал приблизительно следующее: "За все то, что сделали советские теннисистки Морозова, Крошина и Чмырева для развития женского тенниса в мире, можно вне правил, при отсутствии компьютера, дать две свободные карты сборной СССР на Уимблдонский турнир, первенство Франции и США".

Наши мужчины, идя другим путем, свои проблемы по возвращении в мировой теннис к тому времени уже решили. После того как я с помощью Джерри добилась и возвращения женщин, мне оставалась сущая ерунда: добыть в Москве квоты на выезд и деньги. Но отступать начальству некуда, Ивонин же связан словом с Филиппом Шатрие.

В любой комитет Международной федерации тенниса кому-либо, не имеющему имени в этом виде спорта, трудно попасть. Человека с улицы туда не возьмут, если даже он космонавт или солист Большого театра. Достаточно привести список советских звезд шестидесятых-семидесятых годов – Дмитриева, Бакшеева, Егоров, Крошина, Метревели, Коротков – и отметить, что никто из них не работал в большом теннисе, следовательно, не имел выхода и в международную жизнь. Разве это не расточительство? Остался в большом теннисе Теймураз Какулия, и, пожалуйста, результат – Лейла Месхи. Можно научить удару справа, но есть вещи, необъяснимые публике: как научить играть на Уимблдоне. Это могут сделать только те, кто сам там играл.

Бытует мнение, что игрок высокого класса не может быть таким же высококлассным тренером. Возможно, оно и верно, хотя я всегда это отрицала. Конечно, нормальный человек не может дважды пережить столь огромную нагрузку. Но ведь у каждого из бывших звезд теннисных знаний в тысячу раз больше, чем у того, кто окончил Институт физкультуры. Да, сил не хватает. Моя новая жизнь складывалась, как и та, первая, в спорте, в борьбе. Ежедневной борьбе. Хорошо, что у меня получилась такая дружная семья и, главное, мама, которая помогала в домашних делах. Но я чувствовала иногда, силы мои истекают. Не знала, на сколько меня еще хватит. Каждый раз, когда мои спортсмены чего-то добивались, мне говорили: "Ну и что, ничего особенного..." Я не знала, чего там было больше – непонимания или дипломатии.

С 1982 года я начала бороться за поездки команды на зарубежные турниры. В международном отделе Спорткомитета меня уверяли: "Вы не будете играть за рубежом, вы не будете встречаться со спортсменами из ЮАР!" Порой мне казалось, что Сергей Сергеевич Андреев, старший тренер сборной шестидесятых-семидесятых годов, при котором команда достигла наибольших успехов, был вполне доволен таким поворотом дела, при котором мы оставались во веки веков непревзойденными. Он и во мне искал союзника, полагая, что приятно сознавать: выше Морозовой никто не поднялся. Но у меня к своему прошлому нет зависти. Когда девочки из сборной СССР побеждали сильнейших, я получала огромное удовольствие. Я никогда не расстраивалась, что Наташа Зверева за пару лет зарабатывала больше, чем я получила за всю свою спортивную карьеру. Тот путь, который я прошла, я выбрала сама. Я верила, что когда мы сдавали в Спорткомитет все свои призы и ни о каких премиях речи быть не могло, то так оно и должно было быть. Мне говорили серьезные люди, которых я уважала, что эти деньги нужны стране. Я не знала, на что уходят заработанные мною десятки тысяч долларов, я считала, что их используют на нужное дело. Я переезжала границу, попадала на Запад, выходила на парижские корты – ровные корты, как приятно было играть на них, но знала, что через две недели буду в Москве, что на кортах в Лужниках у меня будут разъезжаться ноги, и все равно доказывала, что лучшие в мире корты на стадионе имени Ленина. Я покупала пальто в Лондоне, а говорила, что в ГУМе. Мне было стыдно, что я не могу купить его в московском универмаге. Я делала свое дело на мировом уровне, в отличие от тех, кто шил пальто. Потом, спустя годы, Зверевой и Чеснокову было сложно верить в то, во что много лет верила я, рано или поздно наступает предел.

Наконец, шестнадцатилетние Лариса Савченко и Наташа Быкова поехали на открытое первенство Франции. Они проиграли в первом круге, но я ничего не могла им сказать, поскольку видела, в какое состояние они попали: первый взрослый турнир, и сразу же такой знаменитый!

До отъезда у нас оставалось десять свободных дней: обратные билеты я взяла из расчета – вдруг прилично сыграем. Просто сидеть и смотреть соревнования я считала бессмысленным. Во Франции всегда в это время проходят еще несколько турниров, я отправилась к Жаку Дорфману, главному судье чемпионата, который еще судил мои встречи на Кубке Суабо, поэтому помнил меня игроком, и попросила его помочь с турниром. Русские – это в общем-то реклама, и Дорфман в предместье Парижа нашел мне турнир, где девочки могли поиграть, а не сидеть на трибунах. Лариса выиграла этот маленький турнир без призового фонда. Зато получила кубок, тем более что мы возвращались в Москву вместе со сборной по футболу, которая тоже везла кубок, правда, в три раза больше, чем у нас. Но и мы летели не с пустыми руками.

Я – ТРЕНЕР

Когда ты спортсмен, ты многого не понимаешь. Наступил трудный момент, я оказалась в новой роли служащего в отделе тенниса Спорткомитета. Все, кто там находились, когда-то были моими тренерами, но с того дня, как я вышла на работу, наши права сравнялись, мы стали коллегами. Думаю, что своим появлением большой радости новым сослуживцам я не доставила, отдел тенниса получил меня как бы в нагрузку.

В комитет я пришла игроком, привыкшим, что все "мелочи жизни", от покупки билетов на самолет до аренды кортов на тренировочном сборе, кто-то делает за тебя. А еще надо получать и струны, и талоны, собрать на каждую бумажку по десять подписей. Я сразу почувствовала, как все, за исключением Голенко, наслаждались моими промахами. Я страдала.

Я приходила к волейболистам, баскетболистам, и там мне объясняли, как писать служебные бумаги, в какой отдел, по какому поводу полагается обращаться. Надо было изучить оформление смет, этому ни в одном институте не учат.

Раздражала я, скорее всего, тем, что уровень моих результатов до сих пор остается самым высоким в стране. Еще спортсменкой я много читала за рубежом специальной литературы, покупала ее, и, в конце концов, у меня сложилось свое представление о том, как надо тренировать спортсмена на высшем теннисном уровне. И то, что моя сборная добилась каких-то результатов, – все это только подтверждало правильность нашего пути. Но Шамилю Тарпищеву, старшему тренеру и мужской и женской сборной, тогда было не до теоретических споров.

У нас в команде играла общая любимица Оля Зайцева – вот ей-то, как мне кажется, и помешала эта всеобщая любовь. Оля ездила на все соревнования, приглашалась на все сборы, но ни разу не показала результата выше, чем Юлия Сальникова. Если тебе на протяжении пяти лет говорят, что ты самая умная, самая талантливая, самая красивая и тренируешься у лучшего тренера в Советском Союзе, а в этот момент появляется девочка, которая один раз тебя легко обыграла, второй, то в такой ситуации даже самый психологически устойчивый игрок, как правило, не выдерживает.

Шамиль видел будущее в Оле, я – в Юлии Сальниковой. Ошиблись мы оба. Появились Лариса Савченко и Наташа Зверева.

Моя теория подготовки шла вразрез с методикой подготовки мужской сборной, а я была окружена в отделе одними мужчинами, поэтому вольно или невольно это тоже откладывало свой отпечаток на наши отношения. Отрицательную роль играла и моя дружба с Аней Дмитриевой. Любой ее критический комментарий каждый раз воспринимался, как лично моя критика. Считалось, что я о любых недостатках в технике того или иного игрока тут же сообщаю на Центральное телевидение. Все замечания Метревели в адрес работников отдела тенниса воспринимались как мои, которые я внушила податливому Алику. Сейчас я понимаю, что одним из раздражителей было мое неумение что-то сделать и привычка игрока ждать, что еще за тебя это сделают другие. Но все же должна была проявиться какая-то доброжелательность. Ну год потерпели, ну два, потом бы выкинули к черту, никому же из них ничего плохого я не сделала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю