Текст книги "Святочный сон (СИ)"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Отчего обладание любимым не поднимает ее в горние высоты, не дарует блаженства? Отчего ее любовь не приносит счастья? Оттого, что тайная, не венчанная, отвечала она себе. Соня была так устроена, что не терпела двусмыслицы, подспудности, окольных путей. Князь твердит, что не может без нее жить, а она сделалась его тайной любовницей. Могла ли помыслить прежняя Соня о столь унизительной роли? Нет, она не пойдет к Юрию и под страхом смерти! Лучше завянет от тоски или уйдет в монастырь. Впрочем, можно уехать в деревню, жить, как прежде, когда-то...
Вообразив одинокое, безрадостное существование, бедная дева расплакалась. Нет, теперь ей будет нелегко вернуться в родительский дом, чтобы там встретить бесплодную старость.
В дверь постучали, и сердце Сони вопреки рассудку радостно встрепенулось – князь вернулся. Однако на пороге стояла Сашенька в белом воздушном пеньюаре. Она бросилась к Соне на постель.
– Сонечка, душенька, ты меня спасла! Как я тебе признательна! – она расцеловала заплаканное лицо кузины. – Отчего ты плачешь? Верно, из-за князя? Бедная моя!
Сашенька обняла Соню и прижала к себе.
– Я рада, что ты невредима, – пробормотала растроганная девица.
– Мы ничего не скажем Владимиру, да? – умоляюще взглянула на нее Александрина.
– Разумеется. Я и Даше ничего не сказала, никто не знает...
– Соня, ты прелесть что такое! Я не понимаю этих мужчин. – Сашенька несколько успокоилась. – Вообрази, просыпаюсь, а возле меня этот Коншин, приятель князя. Право, я испугалась, что и Горский в доме!
Соня закусила губу, и глаза ее вновь наполнились слезами. Сашенька по-своему поняла кузину.
– Полно, душенька, забудь князя. Он не стоит твоего мизинца. Да, он изрядный мужчина, но вспомни, как бесчестно он обошелся с нами. Владимир никогда не примет его в наш дом.
Утешение мало действовало, но Сашенька продолжала:
– Разве нам худо жилось? Летом уедем в имение, родится малыш... Кто знает, может статься, и ты найдешь там свою судьбу.
Соня кивала согласно, но мысли ее были далеко...
8.
Коншин махнул рукой на разительно переменившегося приятеля. Он зачастил с визитами к хорошенькой Ланской. Отпуск был на исходе, а дело не сделано. Встреча с Сашенькой вовсе не повлияла на его житейские планы. Конечно, кавалергард слегка погрустил об ушедшей молодости, о пылкости и свежести чувств, а после направил свои помыслы к юной Ланской, знакомство с которой он закрепил в свете. Дела Коншина продвигались, но требовали несколько более времени, чем он располагал, и пришлось просить об отсрочке. Теперь Петруша езживал во все дома, куда его приглашали, посему князь Горский все чаще оставался в одиночестве.
Горский пребывал в смятении. Его не отпускала забота: как быть с Соней? Разочарование, пережитое им в их первую ночь, язвило душу князя, несмотря на все его усилия посмотреть на дело другими глазами. Часто заговаривая вслух, он брал в собеседники или, вернее сказать, в слушатели Эзопку, который безропотно сносил внезапные припадки своего господина.
– Да, смешно теряться по такому ничтожному поводу! – твердил Горский. – Искать младенческой невинности там, где ее быть не должно – это бред больного воображения! Я первый смеялся когда-то над старыми девами, не знающими любви. Соня положительно не из их уксусного племени. И слава Богу!
Эзопка согласно кивал и скалил белые зубы. Князь теребил его кудрявую шевелюру, задумчиво глядя в огонь камина. Через минуту он возражал себе:
– Но можно ли верить коварной деве? Что если Владимир ей любовник, и теперь они смеются надо мной?
Именно поэтому Горский так тяжко переносил разочарование. Он боялся сделаться посмешищем. Однако более всего князь страдал от мучительного подозрения. Что как он прав, и картина семейного счастья в доме Мартыновых – это очередной обман, видимость, скрывающая холодный разврат? Горский вспомнил, как в порыве отчаяния, вернувшись домой после первого свидания с Соней, он сжег все письма, которые она вернула. Как мог он так обмануться, недоумевал князь Горский. Он, наставивший рога доброй половине мужей петербургского света! Теперь понятно, отчего Соня с такой легкостью отдалась ему.
Горский глухо стонал, стискивая зубы, и Эзопка тотчас вскрикивал, хватаясь за вихры. Забывшись, Юрий делал ему больно. Отпихнув от себя негритенка, князь принимался вышагивать по кабинету, не отвечая на вопросы Дюваля, заглядывающего в дверь, и на зовы Филипьевны, приглашавшей на чай.
– Нет, – пресекал Юрий свой бег и вновь обращался к Эзопке: – Я не могу поверить в обман! Соня, она... Да ты знаешь сам!
– Хороший госпожа! Я люблю Соня, – радостно кивал арапчонок.
– Любишь? – невидящими глазами смотрел на него Горский. – И я люблю. Тебе смешно?
Эзопка кивал головой, улыбаясь.
– Ах, что ты понимаешь! – махал рукой князь и вновь обрушивался в кресла, наливал себе вина. – Я много пью, ты заметил? А что? Кому от этого дурно? А мне одна польза: я сижу дома и не тщусь разрушить чужую семью...
Однажды князю доложили, что его спрашивает дама.
– Дама? – удивился и обрадовался Горский.
Он бросился в гостиную, где его дожидалась женщина, укутанная в черную вуаль. Юрий приблизился к даме, молчаливо застывшей посреди гостиной, и тронул вуаль. Гостья вдруг безмолвно приникла к нему. Князь насилу удержался, чтобы не сжать незнакомку в объятьях с восклицанием: "Соня!". Однако он почувствовал чужой запах и замер в неопределенности. Дама подняла вуаль.
– Зачем ты пришла? – удивился князь.
Перед ним стояла Амалия Штерич.
– Дорогой кузен, мне страшно! – проговорила она, и Юрий увидел, как бледна Амалия и как исступленно горят ее глаза. – Он знает обо мне все, он управляет мною, как куклой в раешнике. Дергает за веревочки, а я подчиняюсь.
– Да, этот твой колдун! – Горский мгновенно протрезвел.
Он усадил кузину на кушетку, велел подать кофе. Сам же уселся напротив и сурово вопросил:
– Ну, Амалия, рассказывай, в какую беду ты теперь попала. За Сашеньку мы после сочтемся.
– Дорогой кузен, я разорена. Мои крестьяне голодают. Я продаю имение и дома.
Горский тяжело смотрел на нее:
– Ты сошла с ума? Я давно уже подозревал...
– Нет, это все он! – как в лихорадке, шептала Амалия, затравленно озираясь. – Он не знает, что я пошла к тебе. Я сказала, что направляюсь к модистке. К модистке! – вдруг расхохоталась она, как истинная сумасшедшая. – С чем я пойду к модистке? У меня гора неоплаченных счетов, и скоро меня посадят в долговую яму!
Филипьевна принесла кофе и молча удалилась, неодобрительно покачивая головой. Амалия схватила чашку и стала пить, обжигаясь и стуча зубами о тонкий фарфор.
– Кому все продаешь? – коротко спросил ее кузен.
– Не знаю! – с деланным безразличием пожала дама плечами. – Это он продает!
– Куда же делся твой капитал, ты была примерно богата? – удивился князь.
– Его спроси, – столь же легкомысленно ответила Амалия.– Его люди, какой-то тайный орден, все поглотили! Ты не можешь вообразить, как я теперь живу!
– Отчего же, имел честь видеть своими глазами.
– Молчи! – Амалия и впрямь походила на сумасшедшую. Она прижала палец к губам и снова стала озираться. – Он все знает и слышит. Он усыпляет меня и выпытывает все секреты. Я не хотела говорить, что у меня есть дом в Петербурге, но он узнал. Теперь я все продаю, все!
– Побираться пойдешь? – мрачно поинтересовался кузен.
– Пойду! – в исступлении воскликнула Амалия, и князь вконец уверился, что она не в себе.
– Когда готовится сделка? – равнодушно спросил он.
– Он приведет своего поверенного через два дня, в среду, в три часа пополудни. Ты поможешь мне? – Амалия с надеждой взглянула в глаза молодого мужчины, для чего она приблизилась к нему и села на колени.
Горский вяло отстранил от себя кузину.
– Нет, Амалия, выпутывайся, как знаешь. Я тебе не помощник.
Он проводил опешившую даму до дверей гостиной.
– Прощай, дорогая кузина, и забудь дорогу в мой дом, – жестоко напутствовал Юрий Амалию. Даме ничего не оставалось делать, как подчиниться. На пороге она в последний раз умоляюще взглянула на Горского, но тот уже отвернулся. Амалия в удручении опустила голову и покинула гостиную.
9.
Владимир вернулся из Тверской губернии и тотчас почувствовал, что в доме неладно. Даша прятала глаза, но ее словно что-то изнутри подталкивало доложить барину о странностях, происходивших однажды ночью. Она ничего не знала толком, но надеялась узнать, коль скоро барин учинит дознание. Однако Соня смотрела угрожающе и замыкала уста болтушки печатью безмолвия. Владимир недовольно спрашивал:
– Что, Даша? Ты что-то хочешь спросить?
Даша испуганно мотала головой и делала вид, что занята уборкой или самоваром. Соня поджимала губы и глазами приказывала: "Поди вон!" Горничная тотчас исчезала.
Сашенька вела себя и того чудней. Она так боялась проговориться, что перестала вовсе открывать рот. От постоянного страха бедняжка спала лица и даже – невиданное дело! – немного подурнела.
– Тебе нехорошо? Велеть приготовить отвар? – беспокоился Мартынов, глядя на муки жены. – Тебе в твоем положении надобно больше гулять.
И он вывозил супругу в Сокольники или Марьину Рощу, чтобы та надышалась вдоволь свежим воздухом. Однако Сашеньке не делалась от этого лучше. Ее что-то терзало, и Мартынов это определенно чувствовал. Не раз он обращался к жене с вопросом:
– Что тревожит тебя, душа моя?
Силясь улыбнуться, она отвечала с деланной легкостью:
– Пустяки, Володенька. В моем положении всякие мысли приходят в голову. На все воля Божья...
Но она не выдерживала тона, и голос ее дрожал. Мартынова понимала, что выдает себя с головой, но ничего не могла поделать. Она ждала, что обеспокоенный Владимир в конце концов устроит ей форменный допрос.
– Что мне делать, Соня? – Шептала Сашенька в гостиной за работой. – Владимир догадывается о чем-то. Что как Амалия ему донесет? Я потеряла сон, все воображаю, как Володенька обвиняет меня в непослушании, в измене.
– Полно себя изводить, – уговаривала ее Соня. – Ты не сделала ничего ужасного, и, слава Богу, все хорошо закончилось.
– А могло бы!.. – бледнела от этой мысли Александрина. – Коль скоро Владимир об этом узнает, он меня возненавидит. Я так рисковала собой и дитя!
Соне нечем было возразить. Сашенька, случается, поступает невообразимо легкомысленно, если не сказать глупо. Обе они хороши.
От Владимира не скрылось и смятение кузины. Правда, Соня держалась куда мужественнее и почти справлялась с собой. Однако однажды за обедом Мартынов, глядя на размечтавшуюся девицу, недовольно заметил:
– Соня, я тебя не узнаю!
И вправду она изменилась. Торжествующая женственность окрасила ее щеки румянцем, а тело налилось жизненным соком. В движениях и походке Сони появилась вовсе не присущая ей грация. Молодая женщина светилась особым светом. И хотя жизнь ее не переменилась и занятия оставались прежними, Соня была иная.
Владимира раздражало непонимание того, что происходит возле него. Его женщины положительно что-то скрывали. Они поминутно переглядывались, испуганно вздрагивали, когда Мартынов обращался к ним, краснели и бледнели. Если Сашенькины странности можно было списать на ее беременность, то как объяснить Соню? Верно, здесь не обошлось без Дюваля-Горского, будь он неладен! С появлением этого мерзавца в доме все пошло кувырком. Доколе еще будет отзываться эта "шутка"? Мартынов так распалил себя к концу дня, что додумался до крайности.
Раскуривая сигарку у себя в кабинете, он перебирал в памяти события, связанные с Горским. И вдруг в душу его холодной змеей вползло кощунственное подозрение: что как ребенок, которого носит под сердцем Сашенька, вовсе не его? Владимир силился посмотреть на дело трезвыми глазами, но не мог. Возможно ли, что его выставили шутом, рогоносцем? Владимир понимал, что сходит с ума от ревности.
И в этот-то недобрый час Сашенька не вынесла испытания и пришла в кабинет мужа, чтобы рассказать обо всем.
– Володя, я не могу более скрывать, я должна тебе все рассказать.
Лицо ее пылало, белокурые локоны в беспорядке рассыпались по плечам, она была сама не своя. Владимир побледнел. Силясь улыбнуться, он усадил Сашеньку в кресла.
– Что, душа моя, ты скрывала? Должно быть, дамские пустяки?
– Да! – обрадовано кивнула Сашенька. – Это совершенный вздор, верь мне!
Зачем она произнесла это "Верь мне"! Теперь Мартынов приготовился к самому страшному. Он стиснул зубы и впился взглядом в жену. Сашенька принялась повествовать о случившемся. О том, как она соблазнилась приглашением Амалии и поехала на светский вечер. О том, что там произошло, о благородной роли Сони и Горского, вызволивших ее из этого кошмара.
– Горский? Почему Горский опять? – спросил Владимир, сотрясаемый нервной дрожью. Он хотел бы вздохнуть с облегчением, но теперь уже не мог поверить в невинность всего случившегося. – У тебя было свидание с ним у Амалии?
– Побойся Бога, Володя! – искренне изумилась Мартынова. – Какое свидание? Соня по старой памяти попросила у него помощи. К тому же князь приходится Амалии кузеном и имеет на нее влияние. Вообрази, она вконец обезумела со своим магнетизером!
Сашенька старалась увести мысли Владимира подальше от Горского. О том, чтобы назвать Коншина, она и не помыслила. В случайность такого совпадения муж не поверит. Что за беда, если она убережет супруга от пустых переживаний? Ведь она нимало не увлечена кавалергардом, даже скорее разочарована. Уж теперь-то она ни за что не соблазнилась бы этим мужчиной!
Однако взгляд супруга не прояснялся. Владимир все хмурился и молчал. Сашенька прибегла к последнему средству, ведомому ей одной. Она приласкала мужа, приговаривая между поцелуями:
– Уедем в деревню! Там нам будет покойно. Оставь службу, уедем! Нам никто не помешает, мы будем вместе...
Владимир поддался ласкам супруги и отвечал ей с возрастающим жаром. Он обожал свою Сашеньку, как в первый день, как в час венчания, как всю их супружескую жизнь...
Ее измену он не пережил бы, так казалось Мартынову. И, растворяясь в ласках любимой, он все же чувствовал на дне души затаившуюся там змею сомнения. "Сашенька что-то недоговаривает", – думал он, покуда последний проблеск сознания не оставил его.
ГЛАВА 7.
1.
– Воля твоя, мы изрядно рискуем, – ворчал Коншин, заряжая дуэльный пистолет из арсенала Горского.
– Изволишь обратиться в полицейскую часть? Лети, зови квартального, шуми, а мошенник покуда скроется! Нет, нам нужно поймать его на месте с поличным.
Юрий заряжал другой пистолет и показывал Эзопу, как целиться.
– Самоуправство, брат! Нам нагорит, – предупредил Коншин.
– Вот разделаемся с этим дьяволом, а потом пусть дознаются, как и что. Победителей не судят.
Горский снял со стены оружие для себя.
– И что ты затеял? – полюбопытствовал кавалергард, задумчиво разглядывая заряженный пистолет.
– Дюваль! – позвал Юрий камердинера.
Явился француз, завитой, в щеголеватом фраке.
– Выбирай! – по-французски предложил князь, жестом указывая на стену.
Дюваль колебался.
– Дуэль? – спросил он, деловито оглядывая княжеский арсенал.
– Нет. Попугаем порядком и будет! – подмигнул Горский Эзопке, и тот расплылся в улыбке, предвкушая приключение.
– Однако вы заряжаете пистолеты, стало быть, предстоит серьезное дело, – возразил француз.
Он выбрал инкрустированный пистолет и со знанием дела обследовал его.
– Опробуем! – азартно воскликнул князь и выставил на пол к стене несколько пустых бутылок.
– Чудишь! – усмехнулся Коншин, однако взвел курок пистолета, насыпал на полку порох и, тщательно прицелившись, выстрелил. Бутылка взорвалась стеклянными брызгами. Горский и Дюваль повторили все в точности. Дым застлал комнату. Эзопка готовился стрелять, когда в дверь просунулась Филипьевна. Уверившись, что все живы, она проворчала:
– К чему ребенка приучаете, озорники! Небось, напугали мальчонку дос смерти.
– Этот мальчонка даст фору коренному вояке! – успокоил ее князь, любуясь Эзопкой.
Филипьевна скрылась за дверью, неодобрительно ворча.
– Однако к делу! – тотчас переменил тон Горский. Перезаряжаем и – в путь. Проверьте порох, не сырой ли.
– Полагаешь, стрелять все же придется? – вновь заряжая пистолет, спросил в сомнении Коншин.
– Как знать, – неопределенно ответил князь.
Когда все было готово, он скомандовал:
– Без четверти три. В седла и – с Богом!
Они отправились верхом. Эзопка гордо восседал на маленькой, крепкой калмыцкой лошадке из конюшни Горского. Юрий, казалось, упивался чувством опасности предстоящего приключения. Он ощутил себя прежним, лихим кавалергардом. В душе молодого мужчины поднимался восторг. Азарт распалял его, и князь весело летел навстречу желаемой опасности.
Всадники спешились чуть поодаль от дома Амалии. Горский решительно взошел на крыльцо, отворил дверь. В доме его знали, и никто не воспрепятствовал ему, не выразил удивления при виде группы воинственного вида мужчин, сопровождаемых чернокожим казачком. Князь предположил, что магнетизер совершает сделку в кабинете Амалии, и не ошибся.
– Покуда ждите здесь, – шепотом велел он Коншину и Дювалю. – Я подам знак, как понадобитесь. Свистну. Идем, Эзопка.
Они вошли в кабинет как раз в тот момент, когда стороны прочли условия сделки и готовились ставить подписи. Амалия была бледна, глаза ее горели лихорадочным огнем, а на лице лежали глубокие тени. Покупателем ее имущества оказался дюжий купчина с лопатообразной бородой. Сделку совершал подлинный судейский крючок: немощного вида господчик в очках и с длинными сальными волосами. Он обмакнул перо в чернила и подал его Амалии.
– Постойте, господа, – раздался властный голос князя. – Здесь совершается противозаконие.
– Как-с? – уставился на него стряпчий. – Вы кто будете? Что вам надобно?
Горский не видел Турчанинова, и это его тревожило. Однако он твердо заявил:
– Госпожа Штерич мне родственница, я ее наследник. Есть духовная, составленная на мое имя. Стало быть, здесь торгуют моим имуществом.
Купчина воззрился на Амалию:
– Что такое? Какие наследники?
– Будьте покойны, сударь, – вставился судейский крючок. – Все это вилами по воде писано. Имение принадлежит госпоже Штерич безраздельно. Она хозяйка и вольна распорядиться им по своему усмотрению.
– Господа, вас водят за нос!
Все оглянулись. Откуда-то из темного угла выступил магнетизер.
– Подписывайте, господа, дело верное.
– Тьфу ты! – сплюнул купчина и, поставив подписи, вышел вон со словами: – Я свое получил, теперь делайте, что знаете. Меня вы более не увидите.
– Я так и знал! – азартно воскликнул Горский – Это подставная фигура!
Он подскочил к столу и хотел было взять купчую, но Турчанинов его опередил.
– Да, вот это доверенность на мое имя. Подписывайте, госпожа, – обратился он к Амалии особым, магнетическим голосом и подсунул ей купчую.
Амалия вновь подняла руку с пером. Какие-то люди в темном незаметно проникли в кабинет и преградили путь князю.
– Не сметь! – гаркнул Юрий, наставляя пистолет на Турчанинова.
Тем временем юркий негритенок выхватил купчую из рук дамы и тотчас изорвал ее на мелкие кусочки. Стряпчий тоненько взвыл:
– Я знал, что все худо кончится. Я предупреждал! – он опрометью бросился вон из кабинета.
Амалия по-прежнему была безучастна ко всему происходящему вокруг нее. Горский свистнул, в кабинет ворвались Коншин и Дюваль с пистолетами наготове. Темные тени попятились в углы. Горский указал на Турчанинова:
– Вязать мерзавца и под арест!
Магнетизер силился пустить в ход свои магические чары, но совершенно безуспешно.
– Куда под арест? – справился в недоумении Коншин.
– Ко мне покуда, – не задумываясь, ответил Горский.
Дюваль и Эзопка увели связанного колдуна, который уже не сопротивлялся, а Горский с Коншиным обошли весь дом, вылавливая всех подозрительных персон. Дав им пять минут на сборы, они изгнали приживальщиков вон из дома. Поручив Коншину проследить за поспешным исходом тайного ордена, князь собрал насмерть перепуганную дворню. Грозясь и страшно ругаясь, он велел послушно исполнять обязанности и беречь госпожу от чужих людей.
– Ослушаетесь – три шкуры сдеру! – пообещал Горский и для вящей убедительности показал свой внушительный кулак.
Дворня кланялась и падала на колени, уверяя князя в своей преданности госпоже.
– И последнее.
Князь направился в кабинет, где все еще сидела в неподвижности Амалия. Она смотрела на кузена пустыми глазами, не видя его. Юрию пришлось прибегнуть к крайнему средству. Он ударил кузину по щекам, да так, что бедняжка едва не свалилась со стула.
– Амалия, брось дурить! – сердился Юрий.
Она медленно возвращалась откуда-то, словно разбуженная сомнамбула.
– Кузен... – прошептала дама, и краски вновь появились на ее лице. – Я не понимаю, что со мной. Скажи, что здесь было?
– Ты чуть было не лишилась всего, что имеешь, – любезно напомнил кузен.
Амалия испуганно уставилась на него.
– Это все он. Где он?
– Там, откуда до тебя уж не дотянется.
Амалия оживала на глазах. Вот она уже кокетливо смотрит на кузена, видя в нем спасителя.
– Однако ты не желал мне помогать. Давеча, неправда ли, ты выгнал меня вон, когда я пришла за помощью?
Горский ответил не без самодовольства:
– Не ты ли говорила мне, что колдун читает твои мысли? Так вот я не хотел, чтобы он смекнул что к чему.
В кабинет тихонько пробрался негритенок и в ожидании уставился на хозяина.
– Его благодари, – ласково улыбнулся князь, указывая на Эзопку. – Вовремя выдрал купчую из твоих рук.
Амалия и не посмотрела в сторону арапчонка.
– Ты спас меня. Я в долгу не останусь... – она поднялась со стула, томно потянулась всем телом к молодому мужчине.
– Полно, Амалия. Лучше слушай, что ждет тебя.
Дама с неохотой отстранилась.
– От тебя приму все, – с чувством проговорила она, посылая кузену страстные взоры.
Горский шагал по кабинету, мерно постукивая шпорами.
– Ты тотчас и непременно отправишься в свою деревню.
– Как? – подскочила Амалия.
– Да, да. И не вздумай перечить мне. Ради спасения твоего имущества (об имени мы не говорим) ты будешь сидеть в деревне, покуда не приведешь в порядок дела и покуда не забудется эта история с магнетизером.
Амалия покорно вздохнула и театрально воздела руки. Однако Горский не был тронут воплощением скорби.
– Да-да, деревня – это еще и здоровье. Тебе впору лечиться, так деревня исцелит.
Мадам Штерич надоело корчить из себя благородную жертву.
– А как я не послушаюсь и останусь здесь?
– Воля твоя, пойдешь в острог, – холодно ответствовал кузен.
– За что? – возопила дама, швыряя в смеющегося Эзопку скомканный кружевной платок.
– Поройся в памяти, что-нибудь да найдешь, – с угрозой молвил Горский. – И самое важное: оставь в покое Мартыновых! История с Сашенькой еще тебе отзовется, будь покойна.
Амалия обозлилась:
– Ах, так! Ты не ради меня геройствовал! Все ради прекрасной госпожи Мартыновой!
Юрий потерял терпение.
– Это мое последнее слово. – Он хлопнул кулаком по столу и кивнул негритенку: – Идем.
Амалия задыхалась от бешенства. Возможно ли, молодой кузен, некогда во всем послушный ее воле, теперь принуждает ее, прирожденную повелительницу! Взбешенная дама бросилась к столу и взялась за перо. Нет, так просто им от нее не отделаться! Они рано торжествуют. Интрига с мнимым французом прошла как милая шутка, принеся Горскому славу? Что ж... Мартыновы безмятежны, как прежде? Нет, Амалия не допустит проигрыша! Прежде чем оставить Москву, она насладится местью. План новой мести вызрел, едва стих за окном звон копыт по снежному насту. Амалия с наслаждением обмакнула перо в чернила и принялась писать.
2.
В доме Мартыновых, наконец, воцарился мир. Миша уже вышел из-под опеки тетушки. У него появились друзья, новые привязанности. В дядьки Мише определили молодого парня Федора, который возил барчука в пансион и служил ему весь день.
Соня возилась с девочками, но не с прежним пылом. Правда, она не забывалась и не была столь рассеяна, как давеча, но грустила вдвое более. Теперь бедная дева выучилась скрывать свои чувства, и лишь бледность и потухшие глаза выдавали ее тайную печаль. Сашенька с тревогой поглядывала на кузину и силилась развлечь ее.
Мартыновы возобновили выезды, и Сашенька с удовольствием окунулась в бурную жизнь света. Балы, театры, опера, концерты, вечера. Соня же наотрез отказалась выезжать, хотя Владимир был уже не против. Она не вернулась в прежнее обличье в духе bas bleu, но утратила вовсе интерес к себе и разным увеселениям. Казалось, какая-то тяжелая мысль точит ее изнутри. Бывало, вспыхнет отчего-то и с испугом оглянется вокруг. А то часами молчит, молчит, о чем-то думая.
Сашенька жаловалась супругу на кузину, но, занятый своими заботами, тот не придал жалобам Сашеньки должного значения. Он видел лишь, что кузина похорошела, как хорошеют женщины, познавшие любовь мужчины. Над этой загадкой он не стал ломать голову, ведь вся жизнь Сони проходила у него на глазах. Бедняжка безнадежно влюблена в князя, теперь страдает, что ж тут удивительного? Слава Богу, Горского в доме больше не поминают. И то, наделал переполоха...
Сашенька скучала и весьма обрадовалась возвращению Марьи Власьевны Петербурга. Живая газета не заставила себя ждать, явилась на другой день к Мартыновым и потешила их петербургскими вестями и слухами. Соня побаивалась дамы и не впустую. Марья Власьевна напустилась на девицу, едва переступила порог гостиной.
– Что ж ты, матушка, заперлась опять? Платьев нашили, вывезли, а ты опять в свою келью забилась? Негоже, сударыня!
Соня краснела и опускала глаза на шитье, не зная, чем оправдаться.
– Что потупилась долу, мать моя? – гремела Аргамакова. – Как велишь тебя замуж выдавать, когда ты сама не желаешь? Силком?
– Не обессудьте, Марья Власьевна, это пустая затея. На что вам? – потерянно лепетала провинившаяся особа.
О, зачем она это произнесла!
– На то, дуреха, что девица на свет рождается, чтобы иметь потомство да мужу подмогой быть! А ты что? Пустоцвет, бесплодная смоковница! А ведь сама виновата, кто ж еще? Что за беда – не красавица? Да красавицам-то жить куда тяжеле! Погляди кругом: кто замуж первыми выскакивают? Дурнушки да простушки, не красавицы. А ты-то у нас хоть куда!
Марья Власьевна еще долго буйствовала, краснея, сбив набекрень кружевной чепец.
– Будет вам, Марья Власьевна, – пожалела кузину Сашенька. – Соня непременно будет выезжать. Только вот праздники-то кончились.
– Ничего, до Великого поста далеко, напляшетесь еще, – возразила дама, остывая и вновь приходя в мирное расположение духа.
– Про Горского-то слыхали? – внезапно молвила она.
– Что? – подняла брови Сашенька, а Соня замерла.
– Сказывают, государь простил его. Позволяет вернуться в полк.
– Возможно ли? – воскликнула Сашенька, бросив сочувственный взгляд в сторону кузины. – Так он покидает Москву?
– Врать не буду, доподлинно мне неизвестно, – ответствовала Марья Власьевна. – У Ахросимовых сказывали, что готовится ехать.
Аргамакова и не предполагала, какую бурю чувств посеяла ее весть в душе одной из женщин. Почтенная дама продолжила свой рассказ, но Соня уже не слышала ее. "Он уехал! Он уехал!" – билось в ее сердце, и мрак застилал глаза. Очнулась Соня лишь тогда, когда Марья Власьевна, пихнув ее в бок, громко возвестила:
– Ничто! Завтра вывезу тебя к губернатору. Вечер с танцами, все знатные семьи там будут. – И прикрикнула на силившуюся возразить девицу: – Ничего не желаю слышать, мать моя. Готовься и – баста!
Бедняжке пришлось подчиниться.
Вовсе иначе она готовилась к новому выезду. Мартыновы тоже получили приглашение на этот вечер, но Сашеньке сделалось худо, и Владимир не решился оставить ее одну. Бедняжка опять лежала в комнате с задернутыми занавесями и грустила. Соне сделалось совестно, что она с неохотой едет туда, где место прекрасной Александрине, а не ей. Равнодушно выбирала девица наряд из тех, что сшила портниха Марьи Власьевны.
Сашенька велела непременно показаться ей перед выездом. Она ждала нового чуда преображения. Однако на прелестном лице ее Соня прочла разочарование, когда, обрядившись, предстала перед кузиной. Платье сидело недурно, но весь облик девицы, понурой, измученной, составлял убийственный контраст с нарядом. Сашенька силилась скрыть впечатление, но кузина и без того все поняла. Она виновато улыбнулась и выскользнула из будуара.
– Да что с тобой, мать моя? – возмутилась Аргамакова, явившись за Соней в своей карете. – Ты ровно на панихиду собралась! Очнись, девица, не то все женихи разбегутся от твоей кислой образины!
Однако ничто не могло вселить в душу Сони веселье. Да что веселье! Покоя не было в ее сердце. Казалось, отъезд князя должен ее радовать, а не огорчать. Безнадежна их страсть и греховна. Надобно бежать от нее, искать избавленья. Терзает душу Сони эта безрадостная любовь, но забыть князя нет сил. Мнилось, вырви она любовь из сердца, то с ней и жизнь уйдет...
Так думала Соня, покуда карета Марьи Власьевны несла их на Тверскую, в дом губернатора. Роскошный особняк сиял огнями, у подъезда его толпились экипажи московской знати. Все это напомнило Соне ее первый выезд, объяснение в цветочном боскете... Глубоко вздохнув, девица ступила на мраморную лестницу, подгоняемая разряженной Марьей Власьевной. Перемолвившись с хозяевами приветственными словами, они прошли в залу, где прохаживались гости. Тщетно искала Соня среди них Горского, его не было. Не найдя князя, молодая женщина потеряла всякий интерес к веселью. Никем не приглашенная, она просидела весь вечер на стульях возле старых дев и бдительных маменек. По счастью, Марья Власьевна была занята не ею. Она отчитывалась за петербургские комиссии.
Оживление, веселые лица, музыка, дух праздника лишь множили Сонину печаль. Его нет здесь, и зала, пестреющая нарядными фигурами, видится ей пустой. Где же он? Чем занят? Что как Горский и впрямь уже покинул Москву и Соня никогда его более не увидит? Эта мысль вновь заставила биться сильнее ее сердце. Да-да, верно он уехал. Он так тосковал по полку...
Соня не чаяла дождаться разъезда, чтобы поскорее закрыться в своей келье, как выразилась Марья Власьевна. Всеобщее веселье тяготило ее, отъезд она приняла как избавление. Аргамакова везла подопечную домой и ворчала:
– Что поделаешь с тобой? Надулась, сидишь, как истукан, кто ж позарится? Ты, матушка, верно задалась целью всех отпугнуть от себя!
Упреки сердитой дамы уже не трогали Соню. Тоска завладела всем ее существом. Она сама не ждала, что так глубоко ранит ее разлука с князем. Мыслила, сочтет спасением от греховного искушения, а вышло вон как...
Вернувшись домой, Соня не заглянула, как бывало, к Сашеньке в надежде, что та уже спит. Скинув шубку, она медлила, стоя посреди комнаты. Смена чувств отражалась на ее заалевшемся лице, грудь высоко вздымалась. Вместо того чтобы раздеться и лечь спать, Соня вдруг схватила шубу, набросила ее на плечи и бесшумно выскользнула из комнаты.
