Текст книги "Святочный сон (СИ)"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
– Ну, прости, Сонюшка! Не чаяла, что у тебя секреты. Да полно, будет вам!
Однако Владимир мрачнел и на глазах наливался бешенством. Биби нахмурилась и окинула Соню ревнивым взглядом. Сашенька обиженно надула губки, сердясь на скрытную кузину. Тут же подвернувшийся Миша с надеждой воззрился на смущенную тетушку.
– И вовсе нет здесь никаких секретов. Этот господин мне несносен, и я не желаю говорить о нем, – бормотала Соня, немилосердно краснея.
– Однако ты с ним танцевала, – сквозь зубы проговорил Мартынов.
– Пощади, Володюшка, – вступила Марья Власьевна. – Коли приглашена, так что ж? Скандала еще не доставало. Сонюшка по-умному поступила: сказалась больной и уехала. И чего ради набросился? Вовсе запутали девицу. Что ж, ей не выезжать теперь из-за князя?
– Стало быть, не выезжать, – отрезал Владимир.
Марья Власьевна готова была ринуться в бой, но Сашенька ее опередила:
– Полно, Володя. Марья Власьевна права: Соне надобно выезжать. Мы не должны вовсе запираться лишь оттого, что однажды ошиблись.
– Хороша ошибка! – зло возразил ее супруг. – Вам дай волю, вы заведете в доме постоялый двор, а то и еще что похуже.
– Ишь, развоевался, Аника-воин! – усмирила его Аргамакова. – Пора уж старое-то забыть.
– Я не желаю более слышать имя этого господина! – припечатал Владимир и покинул гостиную в знак неудовольствия.
Впрочем, вечер завершился вполне идиллически. Владимир Александрович скоро остыл и вернулся в общество. Он шутил с Биби, почтительно слушал Марью Власьевну, расписывающую выгоды пансиона.
Когда Соня уложила девочек и проводила Мишу до постели, он спросил взволнованным шепотом:
– Князь вспоминал обо мне?
9.
Горский безумствовал. Побег Сони с бала лишил его остатков благоразумия. В муках бессонницы и душевных терзаниях он решил наказать Амалию. Он не виделся с нею с того самого злополучного дня, когда в дом Мартыновых явились ряженые. Коншин напрасно удерживал друга от поспешных действий. Едва проснувшись на другой день, он потребовал выезд. Не слушая уговоры Филипьевны откушать кофию со сливками и свежих плюшек, князь помчался сломя голову к Никитским воротам, где жила Амалия.
Он не знал, что скажет кузине, что сделает, но отчего-то именно на ней он должен был выместить душившее его негодование. Выбравшись из экипажа, князь стремглав взлетел на крыльцо, миновал сени, где возился с печкой истопник, переднюю, ворвался в комнаты. Минуя одну за другой, князь пронесся по анфиладе, нигде не найдя ни души.
– Амалия! – позвал Юрий, взбегая по лестнице во второй этаж, где располагалась спальня кузины. – Амалия, где ты? – крикнул он еще раз для верности.
Очутившись возле двери обиталища, сокрытого от посторонних гла, Юрий невольно попал в плен давних воспоминаний. Здесь, в этой модной комнате, похожей на шкатулку и убранной с пряной восточной роскошью, десять лет назад юный князь постигал азы плотской любви.
Амалия тогда скучала и от нечего делать принялась за мальчишку-кузена. Уверив его дядю в совершенной благонамеренности, она поселила Юрия у себя. Предлогом послужили занятия античной философией и искусством, которыми в ту пору увлекалась дама. Она собрала вокруг себя кружок почитателей древних греков и римлян. У нее устраивались живые картины на античные сюжеты знаменитых полотен, переводились Гораций и Ювенал, разыгрывались сцены из древнегреческих трагедий. Юрий Горский принимал живое участие во всех затеях обожаемой кузины. Он был возле нее подобием пажа, оруженосцем, и никто не знал, что происходило между ними по ночам в спальне Амалии.
Кузина была весьма искусна в науке любви, ее ненасытность пугала юношу и притягивала. Очень скоро он сделался ее рабом. Амалия играла с кузеном до тех пор, пока ей не надоело, а после выгнала из дома, как паршивую собачонку. Юрий томился, страдал, лелея мстительные мечты, с наслаждением представлял, как вонзает нож в пленительную грудь Амалии или душит ее, подобно ревнивому мавру. Он возненавидел всех женщин, подозревая в каждой из них коварство, развращенность и обман. Покинув Москву ради учения и службы, юный князь проклинал кузину и весь женский род и мстил им и в Париже и в Петербурге, куда забрасывала его судьба.
И теперь, когда он впервые познал истинную суть любви, когда полюбил женщину, ничуть не похожую на таких, как Амалия, кузина вновь встала на его пути!
– Амалия! – грохнул Юрий кулаком в дверь спальни дамы, и дверь отворилась.
Взору князя предстала омерзительная картина. Амалия извивалась в объятьях двух мужчин цыганского вида, как безумная вакханка во время дионисийской оргии. В комнате удушающе пахло опием. Горский сплюнул от отвращения и тотчас покинул приют греха.
Однако неприкаянная душа князя алкала действия. Пометавшись по городу, он неожиданно для себя очутился возле дома Мартыновых. Юрий сидел в экипаже, с надеждой глядя на окна второго этажа, покуда к дому не подъехала карета Аргамаковой. Покидая свой мучительный пост, князь насилу не застонал от безысходной боли, пронзившей его душу.
– Соня, – неожиданно для себя прошептал он, глядя на уплывающие окна ее покоев.
Заехав в фехтовальный зал, князь едва не подрался со знакомым фехтовальщиком и решил в удручении, что остался один, русский, способ спасения от тоски – напиться.
Петруша Коншин поддержал приятеля, и вскоре они, крепко обнявшись, сидели у камина и горланили полковые песни, а Филипьевна ворчала и сердито качала головой...
10.
Праздники шли на убыль. После Крещения Мишу впервые свозили в пансион. Соня тревожилась, каково ему будет в казенном месте, среди чужих мальчишек, со строгими учителями. Однако Миша вернулся вполне довольный. Он задирал нос перед девочками и показывал им опыты с электризированием кусочков бумаги роговым гребешком. Теперь его возили всякий день учиться, а вечером возвращали домой. Девочками занималась по-прежнему Соня. Однако с некоторых пор она сделалась рассеянной, забывчивой, что тотчас сказалось на хозяйстве. Сашеньке поневоле пришлось взять на себя заботы по дому, в чем ей охотно помогла Биби. На диво, Варвара Михайловна при всей ее субтильности оказалась вполне толковой помощницей и даже руководительницей подруги в домашних делах. Незаметно и исподволь она приучала Сашеньку к счётам и амбарным книгам, и Соня с облегчением сдала им ключи от сундуков и кладовой.
Молодая женщина заметно переменилась с того знаменательного бала у Мещерских. Марья Власьевна еще не раз пыталась вывезти Соню, но Владимир воспрепятствовал этому весьма решительно.
– Довольно оскорблений! Соня будет сидеть дома, покуда этот господин не уберется из Москвы.
Тщетно уговаривала его почтенная дама, взывала к совести и грозилась, Мартынов стоял на своем. Не помогли и Сашенькины уговоры: он не смягчился. Соня беспрекословно подчинилась решению кузена, но с тех пор замкнулась, погрузилась в себя. Ни с кем в доме она не могла говорить о происходящем в ее душе. И, как прежде, она доверилась своему журналу и тщательно прятала его подальше от нескромных глаз.
"Мне совестно признаваться, но мысли мои витают далеко от нашего дома. Никто не понимает, что происходит со мной, а я не смею открыться.
Прежняя моя жизнь теперь кажется мне несносной. Отчего? Отчего я охладела к прежним занятия? Теперь лучшее для меня в моем печальном существовании – забыться с книгой. Однако в нынешних романах столько соблазна! Помнится, я прочла «Красное и черное» и горько плакала о мадам де Реналь. Возможно ли, что любовь несет лишь страдания, смерть? Тогда лучше уж поскорее избавиться от нее!
Ужель мой святочный сон обманчив? Провидению было угодно поманить меня мечтой, внушить надежду, а что теперь? Какое горькое разочарование! Любить дурного человека!
Нет, я совладаю с собой! Я забуду его! Забуду!"
Однако это было вовсе не просто. Влюбленная женщина невольно уносилась в грезах к человеку, столь необходимому ей. Она силилась представить себе, как он живет, кто с ним рядом, с кем он делит досуг и ... ложе? Тут Соня ощутила неприятный укол ревности к неизвестной. Да, она ревновала его и к Биби, но инстинкт подсказывал бедной девице, что князь не любит Бурцеву. Верно, был грех в Петербурге, но теперь – нет. Однако можно ли верить и в его страсть к Соне? Его признаниям? Перебирая в памяти волнующие подробности их объяснения в цветочной, Соня переживала сладостное чувство. Но можно ли верить ему?
Бедная дева почти не выходила из дома, разве только на воскресную службу с детьми. Однажды, выйдя из церкви и раздавая милостыню нищим, она обратила внимание на забавного арапчонка, наряженного казачком. Девочки тоже заметили его и дергали Соню за рукава:
– Посмотри, Соня, какой смешной арапчонок!
Они отправились домой, а чернокожий казачок почему-то двинулся следом за ними, не отставая. Он забегал вперед и заглядывал Соне в лицо. Его толстые губы улыбались, а нос забавно морщился.
– Что тебе? – спросила наконец молодая женщина у негритенка.
Тот не отвечал, но продолжал кривляться и крутиться под ногами.
– Ты чей? – вновь заговорила с ним Софья Васильевна.
Негритенок не ответил, но вдруг незаметно сунул ей в руку записку и тотчас убежал сломя голову. Девочки не заметили его маневра, а тетушка мгновенно спрятала письмо в муфту, подаренную ей Сашенькой. Соня теперь одевалась иначе: кое-что ей перешло от Сашеньки, которая взялась полнеть в связи с ее положение, а что-то нашила портниха Марьи Власьевны. Теперь на Соне была чудесная песцовая шубка и кокетливый меховой капор.
Вернувшись домой, молодая женщина тотчас поднялась к себе Дрожащими руками она развязала ленты капора, скинула шубку. С невольным трепетом распечатала таинственное письмо.
" Соня! Соня! Я схожу с ума! Спасите меня, это в вашей власти. Простите мою дерзость: я смел предлагать вам свидание! Я совершенный дурак, коли подумал, что с вами возможно так обращаться. Меня извиняет лишь то, что я страшился потерять вас навсегда.
Соня, я не знаю, что сталось со мной. Верно, это воздаяние мне за прежние грехи. Я не могу без вас жить! Уехать тоже не могу, уже пробовал. Вернулся с полдороги, потому что здесь осталось мое сердце. Что же делать мне, скажите, ведь вы любите меня. Не отпирайтесь, любите. Я давно это знаю.
Тогда что же мешает нам соединиться? Вам запрещают видеться со мной? Но вы не ребенок. Что дурного в нашей любви? Она давно могла осуществиться, не будь я так глуп и не уважай так ваш дом. Соня, вы должны принадлежать только мне! Что вам за дело до вашего кузена и других? Дайте мне надежду, Соня, или я наделаю пропасть глупостей и ошибок. Я ничего и никого не боюсь, пусть меня вызовут, так будет даже лучше! Лучше умереть на дуэли, чем так страдать, как страдаю я теперь!
Спасите меня, любовь моя. Я жду вашего ответа. Эзоп доставит мне письмо. Он будет стоять под вашими окнами..."
Соня подскочила к окну и посмотрела вниз, на улицу. Там, спасаясь от мороза, скакал на месте и стучал рукавицами, маленький негритенок. Завидя ее, он растянул в белозубой улыбке одеревеневшие губы.
– Что за оказия! – рассердилась Соня. – Он и впрямь сошел с ума!
Она дала знак Ззопу, чтобы тот шел прочь. Однако арапчонок продолжал улыбаться и кивать на манер китайского болвана. Мальчишка уже изрядно замерз, но не собирался уходить. Делать нечего, Соня взялась писать ответ.
«Как вы посмели прислать мне столь дерзкое письмо? Ваше предложение оскорбительно для меня. Кто дал вам право обращаться ко мне в подобном тоне? Я не верю вам, ваше сиятельство, вы однажды жестоко обманули мою семью. Оставьте меня, или я буду вынуждена прибегнуть к защите».
Молодая женщина огляделась вокруг в поисках груза для записки, и взгляд ее упал на крохотную фигурку бронзового ангелочка, которого она отчего-то любила. Соня обернула ангелочка запиской и открыла форточку. Негритенок заметил ее маневр и подскочил поближе. Ангелочек прилетел прямо в руки ловкого бесенка. Он тотчас бросился наутек. Теперь следовало проверить, не заметил ли кто-нибудь в доме происходящее за окном. Она заглянула к девочкам. Те увлеченно играли в куклы. Спустившись вниз, Соня отыскала Сашеньку и Биби в кладовой. Дамы делали ревизию припасам. Владимир уехал к должности, Миша с утра в пансионе. Прислуга занята. Все свидетельствовало о том, что никто из домашних не посвящен в Сонину тайну.
– Смею надеяться, что теперь уже конец, – произнесла вслух девица, вернувшись в свои пенаты.
Она села у окна, еще раз перечитала письмо и глубоко задумалась. Покоя не было в ее душе. Софья Васильевна чувствовала себя преступницей. Без ведома Владимира она вступила в переписку с чужим мужчиной. Она скрыла объяснение с князем, и все, что происходило теперь в ее душе, тяготило бедную девицу. Она винила себя в том, что забросила дом, что отдалилась от детей и беременной Сашеньки. И вовсе уж мнила себя предательницей по отношению к Владимиру. Ведь он всегда был для Сони единственным мужчиной, другом и братом. Теперь же все помыслы девицы связаны с другим мужчиной, и нет надежды, что наваждение пройдет. Князь Горский завладел ее душой, и борьба Сони с его властью покуда не принесла плодов.
– Как мне забыть тебя? – прошептала влюбленная дева, поднося к губам записку князя. – Зачем ты так жестоко шутишь со мной? И даже если правда все, что ты пишешь, для меня это оскорбительно. Князь, вы обращаетесь ко мне, как к презрительной женщине. Коль скоро вы любите меня, отчего не просите у Владимира моей руки?
От этого предположения Соне сделалось еще хуже. Она знала, что Владимир не пустит на порог человека, обманувшего его однажды. Как ни прикидывай, оставалось одно – забыть! Но как? Где найти силы не отвечать на его зов?
Пускай он обманывает, пускай обманывается сам, что если кинуться в этот омут, забыть обо всем, а после – хоть потоп? Сердце бедняжки затрепетало от воображаемых картин.
– Нет, – твердо ответила Соня соблазну. – Это дурной путь. Владимир выгонит меня из дома и будет прав. И князь не станет со мной церемониться. Удовлетворив самолюбие, он станет презирать меня... Значит, забыть...
ГЛАВА 6.
1.
– Барыня, извольте выдать денег кухарке, в доме припасы все вышли! Грубо тормошила горничная Амалию Штерич.
– Оставь меня. я все уже дала! – отмахнулась госпожа Штерич, которая жестоко страдала от головной боли. – Где Турчанинов? Скажи ему, что у меня опять мигрень.
– Не мудрено!– огрызнулась прислуга. – Где это видано, столько пить!
Она указала на остатки вчерашнего пиршества.
– Поди вон! – простонала Амалия.
– Денег дайте, так и пойду!
Амалия поняла, что ей не отвязаться от назойливой девки. Насилу она поднялась с кровати и взяла из комода резную шкатулку красного дерева. Преодолевая головокружение, дама села и открыла шкатулку. Там было пусто.
– Где деньги? – удивленно уставилась Амалия на дно шкатулки.
– А я почем знаю? – грубо ответствовала горничная.
– Кроме тебя сюда никто не входит! – завизжала дама в истерике.
– А вот и нет! – ничуть не смутилась горничная. – По ночам кто только не шастает. Вот у них и спрашивайте.
– Не твое дело! – вновь завопила Амалия. – Позови Турчанинова и оставь меня в покое.
Горничная передернула плечами и вышла. Вскоре явился магнетизер и избавил Амалию от головной боли. Дама пожаловалась на пропажу.
– Верно, это ваши люди, они снуют по всему дому. Не велите им выходить из отведенных покоев, нам скоро есть будет нечего. Я разорена. Присланное из имения мы давно растратили.
– Потребуйте от управляющего выслать еще. Вы хозяйка, ваша воля – закон, – посоветовал магнетизер.
– И без того крестьяне обобраны, имение перезаложено. Не без вашей помощи! – она сердито нахмурилась.
Недовольство хозяйки дома не смутило наглого гостя.
– Что ж, тогда продайте имение. У меня есть на примете покупатель.
Амалия задумалась.
– Продать имение? Но это все, что у меня есть.
– Можно выручить немалую сумму, – убеждал Турчанинов. – О бумагах не тревожьтесь, все хлопоты я возьму на себя.
И вновь Амалия почувствовала, как теряет над собой руководство.
– Ах, делайте что хотите! – махнула она рукой. – По миру вместе пойдем.
И тотчас деловито осведомилась:
– А нельзя ли под залог имения взять денег у вашего покупателя? Мне кухарке нечего дать.
– Слушаюсь, госпожа, – поклонился Турчанинов. – Однако в ответ попрошу вашего содействия.
– Что такое? – Амалия присела к зеркалу и взялась за гребень.
Магнетизер пристроился рядом на пуфе.
– Вы знаете, что мои разыскания в метафизической сфере близятся к концу. Для последних шагов к искомому недостает космической энергии. Мне нужна ваша помощь.
– Извольте, – пожала плечами Амалия, трогая пуховкой бледное с желтизной лицо.
Турчанинов придвинулся ближе.
– Для решающего магнетического сеанса нужны свежие силы. Их новизна привлечет поток космической энергии, каковую я использую в моих целях. Вы знаете, как извлекается животное электричество: только в плотском соитии.
– Что же вы хотите от меня? – удивилась Амалия.
– Вы должны привести на сеанс госпожу Мартынову. На ней печать посвященности семи зефиротам. Именно ее магнетизм даст нужный ход моему опыту.
Амалия искривила губы:
– Мадам Мартынова не поедет ко мне, а я не имею доступа в их дом. Как это устроить?
Турчанинов поднялся с пуфа и у двери в последний раз сверкнул глазами:
– Придумайте, ведь вы весьма находчивы. – И он вышел.
Амалия злилась. Опять эта Мартынова! Она, Амалия, уже не годится для опыта, а Мартынова – извольте! Однако придется выполнять, иначе Турчанинов денег не даст.
Амалия знала, что стоит над бездной, но не желала думать об этом. Завтра будет разорение, завтра она окончательно падет в эту бездну, но теперь... Теперь – прочь размышления о будущем. На худой конец есть еще что заложить. Амалия пошарила на комоде, раскрывая одну за другой шкатулки и коробочки.
– Да, не богато... – пробормотала обескураженная дама и тотчас встрепенулась: – Но есть еще шали!
Она раскрыла шкафы и сундуки. Улов оказался жалким. Когда, в какой момент Амалия так обнищала? Скоро ей не в чем будет выйти на улицу, выехать в свет! Это была катастрофа. Продав имение, она не спасет положения, но что еще оставалось?
Есть дом в Петербурге. Турчанинов покуда не знает о нем. И этот дом, московский. Может быть, уехать? Амалия ждала, что все решится само собой, но вязла все глубже в тине неурядиц.
Ее рука невольно потянулась к бутылке, в которой оставалось еще немного вина. Пусть будет что будет! Ей теперь надобно придумать, как заманить к себе эту недотрогу Мартынову. К ней у Амалии теперь особый счет. Неудачу, постигшую ее с кузеном, мадам Штерич тоже списала на счет Мартыновой. Она до сих пор не понимала, отчего тогда, в их доме, она не разоблачила Юрия. Его любовница ловко вмешалась и все испортила.
– Желала бы я видеть их лица, когда они узнают, кому обязаны появлением в доме учителя! – бормотала пьянеющая Амалия. – Владимир лопнет от злости! Да, жаль, что мальчишка не справился. Вот была бы потеха, соблазни он Мартынову!
Амалия расхохоталась.
– Однако покуда потешаются надо мной. Что ж, кузен, я оставлю за собой последнее слово. А теперь нужно придумать, как заманить Александрину на магнетический сеанс.
2.
Горский задумчиво перебирал книги из дядиной библиотеки
– Старина и пыль веков, – пробормотал он, хлопнув о стол очередной том.
– Что ты ищешь среди теней прошлого? – лениво вопросил Коншин, наблюдавший за Эзопом, который набивал трубку, гримасничая и высовывая язык. – Твоя внезапная страсть к чтению пугает меня более, чем твой сплин.
Юрий не придал значения насмешливому тону приятеля.
– Ищу "Красное и черное" Стендаля, Соня его читала.
Коншин присвистнул:
– Друг мой, позвольте потрогать ваш лоб – у вас, верно, любовная лихорадка.
Юрий, наконец, рассердился:
– Оставь свои семинарский шутки!
– Отчего же? – не отставал от приятеля Коншин. – Допреж я думал, что ты выйдешь в модные писатели, которые сочиняют романы для скучающих дамочек и девиц, столь решительно ты взялся за перо. Теперь уж и не знаю, что думать!
– Она не отвечает на мои письма, – горестно вздохнул князь и велел Эзопу подать шубу.
– Куда ты, душа моя? – встревожился кавалергард.
– В книжную лавку, за Стендалем. Эзопка, ты идешь со мной?
Негритенок, подав господину шубу, стремглав бросился собираться.
– Постой, я тоже с тобой прогуляюсь, – решился Коншин.
Книжная лавка была неподалеку, поэтому отправились пешком. Они миновали Гагаринский переулок и скоро вышли на Арбат. Уже вечерело, в синих сумерках вспыхивали один за другим фонари, зажигаемые фонарщиками. Приглушенно стучали по заснеженной мостовой копыта лошадей и каблуки прохожих. Едва маленькое общество приблизилось к массивной дубовой двери книжной лавки, как вдруг услышали нежный женский голосок, позвавший:
– Эзопушка!
Негритенок тотчас кинулся к остановившемуся у обочины экипажу, из окошка которого выглядывало хорошенькое, свежее личико. Девушка просунула ручку для поцелуя. Эзоп радостно схватил ее.
– Каково тебе без прежнего хозяина? Скучаешь? У кого же служишь теперь? – сыпала вопросами хорошенькая девица.
Коншин воспользовался моментом и представился прелестной незнакомке. Не дожидаясь спутников, Горский вошел в лавку. Услужливый хозяин выложил перед ним с десяток томов:
– Только что привезены из Парижа: Гюго, Бальзак, Мюссе. Все новинки.
– Однако мне нужен Стендаль, "Красное и черное", – возразил Юрий.
– Виноват-с! Стендаля нет, закажем непременно-с!
Горский вздохнул, повертел в руках томик Мюссе и положил на место. Не слушая заверений хозяина, что скоро требуемая книга будет доставлена, Юрий покинул лавку. Экипаж с незнакомой девицей уже отъехал, Эзопка махал ему вслед. Коншин крутил ус и выпячивал губы, что у него означало совершенное довольство.
– Что за прелесть эта Ланская! Та самая, из-за которой несчастный Лопухин бежал за границу. – Кавалергард мечтательно вздохнул.
– Брось, тебе не идет роль влюбленного романтика, – проворчал Горский, направляясь домой.
Однако день, верно, выдался особенный, день нежданных встреч. Как скоро князь завернул в переулок, до него донесся отчаянный вопль:
– Мсье Дюваль!
Горский не оглянулся, лишь дернул плечом, не желая отзываться на печально памятное имя.
– Мсье Горский, князь! – еще отчаяннее звал его детский голос.
Юрий тотчас обернулся навстречу мальчику, который выпрыгнул из саней и бежал к нему что есть духу.
– Миша! – радостно пробормотал князь, крепко обнимая ученика.
– Я скучал, я просил Соню передать, что жду. Помните, вы обещали, что не забудете меня и дадите знать о встрече. Я ждал, ждал... – Миша радостно уткнулся в шубу Горского.
– Я просил Софью Васильевну сказать, что помню о тебе.
– Она ничего не сказывала, – удивился Миша.
Юрий утешающе похлопал его по спине:
– Не сердись на тетушку, она права.
А Миша уже размышлял, какой будет его месть негодной Соне.
– Познакомься с моим Эзопкой, совершенный проказник!
Миша с восторгом глазел на веселого негритенка. Эзоп церемонно раскланялся, чем рассмешил все общество. Только теперь мальчик заметил Коншина и учтиво приветствовал его.
– Что твои домашние? Все ли здоровы? – спросил Горский.
– Здоровы, – пожал плечами Миша. – Я теперь езжу в пансион, вон Филька меня возит. – Он указал на свои сани.
– Что ж, недурно, – одобрил Юрий. – Однако ты не должен думать, что я забыл тебя. Увы, мне нельзя бывать у вас, а встречаться тайком... Дождемся лучших дней.
– Я понимаю, – кивнул со значением Миша. И вдруг вдохновился: – А вот Соне ничего не скажу про нашу встречу! Пусть мучается, как я.
– Отчего же мучиться? – улыбнулся Горский.
– А она скучает, я же вижу.
Горский подтолкнул мальчика к саням:
– Ступай, великий мститель. Тебя, верно, дома заждались.
Миша помахал рукой на прощание, и сани умчались. Коншин подмигнул приятелю:
– Скучает твоя красавица.
– Она не красавица, – сердито ответил Юрий и пошагал к дому.
– Я не возьму в толк, – не отставал от него кавалергард. – То она стара и нехороша, помнишь, ты сказывал прежде? Потом вдруг – гимны ее красоте, после встречи на балу. Теперь же опять твердишь, что не красавица. Диковинка. Что до меня, так я не нахожу в ней ничего привлекательного.
Горский остановился и метнул грозный взгляд.
– Все, умолкаю! – засмеялся Коншин, выдвигая вперед себя Эзопа.
Однако Юрию давно уже не до смеха. Он метался, воспламенялся и угасал, и не знал, что делать с собой. Он тосковал по службе и часто сетовал, что не может вернуться в полк. Неопределенность положения была для него нестерпима. С отрочества Юрий привык к полковому распорядку, когда все дни заполнены занятиями. Жить по уставу для него было естественно, словно он родился в казармах. Теперь же, предоставленный себе, Горский не мог распорядиться собой со смыслом и пользой. Привычка служить делу мешала ему вести рассеянный образ жизни, а живая натура требовала кипучей деятельности. Юрий завидовал Коншину, который скоро должен был вернуться в Петербург, в родной полк "рыцарской гвардии".
Как ни крути, Горский чувствовал себя много лучше бедным учителем в доме Мартыновых, чем богатым князем в собственном особняке. Вспыхнувшая нежданно любовь к Соне захватила все его существо, но тоже требовала деятельности. Юрий задыхался от невозможности выразить и осуществить свою любовь. Он делался несносен, когда не имел занятия и цели. Коншин, любивший друга, и тот уже насилу терпел его дурное расположение.
– Тебе надобно развлечься, друг мой, а то, того и гляди, рассудка лишишься. Едем со мной к Амалии, у нее весело, – советовал кавалергард. – Любовь какой-нибудь доступной красотки вполне излечит твой сплин.
Однако Горский оставался глух к его советам. Когда-то он не пренебрегал самыми рискованными развлечениями, но теперь все переменилось. Пропал интерес к любовным приключениям, к гвардейскому куражу. Выходило, что Соня была единственной надеждой Юрия, но она не отвечала более на его письма, только ласкала да закармливала сластями Эзопку, который приносил ей записки.
– Она не возвращает мои послания, стало быть, читает их. Это уже немало, – бывало, бормотал Юрий, перебирая в пальцах бронзового ангелочка, который сделался его талисманом.
– Ты беседуешь с безделушкой? – не без тревоги спрашивал его приятель, а Горский краснел, как шестнадцатилетний юнец.
Коншин сокрушался и уезжал с визитами, предоставив князя его хандре и одиночеству.
И теперь оброненное Мишей упоминание о Соне дало новую пищу надеждам Горского. Вернувшись в дом и устроившись с книгой в креслах, Юрий вдруг принял решение.
3.
Второй день бушевала метель, зги не видно. Лошади останавливались посреди улицы, не имея сил двигаться против ветра. Девочки Мартыновых не ходили гулять. Они тихо сидели у камина в гостиной, наряжая кукол в собственноручно сшитые платьица. Сашенька и Биби, сидя за столиком, кроили и шили крохотные рубашонки из батиста. Соня тут же устроилась с книгой. Вот-вот должен был вернуться из должности Владимир. Даша накрывала в столовой обед. Завывание метели за окном не нарушало уюта и мирной тишины теплого дома, а напротив, сообщало им особую прелесть.
Когда в передней зазвонил колокольчик, никто не удивился и не прервал занятий. Тем глубже было изумление, когда в гостиную ворвался незнакомый господин лет сорока пяти в заснеженной богатой шинели с бобровым воротником.
– Где она? – завопил господин. – Где эта дрянная женщина?
Биби вскрикнула и выронила шитье из рук.
– Ах, вот вы где прячетесь! – гремел незнакомец. – Извольте тотяас собраться и следовать за мной!
– Куда? – жалко пролепетала Варвара Михайловна.
– Домой! В Петербург!
Сашенька опомнилась наконец и спросила надменно:
– С кем имеем честь?
Господин Бурцев и не взглянул на нее. Он прожигал супругу испепеляющим взором, а она, как зачарованная, поднялась с софы и направилась к себе готовиться к отъезду. Дети испуганно замерли.
– Сударь! – встала на пути разъяренного господина бесстрашная Соня. – Вы находитесь в чужом доме, извольте соблюдать приличия!
Бурцев посмотрел на нее, как верно слон глядел на Моську.
– Чего вам? – грубо спросил он.
– Варвара Михайловна находится здесь под нашим попечительством. Вы не смеете здесь своевольничать! – храбро отражала атаку Соня. – Биби, остановитесь! Я зову слуг!
Бурцев занес над ней руку, и все в ужасе вскрикнули. Однако ничего не произошло. Свирепый вид господина смягчился, Казалось, он опамятовался и опустил руку.
– Да, я представлюсь. Василий Афанасьевич Бурцев, супруг вот этой безнравственной особы. – Он указал на жену с выражением презрения и брезгливости.
– Прежде присядьте, – предложила Сашенька, а сама в панике подумала: "Когда же, наконец, придет Владимир?"
Бурцев злобно покосился на застывшую Биби, однако сел и тотчас обмяк. Было видно, что он устал и едва держался на ногах. В позе грозного господина появилось нечто жалкое, старческое. Тут раздался спасительный звонок колокольчика: приехал Владимир. Женщины бросились нему навстречу.
– Володенька, там муж Биби за ней приехал, – виновато сообщила Сашенька.
Промерзший Мартынов стряхнул с шубы снег и скинул ее на руки лакею. Он недовольно проворчал:
– Это не дом, а трактир.
Однако дамы смотрели на него с ожиданием и надеждой. Войдя в гостиную, Владимир холодно произнес:
– Чем обязан?
Бурцев успел задремать и подскочил в растерянности:
– Пардон, я, кажется, вздремнул. Гнал без отдыха, как только узнал о местопребывании супруги. Бурцев, к вашим услугам, – он неловко поклонился.
– Как вы узнали, что ваша жена здесь?
– До Петербурга дошли слухи о новых похождениях этого негодяя Горского, было упомянуто имя моей жены. А кто пустил слухи, Бог весть. Все говорят.
Мартынов саркастически усмехнулся:
– Гм, все говорят... Что ж, не обсудить ли нам все это за обедом. Я страшно голоден.
Общество перетекло в столовую в разных чувствах. Биби все еще не могла прийти в себя от неожиданного потрясения. Она притихла, уголки губ ее опустились. Дама враз постарела на несколько лет. Сашенька трепетала перед Владимиром и горячо сочувствовала ему. Вернуться со службы и застать в доме чужого человека, напавшего на домашних! И впрямь трактир!
Соня переволновалась, пережила сильный испуг, и теперь еще ее сердце билось неровно. Возможно оттого, что Бурцев произнес имя человека, которого она тщетно силилась забыть. К тому же она беспокоилась и за детей, невольно ставших свидетелями некрасивой сцены. Девочки жались к ней, искоса поглядывая на страшного господина.
За столом Владимир Александрович совладал с собой и уже приветливее разговаривал с нежданным гостем. Бурцев являл из себя сановного господина в придворном мундире, до крайности уставшего от дороги и собственной заботы. Он набросился на еду так, словно в последний раз откушал в Петербурге. Впрочем, верно так оно и было. Дамы испуганно посматривали на него, но не смели ни о чем спрашивать. Биби утратила аппетит и без пользы водила вилкой по тарелке. Владимир задал гостю несколько учтивых вопросов и умолк, ожидая, когда дети насытятся и покинут столовую.
