Текст книги "Святочный сон (СИ)"
Автор книги: Ольга Тартынская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Отчего я думаю, что сделаюсь хуже, обновившись? Что как наоборот?
И Соня решилась.
В гостиной тем временем кипели споры. Марья Власьевна обвиняла Мартыновых в сокрытии Сониной прелести. Супруги отчаянно оборонялись. Владимиру Александровичу пришлось изложить всю историю жизни кузины, скрыв, разумеется, некоторые подробности, составлявшие ее суть. Сашенька, не посвященная в эти подробности, искренне недоумевала, за что Марья Власьевна обрушилась на них. Что делать, коли девушка выросла в деревне и сообразно воспитана? Если бы ей что не нравилось, разве б ее принуждали так жить?
– А куда было деваться сироте да бесприданнице? – воевала Марья Власьевна.
– Да разве бесприданница? Володя, что же ты молчишь? – Сашенька огорчалась до слез.
– Ну да, кое-что за ней имеется, – буркнул на это Владимир. – Она отказалась от наследства в нашу пользу.
– А ты и рад! – тотчас взорвалась Марья Власьевна.
– Вовсе нет! – оборонялся Мартынов. – Я готов, коли понадобится, выделить Соню.
Биби вздыхала, думая о предстоящем бале и Сонином прелестном наряде. Даме наскучило слушать препирательства, и она подала голос:
– Полно вам. Соня едет на бал и непременно покорит чье-нибудь сердце. У нее все будет чудесно... – при этом Биби так скорбно вздохнула. Что рассмешила маленькое общество.
6.
– Лопухин продает арапчонка, а у тебя казачка нет. Хочешь, сторгуюсь? – тормошил Петруша Коншин своего хмурого приятеля.
– Отчего продает? – спросил Горский без всякого любопытства.
– Сказывает, за границу уезжает, а его Эзоп к Москве привык. Убивается ни в какую ехать не хочет.
Приятели сибаритствовали в креслах у камина и услаждали досуг бутылкой мадеры. Коншин держал длинный чубук и сетовал, что некому набить трубку.
– Я не курю, на что мне казачок? – лениво обронил князь, пребывающий в меланхолии.
– Будет тебя развлекать. Он забавный.
Вошел Дюваль и подал хозяину серебряный поднос с визитными билетами. Горский было отмахнулся, но кавалергард ловко перехватил поднос и, кивком поблагодарив француза, выставил его за дверь. Просмотрев визитные карточки, он сообщил:
– А вот и есть чем убить вечерок. Едем к Мещерским, там нынче вся Москва!
Петруша взялся писать ответ на приглашение.
– Поезжай один, – мрачно проговорил князь. – Я сыт по горло московским гостеприимством.
– Нет уж, изволь! Без тебя и мне почета не будет, а я грешным делом заприметил несколько хорошеньких мордашек. Имею намерение нынче свести знакомства. – Коншин был настроен весьма решительно: – Там и Лопухин будет, сговоримся на арапчонка.
Горский оставался безучастен к хлопотам приятеля. С тех пор как он покинул дом Мартыновых, он поминутно чувствовал пустоту в душе. Нечем себя занять, в обществе скучно, волочиться нет желания, да и не за кем. Князю мнилось, будто он что-то потерял и не может найти. А без этого он сам не свой. Где прежний удалец, молодец-кавалергард, жуирующий в гостиных и на дворцовых балах? Где тот озорник, ёра и забияка, который по пустячному поводу готов был вызвать на дуэль мнимого обидчика? Неладное происходит со вчерашним проказником и повесой. Будто неведомая болезнь одолела богатыря. И что за болезнь? Ожоги, полученные в балагане, уже сошли и не беспокоят князя. Душа, душа получила сильнейший ожог! Теперь она ноет, спать по ночам не дает, забыться не дает...
Не приученный к душевным разбирательствам, Горский с трудом понимал себя. Еще проклятый ожог не давал покоя. Отчего жизнь потеряла для него всякую притягательность? Куда исчезла радость его простого, незатейливого бытия? Князь не терпел положений, которых он не мог разрешить. Теперь он оказался точно в таком положении. Исцелить ожог было нечем. Горский хандрил.
Рассказывая приятелю о событиях в доме Мартыновых, князь переживал мучительное раскаяние и не заметил волнения Коншина при имени Сашеньки. Скрывать его теперь не имело смысла: вся Москва говорила о семействе Мартыновых и проделках мнимого учителя.
Выслушав приятеля, Коншин не мог взять в толк, что так терзает князя.
– Помилуй, затея не удалась, однако все счастливо разрешилось да еще с выгодой для тебя! Чего ж тебе еще? А может статься, ты оставил сердце возле прекрасной Мартыновой? – он бросил пытливый взгляд и тотчас отвел его.
– Да пойми же! – горячился князь. – Я был выставлен совершенным подлецом в их глазах! Как последний шельмец, я тянул с объяснением, не хотел все рушить!
Горский метался по комнате, твердя вновь и вновь:
– Мне не дали даже оправдаться, выразить сожаление! Кто я теперь для Мартыновых? Низкий обманщик, интриган, подлый волокита. Теперь на пушечный выстрел они не подпустят меня к своему дому!
– Что тебе до них? – удивлялся Коншин, не узнавая друга.
– Ты не поймешь! – отмахивался князь, но тотчас продолжал горячо и скоро: – Я сирота. Рос у дяди. Тот не баловал меня, воспитывал по-суворовски. Одна теплая душа и была рядом: Филипьевна, нянька. Она заменила мне все: дом, семью, матушку... Бывало, приберегала для меня пряник медовый или ватрушку – дядя баловством это считал. Поймает – грозы не миновать. Одна она меня и ласкала, как свое дитя.
Горский перевел дух, налил в стакан мадеры и выпил.
– Когда в возраст вошел, жил в Париже пять лет. Поступил на службу. И пошло: Петербург, казармы, казенная жизнь, высший свет.
Он помолчал, будто силился прогнать ненужные воспоминания.
– А в этом доме... Я вкусил сладость семейственной жизни, познал истинную заботу и подлинное участие, любовь... – он вновь умолк, подозрительно моргая.
Коншин во все глаза глядел на приятеля. При последнем слове он встрепенулся:
– Любовь? Стало быть, красавица все же зацепила тебя? Признайся, брат!
– Оставь этот шутовской тон! – взорвался вдруг Юрий. – Ты не смеешь, не смеешь!..
Коншин удивлялся все более, глядя на взбешенного приятеля. Горский же поклялся не возвращаться никогда к больной теме, но с тех пор им овладел жестокий сплин. Выезды, визиты, опера, французский театр, балы – ничто не развлекало молодого мужчину. Только-то и выгоды, что он сделался знаменит и был всюду зван.
Все дни его теперь были посвящены погоне за забвением. Однако душа по-прежнему ныла, не давая покоя. Что именно силился забыть князь Горский? Если бы ему сказали, что он влюблен, князь расхохотался бы в лицо этому шутнику. Разве можно спокойное, теплое, дружественное чувство назвать влюбленностью? Да, он признавался себе, что Соня сделалась необходимой, самой важной частью его жизни. Однако его влекло к ней как к сестре, матери или душевной подруге... Где же страсть, сладостное волнение, телесное томление, вожделение, наконец? Возможно ли это влечение назвать любовью?
Его тоска рождена одиночеством, Юрий знал это наверное. Однако отчего непременно с Соней он переставал быть одиноким? Что связывало их души? Горский догадывался о чувствах Сони и, признайся она, не отверг бы их. "Почему я знаю определенно, что она любит меня истинно, преданно и никогда не разлюбит?" – раздумывал он долгими бессонными ночами. Эти мысли грели его, давали надежду. "Почему я знаю, что лишь с ней возможно истинное счастье? Она совсем мой человек..."
Однако приходил день, и надежды рассеивались. Он ни разу не столкнулся с Мартыновыми в обществе или в театре. Они не выезжали, а Горский не чувствовал себя вправе искать с ними встречи. Юрий понимал, что для Мартыновых он теперь первейший враг, пропащий человек. Он последний, с кем заговорят на балу или предложат партию в вист.
– Лучше бы дуэль! Тогда бы все сделалось ясно, – ворочался с боку на бок бессонный князь. – Тогда бы все последствия затянувшейся шутки были смыты кровью!
Он вставал, чтобы выпить воды, и вновь погружался в раздумья.
– Или нет, не надобно крови. Однако, расплатившись, я мог бы начать все сызнова! Кто бы мне воспретил?
Да, Мартынов, не приняв вызова (вернее, не сделав его), лишил князя всякой надежды когда-нибудь вновь войти в его дом. А Соня подчиняется ему. Без позволения кузена она не сделает ни шагу. Досада!
Предложение Коншина ехать к Мещерским Юрия не вдохновило. Однако делать все равно нечего, почему бы не встряхнуться?
У Петруши был свой расчет. Он несколько бравировал, рассказывая о хорошеньких личиках. Натурально, прежняя цель оставалась, но теперь у Коншина появилась еще одна забота. Теперь, когда Петруша узнал имя прекрасной дамы, ради которой Юрий пошел на обман, покой оставил его. Видеть ее стало идеей-фикс бывалого усача. Как назло, Мартыновы не выезжали после разоблачительного скандала, учиненного Амалией.
Быть представленным ей вновь, вновь пережить забытый трепет, молодое волнение – мог ли он мечтать об этом! Видеть ее, пасть к ее ногам, молить... О чем? Там видно будет. Коншин не выдал своего секрета Юрию, чтобы тот ненароком не помешал. Ему было важно застать даму врасплох и прочесть на ее лице свою участь.
7.
– Чай, не в Сибирь провожаете, будет вам кукситься! – ворчала Марья Власьевна, глядя на дам, уныло наблюдавших за их с Соней сборами.
В дом Мартыновых Аргамакова прибыла во всем своем великолепии: кружевной чепец в оборках и лентах, платье из тяжелого бархата, подчеркивающее стройную монументальность ее фигуры, драгоценности в меру и со вкусом.
– Вот о чем мы не подумали давеча, Сонюшка. Примерь-ка! – Марья Власьевна достала из своего волшебного ридикюля пару прелестных бальных туфелек из палевого атласа с ленточками. Соня ахнула, дамы тотчас протянули руки, чтобы коснуться атласа, проверить на прочность подошву без каблука.
– Шарман! – воскликнула с завистью Биби и ревниво глянула на ножки Сони. – Но впору ли будут? Такие крохотные!
Соня присела на низенькую скамеечку и примерила одну туфельку. Не зная, как завязать ленточки, она вопросительно глянула на Марью Власьевну. Биби подскочила и, мигом обвив ленточками маленькую ножку Сони, завязала их крест накрест.
– Надобно покрепче затягивать, иначе распустятся во время танца и падения не избежать, – рекомендовала Варвара Михайловна.
Она помогла Соне и со второй туфелькой. Все умильно ахнули. Туфельки оказались впору. Ножки Сони пленительно выглядывали из-под бального платья, изумляя своим совершенством. Все было готово. Волосы расчесаны на прямой пробор и уложены на уши по бокам. Тяжелая коса зашпилена на затылке. Открытая шея обрела стройность, пышные буфы на рукавах и белые перчатки до локтей скрывали худобу рук и плечей, талия утянута в рюмочку. Словом, перед изумленными взорами домочадцев вновь предстала та новая Соня, каковой она сама боялась, но уже жила, думала и чувствовала, как она. Движения ее сделались легкими, а походка грациозной, что было вовсе не присуще прежней Соне.
Владимир Александрович вышел проводить кузину и строго напутствовал:
– Сплетни не слушай, поменьше болтай: все переврут и разнесут. Да не кокетничай, тебе не пристало.
Соня уже колебалась:
– Надобно ли ехать? Может, я останусь?
– Я тебе останусь! – гаркнула Марья Власьевна и набросила ей на плечи Сашенькину шубу. – А ты негожее время выбрал для морали! Молчи уж! – пригрозила она Владимиру.
Надев на туфельки теплые башмаки, Соня покорно направилась к карете. В спину ее подталкивала Аргамакова, заявившая домочадцам:
– Ранее утра не ждите!
Ответом ей были протяжные вздохи дам.
– Соня, постой! – донеслось вдруг с лестницы.
Миша выскочил в переднюю и уже в сенях нагнал тетушку.
– Как, ты не спишь? – возмутилась Софья Васильевна.
Мальчик с восхищением смотрел на малознакомую, чудесно пахнущую молодую женщину.
– Немедленно спать! – погнала его Соня.
Миша торопливо шепнул:
– Если увидишь князя, передай ему, что я жду.
– Что ждешь? – строго подняла брови Соня.
– Он поймет! – сказав это, Миша умчался.
– Ну, где же ты, Сонюшка? Так до ночи не доедем, – ворчала Марья Власьевна, забираясь в карету.
Соня не помнила, как они доехали до Поварской. Ей казалось, что она видит волшебный сон. Вот-вот проснется – и сказка рассеется, оставив по себе сладостное воспоминание. Огромный иллюминированный подъезд, толпа экипажей, роскошная мраморная лестница с ливрейными лакеями, зеркала, кенкеты, множество свечей, – все это тоже был сон, его продолжение. Приветливые хозяева встречали гостей у входа в танцевальный зал.
– Представьте нам вашу прелестную спутницу, – с улыбкой предложила княгиня Мещерская. – Верно, это ваша родственница?
– Крестница, – не задумываясь, ответила почтенная дама.
– Приятного веселья, – пожелал Соне хозяин, с интересом рассматривая ее.
Они вошли в зал. Сердце Сони затрепетало от ожидания чуда. Великолепие дома, блестящая толпа, светская болтовня, грохот музыки оглушили девицу, непривычную к такому размаху. Марья Власьевна же была здесь как рыба в воде. Всех она знала, все знали ее. Отовсюду раздавались приветствия, отвешивались поклоны. Как только дама успевала всех услышать, всем ответить? Вот она остановилась рядом с занятной парой.
– Это, Мещерские, родственники хозяевам, – шепнула Аргамакова Соне. И уже обращаясь к паре, спросила: – Что ваш сынок? Чай, скоро бегать будет? Давненько не бывала у вас. Вот девицу вывезла, Софью Васильевну Мартынову, рекомендую.
– Очень рады, – ответила дама, чем-то напомнившая Соне Сашеньку. – Алешенька здоров, уже лепечет. Такой забавный! – она просияла, говоря о сынишке.
– Что твоя служба, Николушка? – спросила Аргамакова ее мужа, совсем молодого человека, много моложе супруги.
– Ожидаю повышения, – скромно улыбнулся молодой Мещерский.
То, как держались друг за друга супруги, как ладно отвечали, как тепло переглядывались, вызвало в душе Сони некоторую зависть. Положительно, эти люди были счастливы, несмотря на немалую разницу в возрасте. "А князь меня моложе всего на пять лет!" – с тоской подумала бедная дева.
– Люблю их, – сказала Марья Власьевна, когда Мещерские отошли., – все их семейство. Это ведь второй муж у Лизаветы. Она была генеральшей, овдовела, растила шестерых детей, о замужестве и не помышляла. И вот тебе на: мальчишка влюбился да не отстал, покуда не добился своего. Теперь любо-дорого смотреть. Еще мальчонку родили.
Соня вздохнула.
– Ты на ус-то мотай! – толкнула ее в бок Аргамакова. – Лизавете-то не в пример тебе уж тридцать восемь годков было, не менее. Так что рано нос вешать, выдам я тебя замуж!
Грянул вальс. Середина зала заполнилась танцующими парами. Хозяева открыли бал. Танцевали и новые знакомые Сони, Лизавета и ее молодой муж. Марья Власьевна собрала кружок из дам почтенного возраста, сидевших на стульях у стен. Соня вовсе затосковала. Танцевать она боялась, но еще больше боялась не станцевать ни разу. Однако кавалеры покуда приглядывались к новенькой. Вот уже несколько лиц обратились к ней, любопытствуя. Шептались, спрашивали о ней, но подойти не решались. Соня заметила, что Марья Власьевна подманила к себе пальцем мужчину в вицмундире и указала на Соню. Чиновный господин разглядывал Софью Васильевну чересчур основательно, как той представлялось. Выслушав Марью Власьевну, он было направился к ее протеже.
И тут случилось новое чудо. Соне показалось, что толпа расступилась, и пред потерянной девицей явился статный, высокий красавец в щегольском фраке. Все взоры обратились к нему, по толпе словно электрическая искра пронеслась.
– Горский! Горский! – доносилось отовсюду.
Да, это был он. Неузнаваемый, светский, иной... Князь приблизился к Соне и поклонился ей. По толпе пронесся легкий вздох: "Кто она?" Пригласив молодую женщину на тур вальса, князь занес руку, чтобы обнять ее за талию. Не чуя под собою ног, Соня следовала за кавалером.
Однако все страхи вмиг улетучились. Откуда что взялось! Каким-то инстинктом Соня улавливала всякое движение князя, сливаясь с ним в одно целое. А ведь она едва умела танцевать! Пошли ль ей на пользу уроки мсье Бодри или же ее посетило вдохновение? Впрочем, об этом Соня не думала теперь. Она дивилась преображению Горского, силясь понять, что за человек перед нею. Это был не Дюваль, тот грубоватый увалень-француз. Князь Горский мало чем напоминал бедного учителя. Сила и властность, исходившие от него, подчиняли волю молодой особы. Она не смела поднять на него глаз, заговорить... Князь тоже молчал, это делалось мучительным.
– Миша просил вам сказать, что он ждет... Я не знаю, что именно, он не разъяснил, – пролепетала Соня, по-прежнему не поднимая глаз.
– Передайте ему, что я помню, – столь же неясно ответил князь.
– Вы дурно поступаете, вовлекая Мишу в заговор. Не следует ссорить его с домашними. Или вам мало?
Горский молчал. Лишь теперь Соня дерзнула заглянуть ему в лицо. Взгляд князя напугал бедную девицу. Она ждала раскаяния, гнева, смеха, на худой конец, но ошиблась. В глазах кавалера Соня прочла незнакомое ей чувство, принудившее ее невольно опустить взор и покраснеть.
– Вы говорите не о том, – хрипловатым голосом произнес наконец Горский.
Соня вовсе смешалась. Она не понимала князя, да и сам он себя не понимал. С первой минуты, как он увидел Соню, Юрий потерял голову. Сказать, что он не узнал ее, неверно. Узнал тотчас. А до того, как увидел, по стуку сердца понял, что она здесь. Однако такого взрыва чувств повидавший виды мужчина не ожидал от себя. Послушный какой-то неведомой силе, влекущей его к ней. Горский устремился к Соне. Он будто бы и не заметил ее преображение, однако все вдруг встало на свои места. Словно в мозаике для полноты картины не доставало частицы, а теперь этот осколок найден, и картина засияла красотой совершенства. Обнаружившаяся прелесть Сони лишь довершила работу, происходившую в душе князя. Чтобы вспыхнуть страстью, он должен был увидеть ее такой: очаровательной, нарядной, грациозной. Князь не заметил преображения именно потому, что Соня всегда для него была прелестна.
– Что же вы желаете слышать? – наконец, вымолвила Софья Васильевна.
Однако князь не успел что-либо ответить. Музыка стихла. Подводя Соню к месту, Горский обронил:
– Мазурка и кадриль за мною.
Он тотчас растворился в толпе.
– Что, матушка, вспомнили былое? – съязвила Марья Власьевна, впрочем, вполне добродушно. – Ну, на этого рот не разевай! Не по Сеньке шапка. Вон сколько вокруг него вьется молоденьких девиц. Нам бы что попроще.
Она посмотрела на смущенную девицу и что-то смекнула:
– Или вы еще в доме спознались? Ох, Владимир Александрович-то не обрадуется!
Сон продолжался, но принимал водевильный характер. Соня не успела возразить, к ним приблизился чиновный господин.
– Позвольте ангажировать вас на мазурку, – поклонился он молодой женщине.
– Мазурка мной уже обещана, – еще более смутилась Соня.
– Ого! – только и молвила Марья Власьевна.
Чиновник потоптался и вновь предложил:
– Тогда изволите кадриль?
– Пардон, кадриль тоже обещана.
– Ты к экосезу подойди, голубчик, – распорядилась Аргамакова, и господин ушел ни с чем.
– И когда ты, матушка, успела? Кому обещалась? – пытала Марья Власьевна свою подопечную.
– Горскому...
Марья Власьевна покачала головой:
– Будь осмотрительна, Сонюшка. Один раз набедокурил, до другого – рукой подать. Кабы опять не втравил тебя в историю. Остерегись, душа моя.
Горский уже был тут как тут.
– С кем это ты, батюшка, турусы разводил давеча, возле губернатора? Никак кавалергард? – поинтересовалась Марья Власьевна, которой до всего было дело.
– Это Коншин, мой приятель и товарищ по полку, – ответил почтительно Юрий.
– Ты служишь? Отчего не в мундире?
– Служил, сударыня. Теперь в отставке.
Соню не оставляло ощущение фантасмагорического сна. Однако звуки мазурки вывели девицу из задумчивости. Юрий остановился перед ней в ожидании. Во время фигур они обменивались короткими фразами, необходимыми в танце. Разговор не возобновлялся, покуда не появилась возможность остаться наедине. После мазурки и кадрили Горский неотступно следовал за Соней, не допуская к ней других кавалеров. Марья Власьевна уже было готовилась к отповеди, но Горский предвосхитил события.
– Простите, сударыня, – обратился он к почтенной даме, – я похищаю вашу протеже. Верну в совершенной сохранности, слово чести.
Аргамакова не нашлась, чем возразить.
Юрий увлек за собой растерянную девицу. Найдя спокойный уголок в цветочном боскете, он усадил Соню на скамью, а сам отправился за мороженым. Принеся вазочку земляничного мороженого, сунул в руки девице.
Подчинившись его воле, молодая особа не потеряла рассудка. Она видела, что Горский как в лихорадке. Глаза его блистали, движения были порывисты, горячи. Говорил он скоро, перебивая себя. Суть его путаной речи заключалась в том, что он не может жить без Сони. Все перевернулось в его голове с тех пор, как он попал в дом Мартыновых под видом учителя-француза. Это была всего лишь неудачная шутка. Втянувшись в игру, Юрий уже не мог поворотить назад. Он полюбил Мишу, проникся благоговением к Сашеньке, уважением – к Владимиру Александровичу. А без Софьи Васильевны он теперь не мыслит существования. Соня слушала с недоверием и наконец решилась прервать путаную речь молодого мужчины.
– Позвольте спросить, откуда вдруг этот пыл?
Горский смотрел на нее, не понимая.
– Почему "вдруг"? Вовсе не вдруг... Нам есть что вспомнить, неправда ли?
Более всего на свете Соня желала сейчас поверить ему, но, увы!
– Князь, вы опасный человек. Вам мало содеянного? Уж не замыслили ль вы новую подлость? Не трудитесь понапрасну.
Силясь успокоиться, Юрий принялся ходить по цветочной.
– Да, я виноват и заслужил презрение. Мне нет прощения. Но попробуйте хотя бы на миг забыть об этом! Ответьте, есть ли в вас прежнее чувство ко мне? Ведь оно было, верно?
– Я питала чувства к господину Дювалю. Но интриган Горский мне вовсе не по душе, – твердо ответила Соня.
Юрий остановился в своем беге, осмысливая сказанное.
– Вы лукавите.
Соня поднялась со скамьи и гневно возразила:
– Сударь, вы вольны подозревать меня во всех грехах, делайте, что хотите. Я не желаю продолжать разговор в прежнем духе.
Она направилась к выходу из боскетной, Горский тотчас возник у нее на пути.
– Я должен знать, что вновь увижу вас! Укажите, где и когда!
– Вы ищете свидания? – изумилась Соня.
Юрий терял самообладание рядом с той, о ком он думал все эти дни. Не помня себя, он сжал испуганную девицу в объятьях.
– Вы безумны! – воскликнула Соня, силясь выбраться из его рук, Однако тем она лишь распалила князя.
– Обещайте, что придете ко мне! – жарко шептал он, покрывая поцелуями шею, плечи и грудь сопротивляющейся девицы. – Запоминайте же, Мертвый переулок, мой дом всякий укажет... Я буду ждать...
– Я закричу! – тихо, но решительно пригрозила Соня.
Юрий медленно остывал. Он выпустил жертву из рук и, не глядя ей в глаза, глухо пробормотал:
– Вздор. Простите.
Соня вернулась к Марье Власьевне и вдруг затряслась как в ознобе.
– Никак на мороз выскакивала? – удивилась Аргамакова. – Что этот князь вовсе сдурел, раздетую на мороз потащил?
– Верно, я много съела мороженого, – возразила Соня, стуча зубами. – Мне дурно, Марья Власьевна. Велите отвезти меня домой.
– Да ты и впрямь помертвела, матушка! – испугалась почтенная дама. – Должно быть, с непривычки.
Она поспешила проводить Соню до кареты и велела кучеру доставить ее к месту. Дом встретил девицу сонной тишиной. Тришка отворил ей дверь и вручил зажженную свечу. Поднявшись в свою комнату, Соня упала в кресло, не снимая шубы. Она все еще не могла согреться. О сне не было и помина. Софья Васильевна переживала изрядное потрясение.
Прошел час, она все еще не спала и даже не была раздета. Не скидывая шубы, в бальном наряде она присела к столику и раскрыла заброшенную было тетрадь. Корсет немилосердно жал, но девица ничего не замечала.
8.
"Не могу поверить, что это случилось со мной! Безумный сон, кошмарный бред. Праздник обернулся позором. Счастье, что не было свидетелей его. И то была я!
И теперь горят его воровские поцелуи на груди и плечах, язвят, не дают забыться. Эти руки, которые я мысленно любила целовать, грубо хватали меня, терзали! Я не верю, не верю ему! Коварный соблазнитель, грубое животное! Где же мой кроткий Дюваль?"
Соня уже забыла, как однажды тот самый кроткий Дюваль пытался соблазнить ее, напившись пьяну. Теперь ей чудилось, что прежний Горский воплощал в себе все добродетели и совершенства.
"Боже милосердный! Я должна его ненавидеть, но не нахожу в себе ненависти, – писала через минуту Соня, – Да, я знаю, сколь привлекательно зло. Оно рядится в прекрасные одежды, соблазняет и притягивает. Боже, дай мне силы забыть Горского. Дай силы на борьбу с соблазном!
Безумный сон, я его забуду скоро. И наши танцы, и руки, обнимавшие меня, и эти хмельные глаза, и страстные поцелуи..."
Молодая женщина отшвырнула перо и расплакалась. Она бросилась на кровать, но тотчас вскочила от боли: корсет нещадно впился в бок. Насилу расшнуровав платье и неловко сняв его, бедная девица наконец улеглась. Теперь едва она коснулась подушки, как мгновенно уснула.
Но и во сне продолжились ее метания: Соня билась в сильных мужских руках, в бессилье припадала к могучей груди и отдавалась во власть горячим требовательным губам...
Не мудрено, что Софья Васильевна проспала в то утро более положенного и проснулась, когда ее позвали к завтраку. Был уже полдень. Припомнив давешний вечер и сны, Соня залилась краской. Узнав, который час, и вовсе смутилась. Все кувырком! Нет, так не пойдет. На ее плечах держится весь дом, а она предается ребячеству.
Взглянув на домашнее платье, Софья Васильевна поймала себя на том, что ей до смерти не хочется рядиться в эти старые тряпки. Что случилось? Прежде ей так удобно было в темной робе и простом чепце. Порывшись в сундуке, Соня добыла светлое ситцевое платье, которое Сашенька подарила ей для деревни. Облачившись в него, девица заглянула в зеркало. Что ж, недурно. Платье простое, легкое, в самый раз для домашних трудов. Прекрасные волосы с помощью Даши были заплетены в косу и убраны на макушке. Подозрительный румянец играл на щеках похорошевшей женщины. Теперь она смотрела на себя сторонними глазами, его глазами.
Сойдя в столовую, Соня готовилась ответить на вопросы, но вовсе не ожидала такого пристального внимания к своей особе. Владимир Александрович осмотрел ее придирчиво и ревниво, остался доволен и вновь прищурил глаза. Теперь уже, после всего случившегося с ней, Соня не смутилась. Глаза Сашеньки страстно вопрошали, а Биби ерзала на стуле от нетерпения. Мише тоже не сиделось, он призвал всю свою волю, дабы не задать вслух мучивший его вопрос.
– Соня, я без тебя распорядилась обедом, Арина в лавку сходила и в ряды, – доложила Сашенька. – Дети ждали тебя, ведь ты собиралась учить девочек печь ватрушки. Вон у кухарки и тесто уже подошло...
– Да, я помню, – молвила Соня, забывшая все напрочь.
– Однако где же подробный рассказ о празднике у Мещерских? – не вынесла пытки Биби. – Кто был из гостей? Губернатор почтил бал своим присутствием? Чьи наряды вызвали восхищение? Чем угощали? Когда вы вернулись?
– Постойте, – прервал поток ее вопросов Владимир Александрович. – Прежде скажи, душа моя, – обратился он к кузине, – ты довольна первым выездом в свет?
Соня покраснела.
– Мне сделалось дурно, я скоро уехала.
– И это все? – лукаво улыбнулся Мартынов.
Биби негодующе подпрыгнула на стуле. Миша безуспешно ловил взгляд тетушки. Сашенька разочарованно вздохнула.
– Возможно ли, что ни одного танца вы не станцевали? И не вальсировали? – не унималась Варвара Михайловна, не потерявшая надежды вытянуть из Сони интересные подробности.
– Вальсировала, – неохотно ответила Соня.
– С кем? – дуэтом вопросили Сашенька и Биби.
– Володя, Марья Власьевна велела передать, что похлопочет о пансионе для Миши, – увильнула Соня от ответа. – Учить-то надобно! Полупансионером, может, и не худо будет? Мише не навредит. Ему нужны товарищи по играм, друзья. Пора уж...
"Так поскорее забудет Дюваля и не станет искать встреч с ним", – домыслила про себя заботливая тетушка.
Миша исподтишка показал ей кулак, но Соня сделала вид, что не замечает угрозы. Разговор ушел в сторону, и молодая особа уж было вздохнула с облегчением. Однако поторопилась. Сашенька попросила кузину зайти к ней после завтрака. Делать нечего, Соня подчинилась. На Сашенькиной половине ее ждали обе дамы в крайнем нетерпении.
– Ну же, Соня, голубушка, не томи! – возопили они.
– Что, душа моя? – притворно вздернула брови Софья Васильевна.
Однако теперь отвертеться никак было нельзя.
– Расскажи же все по порядку, – попросила Сашенька.
– Помилуй, душенька, тесто перестаивается!
– Пусть! – отмахнулась Мартынова. – Арина справится.
– Вольно же вам испытывать наше терпение! – сердилась Биби. – Ну, хоть скажите, Горский там был?
– Я не знаю... не помню... Верно, был... Впрочем, спросите у Марьи Власьевны.
– С кем же ты танцевала? – дознавалась Сашенька.
– С чиновником, знакомцем Марьи Власьевны.
– Да что ж это такое! – отчаялась Биби. – Я не доживу до Марьи Власьевны!
– Ну, хоть что-нибудь, – жалобно попросила Сашенька, и Соня сдалась. Она рассказала в подробностях о туалетах дам, о губернаторше – в чем была та одета, какие были украшения и головной убор – о мороженом и боскете, описала чиновника и других замеченных ею гостей, но ни словом не обмолвилась о Горском и о том, что произошло между ними. Дамы слушали с жадностью и остались в некотором удовлетворении. Соня, наконец, предалась повседневным делам в надежде, что больше не вспомнит ночные приключения.
Однако на ее беду к вечернему чаю нагрянула Марья Власьевна.
– Ну что, матушка, опамятовалась? – с порога озаботилась гостья здоровьем Сони, которая вышла встречать ее.
Провожая почтенную даму в гостиную, бедняжка силилась дать ей знак, что кое о чем не худо было бы промолчать. Марья Власьевна не понимала обиняков. Она вошла и уверенно воцарилась в гостиной, куда уже стеклись все домочадцы.
– Слава Богу, здорова! – громко вещала гостья. – А то я уж было за доктором послала, да дай, думаю, сначала погляжу, авось перемоглась.
– Вашими молитвами Софья Васильевна жива и здорова, – ответил Владимир в недоумении.
– Гляжу, зубами стучит, белая вся, трясется! – продолжала повествовать Аргамакова. – Я уж грешила на проказника, думала, на мороз выводил. Ан нет, мороженым накормил, да так, что детушка промерзла вся в платьице никудышном. Что, мать, – вновь обратилась она к помертвевшей Соне, – признавайся, от него сбежала? И верно. От таких подальше держаться надобно.
– Да вы о ком толкуете? – спросила Сашенька. – О чиновнике, с которым Соня танцевала?
– Как же, с чиновником! Да с Горским, будь ему пусто! Так заморочил девицу, всех кавалеров распугал.
В гостиной повисла тягостная тишина. Все с вопросом обратились к Соне. Бедняжка была готова провалиться сквозь землю. Марья Власьевна смекнула наконец, что дала маху.
