Текст книги "Тариф на любовь"

Автор книги: Ольга Сакредова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Ваня! – радостно закричала она. – Где ты был?

– Привет, школьница, – очень скромно поздоровался Иван и спросил нерешительно: – Гостей принимаешь?

– Заходи, тезка, – подошел к внучке Иван Макарович. – Что-то давненько… Ого!.. – Он посмотрел на Катю, снова на Ивана с большим сомнением. Такие гости к ним не захаживали. Впалые щеки и подбородок заросли щетиной, скулы обтянуты сероватого оттенка кожей, нос красный то ли от мороза (кажется, не так холодно сегодня было), то ли совсем по другой причине, да и запашок чувствуется. И глаза как у побитой собаки.

– Все нормально, – махнул рукой Иван, и губы растянулись в виноватой улыбке пьяницы. – Я не обижаюсь.

– Похоже, – недовольно согласился Иван Макарович. Он не мог решить, стоит ли пускать такого гостя в дом или пусть идет своей дорогой.

– Это кто? Иван пришел? – раздался из кухни голос Евдокии Тихоновны. – Пусть заходит. Я хочу посмотреть на него.

Пьяный блеск в глазах гостя сменился стыдом, смешанным с затравленностью. Он как будто просил защиты у хозяина, но тот не глядел на Ивана, окликнул внучку и негостеприимно отошел в сторону, махнув рукой по направлению к комнатам.

Ваня потоптался на месте, потом взял какую-то конструкцию, прислоненную к стене, и внес ее в коридор.

– Что это? – Катины глазки увеличились от любопытства.

– Это тебе. – Иван сел на корточки, взял девочку за руку. – Что ты хотела больше всего, помнишь?

Катя просительно посмотрела на деда, внимательно следящего за Иваном. Странное поведение Ивана Макаровича настораживало девочку.

– Не помню.

– Ну как же? – уговаривал Иван. – Помнишь, ты и… Настя приходили кушать раков и она просила тебя загадать желание. Что ты загадала?

– Это слишком дорогая вещь для подарка, – вмешался более догадливый дед. – Зря вы его купили, мы не можем принять.

– Велосипед?! – неожиданно вспомнила Катя.

Иван наклонил голову в знак согласия и потер пальцами закрытые глаза.

– Я хотел как лучше, – обратился он к Ивану Макаровичу и улыбнулся, махнув рукой. – Все нормально.

– Да, у вас всегда все нормально, – осуждающе произнес хозяин. – Показаться ребенку в таком виде…

– Ваня, а у Аси будет…

– Катерина!!! – испуганно крикнула Евдокия Тихоновна и выбежала в коридор. – Иди в комнату. Сейчас же!

Увидев Ивана, она ахнула, но быстро взяла себя в руки, и лицо снова приобрело серьезное выражение.

– На Деда Мороза ты не очень похож.

– Я… – Иван прятал глаза от печального осуждения женщины. – Я хотел как лучше. Катерина мечтала, и я подумал… Если вам не подходит, я… я заберу. Все нормально.

– Вот-вот, – продолжала наступать Евдокия Тихоновна. – У вас все нормально: захочу – дам, захочу – заберу… О других думать некогда – только о себе.

– Извините.

– Идем на кухню, – приказала Евдокия Тихоновна. – Послушать тебя хочу.

Иван побрел за хозяйкой, сел за стол на указанный стул и уставился в окно. Как долго он собирался прийти сюда. Нет, хотел подняться этажом выше, хоть разочек взглянуть на Настеньку. Смелости не хватило. Или нахальства. Он не смел взглянуть на нее после того, что она знала о нем и его прошлом. Он пытался утопить свою боль на дне бутылки – тщетно. Она постоянно стояла перед глазами, печальная, с неподвижным взглядом. А по ночам ему не давали уснуть воспоминания об их близости. Он метался по кровати в поисках любимой. Как ему не хватало ее тепла, ее смеха и тихих признаний; ее ласки и объятий, ее губ и просьб; ее больших глаз цвета апреля, серьезно смотрящих прямо в душу. У него не было ничего, он был нищим без Настеньки. Нищим и пустым.

– Где ты теперь? – спросила Евдокия Тихоновна, ставя противень с печеньем в духовку.

– Я продал квартиру.

– Знаю. Успела познакомиться с новыми жильцами. Район не понравился, что ли?

– Я не понравился району, – пошутил Иван и отвел глаза под пристальным взором пожилой женщины. – Ездил к старикам домой. Сейчас обитаю у приятеля.

Евдокия Тихоновна подумала, что «старики» скорее всего обжили ближайшую забегаловку, так же как и нынешний приятель, но мудро удержалась от высказывания этой догадки.

– А работа как же?

– Взял отпуск за свой счет.

– И пропиваешь квартиру, – все-таки не удержалась от укора она.

– У меня строгий банкир – жена начальника, – слабо улыбнулся Иван, а у Евдокии Тихоновны душа болела от его мучительно-тоскливых глаз.

У нее сердце замирало, когда он такими глазами провожал Катерину, уходящую с дедом в комнату, и сейчас переворачивалась душа от безысходности, сквозившей в каждой черте неопрятного, заросшего лица. Если б он был ее сыном, она натягала бы его за уши и заставила бы на коленях вымаливать прощение у бедной девушки. Но кто она такая? Простая соседка-пенсионерка, встретившая двух молодых людей, которые по-доброму отнеслись к ее внучке. Оба заботились о чужой девочке и не сумели решить собственную судьбу. Если бы Ася хотела вернуть Ивана, она бы помогла – пристыдила бы блудного сына, заставила бы вспомнить о мужской чести, но девушка словом не обмолвилась о нем, ни разу не упомянула, только защищала, когда Евдокия Тихоновна ругала его по-своему. Да и неизвестно, какой из него получится муж.

– Сколько же она успела у тебя отобрать?

– Не считал, не знаю. А что деньги! Мусор. Деньги – это… – Он осекся и посмотрел в окно. – Они мне жизнь поломали. – Тряхнул головой и улыбнулся. – Все нормально.

– Что ты собираешься делать дальше?

– Мне все равно.

– Так не бывает, – твердо заявила Евдокия Тихоновна и отвернулась к духовке проверить печенье.

Вынула противень и начала перекладывать сладости в тарелку.

– Ты ел сегодня что-нибудь?

– Наверное… не помню.

– А что ты помнишь?

Иван молчал. Его воспоминания не передашь словами.

– Евдокия Тихоновна…

– Подожди. Сейчас я закончу с печеньем, потом поговорим.

– Все нормально.

– Нормально, нормально, – бурчала женщина. – Нормально, когда человек нормальный, и семья у него нормальная, и работа. Нормально, когда он с уважением относится к людям и когда его уважают, если есть за что. А у тебя, Ваня, все ненормально. Все. Ведь и институт закончил – грамотный, и работа хорошая, и семья была. Ну, не получилось в первый раз, так что, конец света настал? Можно вести себя как вздумается? И портить жизнь другим?

Иван вмиг отбросил хмельное легкомыслие и насторожился:

– Откуда вы знаете про семью?

Проговорилась. Вот уж действительно: бабий язык длинен, да ум короток.

Евдокия Тихоновна поставила тарелку с печеньем на стол, спрятала противень, начала разогревать остывший ужин и села за стол. Пришлось признаться:

– Ася заходит к нам теперь каждый день. Она и рассказала все, как ты с ней поступил.

Ванин взгляд дико метнулся к двери, словно там уже стояла Настя и смотрела на него своим невидящим взглядом.

– Она может, – прошептал он.

– Не переживай! – возмутилась женщина. – Она не из тех, кто поносит людей, даже если они заслуживают. Наоборот, она защищает тебя. – Евдокия Тихоновна протяжно вздохнула. – Обидел ты ее, Ваня. Очень обидел. Девочка из-за тебя такое испытала! И за что? За свою доверчивость.

– Она… – Ваня сглотнул, заостренный кадык подпрыгнул вверх по горлу и опустился. – Она ненавидит меня. Она имеет право говорить обо мне все, что угодно. И все это – правда.

– Она молчит. – Евдокия Тихоновна с жалостью смотрела на Ивана. – Ася и мне не позволяет слова плохого сказать о тебе. И сама не говорит ничего.

Иван поднял глаза к окну, кадык снова заходил вверх-вниз. Евдокия Тихоновна видела, что он борется со слезами, пьяными или нет, но со слезами. У нее тоже болело сердце за них обоих. И на Асю, и на Ваню жалко было смотреть. Что же они сделали с собой, глупые? Почему молодым не доступны покаяние и прощение, терпимость и милосердие? Оттого и страдают поодиночке общей болью.

– Я… любил ее, – хрипло произнес Иван. Голос его дрожал и срывался, глаза то влажнели, то высыхали. – Я мечтал быть с ней, хотел, чтобы она стала моей женой… А она оставила деньги… Заплатила бумажками за мою любовь.

– Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела, Иван? – с сомнением спросила Евдокия Тихоновна. – А как же Ася? Ты подумал о ней? Всю жизнь мужчины пользовались ее доверием. Каждому она верила, а ее нагло обманывали и обвиняли в доверчивости. Один раз девочка решила не доверять, и что же?..

– Я говорил ей о любви. Она не хотела слушать.

– Мужчины любят слушать о своей… силе, – осторожно подбирая слова, ответила Евдокия Тихоновна. – Женщины – о любви. Но стоят ли слова того, чтобы к ним относиться серьезно?

– Я никому не говорил их. Даже первой жене, только Насте, а она…

– Этого она не знала. И не узнает, пока ты ей не скажешь.

– Я не могу. Я… мне стыдно перед Настей… И перед вами. Я обманул ваши ожидания, но не могу же я каждому встречному рассказывать о своем прошлом!

– Каждому – нет, но извиниться перед Асей ты должен.

– Не могу, – выдохнул Иван и спрятал лицо в кольце рук, лежащих на столе.

– Как знаешь, – не стала настаивать Евдокия Тихоновна.

Она встала, сняла с огня казанок, положила в тарелку большую порцию плова и поставила перед Иваном. Достала из хлебницы буханку ржаного хлеба, отрезала пару кусочков, положила рядом с тарелкой, с другой стороны – вилку.

– Ешь. Небось целый день ходишь голодный.

Иван поднял голову, безлико посмотрел на еду.

– Спасибо, не хочется. – И отодвинул тарелку. – Евдокия Тихоновна, у меня просьба к вам. – Он вынул из нагрудного кармана рубашки небольшие сережки, сцепленные между собой, и положил на стол. Средней величины жемчужины мертвенно бледнели на голубой скатерти. – Это Настины серьги. Отдайте ей, пожалуйста.

– Вот они какие. – Евдокия Тихоновна грустно разглядывала золотое украшение, но не прикасалась. – Жемчуг – к слезам. Плохой подарок для девушки.

– Это не подарок. И Настя выплакала свои слезы.

– Что ты знаешь о женских слезах?.. Впрочем, ты, может, и знаешь, – понизила голос женщина.

– Я искупил их, – вяло оправдался Иван. – Настя отомстила за всех женщин, с которыми я был.

– Я не об этом. И Настя не умеет мстить.

– Так вы передадите ей? И пожалуйста, оставьте велосипед Катерине. Пусть хоть одна мечта сбудется. Это важно.

– Хорошо, велосипед останется. – Евдокия Тихоновна уже подсчитывала в уме, через сколько лет отдать велосипед Асиному ребенку – хоть что-то перепадет от отца.

– А это? – Иван глазами указал на серьги.

– Нет. Ты их брал – тебе и возвращать.

Иван застонал:

– Евдокия Тихоновна…

– Нет, – твердо повторила она. – Будь хоть раз мужчиной. А теперь ешь. А я попрошу у деда бритву, чтобы ты мог принять человеческий облик. Ешь.

Иван растерялся, С одной стороны, он испытал необъяснимую радость увидеть еще раз Настеньку, услышать ее тихий голосок; но с другой – как ему выдержать ее ненависть, нет, хуже – безразличие? Когда-то она говорила, что Юлиан недостоин ее ненависти, что же говорить о нем, Иване?

Евдокия Тихоновна заставила Ваню съесть все, что было на тарелке, напоила чаем с мятой, сложила в кулек печенье для Аси и сунула Ивану в руки.

– Объясни ей все, – напутствовала она, – но спокойно. Видишь ли, Ваня, Ася пережила потрясение, и… нервы у нее слабые.

– Что случилось? – встревожился он. – Опять приходил тот подонок? Он что-то сделал Насте?

– Нет. Вряд ли. Но Ася… она заикается, когда волнуется. Так что будь осторожен с ней, постарайся не волновать ее. Ты же знаешь, как молодые девушки относятся к своим недостаткам. Ну, с Богом. И нас не забывай. Скажи Асе, что я завтра зайду к ней.

С этими словами она выпихнула Ивана и закрыла дверь. Потом долго еще копошилась на кухне, убирала, подтирала, переставляла посуду с места на место. Правильно ли она сделала? Не лучше ли было бы оставить все как есть? Поймут ли они друг друга или встреча обернется еще большим разочарованием? Впрочем, куда уж больше!

Ася сочиняла письмо маме. Не написать о себе по крайней мере странно, но и писать о своем положении она не могла, как не могла солгать, расписывая «прекрасную» жизнь. Короче, письмо не получалось.

Услышав звонок, она отодвинула лист и пошла открывать. В такое время могла зайти только Катерина с очередным гостинцем. Но на пороге стоял…

– Ваня?

– Здравствуй.

Ася сжала губы. Господи, не дай голосу пропасть! Только не сейчас!

Она молча смотрела на него. Запавшие глаза, полные тоски, втянутые щеки, уголки губ опущены… Куда девалась былая красота античной скульптуры? Где живой блеск глаз, свежесть кожи, сумасшедше-соблазнительная улыбка?.. Он изменился невероятно, но не стал менее любимым.

– Евдокия Тихоновна передала печенье для тебя и просила напомнить о чае, чтоб ты выпила.

– С-спасибо.

Ася оставила дверь открытой и пошла в кухню. Она не приглашала и не прогоняла. Иван переступил порог и не знал, что делать дальше: оставить пакет и уйти или… Он должен вернуть серьги, напомнил Иван себе, и по возможности все рассказать. Тихо закрыв дверь, он прошел за Настей.

Она изменилась. Вроде похудела, а вроде нет. Стала тихой, несколько медлительной и задумчиво-рассеянной. Ваня неотрывно наблюдал, как Настя двигалась по кухне: поставила чайник на огонь, подготовила сухую заварку – чай и из трав. Теплый домашний халат ниспадал с плеч мягкими фалдами, скрывая линии, которые Иван до сих пор чувствовал на своих пальцах. Она изменилась, но стала еще красивее.

– Ваня, – неожиданно позвала Ася и сама себе удивилась.

– Да?

– Чай будешь пить? – Ее голос сник.

Вся речь Насти изменилась. Голос стал тоньше и тише, она растягивала гласные, словно пела; между словами паузы были длиннее обычных.

– Если можно. – Невольно Иван перенял тягучее произношение Насти.

Она резко обернулась к нему: дразнит? Но смотреть на него было больно. Ася села за стол в ожидании кипятка.

– Тебя можно… поздравить, Ваня?

– С чем? Можно? – Иван указал на стул, Ася кивнула, и он сел напротив нее. – С чем поздравить, Настя?

– Т-ты… ж-ж-жен… – Она снова сжала губы, на глазах выступили слезы, но она упорно хотела высказаться. – У т-тебя… жена.

– Жена? – Он растерянно огляделся вокруг себя. – Нет, Настя, у меня нет жены.

– Нет? – вяло повторила она. – А я видела…

– Новую соседку? – закончил за нее Иван и пояснил: – Я продал квартиру, она оказалась несчастливой. Я не знаю, кто там теперь живет.

– Продал… – Казалось, она заново постигает смысл слов. Она напрягала мозг и память и в то же время пыталась расслабиться; на лбу появлялись мелкие складки и снова разглаживались. Она раскрывала губы, томимая множеством вопросов, и смыкала их, боясь произнести не то и не так.

– Чайник закипел, – прервал молчание Иван. – Я приготовлю для тебя?

Она послушно кивнула.

Иван заварил в маленьком фарфоровом чайничке травы, по кухне разлились ароматы мяты, липы, душицы; в другой насыпал чая и залил кипятком. Ася смотрела ему в спину, наблюдала за точными, рассчитанными движениями и думала, что он утерян для нее навсегда. Она и раньше не считала себя красавицей, а теперь прибавилось заикание, стала рассеянной и вообще мямлей.

Вдруг ей захотелось крикнуть во весь голос, обругать его, что так долго не приходил, бить кулаками в грудь за то, что бросил ее одну, рассыпанную на тысячи кусков…

Но ничего этого она не сделает, сквозь слезы усмехнулась Ася, от одной мысли она стала еще слабее, не то что махать руками и надрывать едва вернувшийся голос.

Ваня поставил чашку перед Настей, наполнил ее из обоих чайников.

– А себе?

– Спасибо, – севшим голосом поблагодарил он, наполнил вторую чашку и сел. – Евдокия Тихоновна сказала, что… у тебя был стресс?

Ася разглядывала чай и ничего не ответила.

– Ты не хочешь говорить об этом, Настя?

Она очень хотела поговорить об этом и о другом – обо всем, но не надеялась на свой голос. Она покачала низко опущенной головой и вытерла слезы на щеках.

– Я понимаю… Ты не волнуйся только… Все нор… – Он сгорбился над чашкой. – Ничего не нормально. И мне не следовало тревожить тебя.

Он второй раз полез в карман, достал серьги и покрутил их между пальцами.

– Я принес тебе долг.

– Нет! М-мне не…

– Помолчи, Настя. Тебе нельзя волноваться. Просто послушай, что я скажу… Я три года «промышлял» сексом. После развода я хотел отомстить всем женщинам из-за одной, которая променяла меня на квартиру. Одна приятельница знакомила меня с такими женщинами, которые готовы были платить за мужчину. В тот вечер я тоже должен был познакомиться с очередной клиенткой. Хозяйка указала на тебя. Дальше ты знаешь, что произошло. Когда утром я увидел серьги, я был ошарашен. Несколько дней ждал, что ты придешь за ними, потом пошел к знакомой. Оказалось, что она повздорила с той бабой и решила сыграть с ней шутку – якобы другая имеет больший успех. Я был взбешен, пробовал найти тебя, извиниться, вернуть серьги, но никто толком не знал, кто ты и где ты. Хуже всего было, что я не помнил лица, только то, как ты покраснела утром. Стыдливость не была чертой характера у моих… посетительниц. После тебя все женщины опостылели, я и сам себе был противен. Ко мне еще приходили, звонили, а перед глазами были твои серьги. В конце концов, я поменял квартиру, стал жить отшельником. Несколько раз порывался избавиться от них, но не решался. Они стали моим проклятием и предупреждением. И мне нравилось одиночество. Нравилось, пока я не столкнулся с тобой. Снова. Теперь я понимаю, почему ты отворачивалась от меня, не хотела иметь ничего общего с таким, как я. А мне казалось, что я очистился, что мое прошлое не затронет тебя и не запятнает. Я ошибся. Ты была моим последним шансом… Единственной… Я был без ума от тебя, и когда ты осталась в ту ночь… Я мечтал, что мы поженимся и у нас будут дети… – Он сжал кулаки и отвернулся. – Даже в ту ночь я обманул тебя. Собирался шантажировать беременностью в случае отказа. Я пошел бы на все, чтобы ты стала моей женой. Но я не знал, что мы были знакомы раньше. Все. Больше я не могу. – Он положил серьги на стол и придвинул их к Асе. – Я люблю тебя, Настасья. Никому не говорил этого раньше, только тебе. И это не просто слова. Но я понимаю, что недостоин твоей любви. Не волнуйся, я больше не потревожу тебя. И прости, если сможешь.

Ася не шелохнулась, пока он исповедовался. Она спрятала руки под столом и слушала с низко опущенной головой. Может, она и не слушала, а думала о своем. Иван часто делал паузы; он понимал, насколько сбивчиво его покаяние, но Настя не проявляла любопытства, и он продолжал, путаясь в словах и мыслях. Когда он отдал серьги, она даже не взглянула на них, так и сидела, уставившись в недопитый остывший чай. Слишком спокойная, слишком отрешенная от всего, и прежде всего от Вани. Он же высказал что мог, ждать дальше нет смысла.

Иван встал, опираясь одной рукой о стол, другой – о спинку стула.

– Прости меня, Настя.

Она молчала, только ниже опустила голову. Он потоптался в нерешительности.

– Ладно. Все нормально, не волнуйся. Я уже ухожу.

Он уходил, а Ася безмолвствовала. Опять!!! Она сцепила под столом пальцы и силилась выдавить из себя звук.

Он уходил. А она не могла сказать ни слова.

Он уходил.

– …В-в… В-в-в-в…

Ну где же этот голос, черт возьми!!!

– В-в-ваня!

Она вложила последние силы в слабый крик, но дверь закрылась раньше, и лишь глухие стены вобрали в себя негромкий зов.

Ася уткнулась лбом в стол – в бесчувствии, вне времени, вне разума.

Теперь не помогала и мысль о ребенке. Боже мой, Ваня был здесь, и она не смогла удержать его! И он ушел. И унес с собой ее душу.

Сколько она так просидела, Ася не знала. Яростный звонок вывел ее из оцепенения, но она продолжала сидеть. Кто-то очень хотел ее видеть, а ей хотелось умереть.

Звонок превратился в сплошной гул. Расцепив пальцы, держась за мебель и стену, Ася доплелась до двери. Открыла и… ноги подкосились. Она рухнула вниз.

Иван едва успел подхватить ее. Прижал к себе, согревая дрожащее тело. Она цеплялась пальцами за толстое пальто Ивана, вжималась лицом в шарф, висевший на его шее, и дрожала в бессознательной лихорадке, тянула его вниз своей тяжестью.

– Настя! Настенька! – в панике звал ее Иван. – Пожалуйста, не волнуйся. Успокойся, милая. Все будет хорошо.

Она мелко затрясла головой, обмякнув в его руках.

– Ты звала меня, родная? Мне показалось… я слышал тебя?

– Да, – беззвучно ответила она и снова кивнула, чтобы он понял ее.

Иван осторожно поднял Асю на руки, понес в комнату. Там уложил на тахту. Не найдя одеяла, он скинул пальто и укутал ей ноги, вместо подушки просунул под голову свою руку.

– Ты больна, Настенька? Может, вызвать врача?

– Н-нет, я не больна. Т-только н-не уходи.

– Я здесь, любимая. Я не уйду.

Она слабыми руками обхватила его шею и прижала к себе так крепко, насколько хватило сил. И долго-долго упивалась его близостью, его терпким неуловимым запахом, его теплом. И все шептала беззвучно: «Ваня… Ваня…»

Когда голос немного окреп, она обратилась к нему:

– Я не могу без тебя, Ваня. Я… я н-не знаю, что со мной, но без тебя я умру. Мне нужны силы… много сил… Я так хотела видеть тебя! Где ты пропадал? Я каждый день смотрела на твои окна… Они были темными… Потом я увидела ее и… потеряла голос. Я обидела тебя, Ваня. Мне так тяжело без тебя. – Голос срывался и дрожал, звуки вибрировали в тишине комнаты от сильного заикания, но Ася продолжала говорить: – Ты нужен мне. Я должна видеть тебя, хоть иногда… Знать, что ты есть, что ты помнишь обо мне и придешь когда-нибудь…

– Я с тобой, Настенька. – Иван нежно целовал ее бледное лицо, вдыхал свежий запах ее волос, рассыпанных на его руке. – И буду с тобой, сколько ты захочешь. Ты у меня одна, любимая…

Она покачала головой:

– Нет. У меня будет ребенок, Ваня. Твой ребенок. Поэтому мне нельзя волноваться… чтобы не навредить ему. Я хочу, чтобы у меня был твой ребенок. – Ее губы дрогнули в слабой улыбке. – И я буду шантажировать тебя своей беременностью.

Иван ошалело смотрел на Настю, потом медленно протянул руку к ее животу и коснулся небольшой упругой округлости. На глазах его выступили слезы, и он спрятал их, прижавшись губами там, где была его рука.

– Настенька… – благоговейно шептал он. – Настенька…

Он стал покрывать поцелуями ее всю, а она в мольбе тянула к нему руки.

– Ты останешься со мной, Ваня? – спросила она, удерживая его голову напротив своей.

– Да… А ты выйдешь за меня замуж?.. Я люблю тебя. Только тебя, Асенька.

– Да… И я люблю тебя… Только называй меня Настенькой. Никто меня так не зовет – только ты.

Через час Настенька блаженствовала в покое, которого, казалось, не знала никогда раньше. Рядом лежал Ваня, его рука гладила Настин живот с трепетом счастливого собственника, а губы целовали уголок хрупкого плечика любимой.

– Ваня?

– М-м?

– А ты не будешь смущаться моего заикания? Оно проходит постепенно. Мне только нельзя волноваться.

Ну как успокоить ее?

– Оно пройдет. – Он повернул к себе Настеньку и ртом накрыл ее губы.

Когда их языки встретились, вопрос отпал сам собой, а позже возлюбленные слились в единое существо, гармоничное, неделимое, одухотворенное, и заполнили вселенную.