Текст книги "Тариф на любовь"
Автор книги: Ольга Сакредова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Ну почему же? – Ася недоуменно подняла брови. – Три.
– А кто…
– Ты.
Иван рассмеялся, и Ася поддержала его тихим смехом. Он перекатился на спину, обхватил ее за талию и притянул к себе. Неожиданно стал серьезным и настойчиво прошептал:
– Я хочу быть последним, Настенька.
– Конечно, – легко согласилась она. Какой смысл упрямиться, если она сама так решила уже давно? – И не только последним – единственным.
Иван снисходительно улыбнулся, и внезапно Ася подумала: как много женщин называли его единственным, чтобы утром заплатить и унести в свою жизнь воспоминания. И она… Нет, она не такая, она говорит и чувствует искренне. И докажет ему свою правоту.
– Знаешь, я думала всегда, что я холодная. – Опустив глаза, она следила за своим пальцем, рисующим круги на груди Ивана. – Мне не доставляли удовольствия… занятия любовью. Нравилось, когда целуют, но я спокойно могла прерваться… в любой момент. Даже неловко и стыдно было, что я могла думать, например, о работе, будучи рядом с мужчиной. Иногда меня раздражало желание Юлиана, хотелось задушить его, чтобы не приставал… И только однажды я узнала настоящее влечение. С тобой. Можно только удивляться, но я впервые почувствовала себя настоящей женщиной…
Иван потянул ее руку вниз, по своему животу. Ася ойкнула, когда в ее ладонь легла гладкая упругая плоть.
– Говори, – попросил он и сжал се пальцы вокруг набирающей силу мужественности.
– Я… я постоянно думала о тебе. Думала плохо, потому что ты нарушил все мои устои…
Иван лежал с закрытыми глазами, балансируя между наслаждением от ласк застенчивых пальчиков и вниманием к тому, что говорила Настя.
– Какие? – Он провел пальцем по ее груди, едва касаясь кожи.
– Я думала, страсть не должна возобладать над рассудком… Мной не может… не может двигать… похоть. – Голос Аси дрожал и прерывался. Она уже плохо понимала, что говорит. Ладонь горела огнем, груди набухли, голова отяжелела, и туманные мысли были направлены совсем в другое русло. Но Ваня ждал продолжения.
– Разве это похоть? – Он открыл глаза. В темноте он не увидел, а скорее почувствовал, как горят Настины щеки.
– Нет. Теперь я это знаю… То, что я испытала с тобой… это… У меня нет слов…
Его рука скользнула вниз по ее телу, ладонь нежно погладила живот, пальцы пробрались сквозь курчавые волоски к средоточию женственности и начали затейливую игру, выискивая самую чувствительную точку. Ася уронила голову Ивану на грудь, уносясь в потоке нарождения экстаза.
– Говори, Настенька. Я хочу знать все.
– Я… не знаю, что говорить. – Она и не пыталась собрать осколки мыслей. – Это волшебно… я полна жизни и… – В последний момент Ася прикусила губу, боясь произнести слова любви. – И я хочу… тебя, Ваня.
Большего не требовалось. Иван перекатил ее на спину, раскручивая водоворот желания. Он неутомимо ласкал ее, его руки и губы были везде, он открывал для нее новый мир ощущений, изучал ее и давал возможность познать самое себя. И «холодное» тело распускалось поздней розой, прекрасной в своей запоздалости, удивительно трогательной среди своих растерявших лепестки подруг.
Ася металась в пароксизме отчаянного восторга.
Единственный…
Да, он единственный мужчина, который нужен ей, и с ним она проведет единственную ночь единственной любви. Он не узнает о ее любви, и она, конечно же, заплатит за те восторги, которыми он напитает ее. Да и что значат деньги по сравнению с ее открытием – жизнь стоит прожить ради этой ночи, пусть и единственной.
Боль разлуки слилась в ней с болью страсти. Она еще была здесь, в тесных объятиях Ивана, еще вбирала в себя его плоть, вкус, запах, еще отвечала бешеным ритмам любви.
А подсознание запечатлевало в памяти каждый момент, каждую клеточку его тела, каждый вдох, удар сердца… И училось одиночеству.
Уже светало, когда Иван, сжав ее в кольце рук, провалился в сои. Ася не спала. Привыкала к новой жизни, в которой главным станет воспоминание об этих часах. Короткий, но яркий праздник любви и жизни.
Она осторожно выбралась из рук Ивана – он недовольно забурчал, но не проснулся – и встала. Медленно оделась, собирая по всей комнате вещи. Трудно было сосредоточиться, мысли растекались, и Ася часто замирала, думая… ни о чем, а потом мучительно вспоминала, что нужно надеть в первую очередь – юбку или блузку. В ногах чувствовалась слабость, и слегка подташнивало. Все время хотелось то весело подпрыгнуть, то по-старушечьи опуститься на стул. Ну, кажется, все надето.
Ася в последний раз посмотрела на Ваню. Он лежал, раскинув в стороны руки. Во сне он напоминал озорного купидона, красивого и ветреного. Расслабленные мышцы смягчили жесткие контуры крепкого тела, грудь равномерно колыхалась от глубокого спокойного дыхания. Единственный любимый. Через несколько часов они станут просто соседями. Может, он и обидится сначала, что Ася перехватила инициативу и не дождалась расчетного листа, но вскоре все станет на места. Она все-таки добилась того, к чему стремилась с самого начала: их отношения ограничатся словами «здрасьте – до свидания».
Больно кольнуло сердце: сколько раз Ваня называл ее любимой. Она не помнила, что он говорил пять лет назад, но если и упоминал о любви, то не так часто. Впрочем, какая разница? Пусть один раз, но он говорил это каждой женщине. Наверняка в его перечне услуг значатся и слова любви.
Слова. Слова. Ася прикрыла рот рукой, чтобы унять новую волну тошноты, и вышла из спальни.
В комнате она отыскала кошелек, иронично сетуя на «ненормированный» секс, после которого тошнит. Хотя вполне возможно, что это реакция на большое количество кофеина в организме и бессонную ночь. Но лучше было думать о более приятных вещах.
Ее внимание привлек странный писк. Она испуганно оглядела комнату и ужаснулась – все это время работал телевизор. Взбудораженные нервы моментально напомнили о Катиной матери, сгоревшей от взрыва телевизора. Ася осторожно подошла к нему и, ожидая смертельного всполоха, выдернула шнур из розетки. Звук прекратился, и девушка облегченно вздохнула и даже почувствовала себя лучше.
Больше здесь ее ничего не удерживало. В коридоре она накинула на плечи плащ и вышла из квартиры, тихо щелкнув дверным замком.
Дома она расстелила постель, но ложиться не стала. Несмотря на бессонную ночь, спать не хотелось, только глаза болели на свету. На кухне Ася поставила греть чай и принялась готовить завтрак. Она решила пораньше отправиться в общежитие, чтобы застать Веру. Ася тепло улыбнулась, подумав, какая замечательная у нее подруга. Со всеми горестями и невзгодами она обращалась только к Вере. Вместе они делили маленькие радости и достижения, вместе грустили и скучали тоже вместе. Конечно, есть тайны, которые не откроешь даже лучшей подруге, но в том и ценность дружбы, чтобы уважать чужие тайны и не лезть с советами и неуместными переживаниями. Такой была Вера. Они одинаково уважали и ценили откровения и тайны.
Иван во сне потянулся за Настенькой и… проснулся разочарованный. Он был один.
Приподнявшись на локте, он громко позвал ее. Никто не ответил, и Иван расстроенно уронил голову на подушку.
Ушла.
В следующую минуту он улыбнулся. Это даже лучше, что ушла. У него есть время подготовиться к официальному предложению, купить цветы и торт и не выглядеть диким жеребцом, гоняющимся за кобылицами. Иван расплылся в самодовольной улыбке, вспомнив, как «гарцевала» на нем Настасья. Любимая…
Он обуздал свою фантазию и вскочил с постели. Тянуть нельзя. Этот день они должны провести вместе. И следующий… и всю жизнь. Купаясь в мыслях о счастливом будущем, Иван тщательно выбрился, принял душ, быстро оделся и… вспомнил о телевизоре.
– Бог ты мой! Он же не выключен, – глупо улыбаясь, рассердился он.
Но в комнате он забыл о телевизоре и вообще обо всем. На столе, возле компьютера, аккуратной стопкой лежали несколько купюр.
Ася открыла дверь и сделала шаг назад.
– Объясни мне, кто из нас продажная тварь?!
И в нее полетела тонкая пачка купюр. Бумажки медленно сползали по ее волосам, плечам, халату и укладывались на полу. Ася стояла как статуя, бледная, с неподвижным взглядом.
– Я жду, – напомнил Иван.
Теперь он не походил на влюбленного, очарованного своей дамой сердца. Не походил и на того Ивана, который пять лет назад с милой улыбкой поставил перед ней поднос с чашкой кофе и счетом под блюдцем.
Но как ни странно, ее не испугал мечущий молнии бешеный взгляд и перекатывающиеся желваки под скулами. Она не ожидала такой бурной реакции, но и не удивилась. Бессонница притупила ее чувства, а новая жизнь, к которой она приучалась уже несколько часов, дала первые результаты.
Ася повернулась, оставив дверь открытой, и прошла в комнату. Остановилась у окна. Если б была возможность, она шла бы дальше, до первого серьезного препятствия. Им оказалось окно, и, глядя в него, она ждала Ивана. Он не замедлил появиться, громко стукнув входной дверью.
– Ну?
– Разве сумма недостаточная? Или цены изменились?
– Какие цены?! – взорвался он. – Ты что, думала купить меня? И смотри мне в глаза, черт тебя подери!
Ася медленно повернулась к Ивану лицом.
– Нет, не тебя, – тихо проговорила она. – Твои услуги.
– Что?!
– Не кричи, пожалуйста. Помнится, ты называл эту сумму.
– Я называл? – опешил он. Немного помолчал, собираясь с мыслями, затем подозрительно прищурился. – Значит, они успели насплетничать. Оба или кто-то один?
– О чем ты?
– О Юлике, – язвительно напомнил он. – И его жене. Сердобольная Настенька наслушалась жалоб супругов и решила сама попробовать. Разбогатела? Простые чувства тебе надоели? Захотелось острых ощущений за определенную плату? Что ж ты раньше не сказала? Я б устроил тебе сексуальный марафон – на всю жизнь насытилась бы. Надо же! И цену она знает. Или это твоя цена любви? Судя по тебе, Юлик не очень-то раскошеливался. Подарками, я смотрю, не одаривал. Зато рекомендовал доступного альфонса? Надо было глотку рвать из-за бесплатного секса, чтобы потом за него платить кровно заработанными деньгами? Ах, простите великодушно, он тебя не удовлетворял. У тебя потребности выше. Как ни старался, он не мог разгорячить твое тело. Или душу?.. Что у тебя заморожено, скажи мне, Настя? Чем я заслужил такое унижение? – Он разжал кулак и едва успел подхватить выпавшие часы. Подцепив на палец, он покачал ими перед собой. – Ты их забыла… Или это тоже входит в плату? Кстати, и лифчик до сих пор лежит на моей кровати. Интересно, твой первый любовник подарил тебе нижнее белье твоей подруги? Наверняка оно дорого стоит и служит отличным подарком, чтобы получить согласие жениться…
– Серьги.
– Что? – не расслышал Иван.
– Он подарил мне серьги, – не повышая голоса, сказала Ася. Все это время она отрешенно смотрела через плечо Ивана на противоположную стену, будто и не слышала его. Но последние слова пробудили в ней жалость к себе. Когда же она научится не откровенничать с мужчинами? Сколько раз зарекалась и падала на одном и том же месте; и следующее падение было больнее предыдущего. Каждый мужчина бросал назад ее признания, извращенно переиначенные.
– Что ж, в первый раз тебе повезло больше, – съязвил Иван.
– Скорее всего. Если б они не остались у тебя.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился он.
– То, что часы я действительно забыла, а серьгами расплатилась.
Он вдруг замолчал.
– Я была с тобой тогда, – раздраженно объяснила Ася. – Если ты не понимаешь, что я имею в виду. Я тогда, с тобой, впервые почувствовала себя женщиной и узнала позор, какой не пожелаешь и врагу.
– Врешь…
– Зачем мне врать… обманывать? – Ее голос вновь лишился эмоций. – Ты прав, я не настолько богата, чтобы платить за… не знаю, как это назвать… Тогда у меня при себе было два рубля мелочью, а на подносе лежал счет с четко выведенной трехзначной суммой. Что мне оставалось делать? Ты растоптал мою доверчивость и гордость, а я не могла уничтожить остатки достоинства, чтобы выяснить, шутка это или нет. Вот и заплатила, чем могла. Потом я собрала нужную сумму… за два месяца. Ведь и серьги не мои, и я должна была их вернуть. Но мне не хватило смелости еще раз встретиться с тобой – слишком унизительно. Легче было подкопить еще денег и купить новые серьги. Что я и сделала.
– Почему… – Голос Ивана охрип. – Почему ты не сказала?
– Как? Ты не узнал меня ни сразу, ни потом. Это понятно – столько лиц, женщин. Пришла-ушла, и ночью темно, а утром нет времени разглядывать… А напоминать о себе в такой ситуации? – Ася поджала губы и недоуменно подняла брови. – Ваня, это не тема для досужей беседы. Можно абстрактно рассуждать и шутить, как делали твои друзья, для меня же это – еще раз пройти через позор и бесчестье, как сейчас. И сегодня утром… Я не так храбра и развратна, Ваня, чтобы дожидаться, пока ты подсчитаешь все и распишешь на своем бланке. Я знала, на что иду, как знала, что утренний «кофе в постель» второй раз мне не пережить. Извини…
Наступила тишина, нарушаемая лишь криками мальчишек на стройке и далеким гулом машин. Они стояли друг против друга, подняв головы и избегая встречаться глазами. Невысказанные слова, незаданные вопросы, спрятанные эмоции стеной вырастали между ними.
– Посмотри на меня, Настя, – тихо приказал Иван. Собравшись с духом, зная, что не сможет отказать, она перевела взгляд на его брови.
– В глаза… Пожалуйста.
Незаметное движение ресниц, и она застыла, глядя в его потемневшие, словно осколки пасмурного неба, глаза. Вдруг выражение его лица стало меняться. Суровые складки разгладились, фигурные губы раскрылись в цинично-соблазнительной улыбке, напряженная подозрительность исчезла; глаза светились лукавством амура, а в глубине их чувствовалась томная оценка дьявола – такими глазами он смотрел на Еву, вкушающую запретный плод, торжествуя, выжидая, пронизывая насквозь, чтобы увидеть результат своего деяния.
Этот взгляд Ася помнила. Так смотрел на нее Иван утром того памятного дня. И как тогда, она почувствовала, что краснеет. Ненавистная краска заливала ее медленно, начиная с груди и плеч, поднималась по шее и лицу до корней волос. Она не выдержала пытки и отвела глаза, находясь в преддверии давнего унижения. Все-таки он довел свой спектакль до конца. Она бежала от расплаты, но он настиг ее и…
– Ты… – выдохнул Иван. – Это ты.
Ася удивленно скользнула взглядом по его лицу и в который раз изумилась. Ничего в нем не осталось от купидона или дьявола. Лицо стало серым, уголки рта опустились, глаза безжизненно потухли. Он как будто постарел на много лет.
– Я не помню ни лица, ни имени, но я помню, как ты покраснела утром… и так же спрятала глаза… А потом остались только серьги.
Иван опустил голову, с новым любопытством посмотрел на часы, висевшие на пальце, рассеянно поискал место, куда их можно положить. Пошатнувшись, он подошел к столу, растянул браслет на краешке столешницы и пошел к двери. На пороге остановился, хотел что-то сказать, но передумал и шагнул в коридор.
Вот и началась ее новая жизнь. Но вместо чистых воспоминаний любви она видела осунувшееся, постаревшее лицо Ивана. Неужели она так обидела его? Конечно, мужчины не любят, когда их опережают – а значит, превосходят – женщины. Но ведь результат тот же.
Или нет? Нельзя предугадать заранее, на какую сумму ты поешь в ресторане или каким сервисом воспользуешься в гостинице. В обоих случаях ты ждешь счет. Почему же в другом можно самолично определять цену не тобой выполненных услуг?
– Господи! – застонала Ася, обхватив голову руками.
Какой цинизм! Как можно оценивать чувства, влечение? Какими деньгами можно заплатить за заботу о чужом ребенке, внимание к пенсионерам, защиту соседки от домогательств? Как можно платить за то, что человек делится своими переживаниями, рассказывает о прошлых несчастьях, своих и чужих?
Какая же она жестокая и бессердечная. С замороженной душой.
Еще одним предателем стало больше на свете. Она предала самое себя. Она предала свою единственную любовь.
– Это все я, – шептала Ася, подбирая эпитеты, которые мертвили душу, и шептала: – Я… я…
Она не могла плакать – не было слез. И не могла вдохнуть нормально – то ли в горле стоял слезный комок, то ли тошнота от недосыпания снова подкатывала волной. И пропали все желания. Теперь не надо идти к Вере – зачем? Можно не выходить из дома – что делать в осеннем городе? Завтрак стынет, но есть не хочется.
Ася скинула халат и легла в постель. Но не заснула. Так и пролежала до вечера, тупо глядя в стену.
Утром она встала безразличная ко всему. Проглотила завтрак, не почувствовав ни голода, ни сытости, ни вкуса. Не глядя надела что попало под руку и пошла на работу. Вечером, возвращаясь домой, она издалека боязливо посмотрела на окна первого этажа. Они были темны.
Так завелся распорядок новой жизни: подъем, завтрак, работа, темные окна, ужин, сои. Звонила Вера, но говорить было не о чем. Распрощались на вопросительно-недоуменной ноте.
Что-то изменилось в Асе: исчезла легкость походки, с утра чувствовалась усталость, тяжесть в груди то разливалась тягучей смолой, то собиралась в ком под горлом. В глазах появилась печаль. Каждое движение требовало усилий; в ногах пульсировала ноющая боль, но смутное ожидание толкало вперед, хотя и ждать-то нечего. Все позади. Тем не менее Ася была в постоянном движении. Ох как трудно было усидеть на рабочем месте, и она металась из кабинета в кабинет, придумывая несуществующие проблемы, множество вопросов, требующих немедленных ответов. После работы возвращалась пешком; ног не чувствовала, но шла и шла к домашнему холодному очагу.
Через две недели в окнах появился свет, который тускло отразился в Асиных глазах. А еще через неделю она заметила, что месячные непривычно задерживаются. Догадка пришла сразу. Ася сначала испугалась, но очень быстро успокоилась. Во-первых, не было желания думать и делать что-то, а во-вторых – или во-первых? – она хотела ребенка, хотела давно и сильно. Судьба все же благосклонна к ней, если оставила такой щедрый дар. В память о любви.
Вот тогда появились первые слезы очищения. Ася стала на путь покоя. Все ее помыслы были устремлены к будущей жизни, которой она даст начало. Безразличие к миру не исчезло, но теперь она знала, что жить надо. Надо для ребенка. Продукты не стали вкусной пищей, но – набором витаминов, нужных ребенку; вечерняя прогулка приобрела цель; чувство ожидания не покинуло ее – теперь она ждала ребенка.
Да еще память осторожно намекнула, что существует подруга.
Глава 14
– Здравствуйте.
Ася ждала лифт. На незнакомый голос она испуганно обернулась в сторону заветной двери.
– Здравствуйте.
Молодая женщина, невысокая, но с отличной фигурой гимнастки, с точеной линией ног и искристыми золотисто-карими глазами и новеньким обручальным кольцом на правой руке, положила в сумочку ключ и посмотрела Асе в глаза.
– Вы здесь живете? – приветливо поинтересовалась она. – Я часто вижу вас – наверное, возвращаетесь с работы. А я – ваша новая соседка. – Она указала на дверь Ваниной квартиры. – У нас с мужем медовый месяц. Мы недавно переехали, поэтому не успели познакомиться с соседями. Меня зовут Валя. А вас?
Ася открыла рот и… ничего. Ни звука. Пропала не только речь, но и способность издавать хоть что-то. Воздух останавливался у основания языка, и не хватало сил его вытолкнуть.
Хорошо, что подошел лифт. Ася кивнула и зашла в кабину.
«Муж… медовый месяц… недавно переехала… новая соседка…» Неотступные мысли преследовали Асю. А она безмолвствовала. И только мысленно себя уговаривала: «Успокойся. У тебя ребенок. Думай о нем…» Улучшения не настало. Ася по-прежнему не могла произнести ни звука. Онемела. В квартире воцарилась мертвая тишина.
Утром двадцать минут она стояла перед зеркалом, открывала рот, помогала движением головы, подавая ее вперед, – тщетно: бессильные слезы текли по щекам, а голоса не было. Она даже не могла позвонить на работу, попросить отгул. Она молчала.
Делать нечего, Ася оделась и поехала на работу.
– Анастасия Федоровна, вы больны? – спросила подчиненная, удивленная долгим молчанием начальницы.
Ася пожала плечами и неопределенно кивнула головой, машинально поднося руку к горлу.
– У вас ангина?
Ася кивнула.
– Тогда вам нужно вызвать врача и взять больничный.
Ася отвернулась и смахнула слезы со щек. Больничный не вернет ей голос, а сидеть дома в гробовой тишине – лучше сразу умереть. Нет! У нее же ребенок. Она должна успокоиться, чтобы не навредить ему. Она должна. Должна!
Голос появился на четвертый день, слабый, неуверенный. Но язык не слушался. Собственно, не столько язык, сколько Ася не могла припомнить, что надо делать с ним. Звуки выходили не те, что она хотела, инстинкт восстанавливался медленно, с неохотой. Она не помнила, как нужно открыть губы или стиснуть зубы, в каком положении должен находиться язык, чтобы произнести нужную букву. На работе она тайком подсматривала за движениями губ у сотрудников и шепотом пыталась повторять за ними.
Через неделю речь вернулась, но Ася сильно заикалась, а потому ограничивалась короткими ответами. Все силы она употребила на успокоение нервов – малейшее волнение лишало ее голоса. От таблеток она отказалась сразу из-за ребенка. И как назло в ней вспыхнула неудержимая потребность высказаться. Казалось, она взорвется, если не выплеснет из себя накопившуюся боль.
Идти к Вере она боялась – слишком людно в общежитии, и подруга неизвестно как себя поведет, увидев и услышав (какая насмешка!) Асю. Взваливать столько на ни в чем не повинную Веру было нечестно и жестоко. Но и обратиться больше не к кому. Выждав еще неделю, убедившись, что хоть и заикается, но все же правильно произносит слова, Ася решилась пойти к Вере. По дороге она повторяла одно слово: «Привет». Путь от вестибюля до комнаты на третьем этаже в конце коридора, где жила Вера, был подобен восхождению на Голгофу. Сколько знакомых поздороваются с ней? Сколько остановят для приятельской беседы? Сколько захотят узнать у нее новости? И все время разговор, разговор… Разговор.
Веры не было. Ася готова была выть, лезть на стену от горя и безрассудности. Однако, высоко подняв голову, спустилась в вестибюль и вышла, кивнув на прощание вахтерше.
Вернувшись домой, она прижала руки к упругому животу и опустилась на пол.
– М-ма-м-ма… М-м-мамоч-чка!..
И заныла, запричитала по-бабьи. Так голосили женщины на похоронах ее бабушки; единственное, что помнила о ней Ася, – женский заунывный плач. Плакала и Ася, смешивая память с горем, плакала за всех женщин всех стран и времен. Оплакивала дар Божий и Божье проклятие, Еву и Марию, Джульетту и Джиневру, Аленушку и Одинцову…
Настойчивый звонок прервал плач. Наверное, соседка забеспокоилась, подумала Ася, тяжело поднимаясь с пола и всхлипывая. Звонок повторился, и она, махнув рукой на растрепанный вид, открыла дверь.
– Здравствуй, Ася. Я… Ой! Ты плакала?
– 3-з-зд…
Ася помотала головой и жестом пригласила войти Катю.
– Бабушка испекла печенье и просила отнести тебе. – Катя прошла на кухню, поставила тарелку с гостинцем на стол. – А почему ты плачешь? Тебе плохо?
Ася неопределенно повела плечами, потом уронила голову на грудь и покачала ей в ответ.
– У тебя что-то болит? – Девочка встревожилась не на шутку, и взрослая подруга подозревала, что сейчас они начнут плакать обе. Но согласно кивнула, обхватив пальцами шею.
– У тебя горлышко болит?
Опять кивок.
– Ну, не плачь. – Катерина подошла к Асе и погладила ее по волосам. – Я тоже болела и плакала, а бабушка пожалела меня, дала лекарства, и все прошло. Не плачь, Ася.
И снова кивок. Как бы она хотела, чтобы дело было только в горле, но печаль в душе, казалось, пустила глубокие корни, навеки поселясь в ней. Тем более Ася была благодарна маленькой девочке, несущей утешение.
– Знаешь, пойдем к нам, Ася, – придумала довольная собой Катя. – У бабушки есть лекарства. Она полечит тебя.
– Н-нет.
– Пойдем, – упрашивала девочка. – Тебе не будет больно, и ты выздоровеешь.
Ася дала себя уговорить; она была слабее маленькой Кати, да и не хотела возражать. Легче ей уже не станет, но хоть не одна будет. Собеседница из нее никчемная, но разговоры других отвлекали от собственных дум.
Ася умылась, и Катя отвела ее за руку. Дома Катя тут же рассказала о печальной участи, постигшей Асю. Девушка виновато улыбнулась и слабо покачала головой. Еще бы! Какой нормальный человек понесет инфекцию в дом, где живет ребенок? Евдокия Тихоновна улыбнулась в ответ и пригласила Асю в дом, отправив Катю к дедушке в комнату. От пожилой женщины не укрылась неестественная бледность Асиного лица, ее покрасневшие заплаканные глаза, мелкое подрагивание губ, но она не стала усугублять состояние и без того расстроенной соседки. Евдокия Тихоновна подогрела воду в чайнике, заварила крепкий чай с мятой и подала на стол.
– В-в… – И снова слезы потекли неудержимым потоком.
Евдокия Тихоновна присела на краешек стула, внимательно разглядывая гостью.
– Что случилось, Асенька? Горе какое?
Ася металась взглядом по кухне, не зная, что ответить. Разве любовь – это горе? Или ребенок, зачатый в любви? Это же счастье, но только на радость нет ни сил, ни желания.
Она покачала головой… пожала плечами… и опустила глаза. У нее нет ответа.
Евдокия Тихоновна накрыла пухлой ладонью холодные пальцы девушки.
– Так что?
– Я з-з-заик…
– Я слышу. Почему? Что произошло?
Ася не отважилась испытывать терпение слушателя, она просто указала на висок.
– Нервы, – перевела язык жестов Евдокия Тихоновна. – Выпей чаю, а я заварю валериану.
– Не! – протестующе замахала рукой Ася.
– Почему? Она успокоит тебя.
– Боюсь.
– Ася, я должна тянуть из тебя каждое слово? «Боюсь» – это не ответ.
– Я… – Ася глотнула свежесть мятного чая и снова подняла голову. – Берем-менна.
Несколько мгновений Евдокия Тихоновна переваривала информацию, потом сказала:
– Все же я заварю. Немного корня не причинит вреда, только поможет… обоим. Не тебя учить, девочка, что спокойствие нужно в первую очередь малышу.
– У кого малыш? – вбежала в кухню Катя.
– А ты подслушиваешь?
– Нет, бабушка, честно. А у кого малыш?
– У меня, – улыбнулась грустно Ася. – Б-будет.
– Ой, как чудесно! – обрадовалась Катя. – А ты мне дашь его подержать? А когда он будет?
– Цыц, Цокотуха! – прикрикнула Евдокия Тихоновна. – Лучше скажи, зачем примчалась?
– Я пить хочу, и дедушка чаю просит.
– Возьми печенье, Катерина, – наказала бабушка, – и беги в комнату. Сейчас я приготовлю вам чай.
Катя положила ладошку на Асино плечо.
– Ты мне дашь подержать ребеночка, когда он родится?
Ася кивнула и погладила девочку по волосикам.
– Дам.
– А когда он родится?
– Летом.
– Я тоже, – разоткровенничалась Катерина, – когда вырасту, рожу себе ребеночка.
– Но сначала выйдешь замуж, – строго предупредила бабушка.
– Хорошо, – кисло согласилась будущая мама и показала бабуле язык. В своем возрасте Катя уже знала, что любовь – это тайна, и как трудно сказать плохому мальчишке, что он тебе нравится. И вообще все мальчишки не понимают, как восхитительно быть невестой.
Катя взяла вазу с печеньем и пошла впереди бабушки, открывая ей дверь в комнату. Через несколько минут Евдокия Тихоновна вернулась одна.
– Ну вот. – Она поставила перед Асей отвар и села напротив нее. – Теперь нам не будут мешать. Ты выпей, Ася, а потом расскажешь все по порядку.
Ася с сомнением смотрела на бледно-желтый напиток.
– Ничего-ничего, пей, – подбодрила Евдокия Тихоновна. – Запей чаем, если невкусно.
Ася начала рассказывать с давних событий того зло памятного вечера пятилетней давности. Как избегала Ваню, узнав, что они соседи, как боролась с влечением и поняла, что любит. Рассказала о серьгах и деньгах, о Юлиане и Леночке, о противоречиях в характерах своем и Ванином и об их последнем разговоре. Евдокия Тихоновна слушала и качала головой, соглашаясь или возражая. Иногда она помогала Асе произнести слово до конца и удерживалась от вопроса: что именно привело ее к нарушению речи? Хотя вся цепь событий способствовала нервному срыву; достаточно было небольшого волнения, и нервная система блокировала перегруженный участок, вызвав соответствующую реакцию.
Асе трудно было одновременно бороться со слезами и произносить сложные фразы. Она излагала только факты, не вдаваясь в переживания. А слезы все текли и текли по ее лицу. Наконец Евдокия Тихоновна не выдержала, подошла к Асе и прижала ее голову к своей груди.
– Поплачь, девочка, – печально сказала она. – Но это в последний раз. Теперь ты должна забыть обо всем, кроме своего крошки, а для него тебе понадобится много сил. Ты поняла меня? Если этого подлеца и не интересует судьба малыша, то ты должна отдать ему вдвое больше любви, заботы, сил…
– В-Ваня не подлец. Он н-не знает.
– А мог бы спросить.
– Это я… виновата.
– Сейчас не важно, кто виноват. У тебя есть заботы поважнее. Утри слезы и будь сильной, девочка. Главное, ты не одна, а вместе мы переживем все невзгоды. Ладненько?
– Да… Вы добрая мама, Евдокия…
– Спасибо за эти слова. И ты тоже очень славная девушка, Ася. И добрая. Катерина любит тебя.
– И Ваню она любит.
– Да, – вздохнула женщина. – Этого подлеца она тоже любит.
– Он не…
– Знаю, знаю, дорогая. Все они хороши.
Ася слышала доброту в голосе Евдокии Тихоновны; она не со зла ругала Ивана. Сама Ася хоть и редко пользовалась подобными определениями, но зато со всей серьезностью, и относилась к их значению так же, потому и возражала каждый раз.
С этого дня Ася почти каждый день заходила к Евдокии Тихоновне. Она действительно успокоилась – то ли валериана помогла, то ли участие мудрой женщины – и заикаться стала меньше… Жизнь постепенно входила в спокойное русло. Только по ночам Асе снился Иван. Она пыталась догнать его, уходящего, звала и просыпалась в слезах. А утро приносило новые заботы и хлопоты.
До Нового года меньше месяца, надо разослать поздравления знакомым, родственникам, маме отправить подарок. Ася так и не сообщила ей о своем положении, не решилась. Трудно признаваться в грехе суровой высоконравственной матери. Однажды она уже поддержала дочь в трудную минуту, надо надеяться, что и в этот раз у нее достанет сил пережить новость. Но не сейчас – после праздника, после годового отчета Ася возьмет отгул и поедет домой. Тогда и расскажет.
И Вера до сих пор не знает. Она занята своим Женей и ни о чем другом не думает. Ладно, не будем портить ей настроение. Пусть любит, авось счастье ей привалит. Она настырная: если сказала, что хочет замуж, – выйдет. Может, Ася успеет и на свадьбе Веры погулять, прежде чем родит. Пусть Новый год принесет счастье ей и всем-всем. О себе Ася не думала. Ее мера уже отмерена.
Катерина раньше дедушки бросилась открывать дверь на звонок.
