Текст книги "Дочь лорда (СИ)"

Автор книги: Ольга Ружникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Нет, стая уже выла бы! Громко, пронзительно… зловеще.

Но куда ведет коридор, если не из замка?

Пятнадцать шагов в полутьме – всего пятнадцать! Творец милосердный, сколько всего можно передумать за целых пятнадцать шагов?!

Полина сразу метнулась к двери кабинета, накинула крючок.

– Леон, соберись! – Как же твердо звучит сейчас нежный голос! – Мы должны оставить его здесь. Вот, сади его за стол. Так… Все должны подумать, что здесь его и убили.

Юноша неловко взгромоздил тело на стул. Но именно, что неловко. Едва отпустил – мертвый отец рухнул на пол. Навзничь.

Прежде в больших серых глазах было столько тепла! Когда-то… А сейчас – лишь неподвижность смерти. И немой укор…

– Папа, я не хотел… – горестно прошептал юноша. Колени подогнулись сами – рядом с навеки ушедшим родным человеком. – Папа…

– Леон, я понимаю твое горе, но мы должны уходить. Идем! Эдварда обнаружат здесь. И подумают на кого-то слуг. Все они будут отрицать – и убийцу не найдут никогда. Честь семьи будет спасена. Мы все останемся живы и свободны!

– Кровь… – прошептал Леон.

Полина поняла неправильно:

– Совсем немного. Я ее сейчас уберу, вот так.

Кружевным платочком быстро и аккуратно она стерла дорожку алых капель, отметившую путь юноши.

Как же быстро промокает тонкий шелк…

И какой невозможный ужас отразился в глазах несчастной вдовы! Через что она проходит по вине горе-возлюбленного!

Но Полина опять выдержала.

– Леон! – любимая взяла его за руку. Теперь и ее ладонь – в крови. Кровь к крови… – Леон, пора уходить! – подтолкнула она его к открытой потайной двери.

Юноша, шатаясь как лунатик, шагнул в коридор. Бездумно двинулся вперед…

И остановился.

– Я сам…

Храбрая спасительница взяла на себя самое страшное. Открыть дверь.

Потому что слуги не могли убить лорда в запертом изнутри кабинете. А потом пройти сквозь стены.

И закрыть дверь они не могли. Ключи есть лишь у лорда и леди.

Взяла ли Полина связку? А если заскрипит замок?!

Леон рванулся назад, но на пути столкнулся с возлюбленной.

– Уже всё! – прошептала она, запирая спасшую их потайную дверь.

Юноша успел сделать лишь два шага, когда в кабинете послышался шум. А затем – вскрик.

Творец милосердный, они едва успели!

Ужас приковал к месту. И внезапно нахлынула слабость. Ноги налились свинцом….

– Быстрее! – Полина почти тянет отцеубийцу на себе. – Быстрее – или всё зря! Еще чуть-чуть, Леон. Потерпи, мой хороший…

В покоях мачехи он бездумно опустился прямо на пол. Она сама вернула гобелен на место.

– Леон, помоги, – молодая женщина опустилась на колени. Как всего час назад – он сам… Быть может, на том же месте! А Полина уже скатывает ковер. – Завтра вынесем из замка – вместе с одеждой. Теперь ты должен переодеться, и я – тоже. Вдруг всё-таки попала кровь? Вот так… и сюда.

Матушка говорила, этот сундук не открывали лет сто. Даже ключ давно потерян.

Значит, не потерян…

Ковер перевалился через край с глухим стуком. Как земля – на гробовую крышку.

– У меня есть одежда Эдварда. К счастью, вы носили одни цвета.

Он тоже это говорил. Когда…

– Теперь это нас спасет. Отвернись. Я тоже отвернусь.

Так они и раздевались – спиной друг к другу. Будь это часом раньше – Леон не удержался бы оглянуться. Но весь этот ужас выжег даже желание.

Юноша вяло скинул окровавленную одежду, натянул отцовскую…

Ветер воет в ставнях. А в тон ему – волки. Их голоса уже не мерещатся.

А судя по крику – тело нашли.

Непонятно, как выбираться из покоев Полины незамеченным. Но об этом Леон думать не в состоянии. Как и о чём-то другом…

Сейчас же сюда кто-нибудь придет! Творец милосердный, спаси и помилуй!..

– Леон!

Он обернулся.

Мачеха уже полностью одета. Не в пеньюар, а в домашнее платье. Не голубое – его любимое, а тёмно-бордовое. И сверху – темная накидка. Почти траур.

– Быстрее!

Ее одежда полетела в сундук, его – следом. Полина вмиг провернула ключ и сунула глубоко за корсаж.

– Всё! – устало прошептала она, садясь на широченную (супружескую!) кровать. – Сундук – старинный, бабкина рухлядь, ключи давно потеряны… Нет, не всё.

Со сноровистостью опытной горничной молодая женщина застелила постель, разгладила складки.

– Садись! – она почти втолкнула пасынка в слишком мягкое кресло.

Достала ратников, сама села напротив.

Доска привычно легла на тонконогий столик. Между обитыми голубым шелком креслами. Мягкими… как постель в камере смертников.

Ратники… Леон с отцом часто просиживали за игрой – часами. Еще до восстания.

Папа иногда поддавался сыну…

Полина расставила фигуры, будто партия идет минут сорок – не меньше. Причем соперники действительно «играли», а не «абы как» понаставили «ратников».

Полина почти всегда проигрывала Леону, это Ирия выигрывала. Но, оказывается, мачеха за доской – ничуть не хуже сестры. Да она – просто великолепный игрок!

О чём он думает?! Какая разница, кто как двигает ратников? Над головой висит обвинение в убийстве родного отца! Леона сейчас двинут сначала в Ауэнт, потом – на плаху!

Рука бездумно сжала первую попавшуюся фигуру.

И за дверью раздались неотвратимо-тяжелые шаги. А спустя полный липкого страха миг – громкий, уверенный стук в дверь.

3

Так не бывает!

Ирия ожидала от будущего чего угодно. Но не папиной внезапной смерти.

Девушка еще с порога поняла всё. Бросаясь к отцу, падая на колени – уже знала: поздно.

А надежда рвала сердце: нет, жив! Будто краем сознания Ирия отметила что-то неуловимое. А понять за пеленой горя не смогла…

В раннем детстве Ирия подхватила болотную лихорадку. Даже тогда не трясло так жутко. Руки не слушаются…

Но кинжал нужно вытащить. Папе же больно!

Осторожно вытащить, зажимая рану. А потом перенести раненого из кабинета, уложить поудобнее…

Бесполезно в кровь кусать губы – слезы вот-вот хлынут горной рекой!

Папа жив! Он не может умереть! Не теперь – когда они, наконец, помирились, когда всё поняли. Когда они снова есть друг у друга!

Нет, сама Ирия сделает только хуже. И поднять не сможет – тем более, осторожно. Но в замке есть врач.

Надо кого-то позвать. Пусть помогут – отнесут папу в его покои. Надо позвать людей – как же она сразу не сообразила?!

Девушка торопливо обернулась к двери.

И застыла. С мгновенно онемевших губ не сорвалось ни звука. Звать никого уже не нужно.

В дверях – камердинер отца. Не сводит глаз с застывшей рядом с мертвым отцом Ирии. С ее руки – на рукояти окровавленного кинжала. И с самого кинжала – в груди лорда.

Старый слуга смотрит на девушку так, будто никогда прежде не видел. И даже не думал узреть нечто столь чудовищное.

4

Это – кошмар. Он пришел в замок Таррент, устроился по-хозяйски. И уходить не собирается.

Когда Леон смотрел на мертвого отца, когда нес тело в кабинет, когда оно рухнуло на пол к ногам сына, он знал: хуже быть уже не может.

Судьба посмеялась – опять. Будто услышала слова Полины: «Подумают на слуг».

Услышала. И распорядилась по-своему.

Теперь подлость цепляется за подлость. За жизнь и свободу Леон платит жизнью и свободой сестры.

Как бы он ни относился к Ирии – она не убивала. Сестра не должна погибать за чужое преступление – это яснее ясного.

Не будь рядом Полины – Леон признался бы. Но она – здесь. Держит его за руку! И в отчаянной надежде не сводит с единственного защитника печальных голубых глаз.

Леон не может ее погубить! Себя – да, но не ее!

Когда за дверью загрохотали солдатские сапоги, юный лорд едва не умер от ужаса. Всё кончено!

Он попытался смириться с гибелью – пока шел к двери. Получилось плохо…

Но в дверь стучала не его смерть, а камердинер отца, слуги и вызванные с замкового двора солдаты. Они привели Ирию. Это ее нашли над телом! Ну зачем, зачем сестру туда понесло?!

Леон сказал бы правду – если б не Полина. И не…

Он тогда просто оцепенел. От зловещего полушепота слуг и солдатни! От яростной, злобной ругани в адрес Ирии. То же самое они скажут о Леоне!

Хуже! Если Леона и Полину обвинят в убийстве – в замке не останется хозяина. Никого, кто остановит обозленную чернь!

Ирия этого и делать не станет – даже если сможет. Она же Полину ненавидит.

А слуги любили отца. Они устроят самосуд над всеми подозреваемыми сразу!

– Я не убивала, Леон! – Какой затравленный у сестры взгляд. Полный черного отчаяния. Прежде брат никогда ее такой не видел. – Клянусь, это не я!..

– Как ты могла, Ири? – выдавил Леон и беспомощно взглянул на Полину.

– Уведите ее! – велела молодая женщина. – Заприте, пока за ней не приедут.

Юноша с благодарностью взглянул на любимую. Полина опять нашла выход!

Еще никто не приехал! Ирия еще здесь. Ее брат успеет что-нибудь придумать!..

– Леон!

Он отвернулся, но успел заметить, как погасли глаза сестры. Раньше она так быстро не сдавалась.

Как же бесконечно устала его голова – за всю эту кошмарную ночь!

И мельком скользнувшую мысль юноша вмиг подавил. Больно уж гадкая!

Или… нет? Ведь это же… правда. Отныне Леона некому упрекать. Он – законный лорд и свободен в мыслях и поступках! Навсегда. Может любить, кого хочет. Жить, как хочет. Ни на кого не оглядываться. Никого не бояться.

А еще – впредь никто, ни один человек в замке не скажет, что наследник Таррентов хоть в чём-то уступает девчонке младше себя. Или уступал прежде. В фехтовании, игре в ратники или верховой езде. Об этом все забудут – когда Ирия окажется в монастыре.

Вот и выговорилось.

Нет, Леон так не думает, нет! Он обязательно ее спасет. Устроит побег…

Осиротевшего юношу никто не сравнит с преступной сестрой-отцеубийцей. Никто и никогда не скажет, что она хоть в чём-то его превосходила. Хоть когда-то.

Кто помнит таланты отцеубийц? Тем более – незаслуженные.

Ирия – ошибка природы. Нормальные девушки такими не бывают. Полина ведь совсем другая. И сестры.

– Леон!..

Нет, он должен ее спасти! Ведь Ирия – невиновна…

Уже в дверях она бросила на брата последний умоляющий взгляд. Какие пронзительные зеленые глаза – будто в самую душу заглянули!

На сей раз Леон отвернулся недостаточно быстро. И успел поймать в них не только отчаяние – внезапное изумление вдруг пересилило обреченность. Расширившимися зрачками Ирия смотрит на ратную доску.

– «Кардинальский триумф»… – едва слышно прошептала сестра. – Седьмая позиция…

Юноша ничего не понял. Да, такая комбинация в ратниках бывает. И что? Сейчас на доске – никак не кардинальский триумф. Фигуры вообще расставляла Полина.

Возможно ли устроить столь сложную ловушку при нынешнем раскладе? И для кого из противников? Неизвестно. Ирия сама достигла ее лишь однажды.

Неизвестно и неважно.

Не иначе – сестра помешалась! Что ж, тогда – тем более. В монастыре бывают и сумасшедшие. К ним там даже неплохо относятся…

– Ты всё правильно сделал, – едва слышно прошептала Полина, когда их, наконец, оставили наедине. – Теперь честь семьи спасена. Иден и Кати ничего не грозит!

– Но что будет с Ирией?

– Ты же знаешь, по новому указу Совета женщин казнят лишь в исключительных случаях. Так что ее всего лишь отправят в монастырь. Там она и останется. Молиться.

– Навсегда?! – содрогнулся юный лорд.

– Лео!

Живое тепло к теплу – хрупкая рука любимой нежно накрыла его ладонь. И нечаянно сбила с доски несколько фигур – уже ненужных.

– Я тогда не подумала, но сейчас вспомнила… Почему слуги сразу подумали на Ирию?

– Потому что ее нашли в кабинете… – прошептал юноша.

– Нет. Даже если б там обнаружили Иден или Кати – вряд ли обвинили бы. Леон, камердинер Эдварда слышал, как Ирия грозилась убить отца. И, прости, но я тоже слышала… – Изящная рука нервно сжимает очередного ратника. Как раз пресловутого «кардинала». – Она его ненавидела, Леон!

– Я знаю. Я тоже кое-что слышал… Но… при чём здесь это? – юноша недоуменно поднял глаза на возлюбленную. – Ведь она не убивала…

– Леон, мы не можем знать, зачем Ирия среди ночи отправилась искать отца. Я не хочу так думать, но… дым без огня бывает крайне редко. Общая картина складывается из отдельных частей. И многое мы видим не глазами, а сердцем. И я не знаю, что мог увидеть камердинер в глазах Ирии – раз подумал именно на нее.

– Но это же не делает ее убийцей… – простонал Леон.

– Тише, мой благородный мальчик! – прохладные пальчики вновь накрыли его ладонь. – Конечно, не делает. Но, поверь – лучше уж в монастырь Ирию, чем всех нас, а тебя – на плаху. Ее сейчас очень жаль. Да, и мне – тоже. Я ведь пыталась с ней подружиться. Ты сам это видел. И она отвергла единственного жениха, готового терпеть даже ее характер. Поверь, она устроила бы нам здесь счастливую жизнь – на ближайшие лет пятьдесят! – грустно усмехнулась любимая. – Сами бы в монастырь сбежали…

– Она – моя сестра… – с тоской прошептал юный лорд. Уже зная, что уступит.

Так – правильнее. И лучше для всех.

– Ваша мать – там. Она и позаботится об Ирии. А наша задача – сделать всё, чтобы дело кончилось монастырем, а не… чем похуже. Когда Ирию увезут, я отправлюсь в Лютену.

Полина опять взяла на себя самое трудное! И нет сил возражать. Леон слишком устал…

Где-то вдали по-прежнему воют волки, но к замку им не подойти. Между ними и Леоном – вооруженные солдаты. Они защитят господина от любой опасности. А волки – всего лишь звери…

…Ирию увезли вечером. А перед этим облачили в одно из приготовленных для Эйды платьев. Полина сама его выбрала. Она и это взяла на себя! И даже поручила нашить тот самый Круг. Теперь он Ирии полагается. Отцеубийца – еще преступнее падшей женщины.

Леон подошел к окну, чтобы увидеть, как сестру заводят в темную монастырскую карету. И в сопровождении отряда стражи вывозят из ворот замка.

Сердце сжалось, но эту слабость новый лорд переборол. Он – сильный и справится!

Полина права. Прости, Ирия, но так действительно будет лучше! Для всех, кроме тебя.

Но тебе ведь самой всегда было плевать на окружающих? Так почему они должны беспокоиться о тебе? Каждый получает лишь то, что заслуживает.

Глава седьмая.

Глава седьмая.

Эвитан, Лиар, аббатство Святой Амалии.

1

Когда-то много лет назад эвитанская армия во главе с воинствующими рыцарями ордена Святого Леонарда вступила на земли независимого Лиара. По счастливому совпадению – языческого. Поклоняющийся ложным богам народ следовало привести к истинной вере. А уж водой или огнем – как получится.

А еще – обложить новой данью. В лучших традициях предыдущих покоренных земель.

В многочисленных хрониках немало говорилось о кротком милосердии рыцарей-монахов. Как и о дикой жестокости язычников.

В детстве Ирия раз по десять перечитывала баллады о рыцарских подвигах. И мечтала жить именно в то золотое время. Но вот одна глава ей не нравилась даже тогда…

…Шли долгие и кровопролитные бои. Завоеванные, как обычно, зверствовали. Завоеватели расточали справедливость и милосердие.

И наконец армия добрых и кротких аки агнцы монашествующих рыцарей (и столь же кроткой простой солдатни) подошла к Тарренту. Городу-крепости – столице Лиара. По нынешним меркам – небольшой, по тем – весьма приличной. Титул лорда тогда был равен королевскому, а не графскому.

Проиграв бой, властитель Лиара с дружиной и горожанами затворился в крепости и добровольно сдаваться добрым победителям не пожелал. По каким-то личным кровожадным причинам.

И тогда в крепость под покровом ночи проникли лазутчики. Их укрыла в своем доме благочестивая вдова Амалия – тайно верящая в Творца. Ее пообещали пощадить вместе с семьей. И Амалия под покровом следующей ночи помогла шпионам открыть врата победителям.

За этот подвиг милосердную и благочестивую вдову после смерти причислили к лику святых.

Насколько кротко обошлись победители с побежденными, хроники умалчивают. Известно лишь, что титул лорда Таррент перешел к дальнему родичу. Конечно, принявшему истинную веру.

Законные потомки покойного правителя из дальнейших хроник куда-то исчезли. Равно как и еще некоторых знатных родов Лиара. Вместе с многочисленными бастардами.

Еще город почему-то пришлось отстраивать заново. На другом месте.

И население Лиара сократилось то ли в три раза, то ли – благодаря кротости и доброте победителей – только в два с половиной. Впрочем, крестьянки всё равно нарожали новых. Особенно в первый год завоевания. И во многих детях, несомненно, текла кровь не каких-то там язычников, а истинно верующих эвитанских солдат. А может, еще и рыцарей-монахов. После событий последних двух лет Ирия ничему не удивится.

Когда-то история получения благочестивой вдовицей Амалией нимба святой заставила девочку усомниться в «Хрониках» – впервые. А попадись подлая предательница сейчас – Ирия с удовольствием перережет ей горло. А нет под рукой ножа – зубами перегрызет. Потому что такие жить не должны – когда умирают лучшие.

А Альваренское амалианское аббатство вполне достойно основательницы. Полтора года назад здесь искала убежища семья «государственного преступника». Лорда Эдварда Таррента. Монахини выдали беглецов королевской армии – по первому требованию. И даже нимб не попросили.

В этой мрачной гробнице погиб, но не сдался храбрый офицер Анри Тенмар. Сделавший всё, чтобы вывезти Таррентов из Лиара.

В этом промозглом склепе навсегда заперли маму – королевским эдиктом. Здесь чуть навечно не схоронили Эйду!

Мрачный скалистый островок в полумиле от берега всегда напоминал Ирии хищную птицу. Вон – с берега видны очертания «хвоста», «крыльев», «головы»… А на одной из оконечностей островка притулились два вытянутых мрачно-зловещих здания. Само аббатство. Хищно раскрытый, изогнутый «клюв».

От этого ненасытного коршуна Ирии удалось спасти Эйду. Взамен он проглотит ее саму. И не подавится.

Возможно, при свете дня тут не так жутко. Но сейчас, когда солнце зашло за горизонт, а на небеса выкатилась его холодная и бледная сестра…

Темнеет стремительно. Зловещая гладь древнего как мир озера, широкая лодка, мерный плеск весел, леонардитский конвой.

Девушка украдкой опустила в воду руку. И вздрогнула: середина Месяца Рождения Осени выстудила Альварен напрочь. А он и без того никогда толком не прогревается. Если удастся сбежать – как проплыть в ледяной воде от аббатства до берега? Летом бы – и то с трудом, а уж сейчас…

Ирия едва подавила отчаяние. До теплых дней еще месяцев восемь! Проторчать в этом жутком склепе – столько?!

Сердце вмиг заледенил цепенящий ужас.

Значит – нельзя допустить даже тень мысли, что останешься здесь на всю жизнь! Навсегда.

А существование, когда оно ненавистно, может стать очень долгим. Это Анри Тенмар погиб молодым!

И о нем думать тоже нельзя – или свихнешься еще быстрей.

Пусть Ирия – неблагодарная дрянь. Но надежду вселяет лишь память о выживших. А горе о погибших – даже самых дорогих! – только глубже загоняет в бездну тоски и отчаяния. Думать об Анри так же пронзительно-больно, как о тоскливом ржании дома…

…Ирия сидела под замком – ждала продолжения кошмара. А где-то рядом, почти за стенкой, обреченно ржал друг. Выл. А через бесконечно долгие часы – замолк…

Когда девушку вели к тюремной карете, кто-то из слуг пробормотал:

– Старый Ланс отмучился…

Поймав хмурый взгляд конвоира, Ирия поспешно отдернула руку. Еще решат, что собралась сигануть в воду. И свяжут…

Пленница прыгнула бы обязательно. Рискнула бы. Но в лодке торчит десяток леонардитов, готовых не дать преступнице сбежать от уготованной судьбы. Эти мигом выловят «подлую отцеубийцу»!

Папа…

…Бурая кровь на ковре, на одежде. Кровь из родного сердца…

Дочь спала и болтала с призраками, а отца убивали. Может, теперь поделом ей?

Сегодня нет ветра. Ни ветра, ни ряби на волнах. Траурная тишина.

Всю ночь и весь день погода сходила с ума. А сейчас – притихла. И облака вдруг заволокли полную луну. Остались лишь похоронный плеск вёсел, потеплевший вечерний воздух и мрачно-бесстрастные лица конвоиров.

Леонардиты не прощают никого. Даже невиновных. Значит – ни за что нельзя показывать слабость. Слабость, горе, слёзы…

2

С мечтами о побеге пора расставаться. С осколками мечты. С последней глупой надеждой еще более глупой девчонки.

Еще никто не удрал из Башни Кающихся Грешниц.

Говорят, мама провела здесь полный год. Не покидала келью, ни с кем не говорила. И не по собственной воле.

Почему Ирия прежде даже не задумалась, что это значит?

Еще шагая по мрачно-непроглядным коридорам, она думала: вот сейчас обрядят в монашеский балахон. И пошлют молиться. Вместе со всеми.

Посты, заутрени, вечерние службы. Ряд фигур в одинаково-безликих балахонах. Мышино-серых…

Девушка заранее успела тоскливо вздохнуть.

Действительность оказалась много кошмарней. Узница начала это осознавать – едва захлопнулась тяжелая дверь одиночной зарешеченной кельи-камеры.

Четыре шага – вдоль, три – поперек.

Толстая ржавая решетка на окне – сам Ауэнт позавидует. Едва оставшись одна, Ирия с силой потрясла ее.

Ага, мечтай, что все вокруг – кретины.

Топчан у стены. Жесткое одеяло, еще жестче – тюфяк.

У другой стены – лавка. На ней – пустой кувшин для воды и грубый крестьянский гребень. Такими пользуются кухонные девчонки – из самых бедных семей.

Таз на полу. Ведро в углу.

Ни книг, ни бумаги, ни перьев-чернил. И ни намека на свечи.

Устав от битвы с решеткой, Ирия присела – почти рухнула на тюфяк. Сдалась.

Зябко обняла руками колени.

Наверное, прошло час или полтора. Попробуй здесь точно определи. Часы ушли в прошлое вместе с родным домом. Всё ушло.

Осталось лишь молча сидеть на топчане. И отрешенно глядеть перед собой. В стылую тьму камеры. До конца своих дней.

Как медленно тянется ночь – первая в череде многих. Мрак в камере, за окном, в душе.

Лишь тусклым пятном – светло-зловещий лунный лик.

Тусклым. Слабым-слабым.

В душу неотвратимо ползет дикая тоска. А с ней – отчаянное желание колотить в дверь чем попало!

Ирия, успокойся. Имей гордость. Кто-нибудь и так обязательно придет. Рано или поздно.

Узницу должны кормить. Не для голодной же смерти ее здесь заперли! Хотя… если за родство с мятежником полагается плаха – что уготовано отцеубийцам?

Если до утра никто не явится – вот тогда Ирия грохот и устроит!

Но от утра отделяет ночь. Нестерпимо хочется пить, а кувшин – пуст.

Ну кто мешал вдоволь напиться из Альварена? Пока была возможность? Ну связали бы. А сейчас заперли – разница-то в чём?

…Папа уехал, когда получил то письмо – с герцогской печатью. Уехал, прихватив с собой почти весь гарнизон замка. И велел маме с детьми и десятком оставшихся солдат отправляться к ее брату. А она сказала, что проклянет мужа – если тот посмеет «сдохнуть за чужую честь».

Они рассорились насмерть. Впервые в жизни…

А может, и не впервые. Просто Ирия прежде не замечала. Как и многого другого.

А Эдвард Таррент всё равно уехал.

В следующий раз дети увидели отца уже после в с е г о. Бегства половины слуг и предательства монахинь. Сомкнувшихся над головой Анри ледяных волн. Ужаса с Эйдой, дороги в тюремной карете, Ауэнта, приговора.

И теплого – по-настоящему весеннего! – дня казни. Солнечных бликов на золотых волосах и белоснежном мундире маршала-словеонца. Спасителя чужих жен и детей.

Папа объявился потом. Исхудавший, избегающий смотреть в глаза. Сказал, мать не вернется. Решила посвятить себя Творцу.

В михаилитском монастыре Ирия ждала отца две недели. И не знала тогда, чего хочет больше: обнять виновника всех бед или убить. Но когда увидела – кинулась на шею и разрыдалась…

Ключ в двери заскрипел, когда непроглядно-черное небо за зарешеченным окном выцвело в тон амалианских балахонов. Девушка подскочила пружиной.

Но открылась не дверь. Всего лишь маленькое, узкое окошко. Чуть больше головы.

И явило обрамленное капюшоном немолодое женское лицо. Бесцветное, с сухо поджатыми губами.

Кинувшаяся к двери пленница едва не отшатнулась – такое равнодушие и пустота сквозят из тусклых чужих глаз.

– Иди сюда. – Голос – так же пуст и равнодушен.

Ирия очнулась.

– Я невиновна! – торопливо проговорила она, бросаясь к окошку. – Я – невиновна!..

– Давай кувшин.

Лицо исчезло. Вместо него в оконце влезла худая желтоватая рука. С миской неаппетитной на вид каши.

Поверх варева – ломоть черного хлеба. Явно черствого.

Некрашеная деревянная ложка торчит из миски, как весло из монастырской лодки…

– Что? – опешила Ирия. Ошеломленно принимая то, что здесь считается едой.

В Ауэнте и то кормили много лучше. Или это потому что – смертников?

– Кувшин давай – если хочешь пить, – всё так же отрешенно велела монахиня.

Уже готовится закрыть окно.

– Подожди! – девушка метнулась к лавке, сунула старухе упомянутый предмет.

Кувшин пролез с трудом, его пришлось слегка наклонить вбок.

– Я невиновна! Меня зовут Ирия. Ирия Таррент! – торопливо проговорила под журчание воды узница. – Мне нужно поговорить с матерью! Я знаю, она зде…

Кувшин, брызгая водой, втиснулся обратно. Окно захлопнулось.

– Да что же это такое?! – пленница с яростью саданула в дверь ногой. Еще и еще… – Откройте! Откройте!! Откройте!!! Я – невиновна! Откройте!!!..

Вновь – окошко. Не дверь.

– Прекрати буянить, – так же равнодушно изрекла тюремщица. – Будешь орать – свяжут и закуют. Будешь лежать кулем в подвале. Имей в виду – горшки тебе подставлять никто не станет. Или крыс отгонять. Они – голодные. Связанному могут и отгрызть что-нибудь. Полежишь там годик – запоешь по-другому. Если выживешь.

Оконце захлопнулось вновь.

Ирия бессильно осела вдоль стены. Это можно считать концом! Враги избавились от дочери – как и от отца.

… – Ты – самый замечательный отец в подзвездном мире! А еще у тебя самая промерзшая Башня в подзвездном мире.

Папа так давно не улыбался столь открыто, искренне…

Воспоминание ожгло печатью горя и ярости. И вины – за всё несказанное и несделанное.

Зарешеченное окно, равнодушная полная луна. Выстывшая камера – на всю оставшуюся жизнь.

И фамильная гробница – для отца. За него уже никто не отомстит. Убийцы станут пировать на его костях.

Ну уж нет!

Ирия бешено сжала кулаки.

Не дождетесь! Это еще не конец!

Перебьетесь. Она не сдастся! Пока не знает как, но выберется отсюда!

И убийцы – заплатят! За всё и сполна!

3

Ирия не сдалась. День, ночь, другой день… От тусклого рассвета до промозглого заката. И наоборот. Без конца. Усталая белка в опостылевшем колесе. Летняя белка в рыжей шубке – угодившая в зимнюю клетку.

Самое трудное – вовсе не голод. И не постоянный стылый озноб. Невыносимее всего – ничего не делать. С сумеречного утра и до раннего вечера.

Когда совсем недавно, дома, Ирия читала сестрам баллады – еще не понимала своего счастья. У нее тогда были сёстры, баллады, чернила, перья и бумага. И возможность выходить из замка.

А главное – был живой папа! Мы никогда не дорожим тем, что у нас есть. Оценим – лишь когда потеряем навеки!

Узница тренировалась часами. Вкладывала в финты и выпады всю ярость и отчаяние, копившиеся в душе. Отец хотел бы видеть дочь именно такой – несломленной и не утратившей сил. И подаренных им навыков.

И это дома ее считали тощей? Видели бы сейчас – после местной кормежки и бесконечных упражнений. Одни мышцы и жилы. Не сказать, что девчонка, – примут за мальчишку. И ни на миг не усомнятся.

Жаль лишь – тренировки не отнимают и половины дня. Не того, что светлый, а вообще. А свечей узникам не положено. Стемнело – ложись спать.

Бесполезно, но каждый день пленница пыталась докричаться до монахини, подающей еду. На всякий случай. Ответа не было. Лишь – «возьми миску», «подай кувшин».

А вот колотиться в дверь Ирия больше не пробовала. Перевес в силе – не на ее стороне. Девчонке, даже тренированной, против рыцарей-монахов не выстоять. Папа не хотел бы видеть ее в стылом монастырском подвале – больной и искалеченной. Папа…

Она лишь настаивала на разговоре с матерью или с аббатисой. Имеет узница, в конце концов, право на исповедь? Ее ведь не отлучали от церкви. Должен же Ирию кто-то, наконец, выслушать! Нельзя же живого человека пожизненно замуровать за чужое преступление! И забыть о нем.

Оказывается – можно. Но как же жутко это осознавать!

На пятый день к прочим требованиям узница добавила просьбу давать больше воды. Кувшина едва хватает на питьё. Ирия пыталась еще выкраивать на умывание лица. Но мытьё волос и всего остального, не говоря уже о стирке, осталось в мире прошлого.

В родном замке девушка привыкла к ежедневной ванне. И теперь с ужасом представляла вполне осязаемое будущее – зарасти грязью. И прочими сопутствующими элементами – с шестью ногами…

Лучше уж сразу умереть!

При очередной попытке захлопнуть окошко узница зло придержала его. И отчетливо выговорила:

– Этой водой я собираюсь мыться. А умру от жажды – вам же хоронить!

На миг стало плевать на всё. Умирать – так умирать! Только глупо – из-за этого.

А из-за чего не глупо? Почему не отправиться в Бездну ради сохранения человеческого облика? Всё равно пленнице змеиного аббатства предстоит кошмарная агония длиной в десятилетия!

И почему сразу не догадалась отказаться от еды и питья? Монашкам плевать, но матери-то – нет. А она – уже не узница, а «черная сестра». Ирия об этом еще летом слышала. И опять не задумывалась – в чём разница…

Ползут часы, монахиня не возвращается. И яростный запал исчезает водой в песке. Высыхает. Вымерзает. То ли вековые холод и сырость остудили порыв, то ли жажда жизни берет свое.

Не вовремя! И уже слишком поздно – ничего не переиграть. Осталось приготовиться к любому исходу.

Нет, не к «любому». Почти наверняка дерзкие слова сочтут за бунт. Так что готовься умирать. Всё равно ведь уже решилась.

Медальон остался в прежней одежде. Но Его лицо Ирия помнит и так. И умрет с Его именем в памяти.

Вот этот кувшин она успеет разбить – когда войдут «братья». И острым осколком – себе по горлу.

Жаль, нельзя прихватить с собой пару врагов! Или хоть одного. Но тогда ее горе-оружие успеют отобрать еще до самоубийства. Нет уж – лучше тогда себя!

Бедный отец! О чём он думал в последние мгновения? Папа ведь тоже был так одинок! А некогда любимая дочь не помогла, не поддержала, не согрела… Эдвард Таррент столько месяцев молча страдал один. В неделями не топленной Закатной Башне.

Не согрела – потому что старательно и упоенно жалела себя! Не думала ни о боли отца, ни каково в тюрьме матери…

В замке Ирия привыкла ложиться позже. И по этой причине или по многим другим – здесь подолгу лежала без сна. И думала, думала, думала…

Как и сейчас. Наверное, вся картина понемногу складывалась с самого начала. А сейчас добавился последний штришок. И теперь известно имя убийцы. Имена.

Девушка потянулась к гребню. Зеркала в камере нет. Даже куска металла. Но негоже дочери лорда Таррента встретить смерть чучелом огородным. Даже если свидетели – лишь недостойные своего служения монахи и монахини, хмурое утреннее небо и невидимые души предыдущих жертв.

Ирия усмехнулась, расчесывая длинные светлые вьющиеся волосы. Хоть что-то дала судьба действительно красивого – волосы и глаза. А то всю мамину красоту Эйда взяла, сестрам крохи оставила…