Текст книги "Ледяное сердце (СИ)"

Автор книги: Ольга Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Романовская Ольга
Ледяное сердце

Глава 1

Убийство – часть их жизни. Едва заметное дуновение – движение. Они, как и все ночные охотники, передвигаются стремительно. Быстро осмотреться, втянуть в себя воздух, почувствовать тонкий, едва уловимый запах жертвы; он у каждой разный: от кого-то пахнет молоком, от кого-то – дешевым спиртным. Девушки часто благоухают розами: они любят душиться розовой водой. Он не любил розовой воды: она портила обоняние, мешала ощутить тепло струящейся под покровом кожи крови – такой приятной, солоноватой на вкус.

Вот она, беспечная жертва – заблудившийся охотник или неосторожная парочка, предавшаяся любви на лоне природы. Он слышит их шумное дыхание, неровное биение их сердец.

Тень мелькает от дерева к дереву.

Вам бы насторожиться, голубки, оторваться на время от жарких тел друг друга и прислушаться. Хотя, что вы можете услышать, ведь он ступает неслышно, разве что чуткий слух косули различит его поступь. Но вы так заняты собой, что ничего не замечаете.

Ночь – его любимое шелковое покрывало, в которое он обертывается каждый раз, когда голод берет за горло. Охотиться днем запрещает закон, но ночью лес становится его территорией.

Жаркий блеск сосредоченных красно-коричневых глаз. Мышцы напрягаются, волна дрожи проходит от шейных позвонков до кончиков пальцев. Еще одно мгновение – и прыжок.

Убивать нужно быстро, нанося один единственный удар. Он никогда и не наносил больше, его жертвы умирали без предсмертного крика, едва соприкоснувшись с поцелуем вампира.

Эйдан любил, когда ему попадались парочки: тогда он мог поделиться с Ульрикой. Он привык, что она всегда была рядом, что их тени переплетались под покровом ночи, как потом их тела после сытного пиршества, прямо там, рядом с этими выпитыми до дна глупыми людишками.

Ульрика… Она была гибкой, как кошка, и во взгляде у нее было что-то кошачье, недаром она так ловко загоняла в ловушку целые купеческие караваны. С такой напарницей нечего было волноваться за завтрашний день, когда у них заканчивались запасы еды, Ульрика просто надевала свое белое платье и, поцеловав Эйдана, отправлялась на охоту. Помниться, он все время спрашивал, почему она выбрала маркий белый цвет, а Ульрика каждый раз с усмешкой отвечала:

– Потому что люди считают его цветом невинности.

И она выглядела невинной, будто непорочная незамужняя дева, в своем белом платье с газовым шарфиком на шее, стыдливо прикрывавшим грудь.

Ульрика заплетала волосы в две длинные косы и укладывала их на затылке, потом доставала из сундука дорогие кожаные ботинки (обычно она ходила босиком, ее ногам не страшны были царапины и занозы) и уходила в деревню.

Она любила рисковать, выбирала самое людное место, завязывала знакомство с каким-нибудь мужчиной, позволяла ему приволокнуться за собой, а потом в ночных сумерках звала прогуляться на сеновал, где вместо обещанной ласки дарила смертельный поцелуй.

Покончив с одним, Ульрика перебиралась на другой край деревни, и история повторялась, только на этот раз она разрешала ничего не подозревающей жертве снять со своей шеи платок и чмокнуть себя в щечку. Этого Ульрика не выпивала, а, до последней капли собрав кровь в стеклянный сосуд, относила возлюбленному.

Как же она умела обольщать, какой желанной казалась мужчинам, жаждавшим прикоснуться к ее плоти! Видели бы они ее, возвращающуюся домой по пустынным проселкам, с ботинками в одной руке и склянкой крови в другой, в забрызганном живительной алой влагой платье, с распущенными волосами цвета воронова крыла…

Ульрика умела быть кем угодно: наивной девственницей, опытной куртизанкой, смешливой озорной девчонкой, непреступной красавицей – лишь бы только мужчины пошли за ней. Возбудить желание – вот, что было ее главной задачей, вот на какой крючок она ловила своих жертв.

Но все же одной грани Ульрика не переступала – она никогда не позволяла «пище» притрагиваться к своему нагому телу. Стоило заигравшемуся мужчине в шутку или намерено засунуть руку ей за корсаж – как его настигал поцелуй смерти, за это она убивала, даже если не была голодна.

Ульрика иногда бывала в деревне и в часы мирной послеобеденной сытости, когда глаза ее утрачивали красноватый отлив, незаметный при свете свечей. Она питала слабость к мускусу и регулярно посещала торговца, снабжавшего ее этим товаром; взамен вампирша не трогала его и его семью.

Эйдан схватился за голову, сжал ее так, будто силился расколоть, разломить на части. Животный крик боли вырвался из его горла, и он ничком рухнул на траву рядом с Ульрикой. Она была в том же белом платье, в тех же серых кожаных ботинках, от нее так же пахло мускусом, те же ржавые пятна расплылись по истершейся от частых стирок ткани – но только у крови был другой запах, ее запах! Это не была кровь человека, это была кровь охотника, безжалостно убитого другим охотником. Ульрика не успела дойти до деревни – ее остановили три стрелы. Сразу три, будто одной было мало! Две в спину и одна в сердце, которое навсегда замолкло.

Ложь, что сердце вампира не может биться! Да, для простого смертного биение его едва различимо, но сердце истинного вампира, а не ожившего мертвеца, которому не спится в могиле, трепещет. Всего десяток ударов в минуту, но с какой надеждой иногда ждешь этих ударов! Как ждал их Эйдан, склонившись над безжизненным телом, но сердце Ульрики молчало.

Люди хотя бы могут поднести к губам друга зеркало – у него не было и этого. Было только отчаянье, тупое беспросветное отчаянье, которое вампир не мог выразить словами.

Когда он нашел ее, кожа Ульрики уже заиндевала, покрылась трупными пятнами – яд быстро расползался по телу. Возлюбленная лежала на боку, скрючившись, вытянув одну руку вперед. По-прежнему прекрасная, по-прежнему восхищавшая блеском своих волос – и отпугивавшая оскалом смерти, поцеловавшей ее побелевшие губы.

Кровь Ульрики блестела на примятой траве; он измазал ею лицо, растер ее по ладоням… Холодная кровь, остекленевшие глаза, остановившееся сердце.

В порыве надежды на чудо, вампир прильнул к губам Ульрики, попытавшись влить в нее частичку своих жизненных сил – но у заговоренных серебряных наконечников нет противоядия.

Труп стремительно разлагался, от него пахло прелой листвой.

Ульрика – всего лишь прах, отныне он остался один.

Эйдан слышал, как она звала на помощь, прибежал так быстро, как смог, но не успел, охотники уже сделали свое дело. Он искал их, метался по лесу, как раненый дикий зверь, в бессильной ярости оставляя зарубки от клыков на деревьях, но они взяли с собой жреца, вампир не мог подойти к ним и кружил, кружил, кружил, вбирая в себя их запах.

Потом он вернулся к Ульрике, лег рядом и долго-долго плакал, пугая своим воем лесных обитателей. Эйдану казалось, что он бы провыть так всю оставшуюся бесконечную жизнь. Бесконечную… Пока голод изнутри не разрушит тело, медленно, мучительно, постепенно. Он заслужил это, он не уберег ее.

Как, как они выследили ее? Они же всегда работали чисто, не оставляли следов.

Ульрика не была новичком, она сама могла бы многому научить окрестных вампиров. Только благодаря ее стараниям они пережили трудные времена, когда люди нанимали охотников для ночных облав. Люди такие наивные, полагают, будто вампиры не посмеют навестить их днем! Этим и пользовалась Ульрика, да и сам Эйдан пару раз убивал при свете солнца. Разумеется, они избегали горячих весенних и летних лучей, от остальных же прекрасно защищали волосы и одежда. Такие, как Ульрика, заманивавшие жертв при помощи женских чар, в солнечные дни мазали лицо специальным кремом; у любой уважающей себя вампирши был свой состав. И вот теперь баночка с кремом осталась, а Ульрики уже не было.

Говорил же он ей: не стоит так часто бывать в деревне!

Внутри него образовалась пустота, которую нечем было заполнить.

Эйдан собственными руками вырыл в могилу в мягкой осенней земле, трудился с особым упорством, пытаясь заглушить огонь, сжигавший внутренности.

Похоронив возлюбленную, он не ушел, остался в лесу, чтобы нести бессменную вахту у места вечного упокоения своей спутницы. Ему даже не хотелось есть – горе притупило жажду крови, оставив только тупую саднящую боль, будто сердце кромсали ржавым зазубренным ножом.

Эйдану казалось, что во всем виноват он: не уследил, не уберег.

Почему он не почуял охотников, почему их не почувствовала Ульрика – им ли, с их идеальным нюхом, не уловить смердящий запах этих людишек, пропахших табаком и дешевой выпивкой? Чем, чем она была так увлечена, что не услышала их шагов? Шла ли она на охоту или возвращалась с нее? Должно быть, возвращалась, и органы ее чувств притупила горячая кровь, наполнявшая тело теплом. Самое удачное время для охотника – когда вампир сыт и в полудреме бредет домой.

Они познакомились на заре его юности, когда, будучи совсем еще «зеленым» вампиром, Эйдан перебрался в эти края. Переехал не по собственной воле: там, где он родился, было слишком много вампиров, и старейшины ради безопасности рода изгнали десяток недавно прошедших посвящение вурдалаков.

Эйдан долго скитался по лесам и полям, пока не набрел на девственно чистое от вампиров место.

Поначалу пришлось тяжело: он ведь почти ничего не умел и время от времени упускал своих жертв, слишком рано обнаруживая свое присутствие. Но Эйдан учился, раз за разом оттачивая мастерство на животных, населявших большой темный лес, а потом впервые опробовал свои силы на людях. Эйдан хорошо помнил их: пара подвыпивших дровосеков, гревшихся у костра холодной зимней ночью. Они так ничего и не поняли – значит, он стал хорошим вампиром.

Запомнил Эйдан и другого человека. Он выслеживал его много часов, шел по сладковатому аромату, испускаемому его кожей. У человека был амулет, но вампир знал, что это всего лишь дешевая подделка, приносящая немалый доход храмам. Вот он замедлил шаг, остановился, чтобы чиркнуть огнивом. Эйдан замер, приготовился к прыжку; многочасовая охота близилась к концу.

В последний раз втянуть в себя воздух – и резко оттолкнуться от земли.

– Ха, он мой, дорогой!

Чья-то рука больно ударила его в живот, и остановленный в прыжке вампир отлетел в сторону, недоуменно глядя на темноволосую красавицу, склонившуюся над побелевшим от страха человеком.

– Ошибаешься, он мой! – прорычал Эйдан. – Я три часа выслеживал его.

Встав на четвереньки, он исподлобья смотрел на незнакомую вампиршу. Откуда она взялась?

– Ничего, – улыбнулась вампирша, – выследишь себе другого. Я ведь нравлюсь тебе больше того недоумка? – елейно спросила она у жертвы.

– Кто вы? – у человека прорезался голос. Крепко сжав амулет, он молился своим богам – наивный!

– Твоя смерть, дорогуша, – осклабилась вампирша и наклонилась к его горлу.

– Не так быстро, дамочка! – Эйдан отбросил ее от дрожащего человека. – Ты чужая, а это мой лес!

– Твой лес? – расхохоталась она и обнажила клыки. – Моя семья испокон веков охотилась в этих местах.

– Что-то я не заметил вокруг следов вампиров. – Он обошел вокруг нее, приготовившись к атаке.

– Видимо, плохо искал, – вампирша провела языком по идеально гладким зубам. – Проваливай и не мешай мне!

Не выдержав такой наглости, Эйдан набросился на нее. Воспользовавшись моментом, несостоявшийся вампирский обед дал деру.

Они долго катались по земле, вонзая друг в друга острые зубы, оставляя на коже следы от длинных ногтей, пока, изможденные и голодные, не повалились на землю.

– Да кто ты вообще такой? – вампирша обратила на него свои обведенные черным глаза, самые прекрасные глаза, которые ему когда-либо доводилось видеть. – Я тебя раньше не видела.

– Я Эйдан.

Он не сводил взгляда с ее идеального бледного лица, от золотой цепочки на шее – интересно, что она на ней носит?

– Прах матери, – она поправила цепочку и встала, одергивая порванное платье. – Ну и дурак ты, Эйдан, мало того, что испортил мне одежду, так я еще по твоей милости осталась голодной.

– Это был мой обед, – упрямо повторил Эйдан. Она опасна, с ней нужно держать ухо востро. Опытная вампирша.

– И упрямый. Остынь, паренек, лес мой, и человек был мой. Ну да ладно, проваливай и больше мне на глаза не попадайся!

– А то что? – задорно спросил он.

– Укушу! – расхохоталась она.

– А я не против, – невольно сорвалось с его языка.

Вампирша промолчала и принюхалась:

– Человек. Ну, что, поиграем в салки?

Только что она была здесь – а теперь на месте нее сгущались сумерки. Но Эйдан запомнил ее запах и пошел по следу. Незнакомка зацепила его, и он хотел продолжить знакомство.

Это была его первая встреча с Ульрикой. Потом он ее долго не видел, только чувствовал запах, сладострастный запах мускуса, которым была пропитана листва. Эйдан сбился с ног, разыскивая ее, – и она нашла его сама, в голодную для вампира летнюю пору принеся склянку с кровью.

– Держи! – она выросла на пороге его землянки, заслонив лунный свет. – Вроде как я тебе должна. Фи, – поморщилась вампирша, – как тут у тебя мерзко!

– Может, слегка не прибрано, – смущенно пробормотал Эйдан, не сводя глаз с ее точеной фигуры – идеальная ловушка!

– Я тут подумала: хватит нам враждовать, нужно как-то поделить территорию, а то местные что-то пронюхают, позовут охотников.

– Может, не стоит ничего делить? – он забрал у нее склянку и предложил войти. – Если что, я смирный.

– Если что, меня это не интересует.

Вампирша села лицом к нему, вроде бы расслабленная, но на самом деле готовая к обороне.

– Знаешь, я бы не отказался от такой напарницы, как ты.

– Да что ты! Бесплатные вампирши за логом.

– Ты о чем? – Эйдан почувствовал, как в первый раз за всю его жизнь по коже пробежала дрожь. Он чувствовал себя новорожденным вампиренком, а не прошедшим посвящение зрелым вампиром.

– Сам знаешь, о чем, красавчик, – она обнажила свои идеальные зубы, но в этом жесте читалась не враждебность, а скорее доброжелательность. – Ладно, расслабься, а то сидишь, будто аршин проглотил.

Почувствовав, что надо действовать, а не ждать у моря погоды, вампир шагнул к ней и рывком притянул к себе.

– А ты шустрый! – щеку обожгла пощечина. – Я первому встречному вурдалаку не даю.

– А я первых встречных не целую, – прошептал он, силой запечатлев на ее губах поцелуй. Тело вампирши сразу обмякло, стало таким податливым под его руками.

– Ну, нет, это неправильно! – она оттолкнула его и утерла губы рукой. – Не верю я в любовь с первого взгляда.

– А я верю… М-мм?

– Ульрика. Ладно, Эйдан, мы попробуем работать в паре, но, сразу предупреждаю, без рук!

И они начали охотиться вместе, и с частичками крови общих жертв в каждого вошло что-то от другого.

Им казалось, ничто не разлучит их, а уж, тем более, не смерть, но, реальность больно резанула по горлу окунувшегося в сладкие воспоминания Эйдана. С трудом подавив очередной спазм горя, он тупо огляделся вокруг: все тот же лес, все то же место, все та же могила возлюбленной. Еще недавно они вместе кружились по полянам, подставляя лица щекотавшему кожу ветру, еще недавно, подобно белкам-летягам, легко планировали с одного дерева на другое – и теперь этого нет.

Эйдан не представлял свою жизнь без Ульрики, ему казалось, что без нее он должен умереть. Но он не умер, как не умерла и боль.

– Отныне ты вечно будешь носить ее с собой, – подумал он и, взяв с могилы пригоршню земли, завернул в обрывок одежды. У Ульрики был прах матери – у него будет память о ней.

Впервые за эти дни Эйдан вернулся к реальности, осмысленно оглянулся вокруг, втянул в легкие воздух. Вот так, дышать, вбирать в себя запахи леса, чтобы унять биение сердца, рвавшегося из клетки на волю.

Он рывком поднял себя на ноги, скользнул глазами по деревьям. Звериный рык спугнул из кустов стайку птичек. Вампир кричал снова и снова, пока были силы. Он думал, что станет легче – но спазмы не отпускали его грудь, сжимали ее в крошечный кровоточащий комок, Эйдан и не знал, что она может так болеть, что ему когда-то будет хотеться разорвать себя на мелкие кусочки.

Слезы, до той поры спавшие в нем, хлынули наружу; ему некого было стесняться, и он позволял им течь – с ними уходило беспросветное отчаянье. Люди правы, утверждая, что со слезами приходит облегчение.

Потерянный, игнорируя острое чувство голода, – что оно по сравнению с морем пустоты, плескавшимся в его теле? – Эйдан бесцельно бродил по лесу, словно ища тень почившей Ульрики.

Ночь застала его на опушке леса: вампир сидел и смотрел на огни деревни.

И тут что-то в нем щелкнуло, кольнуло изнутри, на время загнав в закоулки души необъятную боль потери, – вот они, убийцы его Ульрики, спокойно спят в своих постелях, нежатся в объятиях жен и любовниц, пока он, словно подстреленная птица, в судорогах бьется в одиночестве, не находя себе места. Они должны почувствовать, каково это, потерять того, кого любишь, пусть они тоже узнают горечь потери, вкус слез на своих губах, а потом умрут. Нет, он не станет убивать их ради еды, он будет убивать медленно, чтобы горячая кровь сочилась на землю. Он не возьмет в рот их мерзкой живительной влаги, но выпьет до дна всех, кто им дорог.

Эйдан улыбнулся, оглянулся на лес и расправил плечи. Вернувшие чувства уловили близкое присутствие человека, и вампир, облизнувшись, скользнул в темноту ночи.

Он оплакал свою возлюбленную и готов был мстить.

Глава 2

Эйдан и не думал, что первая охота без нее окажется такой, что он сумеет подавить в себе спазмы горя, совершит все эти привычные движения, завершив их молниеносным прыжком.

Его жертва – возница разбитого тарантаса – даже не успел вскрикнуть, только лошади, умные твари, понесли, пытаясь избавиться от запрыгнувшего на козлы вампира.

Утолив голод, Эйдан почувствовал, как пелена в его разуме постепенно рассеивается, он снова мог мыслить здраво. Правы были предки: когда ты голоден, ты живешь лишь охотой, когда ты сыт, тебе открыты любые чувства. Такие минуты они с Ульрикой обычно проводили вместе… Что-то опять больно кольнуло сердце, так, что он непроизвольно впился ногтями в грудь. Нет, не все так просто, даже человеческая кровь не притупляет памяти.

Эйдан крепко сжал руками виски, пытаясь выбросить из головы навязчивый образ мертвой возлюбленной, заскрежетал зубами, но на этот раз сумел сдержаться, не закричать.

– Я помню о тебе, Ульрика, всегда буду помнить и никого больше не буду любить, как тебя, – сказал он себе.

Горящий взгляд был обращен к деревне – месту, откуда, скорее всего, и пришли охотники. Может, они еще там?

Отсюда деревня была не видна, но вампир чувствовал ее, даже за несколько миль. Он должен туда пойти и проверить. Но появиться там в нынешнем виде – верный шаг к погибели, а для того, чтобы отомстить, он должен быть жив.

– Да, моя одежда никуда не годиться! – на минуту он пожалел, что не женщина, тогда можно было взять что-нибудь из сундука Ульрики. Интересно, остались ли у нее родственники? Она никогда ничего не рассказывала о своей семье, несколько раз он пытался спросить, но вампирша отвечала молчанием. Ничего, он скоро узнает: если у нее был кто-нибудь, то он или они придут. Если узнают, конечно. Этот край настолько малонаселен, что сообщить о смерти Ульрики некому, разве что самому Эйдану или какой-нибудь перелетной птице.

– Так, что тут у нас? – остановив лошадей, загипнотизировав их взглядом своих болотных глаз, он склонился над обмякшим телом возницы. – Размерчик не мой, но кое-что забрать можно. Куртку, например.

Обчистив карманы убитого и позаимствовав часть его вещей, Эйдан соскользнул на землю. Ему предстояло вернуться домой и подготовиться к долгой вылазке «в люди». Теперь он жил не в землянке, – Ульрика сразу заявила, что не желает иметь ничего общего с вампиром, обитающим под землей – а в небольшом домике в чаще леса. Нужно ли пояснять, что своим уютом он был обязан безвременно почившей вампирше, а не ее спутнику жизни?

Роясь в сундуке, Эйдан старался не смотреть на оставленный на столе гребень и прочие милые прежде мелочи, напоминавшие о той, кого уже нет. Он долго колебался, но все же заглянул в ящик, где Ульрика хранила мелкие личные вещи: ему нужен был крем.

Вампир не знал, сколько он просидел на полу, бессмысленно глядя на пестрый ворох вещей, сколько раз с любовью перебрал, погладил каждый предмет. Поцеловав оставшиеся на гребне черные волосы, он нашел в себе силы заняться насущными делами.

– Вроде бы, похож на человека, – в такие моменты начинаешь жалеть, что не отражаешься в зеркале. Как же без него обходятся вампирши – но ведь обходятся же!

– «Главное: сноровка», – кажется, смеясь, говаривала Ульрика.

Эйдан еще раз оглядел себя, проверил, не осталась ли кровь на губах и одежде, и налегке выпорхнул из разом опустевшего дома. Это люди обременяют себя вещами, вампиру они не нужны.

Он специально шел кружным путем, чтобы ноги невзначай не вынесли его к могиле Ульрики, шел и смаковал детали плана мести.

Итак, их было трое, и еще жрец. С кого же начать? Жрец – это сложно, он намного умнее, его просто так не убьешь, а охотники ничего не стоят без своих серебряных стрел.

Слух еще издали уловил посторонние звуки. Эйдан в недоумении остановился, прислушался: музыка, громкие голоса, застольные песни. Подойдя ближе, он понял, что в деревне праздник.

Значит, они веселятся!

Он заскрежетал зубами, подавив желание убить каждого, кто сейчас пил, ел и танцевал.

– С чего ты решил, что они радуются убийству Ульрики? – попытался успокоить себя Эйдан. – Люди любят веселиться.

И все же звуки расстроенных инструментов деревенских музыкантов бередили в нем саднящее чувство потери; была минута, когда ему даже захотелось, не таясь, выйти к людям и, обнажив клыки, громогласно объявить, что он вампир. И пусть бы они растерзали его, пусть бы вырвали сердце, пробили тело десятками осиновых голов, сожгли бы на костре – не этого ли он хотел? Чего стоит их огонь по сравнению с его огнем, что стоит их боль по сравнению с его болью? Разве что-то может причинить больше страданий, чем воспоминания об утрате?

У них праздник – а он оплакивает возлюбленную. Ничего, скоро придет их черед.

Навстречу ему выбежали несколько собак, ощетинились, зарычали. Стоило только посмотреть – и они пугливо поджали хвосты. Глупые твари, такие же, как их хозяева!

Эйдан был в деревне всего в третий раз, но это не мешало ему ориентироваться, да и музыка помогала, вела туда, где концентрация запахов была максимальной. Он старательно расчленял их на составляющие, стараясь отыскать нужные.

Мимо прошел человек.

Вампир на долю секунды замер, искоса метнул на него внимательный взгляд, но человек не обратил на него внимания. Теперь Эйдан не боялся и смело продвигался вперед, лавируя между припозднившимися гуляками. Многие из них были изрядно навеселе, часть брела в обнимку с женщинами, от которых пахло дешевой цветочной водой, а то и вовсе потом. Ему было мерзко, и, морщась, вампир боролся с желанием зажать нос.

Вот и площадь, и доигрывающие последние такты музыканты. Несколько пар еще отплясывают веселую джигу. Эйдан мельком скользнул по ним глазами – они казались ему такими неуклюжими и неповоротливыми.

И тут он уловил запах, слабый запах, заставивший его встрепенуться и юркнуть в темноту. Запах одного из охотников. Он доносился с постоялого двора.

Неслышно пройдя мимо убиравшей с террасы пустые пивные кружки служанки, Эйдан проскользнул внутрь и, следуя за запахом, подошел к лестнице. Посторонившись, он пропустил какого-то постояльца (в полудреме тот его даже не заметил) и поднялся на второй этаж.

Вампир радовался тому, что на постоялом дворе было темно, и никто не видел его глаз. Да, он был сыт и одет, как человек, но глаза выдавали его возбужденным алым блеском.

Вот оно. Эйдан толкнул дверь и оказался в тесной каморке. На кровати, спиной, к нему сидела рыжеволосая женщина и, что-то мурлыча себе под нос, расчесывала на ночь волосы. Она была в одной ночной рубашке, вырез обнажал плечо. Запах исходил от нее.

Эйдан замер на пороге, старательно сравнивая его с запахом охотников. Так и есть, он принадлежал толстяку. Значит, эта женщина как-то связана с ним.

Он скользнул глазами по комнате и уловил еще три источника запаха – простыню, подушку и мешочек на столе. Смешанные с другими, эти ароматы родили в его мозгу четкую цепочку логических умозаключений, сводившуюся к одному: рыжеволосая женщина и толстый охотник совсем недавно были наедине в этой комнате.

Эйдан улыбнулся – вот она, первая жертва его мести, его первый удар.

Что-то почувствовав, женщина умолкла и обернулась. Кто знает, успела ли она увидеть вампира до того, как он оставил отметины от зубов на ее горле?

Убедившись, что женщина мертва, Эйдан облизнул губы и накрыл жертву простыней. Ему не нужна была ее кровь, он всего лишь хотел, чтобы она последовала вслед за Ульрикой.

Но что ему делать дальше? Он принюхался: запах медленно угасал. Да, охотники были здесь, но давно, а раз так, то ему больше нечего делать в деревне.

Эйдан презрительно покосился на окровавленную рыжеволосую женщину: она одна из тех, кто продает свое тело за деньги. Даже будучи вампиром, он исповедовал общепринятые моральные принципы. Таких, как она, Эйдан убивал в первую очередь, благо они были легкой добычей.

Распахнув окно, вампир забрался на подоконник. Музыка стихла, звуки праздника умолкли, уступив место предрассветной дымке. Любимый час ночи, час тишины и спокойствия, когда люди безмятежно спят в своих постелях и можно подобраться к ним близко-близко, с интересом вслушаться в ритм дыхания – у каждого ведь он свой.

Эйдан по молодости любил проникать в комнаты и смотреть на спящих. Разумеется, в такие минуту он был сыт, любопытство и голод плохо уживаются друг с другом.

По лестнице кто-то поднимался.

Вампир задумался, а потом соскользнул на доски деревянной террасы.

Он все еще стоял на площади, когда постоялый двор огласился криками:

– Вампир! Вампир!

Спящая деревня мигом заполнилась огнями, захлопали ставни, заметались туда-сюда тени.

Нашли? Неужели так быстро? Впрочем, какая разница, ведь это именно то, что ему нужно.

Легко проскользнув мимо охваченных сонным недоумением поселян, Эйдан оказался на перекрестке двух дорог. Времени мало, до рассвета оставалось не так уж много, неизвестно, каким выдастся новый день, солнечным или пасмурным, так что нужно было успеть сделать выбор.

Вампир привык доверять своей интуиции, а она советовала свернуть направо, на новые для него земли. Ульрика, знавшая окрестности лучшего него, рассказывала, что там много рек. Реки – это плохо, они путают следы, но Эйдан надеялся, что охотники воспользовались не бродом, а мостом.

День выдался пасмурным, прятаться не пришлось. Умывшись под каплями дождя, вампир брел вдоль обочины, старательно анализируя окружающие запахи: грязи, мокрой земли, конского навоза, воды; были среди них и те, ради которых он покинул родной лес.

Запах предательски оборвался у реки. Эйдан остановился и заскрежетал зубами. Хитрые людишки, они обманули его! Покружившись у воды, он отчаянно пытался найти оставленные природой подсказки, но ничего. Однако вампир не собирался сдаваться, решив последовательно обойти все окрестные деревни и города: где-нибудь да отыщется эта троица.

Понимая, что скорость его передвижения вызовет закономерные вопросы, Эйдан старался держаться дальше от проезжих путей.

В деревню он вошел уже после полудня и сразу понял, что нужных ему людей здесь нет. Зато был небольшой храм.

– Интересно, они специально курят свои благовония? – Укрывшись в тени одного из домов, вампир отчаянно пытался восстановить испорченное миррой обаяние. Он несколько раз чихнул и помотал головой. Его немного подташнивало.

– Мерзкий, мерзкий запах! – Эйдан поморщился, обнажив свои острые клыки. Запах резал глаза, нечего было и думать, чтобы охотиться в таких условиях.

Он свернул на соседнюю улочку, где запах был не таким сильным и задумался: не отсюда ли пришел жрец? Сомнительно, чтобы где-то поблизости был еще один храм.

Мелькнула шальная мысль: а не убить ли ему жреца? Если застать его врасплох, в дневное время, когда вампирам, как детям ночи, положено спать в темной утробе своих жилищ, он окажется немногим сильнее обычных жертв. Сидит, наверное, сейчас в своем храме, курит благовония и бормочет ничего не значащие слова.

Эйдан решил рискнуть и, мало заботясь об осторожности, запрыгнул на крышу. Отсюда деревня была видна, как на ладони, он сразу разыскал среди скопления тесовых кровель яркий конек храма. Передвигаться поверху было сподручнее, и, перелетая с одной крыши на другую, вампир наконец приземлился во дворике храма. Попавшая под ноги кошка с шипением бросилась прочь.

Зажав нос рукой, Эйдан бочком подошел к двери и осторожно заглянул внутрь. Море свечей, море зловонной мирры, пара прихожан и жрец, что-то шепчущий над жертвенником. Вампир подобрался ближе, пытаясь рассмотреть лицо служителя. Лишь легкое колыхание воздуха выдавало его движения.

Бормотание жреца оборвалось; Эйдан внезапно оказался под колпаком тишины. Увлекшись воспоминаниями и предвкушением скорой мести, он не заметил, как оказался в полосе света напротив потемневшего круглого зеркала. И все, бывшие в храме, видели, что он не отражается в потрепанной временем амальгаме и не отбрасывает тени.

Первой среагировал маленький мальчик. Спрятав лицо в складках юбки матери, он в ужасе прошептал:

– Мама, я боюсь! Вурдалак!

Прихожане попятились, сгрудились за спиной жреца, повытаскивали свои обереги.

Эйдан усмехнулся и смело шагнул к алтарю. Да, жрец тот самый, игра стоила свеч. Что ж, теперь мы посмотрим, чего ты на самом деле стоишь.

– Что тебе нужно? Убирайся, отродье тьмы, не гневи богов! – жрец потянулся за каким-то предметом на алтаре, но вампир опередил его, в стойке зверя замерев между ним и окном в мир богов.

– Убирайся! – служитель поднял руки для наложения заклятия.

Ощерившись, Эйдан бросился на него и повалил на пол.

Поднявшие крик прихожане, ринулись вон, оставив своего жреца умирать.

Служитель богов оказался упорным и прожил гораздо дольше, чем можно было предположить. Несмотря на то, что вампир был объективно сильнее, он сумел оттолкнуть его, подняться на ноги и дотянуться до алтаря. Жрец выплеснул в лицо Эйдану какую-то жидкость, соприкоснувшись с кожей вампира, она превратилась в нестерпимый внутренний жар. Но сила ненависти Эйдана была столь велика, что он сумел преодолеть боль, увернуться от брошенного в него ритуального серебряного ножа и, сгруппировавшись, нанес свой коронный удар.

Жрец был мертв, но он измотал его, высосал часть жизненной силы. Опустившись на колени перед поверженным противником, Эйдан нарушил собственное правило: не пить крови убийц Ульрики. Его мучила слабость, резь в глазах, кожа покрылась красными разводами, а внутренний жар лишь немного утих, напоминая о том, какой опасной может быть встреча с настоящим жрецом, который не был бы столь наивен, полагая, будто вампира испугает простое упоминание о гневе богов.