Текст книги "На земле живых (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

  Зато в понятии вечной пустоты

  двусмысленности нет и темноты'.

  И.В. Гёте 'Фауст'.

  ....После того, как гроб с телом Лили был установлен в храмовом притворе для завтрашнего отпевания, все, собравшись в гостиной Мориса де Невера, сидели молча. Наконец тишину рассёк логичный и бесстрастный голос Бенедикта Митгарта.

  – Ну, и кто это сделал?

  Морис де Невер был не менее спокоен.

  – А кто последний видел её живой?

  – Нашли мы её в четверть пятого, с Эстель и Симоной. До этого я видел её вчера в Зале Тайн. – Сиррах лениво наполнил стакан вином.

  – Ты намекаешь, что её прирезали я или Мормо? – Нергал встал и теперь в упор посмотрел на Риммона.

  – Ну, да, что если она почувствовала призвание быть монахиней и отказалась быть алтарём на ваших шабашах?

  Все, кроме ничего не понявшего Ригеля и сумрачного Хамала, прыснули в кулак или расхохотались. Усмехнулся и Нергал. Обвинение выглядело столь смехотворно, что глупо было и заводиться. В глазах же Риммона читались откровенная злость и насмешка. Он никогда не боялся Нергала, а после вчерашнего хотел только одного – по возможности, никогда не видеть этого ублюдка. Но в убийстве он его всерьёз почему-то не подозревал. Может быть, потому, что вообще не хотел никого подозревать. Кто бы это не сделал – 'Vade in pace...' – он отпустил бы этот грех любому. Пропади она пропадом, мерзавка, чуть не угробила его...

  – Как раз отказывать-то покойница и не умела, – беззлобно заметил Нергал. – От нас она ушла живой и невредимой. Ножей в бок ей никто не совал.

  Его слова неожиданно подтвердились, причём, тут весьма сложно было предполагать сговор.

  – Это правда. Я видел её утром с балкона. Она куда-то шла со служанкой. Я ещё сказал тебе об этом, помнишь, – Морис де Невер повернулся к Ригелю.

   Эммануэль кивнул. Когда он утром пришёл к де Неверу, тот ещё спал тревожным и зыбким сном, но почти бесшумных шагов Ригеля хватило, чтобы разбудить его. Морис даже не подумал поделиться с ним подробностями ночного визита Эрны, но приказал сервировать завтрак на балконе, надеясь, что прохладный воздух освежит его. Тогда-то они и видели убитую – живой и невредимой. Морис вспомнил, что как раз за завтраком он вдруг ощутил, что его самочувствие и вправду вдруг резко улучшилось, словно с души сняли вязкую и липкую тину, просветлело в глазах, захотелось музыки в ликующем мажоре. Он даже замурлыкал что-то из любимого им Гуно. И вообще, день прошёл просто прекрасно.

  Невер ничуть не сожалел о смерти Лили, и даже не трудился скрывать это. Впрочем, почти на всех лицах лежала печать такого же бесстрастного недоумения. Скорби никто, кроме Августа Мормо, не проявил.

  – Это ужасно. Не говоря уже о прямом, понесенном нами с Фенрицем, ущербе... Она была самой лучшей чёрной жрицей, из всех, кого я знал, – Мормо был расстроен всерьёз.

  – Да, это ужасно, так осквернить ваш алтарь, господа... – Риммон даже не пытался скрыть сарказма.

  – Любой посторонний был бы замечен в нашем крыле замка... – задумчиво произнёс Митгарт.

  – Её распутство было онтологического, оргиастического и, скажу даже больше, сакрального свойства. Казалось, восстала сама великая Астарта... – продолжал сокрушаться Мормо, но, чем больше он изливал свою скорбь, тем большее отвращение читалось на лицах его сокурсников.

  – Да уж, 'lassata viris nesdum satiata recessit' ... 'мужей десятки приняв, уходила несытой' – пробормотал Хамал.

  Эммануэль поморщился. Остальные просто не поняли наглый комментарий Гиллеля.

  – Хамал, не отвлекайтесь! Где были вы? – Митгарт был методичен и рассудителен.

  Тот, в эту минуты наливавший себе бокал вина, одарил Бенедикта взглядом желчным и циничным.

  – Я – у себя. Я вообще её не видел с последней лекции в субботу! – черты Хамала презрительно исказились, и он гадливо добавил, – и я полагаю, что вы, дорогой мой, видели её вчера в куда более поздние часы...

  Митгарт не оспорил это суждение, но вызова в нём не увидел, и перчатки не поднял.

  – Генрих? – Бенедикт с удовольствием вспомнил вчерашнюю ночь, лицо и позу Виллигута и гадливо улыбнулся. Виллигута, однако, ни взгляд, ни вопрос не обескуражили, он спокойно посмотрел на Бенедикта.

  – Сегодня воскресение. Проснулся я около полудня. Читал в постели Лукиана. Позавтракал. В третьем часу встретился с Фенрицем и, пока не подняли шум вокруг трупа, был с ним, – сказав это, он почему-то покраснел.

  – Да, – Фенриц кивнул. – Кстати, если у кого-то столь много любопытства, может, он и сам соизволит сказать, где был в это время? А, Бенедикт?

  – Гулял с сестрой, потом завтракал. Я с половины второго читал мисс Патолс стихи Ронсара в Северной галерее. Потом прибежала мисс Симона и рассказала нам об убийстве. Весь вопрос в том, когда её убили? – упорно возвращался к теме Митгарт.

  Дверь распахнулась. На пороге стояла Симона, за ней белела головка Эстель. Обе они слегка запыхались. Ригель затаил дыхание. Риммон встал. Симона наконец отдышалась и проронила:

  – Отец Бриссар говорит, что у Лили из раны не вытекло ни капли крови, и края пореза не разошлись.

  – Как это? – Риммон и Невер проговорили это в унисон.

  – Этого не может быть...– Митгарт был ошарашен.

  – Может. Это значит, что нож был вонзён уже в мёртвое тело, – задумчиво откомментировал Хамал. Глаза его были теперь полусонными и томными, как у женщины, и напоминали яхонты , – однако, crimen exeptum.

  Все недоумённо переглянулись.

  -... Морис, о каком алтаре всё время говорил Риммон? – спросил Ригель, когда гроб после отпевания несли на погост. Невер закусил губу, но, замявшись, после недолгого молчания всё же ответил:

  – Чёрная месса служится на животе обнаженной женщины. Или на спине. Завершается соитием с ней, осквернением Причастия и свальным грехом. Это как раз то, что мы не досмотрели на Чёрной мессе. По крайней мере, так сказано было в нергаловом талмуде.

  Эммануэль остановился и в ужасе взглянул на Невера, потом тихо опустился на скамью у дороги на кладбище и проводил гроб и толпу невидящим взглядом. Просидев несколько минут в потрясённом молчании, он, наконец, медленно поднялся, и они с Морисом последними подошли к могильной яме, черневшей среди оград.

  Погребение было скромным и тихим. Присутствовали декан, несколько профессоров, куратор, студенты. Только один белый венок украшал гроб. Неподвижно в ряд выстроились девицы, при этом Эрна зачем-то надела черную шляпку с крохотной вуалью, не очень ей шедшую. Морису де Неверу не составило труда понять, что вуаль призвана, скорее, скрыть синяк на скуле, нежели явить иллюзию с трудом сдерживаемой скорби. При взгляде на мисс Патолс и мысли о том, какой драматичный вид должны являть сейчас её ягодицы, Морис против воли мстительно и весело улыбнулся. Ему казалось, что о произошедшем ночью он наутро пожалеет, но нет – Невер не чувствовал ничего, кроме ликования и сытого довольства собой.

  И вообще – чувствовал себя прекрасно, точно кот, вдоволь налакавшийся сливок.

  Лицо Лили в гробу было по-детски невинным, изумлённым, сияющим полупрозрачной восковой белизной. Никто по-прежнему не изображал скорби, и тем неожиданнее и сильнее Мориса де Невера поразило лицо обычно сдержанного Хамала. На нём сначала промелькнула высокомерная и ядовитая насмешка, потом – откровенное любопытство и веселье, а ближе к окончанию погребения читались только злость и нескрываемое отвращение, почти гадливость. Морис был заинтригован. Впрочем, у него были для этого и другие основания.

  Возвращаясь с похорон, Морис, знаком попросив Эммануэля следовать за ним, свернул по коридору к комнате Гиллеля. Тот только что пришёл и ещё не успел раздеться. Казалось, он не удивился их приходу, но взгляд его был сумрачен и хмур. Морис плотно затворил дверь.

  – Нам нужно поговорить, Гиллель.

  Хамал уставился на него, несколько минут молчал, потом тихо вздохнул. Он уже всё понял. Безнадёжно и уныло проронил:

  – Говорите, мсье де Невер.

  Тот высказался без обиняков.

  – Вы безошибочно узнаёте, кто и что думает. Не знаю, как и откуда, но вы понимаете чужие мысли. Я понял это, когда вы, первый раз выпив со мной, помните, после коллоквиума, стали оспаривать сначала то, что я говорил, а потом ... то, о чём я никому не говорил. Вы не могли сказать то, что сказали, не зная моих мыслей. Я начал наблюдать за вами. Видимо, вы прочли и мысли Ланери о его намерении спросить меня по истории. Я видел изумление Уильямса, когда Вы отвечали на его вопросы, а чему изумляться, как не тому, что вы прочли, вероятно, его же мысли и, слегка перефразировав, их же ему и преподнесли? Не так ли? Я вспомнил, что вы в первый же момент по приезде шарахнулись от Виллигута. После вы также шарахнулись и от Лили. Вскоре я понял, почему. Я прав?

  Хамал угрюмо посмотрел на Невера. Чёрт бы побрал этого красавца! Кто бы мог подумать, что у него хватит ума сообразить! Гиллель Хамал был дьявольски умён, но никогда всерьёз не думал о чужих мозгах, и мысль о том, что его могут просто понять, вычислить его способности – даже в голову ему не приходила. Тем более – этот херувимчик... Но что теперь делать? Начни он всё отрицать, неизвестно, что из этого выйдет. Хотя, конечно, Невер – не Нергал, а Ригель – не Мормо... Молчание затягивалось. Истолковав его, как подтверждение своей догадки, Невер спросил:

  – Что вы поняли сегодня? Кто это сделал и зачем?

  Хамал опустил глаза и глубоко вздохнул. Дьявольщина. Он проиграл и понимал это.

  – Я не знаю, Морис, – Гиллель развалился в кресле и, предваряя возражения Мориса де Невера, желчно и методично продолжил, – вы недоумевали, вспоминали покойную недобрыми словами и откровенно радовались её смерти. А в остальном ваши мысли поглощал ваш ночной флагеллационный эпизод. Не буду распространяться, к делу это не относится. – Он насмешливо и гадко улыбнулся. – Эммануэль вообще ни о чём, как я заметил, не думал, но был чем-то потрясён. Мормо всегда думает, что говорит, но редко говорит то, что думает. Однако сегодня его слова с мыслями не расходились. Он расстроен. Нергал ничего не думал о покойной, но был погружен в размышления, что лучше заказать к ужину – телячий шницель по-тоскански, ростбиф, рагу ди монтоне или свиные отбивные, в итоге, по-моему, остановился на отбивных. Если нужно, можно уточнить. Риммон вспоминал какую-то прогулку с синьориной ди Фьезоле и ликовал почище вашего. Сама синьорина ди Фьезоле размышляла о загробной участи души убиенной, а Бенедикт Митгарт думал о каких-то закладных. Ну, что думал Виллигут, я опущу. Мисс Утгарт считала покойную особой легкого поведения и презирала, а мисс Хелла и мисс Эрна думали, что та получила по заслугам. При этом, у мисс Патолс были ещё некоторые мысли в отношении вас, мсье де Невер, о чём, впрочем, умолчу, хотя и замечу, что они немало развлекли меня ... – Гиллель снова гадко хихикнул. – Я еле сдержался, чтобы не нарушить хохотом кладбищенский ритуал.

   Из кривляний и издёвок Хамала Морис де Невер вычленил лишь то, о чём Гиллель не сказал.

  – Скажите, о чём думал Генрих, я настаиваю!

  Глаза Хамала, и без того большие, распахнулись вполлица и заискрились. Он со злой иронией взглянул на Мориса де Невера, и с глумливой усмешкой уступил его домогательствам.

  – Ну, что же, если настаиваете... Он думал о вас, Морис, ему хотелось отдаться вам. Он думает, что вы с Ригелем любовники, и ревнует. Он считает вас красавцем, и влюблён в вас, как кошка. Однажды в бане он видел ваши гениталии, они перевозбудили его и с тех пор он мечта...

  – Тьфу! Бога ради!!

  Хамал с мстительной и ядовитой усмешкой пожал плечами, театрально разведя руки в стороны.

  – Вы же настаивали... Вообще-то, дорогой Морис, запомните на будущее, умные люди настаивают только на лимонных корочках, иначе настой царапает горло...

   Невера замутило, но он сумел взять себя в руки.

  – Значит ли это, что никто из них не причастен к убийству?

  Хамал высокомерно и зло улыбнулся.

  – Это значит, что господин Ригель, присутствующий здесь, прав, когда думает, что убийца доволен содеянным, и не слишком обременён угрызениями совести и мыслями о совершённом. Мне не хотелось бы излишне смущать вас, Эммануэль, – продолжал мягче Хамал, обращаясь уже к Ригелю, – но должен заметить, что вы – единственный человек на курсе, в чьи мысли никогда не стыдно заглянуть.

   Эммануэль смутился, опустил голову и потому не заметил, как покраснел Морис де Невер.

  Глава 10. Бог весть – кто, но главное – как?

  'В обществе нужно лгать, притом настолько тонко,

  чтобы вас не заподозрили во лжи и не стали презирать,

  как бездарного фигляра, затесавшегося в труппу отличных артистов'.

  Никола Шамфор.

   У того, кто проводил бы с похорон Августа Мормо и Фенрица Нергала, была бы возможность убедиться в правоте слов Гиллеля Хамала. Но их никто не проводил, и оба они уединились в кабинете Мормо.

   – 'De Sagis et eorum Operibus', 'De Virtute Imaginativa', 'Philosophia Sagaria', 'De Pestilitate', 'De Morbis Amentium', – Нергал лениво читал названия толстых запылённых фолиантов, украшавших книжные полки кабинета Мормо. Хозяин кабинета лежал тут же, на тахте, глядя в потолок. – Чёрт возьми, Аугустин, ты, как я посмотрю, интеллектуал.

   Мормо не был польщен похвалой.

  – Заткнись, Фенриц.

  – Ой, прости, я и забыл, что ты в трауре. Что-то долго не несут отбивные, я голоден, как волк, – Нергал в нетерпении выглянул в коридор.

  – Ты – грубое животное, Фенриц. – Мормо перевернулся на тахте лицом вниз.

  Нергал прыснул.

  – Ну, что же поделаешь... – он налил в бокал коньяк и поглядел сквозь него на закат. – Кстати, я убежден, что, по меньшей мере, половина наших дорогих сокурсников уверена, что Лили укокошили мы с тобой – вместе или порознь.

  Мормо не изменил позы и ничего не ответил. Дверь распахнулась, и слуги внесли подносы. Фенриц, повязав салфетку на грудь так, что сзади торчали огромные белые эрзац-уши, дублирующие его собственные, вооружился ножом и вилкой. Мгновенно расправившись с двойной порцией отбивных, стянув при этом ещё и солидный кусок свинины с тарелки Мормо, он отдал должное трюфелям и картофельной запеканке. Затем, памятуя мудрость Брийя-Саварена, что ужин без сыра, что девица без глаза, на закуску, pour la bonne bouche, с тихим блаженным урчанием съел кусок нежнейшего сливочного сен-нектера величиной с кулак Голиафа и – потребовал кофе.

  -'Paramirum', – прочёл он вслух название фолианта, лежащего на комоде. Подтянув к себе инкунабулу, углубился в чтение, методично чередуя коньяк и кофе, заедая их свежайшими булочками со взбитыми сливками.

  – Фенриц... – Мормо неожиданно приподнялся, взглянув на Нергала воспалёнными глазами. – Кто это сделал?

  Нергал допил коньяк и запихнул в пасть последнюю, десятую булочку.

  -Не знаю. Послушай-ка, что говорит Парацельс о воздействии воли на расстоянии. 'Что касается восковых изображений, создаваемых, дабы помочь воображению, замечу, что человек, желающий навредить своему врагу, может сделать это. Я могу заключить дух своего врага в изображение и потом ранить и калечить его воздействием моей воли, и таким способом тело моего врага будет повреждено и изувечено. Сила воли есть главное в медицине. Изображения могут быть прокляты, и наводить на тех, кого они представляют, лихорадку, падучую, апоплексию и смерть'. Любопытно...

  – Фенриц... – Звук и интонация голоса Мормо заставили Нергала обернуться. – Кто мог это сделать?

  К счастью, Мормо не обладал талантами Хамала, и мысли Фенрица остались ему неизвестны. Нергал же искренне недоумевал. Поведение Августа было необъяснимым. Так горевать из-за какой-то рыжей шлюхи! Лили всегда напоминала ему дочку его кухарки Бетти, надоедливую дурочку, которую он как-то походя обрюхатил. Правда, Лили, надо отдать ей должное, никогда ему не надоедала, но в её смерти он не видел ни малейшего повода для скорби. Фенриц разорвал бы глотку всякому, кто обвинил бы его в этом убийстве, но, кроме смехотворной инсинуации Риммона, никто ничего не говорил. Отчего же не закусить с аппетитом, а валяться на тахте с ввалившимися глазами? Неужто... неужто Мормо был влюблён? Бред какой-то! Да такими Лили забиты все городские бордели, выбирай любую!

  Что до того, кто мог убить эту кокотку, то не всё ли равно?

  Однако делиться этими соображениями, бесспорно, не лишенными здравомыслия и сокровенного понимания жизни, Фенриц с Августом не стал, но придал своей физиономии вид задумчивый и глубокомысленный.

  – Ну, давай поразмышляем. Митгарт прав, в нашем крыле постороннего бы заметили. Ты и я исключаемся. Мы расстались в шестом часу утра. Я завалился спать. Проснулся в два и пообедал. С трёх – со мной был Виллигут... хотя, конечно, он вполне мог прикончить её до того, как прийти ко мне. Но для чего ему её убивать?

  – Зачем он приходил? Ему мало было ночной феерии?

  – Да, представь. Но, помимо прочего, он хотел узнать, почему в мессах не участвует мсье Морис де Невер. Подумать только! Видимо, ему не всё равно, кто входит в его... э-мэ...святая святых. Этим он обидел меня, кстати, да-да, ранил в самое сердце. Я, конечно, не такой Купидон, как Невер, но не всё ли ему равно сзади-то? – Нергал попытался выразить недоумение, но физиономия его приобрела выражение издевательское и глумливое. – Мой жезл ничем не хуже неверова, это даже Лотти из 'Фазанов' признала.

  – Чёрт с ним. Кого ты ещё видел?

  – Сейчас и не вспомню. А! Жидёнка этого тощего, Хамала. Тащился, доходяга, в библиотеку. Но какой с него убийца? – Нергал презрительно махнул рукой. – Святоша этот паскудный, Ригель, гулял с Невером. Руки чешутся превратить их физиономии в кровавое месиво, но я не верю, что это кто-то из них. – Внимательно слушавший его Мормо пренебрежительно кивнул. – Риммон и в самом деле был с девицами весь день в Шаду, я уточнил у конюхов. Патрик говорит, что в воскресенье уезжали Пфайфер и Грек с Ланери, но к нам через Конюшенный двор никто не проходил. А ты кого видел?

  – Митгарта. Он прогуливался со своей жабой-сестрёнкой, да Вальяно о чём-то говорил около полудня в галерее с куратором. Чернявую эту видел, Патолс.

  Нергал на мгновение поднял на него глаза.

  – Это всё нам ничего не даёт. Её убить могли с шести утра, когда мы расстались, и до четырёх дня.

  Мормо покачал головой.

  – Нет, только с десяти утра.

  – Ах, вот как...– Нергал попытался сделать вид, что он смущён, но у него мало что получилось. Впрочем, не слишком-то он и пытался. – Всё равно, пять часов – времени хватило бы любому.

  – Если еврей прав, и нож вонзили в мёртвое тело, то... как её убили?

  Фенриц задумался. А ведь верно, чёрт возьми. Как?

  Впрочем, эти мысли недолго занимали герра фон Нергала. Ночь была бессонной, день сумбурным – и вскоре он решил, что, вместо того, чтобы утруждать себя никому не нужными догадками, полезнее всхрапнуть.

  А мысли у господина Нергала не расходились с делом.

   Мысли же Бенедикта Митгарта были гораздо мрачнее, чем передал Хамал. Три поколения кутил-предков привели род к разорению. Сестра не знала истинного положения дел, но посвящать её он ни во что не собирался. Чёрная месса и последовавшее за ней известие об убийстве Лили помогли Бенедикту хотя бы на время немного отвлечься от мрачных помыслов. Но теперь они снова нахлынули мутным потоком. Последний выход оставался всегда – пуля в лоб, и дело с концом. И что мешает? Ничего. Он не любил сестру, не любил себя, не дорожил ничем. Даже оригинально будет – подряд две смерти в Меровинге! Дураки найдут связь, перепугаются до смерти. Никто не поверит в самоубийство, оставь хоть сто записок. Да и глупо думать, что он удостоит кого-то объяснениями.

  – Мы разорены, Бенедикт? – От неожиданности Митгарт вздрогнул.

  Он и забыл, поглощённый своими мыслями, что Хелла сидит здесь же, в тёмном углу. Он редко снисходил до бесед с ней, отделываясь односложными ответами и лаконичными фразами. Нет, Бенедикт отнюдь не считал ее недалёкой дурой. Ума-то как раз сестрице было не занимать. Имей она приличную внешность, например, как Эстель или Эрна, её можно было бы легко пристроить. Красота – бабский капитал. Но, увы...

  – Почти. Мне неприятно говорить об этом, но, боюсь, приданого у тебя не будет.

  – Ты думаешь, я не смотрюсь в зеркало? Мужа мне не найти и при миллионах.

  Митгарт молча посмотрел на сестру. Впервые раздражение уступило место подобию жалости. Каково ей каждый день ловить на себе презрительные взгляды девиц и чувствовать мужское пренебрежение?

  – Мы сможем оплатить учёбу? Может быть, мне стоит оставить Меровинг? Мы сэкономим.

  – Пока не знаю.

  – Не отчаивайся. Пуля в лоб – это не выход.

  – С чего ты взяла? – Митгарт изумленно уставился на Хеллу.

  – Ты несколько раз смотрел на нижний ящик шкафа. Там у тебя пистолет.

  'Чёрт бы побрал сестрицу!'

  Для Генриха Виллигута смерть Лили фон Нирах значила не больше, чем сухой осенний лист, слетевший с дворового вяза. В ночь после похорон в спальне Виллигута Морис де Невер обнял его, и Генрих ощутил игру мышц его массивных плеч. Властно подчиняя себе возлюбленного, Морис заставлял его буквально сходить с ума от наплыва страсти. Впереди маячила статуя Бафомета, что-то верещала рыжая Лили, в спине которой торчал огромный чёрный нож. Нергал и Мормо пытались вытащить его, а Риммон оттаскивал их самих. Митгарт, не обращая ни на кого особого внимания, расставив руки, пытался сделать балетное фуэте, но постоянно падал на толстый персидский ковёр.

  Ещё до пробуждения Генрих понял, что это сон. Тяжёлые веки с трудом разомкнулись, и в глаза Виллигута хлынул поток света. Как это его угораздило уснуть средь бела дня?

  Глава 11. Бриллианты.

  Не ставьте женщину между её долгом и нарядом.

  Пифагор.

  На фоне готического окна тонкой и хрупкой тенью замерла Симона. Эстель сидела за столом, и только нервные движения рук, теребивших салфетку, выдавали её внутреннее напряжение. После похорон Лили они не находили себе места. Их гостиная была общей с фройляйн фон Нирах, и о её похождениях они знали, ведь весьма часто она возвращалась за полночь, а порой и не приходила ночевать вовсе. Но смерть её страшно подействовала на обеих, испугав внезапностью и необъяснимостью. Симона в полной мере расслышала слова Хамала, и гораздо раньше Мормо и Нергала задала себе вопрос о способе убийства и его причинах.

  – Эстель, нам нужно осмотреть спальню Лили.

  Эстель с испугом посмотрела на подругу. Она поняла Симону, но мысль об убитой продолжала пугать её.

  – Давай позовем Сирраха, – Эстель и сама не успела понять, как эти слова вырвались у неё. Бестрепетная отвага и неоспоримая мужественность Риммона показались ей сейчас куда большими достоинствами, чем поэтичность Ригеля и утончённая аристократичность Мориса де Невера. А, кроме того, как мил он был во время прогулки в Шаду! Кто бы мог подумать, что он может быть столь остроумным и галантным!

  – Хорошо, – за спиной Риммона и Симона чувствовала себя спокойней.

  За Сиррахом послали служанку Эстель, и он появился без промедления. Узнав, зачем его позвали, Риммон был одновременно удивлён и обрадован до дрожи. Зачем докапываться до причин смерти Лили, он, как и Нергал, не понимал, но Эстель сама, сама послала за ним!! Подумать только! За ним, а не за Невером! Риммон горячо поддержал идею обыска, хотя, надо сказать откровенно, поддержал бы любую идею, позволявшую ему быть поближе к Эстель.

  С утра того прекрасного воскресного дня, когда он увидел нож, вонзённый в сердце Лили, Сиррах ощутил странную свободу, точно с рук и ног его упали кандалы. Он с изумлением почувствовал родниковую свежесть осеннего воздуха и точно вдруг вобрал в легкие бездонную глубину осенних небес. В повороте головки Эстель ему померещилось колебание цветка глицинии, а в криках улетающей птичьей стаи зазвенели скрипки. Пытаясь скрыть непостижимое внутреннее ликование, он ни на отпевании, ни на похоронах Лили не задумывался о причинах происшедшего. Слова Хамала его тоже ничуть не обеспокоили. Когда за ним пришла служанка Эстель, он, глядя на убывающую луну среди алмазной россыпи сияющих звезд, поймал себя на странном повторе трех строк и попытке подобрать к ним четвёртую. Поняв, что сочиняет стихи, Риммон на мгновение смутился, и даже слегка покраснел, но звенящее счастье продолжало распирать его и, улыбнувшись, он решил записать стихотворение. И вот – он снова был рядом с любимой, которая сама, сама послала за ним!!

  Счастье распирало Сирраха.

  Они закрыли засовом наружную дверь и приступили к задуманному. Открыть дверь спальни Лили оказалось делом несложным. Риммон только слегка налёг плечом на дверной косяк. Спальня выходила окном во внутренний двор, и огромный вяз, хоть с прореженной по осени листвой, почти не пропускал в неё свет. Симона зажгла лампу.

  Кровать под балдахином. Шкаф. Комод. Маленькое трюмо с зеркалом в бронзовой оправе. Удивляло только количество пыли на комоде да большая, слишком уж заметная паутина возле окна над кроватью. Риммон подумал, что покойница могла бы приказать придать своей комнате и более жилой вид, но, вспомнив, что ночи она предпочитала проводить в чужих спальнях, решил, что ей и впрямь незачем было утруждать служанку. А может, паук успел похозяйничать здесь за то время, как Лили уже покоилась в могиле?

  Риммон деловито выдвинул ящики комода, а за ними – ящик туалетного столика. Распахнул дверцы шкафа. Эстель и Симона осторожно заглянули внутрь. Шкаф был набит платьями, комод – обувью, а туалетный ящик – флаконами и коробочками косметики.

  Риммон с изумлением оглядел трюмо Лили. Баночек и скляночек там было несметное множество. Зеленая фарфоровая чашечка со шнудой, белым кремом, который на щеках под воздействием воздуха сначала розовеет, а позже делается пунцовым и создает эффект яркого румянца, была опрокинута. В пузырьках, инкрустированных ракушками, светились лаки: японский золотой и афинский зелёный, цвета шпанской мушки, способные менять свой оттенок в зависимости от концентрации. Всюду беспорядочно громоздились баночки с ореховой пастой, восточными притираниями, маслом кашмирской лилии, а также бутылочки с земляничным и брусничным лосьонами для кожи лица. Рядом стояла китайская тушь и розовая вода. Вперемешку с щетками для массажа из люцерны валялись разнообразные приспособления из кости, перламутра и серебра наподобие щипчиков, ножничек, скребков, растушевок, лент, пуховок, чесалок и кисточек.

   О, le femme, le femme...

  ...Риммон мысленно спросил себя, не подсыпала ли ему эта бестия какую-нибудь мерзейшую отраву в ту памятную ночь, но присутствие Эстель мешало его размышлениям на эту тему. Странно, но тягостное чувство, возникшее тогда и томящее всё это время, отпустило его ... именно в день смерти этой потаскушки. Случайно ли это?

   Но до чего всё же хорошо, что её прикончили! Риммон с трудом подавил распиравшее грудь ликование. Раньше у него темнело в глазах при одном воспоминании о Лили, и при виде её накатывала волна гневного отвращения, но влюбившись в Эстель, он получил ещё один повод опасаться рыжей лярвы, и вздрагивал при одной лишь мысли, что Эстель может узнать о его отношениях с Лили. Это, он понимал, чести ему в глазах синьорины ди Фьезоле не сделает. Смерть мерзавки избавила его от этих опасений, теперь он мог быть твёрдо уверен в сохранении тайны.

   Настроение его улучшалось с каждой минутой.

  – Нашли что-нибудь?– мелодичный низкий голос Эрны Патолс, подпиравшей дверной косяк, заставил всех вздрогнуть.

  Первой пришла в себя Симона.

  – Скорее, чего-то не находим, – Риммон, Эстель и Эрна молча смотрели на неё. – Где она могла хранить свои бриллианты?

  – А они у неё были? – Сиррах часто видел на Лили какие-то побрякушки, кольца, колье и серьги, но и предположить не мог, что они настоящие и чего-то стоят.

  Девицы переглянулись. На лицах всех троих промелькнула легкая тень презрения к этим ничего не понимающим в истинных ценностях мужчинам, но это было мимолетно. Все они знали, что бриллианты у Лили были, что они были настоящими и баснословно дорогими, а старинному колье в форме виноградной лозы с зеленоватыми, чистейшей воды камнями и вовсе не было цены.

  Эстель заглянула под полог кровати. Симона – под подушки.

  – Нет ли здесь тайника? – Риммон, перепачкав руку в пыли, отодвинул комод от стены и заглянул за него. – Тут только дохлая мышь, – сообщил он. Девицы, надо отдать им должное, даже не поморщились. – А в чём она их хранила?

  – В чёрном ларце, окованном медью. Вот таком, – Эстель раздвинула ладони на десять дюймов.

  Симона кивнула.

  – В щель не засунешь. А под платьями в шкафу?

  Эстель и Симона методично перебрали вещи Лили, выкладывая их на постель.

  В пустом шкафу открылось потайное отделение.

  Чтобы открыть его, Сирраху пришлось напрячься и просто изувечить замок. Увы, внутри была субстанция, способная заинтересовать только синьора Торричелли. Риммон, опустив лампу, заглянул под кровать, но и там не было ничего, кроме мусора и странного тёмного предмета, который, подтянутый шваброй, при ближайшем рассмотрении оказался старой домашней туфлей.

  – Прошу простить меня, но куратор просил всех собраться в Центральной галерее через полчаса. Нет... уже через четверть часа, – Эрна Патолс всё же вспомнила, зачем она пришла.

  Все проследовали в Центральную галерею.

  Куратор отметил, что совершённое жуткое злодеяние взывает к отмщению, и гнев Господень непременно обрушится на его виновника, который пока impune abiit, остался безнаказанным, а затем сообщил, что в замке будет усилена охрана и после одиннадцати вечера студентам запрещается покидать спальни. Все недовольно зашумели, но куратор заявил, что таково распоряжение декана и обсуждению оно не подлежит.

  Все разошлись, недовольно ворча, а Эрна Патолс направилась в библиотечный портал. Она не уставала корить себя за непростительную оплошность. Ну что она за дура! Что ей стоило сразу, едва стало известно о смерти Лили, пошарить у неё в спальне? Теперь время было упущено: кто-то озаботился этим раньше неё. Но кто? Она перебирала кандидатуры, но ничего не понимала. Приходилось смириться с очевидностью – кто-то оказался умнее и проворнее. Но у неё оставалась ещё одна возможность существенно поправить свои дела. Именно это и привело её в библиотечный портал.

  Сейчас, остановившись недалеко от массивных дубовых дверей читального зала, она залюбовалась видом из окна. Правда, кроме омерзительной сырости и корявых полуголых ветвей старого вяза, пейзаж ничем не радовал. Но, задержавшись в портале на четверть часа, она добилась успеха в отношении подлинной цели своих манёвров – из библиотеки вышел Гиллель Хамал. Покойница Лили фон Нирах, ещё до того, как их отношения испортились безнадёжно, поведала ей, что этот тщедушный длинноносый юноша обладает состоянием, дающим ему возможность при желании купить Версаль.