Текст книги "На земле живых (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

  Слова эти запомнились Эрне.

  Гиллель не удивился, увидев мисс Эрну, и выразил своё восхищение этой неожиданной встречей и цветущей красотой мисс Патолс. Эрна со смущённым видом опустила длинные ресницы, её божественная грудь в вырезе платья слегка порозовела. За двадцать тысяч всё это уже сегодняшней ночью могло бы оказаться в его полном распоряжении, и Хамал давно знал это – из помыслов Мориса де Невера да и намеков самой Эрны. Сумма была ничтожна для него, и утереть нос мерзкому волкодлаку Нергалу, облизывавшемуся на Эрну, было бы неплохо.

  Но мысли самой Эрны о том, как славно будет порыться в его вещах после того, как он уснёт, не привели Хамала в восторг. Не вдохновили его и размышления мисс Патолс о его мужских достоинствах, которые она оценивала, сообразуясь с его субтильностью, весьма невысоко.

  Что бы ты, дура, понимала...

  Но объяснить Эрне всю глубину её заблуждения он не мог, и потому, галантно улыбнувшись, Гиллель проникновенно поделился с ней своим беспокойством по поводу возможного провала на экзамене по немецкому языку. Да-да, он очень встревожен и все оставшиеся до него дни и ночи вынужден будет зубрить, как одержимый.

   Хамал основательно взбесил Эрну, глаза её сверкнули. Сначала Невер, а теперь и этот? Что воображает о себе этот недоносок? Быть может, это простая скаредность? Говорят, все евреи жадны до одержимости. Похоже на правду. А может, этот червяк просто ни на что не способен? Есть ли там вообще что-нибудь в штанах? Тут она заметила, что дыхание Хамала стало короче и прерывистей, а глаза неестественно оледенели. Странный он какой-то. Может, слегка – того? Она с недоумением смотрела на побледневшего Гиллеля, но решила сделать ещё одну попытку.

  Не позаниматься ли им вместе? Немецкий – её больное место, профессор Пфайфер говорит, что у неё сильный акцент. Надо поработать над произношением. Она могла бы зайти к нему сегодня около полуночи. Он не возражает? Хамал не возражал. Он как раз договорился о совместных занятиях с Генрихом Виллигутом, и будет очень рад, если Эрна составит им компанию. Энтузиазм мисс Патолс к совершенствованию в немецком заметно поугас. Да-да, она, может быть, зайдет... Может быть... Так вот в чём дело!

  Она чуть не плюнула с досады.

  Хамал, наслаждаясь её возмущением мерзкими мужеложниками, от которых скоро житья никому не будет, улыбнулся ей на прощание почти сочувственно. 'Die teuflische Hure! Пока среди баб встречаются такие мерзавки, как ты, лучше и впрямь слыть педерастом', ядовито подумал он, глядя вслед удаляющейся Эрне.

  Несколько раз, внимательно читая мысли сокурсников и сокурсниц, он вставал в тупик при странностях мышления этой особы, склонной шастать в полнолуние по Меровингу, словно не замечая стен. По счастью, замки сейфов ей были недоступны, и Хамал любовно погладил рукой ключи от своих шкафов, закреплённые на поясе.

  Мужская аморальность зло глумилась над женской безнравственностью.

  Удаляясь в противоположную сторону, он неожиданно подумал, что за тридцать тысяч эта тварь может согласиться на его изыски, и даже позволить... но он не стал размышлять дальше, презрительно махнув рукой. Эрна вызывала в нём такое омерзение, что даже возможность удовлетворить за её счет свою извращённую похоть его не привлекала.

  При этом ни Эрна, ни Хамал не заметили удвоившейся за время их разговора тени от колонны в библиотечном портале. Когда Хамал ушёл, она обрисовала пепельные волосы и аскетичную худобу Фенрица Нергала, бесшумно проскользнувшего затем в апартаменты Августа Мормо.

  Часть 3. Ноябрьское полнолуние. Луна в Тельце.

  Глава 12. Баб, что ли, мало?

  Но где премудрость обретается? и где место разума?

  Не знает человек цены ее, и она не обретается на земле живых.

  Не дается она за вес серебра; не оценивается она ни золотом Офирским,

   ни драгоценным ониксом, ни сапфиром.

  Иов, 28,13.

  Если бы глаз мог видеть демонов, населяющих Вселенную,

  существование было бы невозможно.

  Талмуд, Берахот, 6.

  С похорон Лили минуло несколько недель. Поздняя осень медленно вступила в Меровинг, золотисто-багряная листва осыпалась с древесных ветвей, ноябрьский воздух стал как-то призрачнее и прозрачнее. На настенном календаре Хамала чернела цифра '25'. Охрана в замке была усилена, после одиннадцати по коридорам ходили надзиратели.

   Гиллеля распоряжение декана нисколько не обеспокоило. Он и так просиживал в своей комнате дни и ночи напролёт. Осторожно перелистывал рулоны ветхих свитков, иногда что-то писал, иногда подходил к окну и подолгу смотрел в серое небо. Приближение зимы почему-то всегда нервировало его.

  Хамал открыл тяжелый свиток, за который покойный отец заплатил несколько сотен гиней, наткнувшись на него в Лондоне. 'Бог читает Талмуд стоя...' Пытался вдуматься в содержание, но понял, что это бессмысленно. Что-то коробило и мучило его, душу тяготила изнуряющая тоска и не давала покоя. Что с ним? Гиллель отложил свиток. Потом из запертого шкафа, дважды проверив запоры на двери, извлёк инкрустированную серебром шкатулку с надписью на древнееврейском. Погрузил пальцы в мерцающее сияние драгоценных камней. Он знал и чувствовал их, как никто. Собранные вместе, они одновременно околдовывали и успокаивали. Он вертел в тонких пальцах ярко-зеленый хризоберилл и фиолетово-красный уваровит, блестящий сухо, как налет в винных бочках. Изумруды и рубины он не любил за излишнюю яркость. Топаз опошлился на мясистых мочках толстых лавочниц, жаждущих задешево увеситься драгоценностями. Только сапфир не продался. Токи его вод ясны и прохладны, но при свете лампы – увы, его пламя гаснет. Нравился Хамалу своим порочным свечением и цимофан, опалы были хороши неверностью блеска, зыбкостью тонов и мутью, но слишком обманчивы и капризны. Бриллиант хоть и завораживал Хамала, но, Боже, как он опошлился с тех пор, как им стали украшать свои руки торгаши! Все опошляется. Даже совершенство. Нет. Не то. Всё не то.

   Что-то услышанное совсем недавно вонзилось в душу, словно заноза, и мучительно ныло. Что?

   Хамал вспомнил встречу с Эрной. Мерзавка и шлюха. Он был задет и взбешен её мыслями о нём, но не это угнетало его. Гиллель погрузился в воспоминания. Три года назад он снял дом в Париже, и принимал у себя женщин в будуаре цвета индийской розы, сияние которого омолаживало кожу блудниц, поблекшую от свинцовых белил и увядшую от ночных излишеств. Он жаждал испить чашу самых ядовитых плотских безумств – но чертово неизбывное понимание самых потаенных мыслей последней из кокоток убивало его. Он перестал волноваться женщинами, однообразие ласк приелось и опротивело, тоска понимания сокровенного неизбежно одолевала. Чувства его впали в летаргию, и только опуская на спину девки в лупанаре кнут и слыша её визг, он ненадолго оживлялся.

   Тут Хамал осознал наконец странное обстоятельство, ставшее причиной его внутреннего беспокойства. Это был Митгарт! Митгарт вчера рассказал ему, что вытворил в борделе Нергал: привязал к кровати какую-то несчастную девку, издевался и чуть не запорол её до смерти, мадам Бове была в гневе, кричала, что тут ему не Париж, где можно позволить себе любую мерзость, но он заткнул ей рот оплатой по тройной ставке. Хамал ненавидел Нергала, но, слушая скабрезные и мерзопакостные подробности происшедшего, которые Бенедикт описывал с чувством и смаком, неожиданно почувствовал себя ещё хуже, чем после инцидента с Эрной.

  Подумав немного, Гиллель тщательно запер шкатулку и спрятал её, потом осторожно выглянул в коридор. Уже пробило одиннадцать. Тишину нарушали только завывания ветра да шорох обледенелых ветвей за окнами. Надзирателя не было. Хамал замкнул дверь, прошёл несколько шагов и постучал в комнату Ригеля. Он был почти уверен, что Эммануэль у Мориса, но тот оказался у себя. Ригель выглядел утомлённым и немного встревоженным, но, увидев гостя, улыбнулся и жестом пригласил его войти.

  Гиллель тоже улыбнулся.

  – Я не отвлекаю вас, Эммануэль?

  – Нет, я не занят. Вы хотели поговорить?

  – Да... – Хамал сел на краешек кресла, и неожиданно спросил, – ...кто вы по национальности, Ригель?

  Ригеля вопрос не смутил, но он несколько опешил. Потом неловко потер лоб ладонью и растерянно улыбнулся, пожав плечами.

  – Моя бабка была, судя по всему, француженкой, но, мне кажется, её муж, мой дед, был испанцем. А кто была моя мать – я не знаю, но я говорю на испанском и понимаю по-итальянски и, возможно...– Он горестно пожал плечами. – Я рано осиротел. Но мое обучение здесь кем-то было оплачено. Мне так и не удалось узнать, кем. Хочу думать, что родителями.

  – А я – еврей, вы знаете это?

  Внимательно посмотрев на Гиллеля, Эммануэль кивнул.

  – Разумеется. Морис говорил, что ваш отец был талмудистом, а дед – ювелиром. Но даже если бы он этого не сказал...в ваших глазах – синайская пустыня...– Он осёкся и улыбнулся растерянно и виновато. – Простите, я, кажется, обижаю вас.

  Хамал покачал головой. Гордый и высокомерный, ранимый и обидчивый, он нёс бремя своей национальности как хоругвь и клеймо одновременно. Но Ригелю, что бы тот ни сказал, Хамал, не понимая почему, прощал всё. Впрочем, в последнее время – понимал. Он ощущал какую-то непонятную тягу к этому странному юноше, чьи мысли были непостижимо высоки, а поступки зачастую просто необъяснимы. Его общество радовало Гиллеля, подавляло хандру и успокаивало нервы. Он даже заметил, что немного ревнует его к Морису де Неверу, и сама их дружба вызывает его зависть.

  Гиллель не собирался откровенничать с Ригелем и открывать ему душу, этого он не сделал бы никогда и ни с кем, но даже простая возможность поболтать с человеком, в чьем кристальном благородстве он был уверен, была сегодня необходима Хамалу. Кроме того, от Эммануэля ему не приходилось скрывать свои экстраординарные дарования. Он с удивлением понял, что это странно облегчило его душу: не приходилось напряженно думать, опасаясь выдать свое понимание чужих мыслей. Хамал расслабился.

  – Нет, не обижаете. Вы знакомы с Талмудом?

  Эммануэль пожал плечами.

  – Слышал, что это несколько десятков томов. Отдельные фрагменты читал, попадались. А что?

  – Знаете, у одного известного талмудиста я натолкнулся на утверждение, что Бог читает Талмуд стоя.

  Ригель молча смотрел на Хамала и опустил глаза.

  – Кощунственно и горделиво, говорите?

  Эммануэль усмехнулся.

  – Не говорю. Думаю. Вас эти слова больно задели.

  – Да...– Хамал удивился. – Странно, что вы это поняли. А почему?

  – Вам нравится мысль об избранничестве. Бог есть Дух, и вашему народу это открылось первому. Но, если вы избраны Им, Духом, то – для чего? Неужели – для теплого стойла и сытого пойла? Если всё сведется к Judenstaadt'у или к молочным рекам с кисельными берегами, то это пóшло. А когда утверждающие так начинают говорить, что эта пошлость ещё и восхищает Бога-Духа...

  – ...то в их душах оскудела Любовь, как вы недавно дивно выразились? – глаза Хамала весело заискрились.

  – Это сказано не мною. И не об этих душах. Просто я, в отличие от вас, не читаю мысли... но вы показались мне ... все-таки ...Человеком Духа.

  Хамал бросил странный – долгий и внимательный – взгляд на Ригеля.

  – В ваших устах это, как я понимаю, комплимент?

  Ригель улыбнулся и кивнул.

  – Человек Духа не совершит подлость, не унизится до трусости, не измажет себя низостью.

  Хамал замер, и глаза его неожиданно потемнели.

  – Да... Конечно... 35 глава Исайи. 'Возвеселится пустыня и сухая земля, и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс', – со странным раздражением произнёс он. – Знаете, Ригель, если вы когда-нибудь согрешите, то только смертно... Я ведь это понимаю, я – выкрест.

  – Вы крещены?

  – Да, конечно, перед вами – раб Божий Жильбер. Гилберт. В Меровинг не примут внука еврея-ювелира, пока он не поцелует крест. Деньги за обучение – еврейские, заметьте, не отмывают, а меня – в купель с головой. Не надо, не надо, – он махнул рукой, заметив гневную реакцию Эммануэля. – Не сердитесь, я ведь на это согласился. Я добровольно отошёл от веры отцов, а что получил?

  – А чего искали? Возможности поступить в Меровинг? – голос Ригеля неожиданно прозвучал резче. – Так вы – в Меровинге. Искали бы Истины, может быть, были бы в Истине.

  – Как это Невер с вами общается? – вырвалось у Хамала. На миг он смутился и пожалел об этих словах, но тут же нашёлся. – Кстати! Он говорил вам, что у покойной пропали драгоценности?

  – ... Что?! У Лили?

  – Да. Девицы, её соседки, решили, что в её спальне может быть что-то, указывающее на убийцу, позвали Сирраха и обыскали комнату. Риммон утверждает, что кроме истёртого тапка и дохлой мыши там ничего нет. А девицы говорят, что её камни стоили целое состояние. Не лгут, кстати. Многие её украшения сделал мой дед, Абрахам Хамал. – Гиллель хотел что-то добавить, но не успел, ибо в это мгновение дверь, с грохотом ударившись о стену, распахнулась настежь.

  На пороге, полуголый и разъярённый, похожий на мраморную статую любовника Афродиты бога Арея, стоял Морис де Невер. Его кудри шевелились, как змеи на голове Горгоны, огромные голубые глаза метали искры. Ригель и Хамал в изумлении поднялись. Невер с силой захлопнул за собой дверь, при этом простыня, которой он был обёрнут, свалилась на пол. Эммануэль смущённо отвернулся, а Хамал, напротив, внимательно вгляделся в Мориса и неожиданно расхохотался. Взбешённый Морис замер, а Хамал продолжал хохотать, рухнув в кресло и сотрясаясь всем телом, то и дело вытирая выступавшие на глаза слёзы. Обмотав вокруг себя простыню и уподобившись Алкивиаду, Невер плюхнулся на тахту и неожиданно тоже нервно рассмеялся.

  – Прекратите, Хамал, – отсмеявшись, проговорил он, – и без вас тошно.

  – Что случилось, Морис? – Эммануэль присел рядом.

  Новый взрыв беспутного хохота Хамала помешал де Неверу ответить. Отдышавшись, Гиллель с издевкой процитировал:

  – ' Неприступный пока, мой Лигурин, щедро Венерою

  Одарённый, когда первый пушок спесь пособьет твою,

  И обрежут руно пышных кудрей, что по плечам бегут,

  тогда ты, Лигурин, в зеркало глянувши...'

  Я люблю Горация, а вы, мсье де Невер?

  – Я задушу вас, Гиллель!

  – Что произошло? – повторил Эммануэль.

  Хамал, всё ещё смеясь, зажёг несколько свечей, добавив света.

  – Что! Этот вон понял уже...

  – Ну я же не читаю твоих мыслей, Морис.

  – Принимаю ванну, собираюсь обсохнуть и лечь спать. Вдруг из-за ширмы выскакивает Виллигут и лезет ко мне с поцелуями и признаниями в любви! Видели бы вы, что он пытался сделать! – Морис, трепеща, брезгливо поморщился. – Мир как будто сходит с ума! Тоже мне – Гиацинт! А до чего гадок, и передать невозможно! Эти липкие руки, эти омерзительные губы... – Невер содрогнулся и неожиданно снова разъярился, – это мерзость!! Баб, что ли, мало? На кой черт мне его задница? – В ярком свечном пламени Морис выглядел неправдоподобно красивым.

  – Гиацинт... Вы-то уж точно Аполлон, мсье де Невер...– насмешливо заметил Хамал.

  – Да будь оно всё проклято! Аполлон! Тот хоть за нимфами бегал.

  – Кстати, не всегда.

  Невер зло сплюнул.

  – А что Виллигут? – Ригелю вся история показалась откровенно мерзкой.

  – Откуда мне знать? Надавал я ему оплеух, вышвырнул в коридор, да и дело с концом! – Невер помолчал, и вдруг полушёпотом добавил, – весь месяц проходу мне не давал своими глупостями. Воистину, после l'Air Epais в него вселился дьявол...

  Смех Гиллеля резко смолк, и голос прозвучал на октаву ниже.

  – Откуда вы знаете о l'Air Epais?

  – А вы?

  Взгляды Гиллеля Хамала и Мориса де Невера скрестились, как две шпаги.

  Неожиданно Морис вздрогнул, смертельно побледнел и, резко поднявшись на ноги, зашатался. Гиллель отпрянул, Эммануэль бросился к нему, но Морис отстранил его и замер, опираясь руками об стол. Кровь медленно прилила к его щекам. Он осторожно сел, глубоко вздохнул и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами. Потом его глаза открылись – в них были недоумение и испуг.

  – Что это со мной было?

  Ответить ему никто не успел.

  Вопль. Страшный, утробный, нечеловеческий вопль взорвал ночь и, прокатившись по аудиториям, коридорам, рекреациям и спальням Меровинга, звеня, опал на каменные плиты пола. Морис, Эммануэль и Гиллель в ужасе уставились друг на друга. Придя в себя, Ригель и Хамал ринулись в коридор. Многие спальни были уже открыты, в дверных проемах изумлёнными изваяниями застыли их сокурсники. В коридоре были Риммон и Нергал. Заспанный Митгарт стоял на пороге своей спальни. Дверь Мормо тоже открылась, и он выглянул в коридор.

  – Кто тут орёт по ночам?

  – Кричали там, – Риммон показал на выход из коридора.

  У самого выхода оставалась закрытой только одна дверь – спальни Генриха Виллигута. Все нерешительно озирались, точно ждали повторения крика. Риммон медленно пошёл к закрытой двери. Все постепенно подтянулись за ним и столпились вокруг. Воспользовавшись этим, Морис де Невер незаметно проскользнул к себе и через минуту появился в толпе уже в домашнем халате. Гиллель Хамал ненадолго вернулся в гостиную Эммануэля и вышел оттуда с кочергой.

  Риммон постучал в массивную дверь. Ни звука. Сиррах подергал ручку. Дверь была заперта.

  – А точно кричали там?

  – А где ещё?

  – Ну, мало ли...

  – Да ну вас всех, – Нергал раздвинул толпу. – Давай, Риммон.

  Они с силой налегли на дверь, но тщетно.

  – Митгарт, Невер, Мормо! Помогайте же...

  Морис де Невер неподвижно стоял у стены в толпе и словно не слышал. Мормо сделал несколько шагов вперед, но его опередил Бенедикт Митгарт. Однако, выбить тяжелую дубовую дверь они не смогли и втроём. Они ещё стояли у двери, пытаясь отдышаться для нового штурма, когда Хамал, протиснувшись за их массивными спинами, вставил между замком и дверной рамой кочергу. Замок щелкнул, и дверь распахнулась. Хамал поспешно ретировался. Переступивший было порог Риммон замер, но напиравшие сзади сокурсники пропихнули его в комнату. Раскинув руки, Сиррах остановил их напор.

  В трёх шагах от окна, возле стола, заваленного книгами и заставленного колбами, в чёрно-алой луже крови лицом вниз лежал Генрих Виллигут.

  Глава 13. Ночное рандеву. 'Чем я лучше Нергала?'

  'Du bist noch nicht der Mann, den Teufel festzuhalten!'

  'Нет, не тебе чертей ловить в тенета!'

  'Фауст', И. В. Гёте.

  Был вызван куратор. Все подавленно молчали, стараясь не смотреть на распростёртое в крови тело. В комнате стоял спёртый воздух, в котором различимы были удушливые миазмы разложения и затхлая сырость погреба. Ригель отошёл к окну и, с трудом отодвинув заржавленный запор, приоткрыл раму. Хамал разглядывал книги и колбы на столе. Нергал и Митгарт шёпотом переговаривались. Риммон вышел, и лишь Мормо, сев на корточки около трупа, внимательно смотрел на покойника. Ноздри его трепетали. Морис де Невер, белее мела, стоял у стены с закрытыми глазами. В открытое окно светила луна, сияя, словно старинная монета червонного золота.

  На Центральной башне пробило полночь. Пришли куратор, аббат Бриссар и декан. Труп перевернули, и вскоре обнаружилось, что кровь хлынула из ушей, рта и носа убитого. Нергал и Мормо унесли мертвеца в предбанник, где слуги, обмыв тело, не обнаружили на нём ни единой царапины. Все молча разошлись по своим спальням. По коридорам расползлась вязкая тишина. Морис де Невер и Гиллель Хамал, без слов понимая, что распоряжение декана сегодня можно безнаказанно проигнорировать, сошлись в гостиной Мориса. Молча выпили по бокалу мадеры. Никто не хотел начинать разговор, и в то же время оба понимали, что высказаться придётся каждому.

   Хамал начал первым.

  – Надеюсь, я буду правильно понят, если скажу вам, мсье де Невер, что меня немного тревожит возросший уровень смертности наших сокурсников в Меровинге.

  – Если кто и способен разобраться во всей этой чертовщине, то это вы, Хамал. – Морис твёрдо посмотрел в огромные карие глаза Гиллеля.

  – Увы, мой дар не оправдывает себя. Никто из тех, кто имел несчастье обнаружить труп нашего дорогого друга, не думал: 'Ах, как здорово мне удалось всё это обстряпать!' Но в одном вы правы, Морис. Это действительно чертовщина, – Хамал вытащил из-за пазухи странную покривившуюся полураздавленную восковую фигурку величиной не более трех дюймов с белыми, словно у куклы, волосами. – Знаете, что это?

  – Да, это волт. Я эти штуки знаю. Читал – в старых трактатах, в гримуарах да и Мормо рассказывал, – Морис де Невер внимательно посмотрел на Хамала. – Где вы это взяли?

  – На столе у покойника. Под книгой. Надеюсь, никто не заметил, как я это прикарманил. Ведь в некотором роде – состав преступления, corpus, так сказать, delicti, – Морис молча разглядывал восковое месиво. – Обратите внимание, волосы белые, в голове фигурки – заржавленный гвоздь. Блондинов на курсе двое – вы и Виллигут. Ну, ещё Эстель, конечно, но фигурка-то мужская...

  – Вы намекаете, что он хотел убить либо меня, либо... себя? С учётом того, что я сейчас имею счастье беседовать с вами, мсье Хамал, то получается, что своей жертвой он наметил – Виллигута?– Скепсис на лице Мориса был слишком явным.– Замечу, однако, что из всех способов самоубийства, о которых я когда-либо слышал, этот – самый необычный.

  Гиллель не спорил.

  – Да. Не стыкуется.

  – А вы, извините мне это недоумение, мсье Хамал, вы сами-то верите в возможность нанести вред подобным способом?

  Хамал пожал плечами.

  – Я не верю в разум. Он судит подлости других, но оправдывает мои. Заметьте, те же самые. Я не верю в опыт. У меня около дома пруд. Я заходил в воду по грудь и пытался плыть. Мое тело было тяжелее воды, и я тонул. Но мой опыт лгал мне – ведь я видел тех, кто мог переплыть пруд. Я не верю и в Бога. Учитывая мой, возможно, лгущий мне опыт, Его и найти нельзя. Но Ригель нашёл, – он удивленно посмотрел в темноту. – Может ли злая человеческая воля нанести ущерб другому человеку? Во что тут не верить-то, помилуйте... А способ... Только глупцы полагают, что колдун – это безобидный экспериментатор-исследователь магических тайн природы. Кому они нужны, эти тайны? – Гиллель запрокинул голову, и его лицо приобрело выражение насмешливое и презрительное. – В основе любого процесса по обвинению в колдовстве лежал не трактат по практике заклинаний, а самый обыкновенный труп, Невер. Колдовство – это остроумная и тонкая уголовщина.

  – Вы уверены?

  -Абсолютно. Колдовство как таковое существует в двух ипостасях. И первая – самая распространённая – криминальная. Допустим, вам нужно избавиться ...ну, скажем, от Митгарта. Вы уже оповещены по определённым каналам – кухонным сплетням, что некая особа похваляется своими колдовскими талантами. Вы наведываетесь к упомянутой ведьме. Она принимает ваш заказ. Стоит это недёшево, но если Митгарт вам сильно мешает – вы раскошелитесь и авансируете старушку. На ваших глазах она производит довольно странные манипуляции, слепив из воска фигурку Митгарта и проткнув ее гвоздём. Вы в недоумении. Тем временем к Митгарту, по наводке старушонки, заглядывает человек – совершенно ему посторонний. Он может попроситься на ночлег, вручить письмо, а может и просто проникнуть в дом в отсутствие хозяина. Он пробудет там около трех минут и либо впрыснет определенный состав – отнюдь небезобидный – ему в вино, либо подменит его мыло на очень похожее, даже с той же степенью использования. Либо прыснет чем-нибудь на дрова у камина... Возможностей тьма. Он исчезнет, чтобы никогда больше не появиться. Через день, два, неделю – Митгарт попробует вино, разожжет камин или несколько раз вымоет руки.

  Большего не потребуется.

  Так или иначе, дело будет сделано, и Вы должны будете отдать ведьме оставшуюся сумму. Так лучше. Никто и никогда не сможет связать вас с этим преступлением. Но беда в том, что и вы – попались. Пока у ведьмы есть аналогичные заказы, вы – в относительной безопасности. Но когда поток клиентов иссякнет, о вас вспомнят. Ведь вы все-таки можете кое о чем догадаться и выдать убийц. К тому же – если вы состоятельны, то и это обстоятельство может стать решающим и роковым. И потому – с вами вполне может произойти то же самое, что и с Митгартом. Момент вашей смерти подстерегут, и дом обыщут. Все ценности перекочуют в подпол к милой старушке. Вот и всё колдовство. И что в этой схеме вызывает ваше недоверие?

  – Вы говорили о двух ипостасях...

  – Колдовство в его второй – демонической – ипостаси будет ещё менее безобидным. В этом случае вы столкнётесь не просто с убийцами, холодными и расчетливыми, а с убийцами безумными. Для начала ознакомьтесь с самыми обычными составами демонических зелий, используемых не для отравления, а для собственных нужд. Это афродизиаки, галлюциногены, наркотики и яды, чье действие – втиранием в кожу – было гомеопатическим. Но регулярное их использование делало свое дело. Ну, а когда подобное наркотическое умонастроение, а точнее, умоисступление, охватывало целые деревни... – Гиллель усмехнулся. – Я начал понимать, почему Инквизицию называли Святой.

  Кроме того, подумайте, мсье де Невер, кем должна быть женщина, готовая следовать, ну, например, рецепту, на который я наткнулся в трудах чернокнижника Иоахима Вюртенбергского. 'Выкопай в полночь на погосте в начале месяца Рыб отверстие в свежей могиле... '. Дальнейшее, в принципе, неважно. Как, по-вашему, много ли женщин решится в конце февраля провести ночь на кладбище? Я бы не пошёл. Мужество, неустрашимое и бестрепетное – неотъемлемая черта истинной ведьмы. Добавьте сюда её одержимую убеждённость в том, что никаких нравственных запретов не существует и нетрудно понять, чем чревата встреча с подобным существом. Станьте у неё на пути – и с вами никто не станет церемониться. Эти особы куда более страшны, чем их 'криминальные' товарки. Такие творят зло не столько из-за денег, сколько из удовольствия убить и упоения своим могуществом и безнаказанностью.

  Морис удивлённо улыбнулся.

  – Вы, Хамал, как я посмотрю, настоящий демонолог.

  – Ну что вы, Морис. Я просто думал над тем, что читал.

  – Ну, а с чем мы имеем дело в нынешнем случае?

  – Увы. Не постигаю. Я-то, вы же понимаете, однажды прочтя мысли херра Виллигута, не испытывал никакого желания углубляться в эти анналы... точнее, анальные отверстия его раздумий. Я не ханжа, перепробовал многое и многим пресытился, но в этом есть нечто для меня принципиально неприемлемое, с какой стороны не глянь, n'est-ce pas? – мсье де Невер с готовностью кивнул, давая понять, что целиком и полностью разделяет высокие и благородные взгляды своего собеседника. – При одной мысли, что я мог бы стать объектом виллигутова интереса...– продолжал Хамал, но неожиданно отвлёкся, – этому ублюдку Нергалу вон – всё равно. Но я – не Нергал! – Хамала передернуло. Он на мгновение умолк, помрачнел, но тут же поспешил вернуться к обсуждаемой теме. – К тому же проговариваемые Виллигутом заклинания на ваш счёт заставляли меня думать, что он обладает некими возможностями добиваться того, что ему нужно. Не понимаю, почему вы этого не чувствовали. Я же все мои усилия направлял на то, чтобы неизменно оказываться как можно дальше от него. Так что, – обобщил он, – я, в общем-то, плохо знал покойника. Но то, что он приколдовывал, очевидно. Есть такое явление, я читал о нём, когда заклятие, убив намеченную жертву, бьёт и по колдуну. Но этому посвящены целые главы чернокнижных инкунабул, и все знают, как отводить от себя возвратный удар. Речь идет, замечу, о демонических, а не о криминальных вещах. Но всё это не объясняет происшествия с Виллигутом. Вы сами-то с волтами не экспериментировали?

  – Нет, никогда, вы же знаете.

  – Я знаю, что вы об этом думаете. А что делаете – не знаю. Кстати, вы уже научились защищаться от меня, не правда ли? Вы концентрируете мысли на невинных вещах либо отрешаетесь от всего... – Хамал медленно допил мадеру и высокомерно усмехнулся.

  Насмешливая улыбка Хамала задела Невера.

  – Гиллель, вы считаете меня подлецом? – Он посмотрел на Хамала в упор. – Вы намекали на это тогда Ригелю...

  Хамал отмёл это обвинение.

  – Нет. Не намекал, вздор это всё, – твердо заявил он, снова наполняя бокалы. – Я всего-навсего отметил чистоту его мыслей, а вы восприняли это как упрёк себе. Я вас ни в чём не упрекал. С чего бы?

   Невер опустил глаза. Костяшки его сжатых пальцев побелели.

  – Да... – хрипло проговорил он наконец. – Знаете, когда я, крадучись, вылезаю из грязных притонов и борделей, то всегда думаю, что это в последний раз. Есть необоримые вещи или я просто слаб? Моя любовь к женщинам...

  – Не обманывайте себя, Невер, – насмешливо перебил Хамал, отмахнувшись от слов собеседника, как от навязчивой мухи. – Вы не любите женщин. – Морис пронзил Гиллеля изумлённым взглядом. – Да-да, уверяю вас, это так, что бы вам самому не казалось по этому поводу. Женщины раздражают вас глупостью, пустотой и визгливостью. Вы любите своё наслаждение, а его источник вам, в лучшем случае, безразличен. Я скажу вам больше. Вы не хотите, чтобы вас любили. Это даже феноменально, – спокойно продолжил он, пригубив вино и насмешливо глядя на растерянного собеседника. – Дело вот в чем, я объясню. Не будем говорить о тех женщинах, которые не продаются. Такие даже мне не по карману. Но остальные – разнятся. Есть, знаете, особый тип, – замужних и считающихся порядочными – за значительную сумму готовых на что угодно. Любое ваше предложение, самое гнусное, будет рассмотрено, предложи вы пятьдесят тысяч. Уличные женщины или актриски мне иногда отказывали, а эти – никогда. Для развратного человека наивысшая пикантность заставлять эту 'приличную' даму делать лишь то, что можно потребовать от самой отъявленной проститутки. Одна такая согласилась, помню... тьфу, я же не об этом... Так вот, такие оценят только содержимое вашего кармана. Но есть богатые богемные гурманки-демимондентки, которые способны оценить содержимое ваших штанов. С несколькими такими я сталкивался в Люксембурге, в забавном тайном обществе 'Янтарная ящерка'. В основном – богема и иногда особы повыше. Приапические оргии, клянусь. Там мужчину пробуют 'на язычок' одуревшие от шпанских мушек эротоманки... А, я опять сбился. А о чём я? Ах, да! Бордельные же девочки, как ни парадоксально, способны оценить содержимое... вашей души. И заметьте, Морис, вашу душу они оценили высоко. И это притом, что, когда Риммон, помнится, сказал вам, что девочки думают, что вы – переодетый принц инкогнито, вы сами подумали... помните?

  Морис недоумённо посмотрел в глаза Гиллеля. Он абсолютно не помнил пустую бордельную полупьяную болтовню, фразу же Риммона, о которой говорил Хамал, вспоминал как сквозь туман – неотчетливо и расплывчато.