Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. День гнева"

Автор книги: Ольга Ларионова

Соавторы: Еремей Парнов,Роман Подольный,Георгий Гуревич,Илья Варшавский,Север Гансовский,Генрих Альтов,Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Он стал перебирать в памяти события последних дней, разговоры, лица и подумал о том, как будет рассказывать об отарках, вернувшись в редакцию. Потом ему пришло в голову, что, собственно, эта мысль о возвращении постоянно присутствовала в его сознании и окрашивала в совсем особый цвет все, с чем ему приходилось встречаться. Даже когда они гнались за отарком, схватившим девочку, он, Бетли, не забывал, что как ни жутко здесь, но он сможет вернуться и уйти от этого.

“Я-то вернусь, – сказал он себе. – А Меллер? А другие?..”

Но эта мысль была слишком сурова, чтобы он решился сейчас додумывать ее до конца.

Он сел в тень от сторожки и стал размышлять об отарках. Ему вспомнилось название статьи в какой-то газете: “Разум без доброты”. Это было похоже на то, что говорил лесничий. Для него отарки не были людьми, потому что не имели “сочувствия”. Разум без доброты. Но возможно ли это? Может ли вообще существовать разум без доброты? Что начальное? Не есть ли эта самая доброта следствие разума? Или наоборот?.. Действительно, уже установлено, что отарки способнее людей к логическому мышлению, что они лучше понимают абстракцию и отвлеченность и лучше запоминают. Уже ходили слухи, что несколько отарков из первой партии содержатся в военном министерстве для решения каких-то особых задач. Но ведь и “думающие машины” тоже используются для решения всяких особых задач. И какая тут разница?

Он вспомнил, как один из фермеров сказал им с Меллером, что недавно видел почти совсем голого отарка, и лесничий ответил на это, что отарки в последнее время все больше делаются похожими на людей. Неужели они в самом деле завоюют мир? Неужели разум без доброты сильнее человеческого разума?

“Но это будет не скоро, – сказал он себе. – Даже если и будет. Во всяком случае, я – то успею прожить и умереть”.

Но затем его тотчас ударило: дети! В каком мире они будут жить – в мире отарков или в мире кибернетических роботов, которые тоже не гуманны и тоже, как утверждают некоторые, умнее человека?

Его сынишка внезапно появился перед ним и заговорил:

“Папа, слушай. Вот мы – это мы, да? А они – это они. Но ведь они тоже думают про себя, что они – мы?”

“Что-то вы слишком рано созреваете, – подумал Бетли. – В семь лет я не задавал таких вопросов”.

Где-то сзади хрустнула ветка. Мальчик исчез.

Журналист тревожно огляделся и прислушался. Нет, все в порядке.

Летучая мышь косым трепещущим полетом пересекла поляну.

Бетли выпрямился. Ему пришло в голову, что лесничий что-то скрывает от него. Например, он еще не сказал, что это был за всадник, который в первый день обогнал их на заброшенной дороге.

Он опять оперся спиной о стену домика. Еще раз сын появился перед ним и снова с вопросом:

“Папа, а откуда все? Деревья, дома, воздух, люди? Откуда все это взялось?”

Он стал рассказывать мальчику об эволюции мирозданья, потом что-то остро кольнуло его в сердце, и Бетли проснулся.

Луна зашла. Но небо уже немного посветлело.

Лошадей на поляне не было. Вернее, одной не было, а вторая лежала на траве, и над ней копошились три серые тени. Одна выпрямилась, и журналист увидел огромного отарка с крупной тяжелой головой, оскаленной пастью и большими, блещущими в полумраке глазами.

Потом где-то близко раздался шепот:

– Он спит.

– Нет, он уже проснулся.

– Подойди к нему.

– Он выстрелит.

– Он выстрелил бы раньше, если бы мог. Он либо спит, либо оцепенел от страха. Подойди к нему.

– Подойди сам.

А журналист действительно оцепенел. Это было как во сне. Он понимал, что случилось непоправимое, надвинулась беда, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

Шепот продолжался:

– Но тот, другой? Он выстрелит.

– Он болен. Он не проснется… Ну иди, слышишь!

С огромным трудом Бетли скосил глаза. Из-за угла сторожки показался отарк. Но этот был маленький, похожий на свинью.

Преодолевая оцепенение, журналист нажал на курки ружья. Два выстрела прогремели один за другим, две картечины унеслись в небо.

Бетли вскочил, ружье выпало у него из рук. Он бросился в сторожку, дрожа, захлопнул за собой дверь и накинул щеколду.

Лесничий стоял с ружьем наготове. Его губы пошевелились, журналист скорее почувствовал, чем услышал вопрос:

– Лошади?

Он кивнул.

За дверью послышался шорох. Отарки чем-то подпирали ее снаружи.

Раздался голос:

– Эй, Меллер! Эй!

Лесничий метнулся к окошку, высунул было ружье. Тотчас черная лапа мелькнула на фоне светлеющего неба; он едва успел убрать двустволку.

Снаружи удовлетворенно засмеялись.

Граммофонный, растягивающий звуки голос сказал:

– Вот ты и кончился, Меллер.

И, перебивая его, заговорили другие голоса:

– Меллер, Меллер, поговори с нами…

– Эй, лесник, скажи что-нибудь содержательное. Ты же человек, должен быть умным…

– Меллер, выскажись, и я тебя опровергну…

– Поговори со мной, Меллер. Называй меня по имени. Я Филипп…

Лесничий молчал.

Журналист неверными шагами подошел к окошку. Голоса были совсем рядом, за бревенчатой стеной. Несло звериным запахом – кровью, пометом, еще чем-то.

Тот отарк, который назвал себя Филиппом, сказал под самым окошком:

– Ты журналист, да? Ты, кто подошел?..

Журналист откашлялся. В горле у него было сухо. Тот же голос спросил:

– Зачем ты приехал сюда?

Стало тихо.

– Ты приехал, чтобы нас уничтожили?

Миг опять была тишина, затем возбужденные голоса заговорили:

– Конечно, конечно, они хотят истребить нас… Сначала они сделали нас, а теперь хотят уничтожить…

Раздалось рычание, потом шум. У журналиста было такое впечатление, что отарки подрались.

Перебивая всех, заговорил тот, который называл себя Филиппом:

– Эй, лесник, что же ты не стреляешь? Ты же всегда стреляешь. Поговори со мной теперь.

Где-то сверху вдруг неожиданно ударил выстрел.

Бетли обернулся.

Лесничий взобрался на очаг, раздвинул жерди, из которых была сложена крыша, крытая сверху соломой, и стрелял.

Он выстрелил дважды, моментально перезарядил и снова выстрелил.

Отарки разбежались.

Меллер спрыгнул с очага.

– Теперь нужно достать лошадей. А то нам туго придется.

Они осмотрели трех убитых отарков.

Один, молодой, действительно был почти голый, шерсть росла у него только на загривке.

Бетли чуть не стошнило, когда Меллер перевернул отарка на траве. Он сдержался, схватившись за рот.

Лесничий сказал:

– Вы помните, что они не люди. Хоть они и разговаривают. Они людей едят. И своих тоже.

Журналист осмотрелся. Уже рассвело. Поляна, лес, убитые отарки – все на миг показалось ему нереальным.

Может ли это быть?.. Он ли это, Дональд Бетли, стоит здесь?..

– Вот здесь отарк съел Клейна, – сказал Меллер. – Это один из наших рассказывал, из местных. Его тут наняли уборщиком, когда была лаборатория. И в тот вечер он случайно оказался в соседней комнате. И все слышал…

Журналист и лесничий были теперь на острове, в главном корпусе Научного центра. Утром они сняли седла с зарезанных лошадей и по дамбе перебрались на остров. У них осталось теперь только одно ружье, потому что двустволку Бетли отарки, убегая, унесли с собой. План Меллера состоял в том, чтобы засветло дойти до ближайшей фермы, взять там лошадей. Но журналист выговорил у него полчаса на осмотр заброшенной лаборатории.

– Он все слышал, – рассказывал лесничий. – Это было вечером, часов в десять. У Клейна была какая-то установка, которую он разбирал, возясь с электрическими проводами, а отарк сидел на полу, и они разговаривали. Обсуждали что-то из физики. Это был один из первых отарков, которых тут вывели, и он считался самым умным. Он мог говорить даже на иностранных языках… Наш парень мыл пол рядом и слышал их разговор. Потом наступило молчание, что-то грохнуло. И вдруг уборщик услышал: “О господи!..” Это говорил Клейн, и у него в голосе был такой ужас, что у парня ноги подкосились. Затем раздался истошный крик: “Помогите!” Уборщик заглянул в эту комнату и увидел, что Клейн лежит, извиваясь, на полу, а отарк гложет его. Парень от испуга ничего не мог делать и просто стоял. И только когда отарк пошел на него, он захлопнул дверь.

– А потом?

– Потом они убили еще двоих лаборантов и разбежались. А пять или шесть остались как ни в чем не бывало. И когда приехала комиссия из столицы, они с ней разговаривали. Этих увезли. Но позже выяснилось, что они в поезде съели еще одного человека.

В большой комнате лаборатории все оставалось как было. На длинных столах стояла посуда, покрытая слоем пыли, в проводах рентгеновской установки пауки сплели свои сети. Только стекла в окнах были выбиты, и в проломы лезли ветви разросшейся, одичавшей акации.

Меллер и журналист вышли из главного корпуса.

Бетли очень хотелось посмотреть установку для облучения, и он попросил у лесничего еще пять минут.

Асфальт на главной улочке брошенного поселка пророс травой и молодым, сильным уже кустарником. По-осеннему было далеко видно и ясно. Пахло прелыми листьями и мокрым деревом.

На площади Меллер внезапно остановился.

– Вы ничего не слышали?

– Нет, – ответил Бетли.

– Я все думаю, как они все вместе стали осаждать нас в сторожке, – сказал лесничий. – Раньше такого никогда не было. Они всегда поодиночке действовали.

Он опять прислушался.

– Как бы они нам не устроили сюрприза. Лучше убираться отсюда поскорее.

Они дошли до приземистого круглого здания с узкими, забранными решеткой окнами. Массивная дверь была приоткрыта, бетонный пол у порога задернулся тонким ковриком лесного мусора – рыжими елочными иголками, пылью, крылышками мошкары.

Осторожно они вошли в первое помещение с нависающим потолком. Еще одна массивная дверь вела в низкий зал.

Они заглянули туда. Белка с пушистым хвостом, как огонек, мелькнула по деревянному столу и выпрыгнула в окно сквозь прутья решетки.

Миг лесничий смотрел ей вслед. Он прислушался, напряженно сжимая ружье, потом сказал:

– Нет, так не пойдет.

И поспешно двинулся обратно.

Но было поздно.

Снаружи донесся шорох, входная дверь, чавкнув, затворилась. Раздался шум, как если бы ее завалили чем-нибудь тяжелым.

Секунду Меллер и журналист смотрели друг на друга, потом кинулись к окну.

Бетли выглянул наружу и отшатнулся.

Площадь и широкий высохший бассейн, неизвестно зачем когда-то построенный тут, заполнялись отарками. Их были десятки и десятки, и новые вырастали как из-под земли. Гомон уже стоял над этой толпой не людей и не зверей, раздавались крики, рычание.

Ошеломленные, лесничий и Бетли молчали.

Молодой отарк недалеко от них стал на задние лапы. В передних у него было что-то круглое.

– Камень, – прошептал журналист, все еще не веря случившемуся. – Он хочет бросить камень…

Но это был не камень.

Круглый предмет пролетел, возле решетки ослепительно блеснуло, горький дым пахнул в стороны.

Лесничий шагнул от окна. На лице его было недоумение. Ружье выпало из рук, он схватился за грудь.

– Ух ты, черт! – сказал он и поднял руку, глядя на окровавленные пальцы. – Ух ты, дьявол! Они меня прикончили.

Бледнея, он сделал два неверных шага, опустился на корточки, потом сел к стене.

– Они меня прикончили.

– Нет! – закричал Бетли. – Нет! – Он дрожал как в лихорадке.

Меллер, закусив губы, поднял к нему белое лицо.

– Дверь!

Журналист побежал к выходу. Там, снаружи, уже опять передвигали что-то тяжелое.

Бетли задвинул один засов, потом второй. К счастью, тут все было устроено так, чтобы накрепко запираться изнутри.

Он вернулся к лесничему.

Меллер уже лежал у стены, прижав руки к груди. По рубахе у него расползалось мокрое пятно. Он не позволил перевязать себя.

– Все равно, – сказал он. – Я же чувствую, что конец. Неохота мучиться. Не трогайте.

– Но ведь к нам придут на помощь! – воскликнул Бетли.

– Кто?

Вопрос прозвучал так горько, так открыто и безнадежно, что журналист похолодел.

Они молчали некоторое время, потом лесничий спросил:

– Помните, мы всадника видели еще в первый день?

– Да.

– Скорее всего это он торопился предупредить отарков, что вы приехали. Тут у них связь есть: бандиты в городе и отарки. Поэтому отарки объединились. Вы этому не удивляйтесь. Я-то знаю, что если бы с Марса к нам прилетели какие-нибудь осьминоги, и то нашлись бы люди, которые с ними стали бы договариваться.

– Да, – прошептал журналист.

Время до вечера протянулось для них без изменений. Меллер быстро слабел. Кровотечение у него остановилось. Он так и не позволил трогать себя. Журналист сидел с ним рядом на каменном полу.

Отарки оставили их. Не было попыток ни ворваться через дверь, ни кинуть еще гранату. Гомон голосов за окнами то стихал, то возникал вновь.

Когда спустилось солнце и стало прохладнее, лесничий попросил напиться. Журналист напоил его из фляжки и вытер ему лицо водой.

Лесничий сказал:

– Может быть, это и хорошо, что появились отарки. Теперь станет яснее, что же такое Человек. Теперь-то мы будем знать, что человек – это не такое существо, которое может считать и выучить геометрию. А что-то другое. Уж очень ученые загордились своей наукой. А она еще не все.

Меллер умер ночью, а журналист жил еще три дня.

Первый день он думал только о спасении, переходил от отчаяния к надежде, несколько раз стрелял через окна, рассчитывая, что кто-нибудь услышит выстрелы и придет к нему на помощь.

К ночи он понял, что эти надежды иллюзорны. Его жизнь показалась ему разделенной на две никак не связанные между собой части. Больше всего его и терзало именно то, что они не были связаны никакой логикой и преемственностью. Одна жизнь была благополучной, разумной жизнью преуспевающего журналиста, и она кончилась, когда он вместе с Меллером выехал из города к покрытым лесами горам Главного хребта. Эта первая жизнь никак не предопределяла, что ему придется погибнуть здесь на острове, в здании заброшенной лаборатории.

Во второй жизни все могло и быть и не быть. Она вся составилась из случайностей. И вообще ее целиком могло не быть. Он волен был и не поехать сюда, отказавшись от этого задания редактора и выбрав другое. Вместо того чтобы заниматься отарками, ему можно было вылететь в Нубию на работы по спасению древних памятников египетского искусства.

Нелепый случай привел его сюда. И это было самое жуткое. Несколько раз он как бы переставал верить и то, что с ним произошло, принимался ходить по залу, трогать стены, освещенные солнцем, и покрытые пылью столы.

Отарки почему-то совсем потеряли интерес к нему. Их осталось мало на площади и в бассейне. Иногда они затевали драки между собой, а один раз Бетли с замиранием сердца увидел, как они набросились на одного из своих, разорвали и принялись поедать.

Ночью он вдруг решил, что в его гибели будет виноват Меллер. Он почувствовал отвращение к мертвому лесничему и вытащил его тело в первое помещение к самой двери.

Час или два он просидел на полу, безнадежно повторяя:

– Господи, но почему же я?.. Почему именно я?..

На второй день у него кончилась вода, его стала мучить жажда. Но он уже окончательно понял, что спастись не может, успокоился, снова стал думать о своей жизни – теперь уже иначе. Ему вспомнилось, как еще в самом начале этого путешествия у него был спор с лесничим. Меллер сказал ему, что фермеры не станут с ним разговаривать. “Почему?” – спросил Бетли. “Потому, что вы живете в тепле, в уюте, – ответил Меллер. – Потому, что вы из верхних. Из тех, которые предали их”. – “Но почему я из верхних? – не согласился Бетли. – Денег я зарабатываю ненамного больше, чем они”. – “Ну и что? – возразил лесничий. – У вас легкая, всегда праздничная работа. Все эти годы они тут гибли, а вы писали свои статейки, ходили по ресторанам, вели остроумные разговоры…”

Он понял, что все это была правда. Его оптимизм, которым он так гордился, был в конце концов оптимизмом страуса. Он просто прятал голову от плохого. Читал в газетах о казнях в Парагвае, о голоде в Индии, а сам думал, как собрать денег и обновить мебель в своей большой пятикомнатной квартире, каким способом еще на одно деление повысить хорошее мнение о себе у того или другого влиятельного лица. Отарки – отарки-люди – расстреливали протестующие толпы, спекулировали хлебом, втайне готовили войны, а он отворачивался, притворялся, будто ничего такого нет.

С этой точки зрения вся его прошлая жизнь вдруг оказалась, наоборот, накрепко связанной с тем, что случилось теперь. Никогда не выступал он против зла, и вот настало возмездие…

На второй день отарки под окном несколько раз заговаривали с ним. Он не отвечал.

Один отарк сказал:

– Эй, выходи, журналист! Мы тебе ничего не сделаем.

А другой, рядом, засмеялся.

Бетли снова думал о лесничем. Но теперь это были уже другие мысли. Ему пришло в голову, что лесничий был герой. И собственно говоря, единственный настоящий герой, с которым ему, Бетли, пришлось встретиться. Один, без всякой поддержки, он выступил против отарков, боролся с ними и умер непобежденный.

На третий день у журналиста начался бред. Ему представилось, что он вернулся в редакцию своей газеты и диктует стенографистке статью.

Статья называлась “Что же такое человек?”.

Он громко диктовал.

– В наш век удивительного развития науки может показаться, что она в самом деле всесильна. Но попробуем представить себе, что создан искусственный мозг, вдвое превосходящий человеческий и работоспособный. Будет ли существо, наделенное таким мозгом, с полным правом считаться Человеком? Что действительно делает нас тем, что мы есть? Способность считать, анализировать, делать логические выкладки или нечто такое, что воспитано обществом, имеет связь с отношением одного лица к другому и с отношением индивидуума к коллективу? Если взять пример отарков…

Но мысли его путались…

На третий день утром раздался взрыв. Бетли проснулся. Ему показалось, что он вскочил и держит ружье наготове. Но в действительности он лежал, обессиленный, у стены.

Морда зверя возникла перед ним. Мучительно напрягаясь, он вспомнил, на кого был похож Фидлер. На отарка!

Потом эта мысль сразу же смялась. Уже не чувствуя, как его терзают, в течение десятых долей секунды Бетли успел подумать, что отарки, в сущности, не так уж страшны, что их всего сотня или две в этом заброшенном краю. Что с ними справятся. Но люди!.. Люди!..

Он не знал, что весть о том, что пропал Меллер, уже разнеслась по всей округе и доведенные до отчаяния фермеры выкапывали спрятанные ружья.

А.Днепров
ФЕРМА “СТАНЛЮ” [2]2
  © Издательство “Знание”, 1985 г.
  © Днепров А., 1991 г.


[Закрыть]

По-видимому, можно вырастить законченный индивидуум из одной-единственной клетки, взятой, например, из кожи человека. Сделать эта было бы подвигом биологической техники, заслуживающим самой высокой похвалы.

А.Тьюринг, Может ли машина мыслить?

Он сидел на краю парковой скамейки, и его поношенные ботинки нервно топтали сырую землю. В руках у него была толстая суковатая палка. Когда я сел рядом, он нехотя повернул лицо в мою сторону. Глаза у него были красные, будто заплаканные, или, скорее, плачущие, а тонкие губы изображали месяц, перевернутый рогами книзу.

Взглянув на меня, он надвинул шляпу на глаза, а каблуки ботинок чаще застучали о землю.

Я встал и хотел было пересесть на другую скамейку, но он вдруг сказал:

– Нет, почему же, сидите…

Я остался.

– У вас есть часы? – спросил старикашка.

– Есть.

– Который час?

– Без пятнадцати четыре…

Он глубоко вздохнул и посмотрел туда, где за скелетами осенних деревьев возвышалось бесцветное здание клуба “Сперри-дансинг”.

Помолчав, еще несколько раз вздохнул и затем поднял шляпу над бровями.

– А сейчас сколько времени?

– Без одной минуты четыре… Вы кого-нибудь ждете? Он повернул свое плачущее лицо ко мне и кивнул головой.

Видимо, предстоящая встреча не предвещала для него ничего хорошего.

Старик подвинулся ко мне поближе и откашлялся…

– Все точно… Точно так же, как пятьдесят лет назад…

Я сообразил, что старика терзают воспоминания.

– Да-а, – неопределенно протянул я, – все проходит… Ничего с этим не поделаешь.

Он придвинулся ближе. Плачущий рот изобразил подобие иронической улыбки.

– Говорите, все проходит? Как бы не так…

– Ну, конечно, воспоминания остаются, – спохватился я. – Так сказать, память о прошлом. Память, наша постоянная и надоедливая спутница.

– Если бы это было только так…

После некоторой паузы старик снова спросил у меня, который час, а затем сказал:

– Еще час…

– ?

Он неопределенно махнул рукой.

– Логика мысли и логика жизни не имеют ничего общего, – вдруг произнес он.

Я как будто проснулся, потому что логика была по моей части. Стоит кому-нибудь произнести слово “логика”, как я сразу оживаю.

– В этом вы не правы! Логика мысли есть отражение логики жизни.

– Вы так думаете?

– Уверен.

– Сколько вам лет?

Сейчас начнется урок старческой мудрости, подумал я и ответил:

– Двадцать девять.

Вместо “урока” старик сказал:

– Им тоже примерно столько же…

– Кому – им?

Он кашлянул.

– Кому? – переспросил я. – Моим… э… отпрыскам.

– Вы ждете своих родственников?

– Вроде… Впрочем, если хотите, я расскажу одну небольшую историю… Все равно ждать еще целый час… Я попытаюсь разубедить вас кое в чем…

Я засмеялся.

– При помощи частных примеров можно доказать все, что угодно.

– А я не только докажу, но и покажу… – Странный старикашка, – подумал я. – Вам, конечно, покажется, что моя история – бред. Но вы убедитесь! Вы что-нибудь в науке понимаете?

Теперь наступила моя очередь иронически улыбнуться.

– Я бакалавр наук…

– Значит, есть надежда, что вы поймете.

– Ну, хорошо, давайте вашу историю, – сказал я, не скрывая насмешки. Конечно же, сейчас я услышу какую-нибудь лишенную смысла чепуху. А старик просто болтлив, как многие в его возрасте.

Он громко высморкался.

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему в нашем обществе царит такая неразбериха и неурядица? – спросил мой собеседник и продолжал, не дожидаясь ответа:

– Так вот, беспорядки, неустроенность и хаос нашего общества объясняются тем, что в нем живут разные люди. Да, да, именно поэтому. Люди чудовищно разные, во всем – по своему полу, виду, росту, возрасту, образу мыслей… Они живут в разных домах и питаются разной пищей, они любят разные вещи и читают разные книги. Нет двух людей на свете, которые бы хоть в чем-нибудь были совершенно одинаковыми. И даже когда два человека говорят, что они любят одно и то же, то и тогда они абсолютно разные, потому что, например, слово “дерево” каждый понимает по-своему. Это относится к любым словам, произносимым людьми на одном и том же языке. Даже простейшие слова, вроде “да” или “нет”, понимаются людьми по-разному…

– Что-то не понятно, – попробовал возразить я.

– Не понятно? Ну, вот простой пример. Я вас спрашиваю: сейчас осень? И вы, конечно, ответите мне “да”. И я отвечу “да”. И любой человек ответит “да”. Но все миллионы “да” будут разными. Ведь сказав “да”, вы с этим коротким словечком связываете целый мир переживаний, образов, воспоминаний… Для вас осень – одно, для меня – другое, для третьего – третье и так далее.

– Простите, но вы очень усложняете вопрос… Мы говорим, что в формально-логическом смысле…

– Ах, в формально-логическом! – он сделал попытку засмеяться. – А существует ли для человека формально-логический смысл? Вам, конечно, известны из истории примеры, когда государства нарушали скрепленные торжественными печатями и подписями договоры… И когда выяснялись причины нарушений, оказывалось, что один и тот же текст договора обе высокие договаривающиеся стороны понимали по-разному! Вот вам и формально-логический смысл! Люди не могут, понимаете, принципиально не могут мыслить формальнологическими категориями. Это могут делать только машины, да и то не всегда…

– Но ведь есть же наука – формальная логика! – возразил я.

– Ну и пусть себе будет. Мало ли какие науки есть… Я сейчас говорю не о науках, которые являются вынужденным упрощением действительности, а о самом сложном, о человеке… Для него не существует формально-логического мышления. И в этом вся трагедия. Представляете: общество, в котором сотни миллионов человек говорят на одном языке, и, тем не менее, понимают друг друга не более, чем скопище иностранцев… И даже когда они делают вид, что понимают друг друга, то и это ложь…

Я решил не спорить со своим собеседником, хотя мог бы привести тысячу примеров, опровергающих его аргументы. Я чувствовал, что не это самое главное в его рассказе.

– Допустим, – согласился я. – Допустим, что вы правы, и социальная неустроенность нашего мира объясняется по-вашему. Что из этого следует?

– А из этого следует, что никакие социальные реформы и преобразования не имеют никакого смысла.

– Не слишком ли пессимистично?

– Вы задумывались над тем, почему кусок железа – устойчивое образование? Или кусок золота? Или кусок натрия? – вместо ответа спросил меня старик.

“Шизофреник”, – решил я про себя.

– Нет, не задумывался, – нарочно ответил я, изобразив в голосе удивление.

– Вот видите. Мы не в состоянии пристально и с аналитической глубиной смотреть на обычные вещи. Мы просто принимаем их, как они есть, и считаем это в порядке вещей. А я утверждаю, что и железо, и золото, и любой другой плотный, устойчивый материал таковы потому, что состоят из абсолютно тождественных частей, из одних и тех же атомов… или хотя бы из одних и тех же молекул.

Ого! Вот это обобщение!

– Да, да, именно поэтому. Во всей Вселенной атомы углерода, и атомы золота, и атомы железа – одно и то же, тождественное самому себе. И когда эти одинаковые во всем бесконечном мире атомы собираются вместе, они образуют монолитную структуру. Однородную и устойчивую во всей своей массе… Стоит в эту массу внедриться чужеродным элементам, и монолитность и однородность разрушаются…

– Железо ржавеет, – неожиданно для себя подсказал я пример.

– Совершенно верно. И таких примеров множество.

– Да, но…

– Нет, не “но”! – воскликнул старик. – Человек – атом общества. Но слово “человек” – собирательное. Как и слово – атом. Разница в том, что люди принципиально разные, а атомы одного и того же элемента принципиально тождественны!

– Послушайте, нельзя же переносить законы физики и химии на жизнь общества! Это доказано как дважды два.

– А по-моему, можно, – упрямо возразил старик.

Я не стал возражать, хотя он говорил очевидную чепуху.

– Если мы хотим построить идеальное общество, мы, прежде всего, должны подумать об идеальной тождественности его атомов…

От неожиданности я отодвинулся в сторону и с опаской, посмотрел на старика. В сгустившихся сумерках его лицо показалось мне еще более плаксивым.

– По-вашему…

– Да, да, молодой человек. Нужно начинать со стандартизации атомов общества, со стандартизации людей.

Я не выдержал:

– Но это же чушь, бессмыслица, глупость!

– О, да! В мое время тоже были чудаки, которые повторяли то же самое! Но, во-первых, в ходе развития самой цивилизации заложены силы, которые в некотором смысле приводят к стандартизации людей, правда, частичной…

– Этого никогда не было и не будет!

– Вы просто не наблюдательны! Кстати, который час?

– Мы разговариваем уже пятнадцать минут.

– Хорошо. Вы говорите, никогда этого не будет? А тысяча людей, работающих на одинаковых машинах и выполняющих одни и те же операции, разве это не элемент стандартизации? А люди, которым изо дня в день внушают определенные инструкции, – разве в некотором смысле они не стандартны?

Куда гнул старикашка?

– Общество, как и всякая физическая система, должно совершенно автоматически стремиться к устойчивому состоянию, и оно автоматически должно привести к стандартизации людей… Но сколько лет еще пройдет, прежде чем наступит полная тождественность людей! Тысячи, может быть, сотни тысяч… Много!

– Вы сказали “во-первых”… А что “во-вторых”?

– Сейчас я перехожу к этому. Во-вторых, люди не могут ждать золотого века полной стандартизации. Я даже иногда думаю, что это никогда полностью, то есть в идеале, и не произойдет. Поэтому нужно позаботиться об этом сейчас.

– Вы хотите сказать: стандартное воспитание…

– О, этого абсолютно мало! Совершенно недостаточно! Вы не можете избежать того, что даже при стандартном воспитании вы получите одинаковых людей… Они от рождения разные, по своим склонностям, способностям, талантам…

– Так что же делать? – спросил я, не скрывая насмешки, но старик будто не заметил ее и самодовольно потер ладони. Мне показалось, что он даже улыбнулся. Взглянув еще раз на темные контуры “Сперри-дансинга”, он вкрадчиво спросил:

– Вы когда-нибудь слышали такую фамилию – Форкман?

– Да, это в свое время известный биохимик…

– Именно. А что вы еще о нем знаете?

– Пожалуй, больше ничего.

– Я – его ученик.

– Вот как…

– Вы не знаете, какие открытие сделал профессор Форкман?

– Нет, не знаю…

– Он научился выращивать взрослых человеческих индивидов из одной-единственной клетки, взятой из кожи человека.

“Снова начинает бредить, – решил я. – У шизофреников всегда так. За периодом логического мышления следуют совершенно лишенные логики скачки…”

– Ну и что?

– В этом дело. Здесь ключ к решению проблемы стандартизации!

– Не понимаю…

– Представьте себе, что у вас из кожи изъяли сто клеток, и вы по методу профессора Форкмана вырастили сто одинаковых особей! Они, имея в основе одну и ту же генетическую информацию, будут совершенно тождественны между собой и тождественны вам…

Я вздрогнул. Вот это ход!

– Любопытно. И кто-нибудь такой эксперимент произвел?

– Да.

– Кто?

– Я.

Было бы очень любопытно разглядеть лицо старика в этот момент. Наверное, на нем была написана воинствующая и злая гордость. Я не представлял, как это могло совместиться с его плаксивым выражением.

– И что получилось?

– Я должен рассказать все по порядку.

– Хорошо. Это очень интересно…

– Секрет своего открытия Форкман передал только мне. Я почти о нем забыл, пока, с возрастом, не стал задумываться над бедами нашего существования. И после я пришел к выводу о стандартизации…

– Кого же вы выбрали за стандарт?

– О, я и моя жена перебрали многих своих знакомых, обсудили их со всех сторон, и все они оказались с изъянами. Знаете, они все имели какие-либо врожденные физические или умственные, или моральные изъяны. Одним словом, это был очень мучительный перебор… Тогда мы остановили наш выбор на себе.

Я снова не мог сдержать саркастической улыбки. На этот раз старик заметил:

– Не смейтесь… Я и моя Арчи в молодости были незаурядными личностями, с интеллектом выше среднего и совсем не плохи на вид… Кроме того, достигнув зрелого возраста, мы обнаружили у себя достаточно мудрости для стандартного человека монолитного однородного общества…

– Я не сомневаюсь в ваших качествах, – прервал я своего собеседника. – Должен заметить, однако, что эту мудрость вы приобрели, она следствие вашего жизненного опыта и опыта многих других людей, который вы усвоили. Впрочем, продолжайте.

– Мы вырастили по методу Форкмана двух мальчиков и двух девочек… Они были точными копиями нас в соответствующем возрасте. Я и Арчи проделали опыт по вегетативному взращиванию наших юных копий на ферме Гринбол…