Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. День гнева"

Автор книги: Ольга Ларионова

Соавторы: Еремей Парнов,Роман Подольный,Георгий Гуревич,Илья Варшавский,Север Гансовский,Генрих Альтов,Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

6

– Ант, – шепнула женщина.

Он повернул к ней лицо, и она увидела, что в его глазах нет и следа сна.

– Ты не спал всю ночь?

– Мне не нужен сон. Я ведь не устаю. “Что в нем осталось от того, которого я любила?” – думала женщина. Сказала совсем другое:

– Ты мне кажешься высшим существом, каким-то древним богом.

Сигом улыбнулся, и она убедилась, что Вита не ошиблась: это была улыбка прежнего Анта.

– Если тебе приятно, то все в порядке.

“И слова прежнего Анта…” Он добавил:

– Я ведь и мечтал стать таким. “Что же в нем осталось от того, которого я любила?” Погладила его горячее плечо – плечо того Анта никогда не было таким горячим, – сказала:

– Мне кажется, будто это ты и не ты…

И наконец решилась:

– Что же в тебе осталось от прежнего?

– Ты ведь только что сама ответила на этот вопрос. Он знал, что ей тяжело: в его возвращении она видит что-то кощунственное. И она и мать мучаются, пытаясь ответить на вопросы, которые не нужно задавать. И только Вита сразу радостно приняла все таким, как есть: для нее главное, что он вернулся.

Сигом сделал то, что неоднократно запрещал себе, – включил телепатоусилитель и тут же его выключил. Затем проговорил, отвечая на невысказанный вопрос Ксаны:

– Я мог бы вернуться и прежним – точно таким, каким был до смерти. Ведь опыт предстоял очень опасный, и мой организм записали на фиоленты. Им проще было бы восстановить его по матрице.

– Тогда почему же…

– Когда я очнулся, показалось: сплю. Потом услышал знакомый голос. Профессор Ив Кун позвал меня по имени. Я хотел повернуть голову, но не мог, хотел взглянуть на Ива – тоже не мог. Ив спросил: “Ант, ты меня слышишь, отвечай!” Я ответил, что слышу, но не вижу. И он сказал: “Сейчас объясню. Ты погиб. И Олег тоже. Вспомни”. Я снова увидел, как Ол передвинул рычаг – и сверкнула молния… “Вспомнил?” – “Да”, – ответил я. Ив рассказал, что они начали восстанавливать нас. Первый этап. Оказалось, что я пока – только модель мозга Анта, созданная в вычислительной машине. Ив говорит: “У тебя есть органы речи и слуха, но еще нет зрения. И, перед тем как приступать ко второму этапу, хочу спросить…” Я уже знал, о чем он спросит. Ведь еще когда был создан первый сигом, я высказался достаточно определенно. И потом мы не раз говорили об этом, и он знал, каким бы я хотел быть. Он просто уточнял, все ли остается неизменным…

Ксана приподнялась, опершись на локоть, внимательно наблюдала за его лицом, которое теперь уже не казалось ей чужим.

“Чему я удивляюсь? Он всегда был таким, – думала она. – Мы всегда плохо понимали друг друга. То, что мне и другим казалось кощунственным, для него было обычным и ясным. Пойму ли я его когда-нибудь?” Она спросила, хотя и знала заранее, что опять не поймет его:

– Но почему ты хотел быть таким, а не прежним? “Я не могу ей сказать всего, – подумал он. – Это бы оскорбило и опечалило ее и любого такого же человека, как она”.

– Мне нужно было поставить Опыт, а в прежнем облике я не мог этого сделать. Не хватало ни объема памяти, ни быстроты мышления, реакций, ни органов защиты и контроля. У меня было только две сигнальные системы, а теперь их у меня пять. И еще система Высшего контроля.

Сигом вспомнил, как когда-то давно – тогда он был человеком – на спутнике погибал его друг, прижатый обломком радиотелескопа, а он не мог прийти на помощь, не мог поднять руки. У него шла носом кровь, в голове как будто скрежетали жернова, размалывая память. Он проклинал свою слабость и это дьявольское вихревое вращение, возникшее по неизвестной причине. Сквозь скрежет жерновов пробивался вопль: “Помоги!” Потом затих…

Сигом провел рукой по волосам Ксаны, по ее щеке, по шее. Пальцы наткнулись на морщины. Он вспомнил, как она всегда панически боялась старости. Боль проникла в его сознание, он взял руку Ксаны и осторожно сжал.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– О тебе.

Он думал:

Он думал:

И она спрашивает, почему я решил стать другим. Вся беда в том, что ей нельзя объяснить – надо, чтобы она почувствовала. А это почти невозможно. Конечно, я мог бы включить усилители и внушить ей. Но я ведь запретил себе в отношениях с людьми использовать преимущества перед ними. И правильно сделал. С ними я должен быть человеком – ни больше и ни меньше. В этом все дело…

Мать, наверное, уже встала. Поймет ли она? Когда-то я рассказывал ей, что лимиты человеческого организма исчерпываются раньше, чем мы предполагали; что если человек хочет двигаться вперед, ему придется создать для себя новый организм – с другим временем жизни и возможностями Она соглашалась со мной. Но тогда я был прежним Антом.

За три минуты до начала Опыта придется переключить систему Высшего контроля только на энергетическую оболочку. Важно еще все время контролировать температуру в участке “Дельта-7”…

– Поедем сегодня к морю? – спросила женщина, с замиранием сердца ожидая, что он ответит. Прежний Ант очень любил море.

– Замечательно придумала, – ответил сигом. – Я понесу тебя. Помнишь, на Капри ты просила, чтобы я понес тебя в воду, а то ты боишься замочить ноги?

Впервые за эти два дня, с тех пор как она узнала правду, ей стало по-настоящему легко, будто все страшное уже позади. И она пошутила:

– Ты понесешь всех троих, всех твоих женщин? До самого синего моря?

– Конечно, – сказал он, – Я домчу вас по воздуху быстрее гравилета.

– А знаешь, сколько мы весим втроем? – продолжала Ксана, думая, что он тоже шутит.

– Во всяком случае меньше тысячи тонн…

– А ты можешь переносить тысячу тонн?

– Да. И больше, – ответил сигом, и она поняла, что он не шутит. Он опять стал для нее чужим, Ксана замолчала, невольно отодвинулась.

Прозвучал мелодичный звонок, “Вита”, – подумал сигом и радостно улыбнулся.

– Войдите, если не Бармалей! – воскликнул он, закрыв лицо руками и растопырив пальцы.

– Папка! Папка! Ты опять за старые шутки! Но мне ведь уже не три года, – запрыгала Вита и погрозила ему, Сигом услышал голос матери:

– Доброе утро, дети!

Она вошла своей быстрой молодой походкой, и Ксана пытливо смотрела на нее: “Неужели она ни разу не задумалась над тем, что же в этом существе осталось от ее сына? Неужели ей легче, чем мне?”

– Мама, – сказал сигом, – мы с Ксаной договорились: сегодня все вчетвером летим к морю.

– Ура! – закричала Вита и обеими руками обняла шею сигома. Ее глаза блестели от восторга. – И ты понесешь нас, как тогда меня? Идет?

– А ты будешь послушной? – спросил сигом.

– Не буду!

– За правдивость наперед снимаю половину вины, – торжественно проговорил сигом и почувствовал руку Ксаны на своем плече.

– Хватит баловаться, Ант. Как маленький…

7

Прошло два дня…

– Мне пора.

“Что еще сказать им? – думал сигом, не глядя на мать. – Только бы она не заплакала…” По небу тащились гривастые тучи.

– Ты скоро вернешься? – спросила Вита.

– Да. – Добавил: – Честное мужское слово.

Никто не улыбнулся.

“Что сказать матери? Ей тяжелей всего…” Ничего не мог придумать.

Тучи тащились по небу бесконечным старинным обозом…

– До свидания, сын. Желаю тебе успеха во всех делах, Ее голос был спокойным, и слово “сын” звучало естественно. Он понял, что мать приняла его таким, как есть, и не терзалась вопросом: что осталось в нем от того, кого она родила? Мать не смогла бы постигнуть его превращения логикой, не помогла бы ей эрудиция. Что же ей помогло?

“Пожалуй, это можно назвать материнской мудростью, – подумал он. – Оказывается, я не знал своей матери”.

– До свидания, – сказал сигом, обнимая всех троих и уже представляя, как сейчас круто взмоет вверх, пробьет тучи и полетит сквозь синеву.

– Будь осторожным, Ант, – робко попросила Ксана. – Ты отчаянный. Ты опять…

Не договорила. И это невысказанное слово повисло между ними, как падающий камень, которыи вот-вот больно ударит кого-то…

Ксана боится за меня, как и тогда. Она даже забыла, что я стал неуязвимым. Значит, я для нее – прежний Ант…

Смерть… Когда-то мы так свыклись с этим несчастьем, что оно казалось неотделимым от людей. Но и тогда мы боролись против нее. Мы сумели обессмертить голоса на пластинках и магнитных лентах, облик – в скульптуре, портретах. Мы создали бессмертную память человечества в книгах и кинофильмах… Так мы научились понимать, что же в нас главное и что нужно уберечь от смерти…

Ант улыбнулся, будто поймал слово-камень и отбросил его прочь. Он сказал:

– Если я опять погибну, то опять вернусь…

Е.Войскунский, И.Лукодьянов
ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ [5]5
  © Издательство “Знание”, 1985 г.
  © Войскунский Е., Лукодьянов И., 1991 г.


[Закрыть]

…Встречаются существования, как бы поставившие задачей заставить других оглядываться на шорохи и загадочный шепот неисследованного.

Александр Грин

Белый дизель-электроход медленно приближался к скалистому берегу.

На палубе топтались пассажиры – веселые, хорошо одетые. Они переговаривались, смеялись, предвкушая купание и отдых, и любовались дельфинами, которые то и дело выпрыгивали из сине-зеленой воды.

Платонов ничем не отличался от курортников. Он подумал об этом и усмехнулся своим невеселым мыслям.

Берега раздвинулись, “Федор Шаляпин”, миновав клинок мыса, вошел в широкую бухту. Сразу открылся город.

С любопытством глядел Платонов на живописно раскиданные по скалам желтоватые дома и буйную тропическую зелень. Белый конус маяка на краю дамбы был прочно впечатан в голубее небо. Над гаванью, над стеклянным кубом морского вокзала, над черепичными кровлями домов дрожало марево знойного дня.

“Ну, здравствуй, старина Кара-Бурун”, – мысленно сказал наплывавшему городу Платонов. Скажи он это вслух, приветствие могло бы прозвучать излишне фамильярно, так как он прежде никогда не бывал в этом городе. Но мысль тем и хороша, что никто ее не слышит.

Кара-Бурун был построен на месте древнего греческого поселения. Он знавал времена расцвета, бурно наживаясь на заморской торговле, знал и упадок, когда торговля хирела и фрахт перекочевывал в более удачливые портовые города. Немыми свидетелями далеких времен высились над городом, на скалистых холмах, полуразрушенные сторожевые башни – из их бойниц, нацеленных в море, теперь выглядывали не мушкеты, а веселые ветки дикого орешника.

Кара-Бурун был неприступен с суши и трудно достижим с моря – обстоятельство, сыгравшее немаловажную роль в дни героической обороны от фашистского десанта во время Великой Отечественной войны.

Но уже давно не дымили крейсеры на рейде Кара-Буруна. Теперь его морской порт посещали только пассажирские суда в курортный сезон, длившийся, впрочем, добрых десять месяцев в году. Волны курортников скатывались в город и, наскоро пощелкав фотоаппаратами и пожужжав кинокамерами, заполняли электропоезда, которые уносили их в Халцедоновую бухту с ее прекрасными пляжами, многоэтажными пансионатами, стекло-бетонными соляриями и аэрариями, с десятками кафе и автоматов-закусочных.

В Кара-Буруне жили служащие районных учреждений, врачи, работники курортного управления и фабрики сувениров. Значительную часть населения города составляли отставные военные моряки, посвятившие свой досуг разведению клубники и рыболовному спорту.

Кроме того, здесь жил Михаил Левицкий – племянник Платонова.

Своего племянника Платонов видел в последний раз лет тридцать назад. Михаил был тогда еще совсем малышом. От покойной сестры Платонов знал, что племянник сделался врачом и обосновался в Кара-Буруне. Больше он не знал решительно ничего о своем единственном родственнике. Что он за человек? Когда-то Янина, покойная сестра, говорила Платонову, что Михаил умный мальчик. Но достаточно ли у него ума и такта, чтобы воздержаться от назойливых расспросов? Ведь бывает ум головы и ум сердца. Платонов при нынешних обстоятельствах предпочел бы второе.

“Федор Шаляпин” медленно подходил к стенке гавани, и Платонов видел пеструю толпу встречающих. Где-то в толпе был и Михаил Левицкий – курортный врач, сын Янины, умный мальчик.

Шумная компания парней и девушек с рюкзаками за плечами проталкивалась к трапу сквозь плотную стену пассажиров. Один из них, светловолосый крепыш, сосед Платонова по каюте, хлопнул его по плечу и сказал:

– Ну что, встретимся в Халцедоновой?

– Обязательно встретимся, – ответил Платонов и добавил мысленно: “Никогда мы с тобой не встретимся, дружок”.

И еще он подумал: “Если племянничек мне не понравится, го и дьявол с ним – здесь, должно быть, полгорода промышляет сдачей квартир”.

В гостиничное одиночество Платонову не хотелось.

У Михаила Левицкого выдался хлопотливый день. С утра – обычная трехминутна, затянувшаяся на тридцать пять минут, затем обход отделения, которым он заведовал в гериатрическом санатории “Долголетие”, потом прием больных.

Михаил был гериатром – специалистом по лечению старости. Он хорошо знал стариков – их особые болезни, возрастные изменения состава их крови и состава кожного сала, их нелегкие характеры. Больше часа он провозился с новой пациенткой: Михаил считал, что в первую очередь надо заняться ее сердечно-сосудистой системой, а пациентка настаивала, чтобы немедленно занялись ее морщинами.

К двум часам, бросив дела, он побежал на пристань встречать дядю.

Он, конечно, знал, что у него есть дядя по имени Георгий Платонов, родной брат его матери. Но никогда, ни единого раза Платонов не напоминал о своем существовании. И вдруг эта телеграмма: “Встречай”…

Михаил стоял у трапа и хмуро оглядывал сходящих на пристань пассажиров “Шаляпина”, Как выглядит Платонов, он не знал, но справедливо полагал, что мифическому дядюшке за семьдесят, никак не меньше. Если бы этот вздорный старик догадался прислать фототелеграмму to своим портретом…, Да куда там– разве догадается? Он-то хорошо знает стариков – их упрямство и скупость.

Пассажиры спускались по трапу сплошным потоком, затем потекли тоненьким ручейком, и, наконец, трап опустел. Ни одного старика или достаточно пожилого человека не прошло мимо Михаила,

Он задрал голову и крикнул человеку в белой форменной фуражке, который попыхивал трубкой, облокотясь на фальшборт “Шаляпина”:

– Все сошли? Может, кто-нибудь спит в каюте?

– Мы всех разбудили, – с достоинством ответила фуражка.

Михаил повернулся, чтобы пойти прочь, и увидел стоящего рядом человека. Это был высокий мужчина лет сорока, его серые глаза смотрели на Михаила из-под козырька кепи спокойно и чуточку насмешливо.

– И вы никого не дождались? – спросил Михаил.

– По-видимому, дождался, – ответил незнакомец. – Вас зовут Михаил Левицкий и вы должны были встретить своего дядю, не так ли?

– Верно, – удивленно сказал Михаил. – Только мы разминулись…

– Не разминулись. – Незнакомец усмехнулся. – Здравствуй, племянничек, Я-то сразу увидел, что ты похож на свою мать.

– Позвольте!.. Вы Георгий Платонов? Но ведь вам, по-моему…

– Ты прав, мне действительно много лет. Но, как видишь, я хорошо сохранился. Найдется у тебя в доме комната для меня?

– Комната?.. – Михаил был настолько смущен неожиданной моложавостью дядюшки, что не сразу понял смысл вопроса. Тут же он спохватился: – Да, конечно, комната готова.

– Ну, так пошли.

У Платонова было два чемодана, довольно тяжелых, Михаил схватился за тот, что побольше, но дядюшка мягко отстранил его:

– Возьми второй. Не в обиду будь сказано, я покрепче тебя.

Они прошли в широко распахнутые двери морского вокзала, над которыми висел плакат “Добро пожаловать в Кара-Бурун”, и Михаил, хоть и был несколько ошарашен, не преминул обратить внимание дяди на главную достопримечательность города:

– Как вам нравится наш вокзал?

– Стекло, прохлада и зелень, – одобрительно отозвался тот. Они вышли на привокзальную площадь, и Платонов невольно остановился.

Зеленой стеной стояли пальмы и панданусы. Влево уходила набережная, застроенная нарядными разноцветными домами, могучие платаны сплели над ней потолок, и синяя тень вперемежку с солнечными пятнами лежала на асфальте. Улица плавно закруглялась, повторяя изгиб бухты.

За бульваром и набережной город сразу принимался карабкаться на скалы. Платонов с любопытством разглядывал горбатые мостики и каменные лестницы, игрушечные вагончики фуникулеров, бамбуковую рощицу на склонах одного из оврагов. Зеленые, желтые, синие краски были чистыми и яркими до звона.

Да, он правильно сделал, что приехал сюда. Этот странный город вполне подходил для его цели.

– Пойдемте, дядя Георгий, – сказал Михаил, с некоторой запинкой произнося эти слова “дядя Георгий”.

Он повел благоприобретенного родственника направо – там была старинная арка, а за ней крутая дорога, выложенная плитами. “Трехмильный проезд”, – прочел Платонов на табличке. Из щелей между плитами лезла неистребимая трава. Михаил вошел в роль гида, рассказывал, как сложно строить в Кара-Буруне, прижатом скалами к морю, и каких огромных трудов стоили здесь водопровод и канализация.

Они забирались все выше. Справа, в просветах орешника, синело море, залитое солнцем, а слева тонули в зелени садов желтые домики, Михаил вспотел, у него стало перехватывать дыхание от подъема, от чемодана и оттого, что он много говорил. Искоса он посматривал на Платонова: тот шел ровным шагом, тяжелый чемодан, по-видимому, не очень отягощал его. Семьдесят с лишним лет? Ну, если так, то он, Михаил Левицкий, специалист по Старикам, никогда еще не видывал такого старика.

Им навстречу спускалась процессия. Под пение скрипок и валторн, под рокот барабанов шли загорелые юноши и девушки в венках из белых и красных цветов.

– Что это? – спросил Платонов, отходя к обочине дороги. – Не в честь ли моего приезда?

– Нет, – серьезно сказал Михаил. – Это в честь очередного выпуска бальнеологического техникума. Сегодня будет большое гуляние. Состязания а плавании и стрельбе из лука, ну и так далее, А теперь нам наверх.

Они поднялись по крутой лестнице, вырубленной в скале, и Вышли на улицу Сокровищ Моря.

– Вот наш дом, – сказал Михаил и показал на небольшой коттедж, крытый разноцветной черепицей, с верандой, оплетенной виноградом.

Прежде чем войти в садовую калитку, Платонов оглянулся. Внизу лежало огромное море – синее и прекрасное, на горизонте слитое в вечном объятии с голубизной неба.

И снова он сказал себе, что не ошибся, приехав сюда.

Комната ему понравилась. В открытое окно заглядывали ветки черешни, лился тонкий запах цветов из сада.

– Спасибо, Михаил, – сказал Платонов, поставив чемоданы в угол. – Этот стол слишком хорош и хрупок для меня, нет ли другого, попроще? Мне, видишь ли, придется немного повозиться с химическими реактивами,

– Хорошо, я поставлю другой. – Михаил помолчал, ожидая, что Платонов разовьет свою мысль о занятиях, но дядюшка не выказывал такого намерения, и тогдаМихаил предложил: – Пойдемте, освежимся под душем.

В летней душевой, устроенной В углу сада, он с невольным любопытством посматривал на мускулистое тело Платонова – с любопытством гериатра, специалиста по старикам. Нет, больше сорока этому странному дядюшке не дашь никак. Правда, внешность бывает обманчивой. Сделать бы ему анализ крови да просветить сердце…,

Платонов фыркал под прохладной струей, бил себя ладонями по груди и плечам. На груди у него, среди рыжеватой растительности, розовели старые, давно затянувшиеся шрамы. И на спине, поперек лопаток, тянулся широкий шрам с зубчатыми краями. Михаил вдруг смутно припомнил: мать когда-то рассказывала, что дядя Георгий был летчиком во время войны.

– У вас в городе, – сказал Платонов, – наверное, сильно изнашивается обувь, да?

– Обувь? – переспросил Михаил. – Да, изнашивается, конечно, А что?

Платонов не ответил. Он пофыркал еще немного и принялся крепко растираться мохнатым полотенцем.

– Это память о фашистах, – сказал он, похлопав себя по груди. – Пулеметная очередь. Впрочем, ему пришлось хуже. Ох, и давно это было – за добрых двадцать лет до твоего рождения… У тебя есть семья?

– Да. Сын, как всегда, на море. А жена скоро придет с работы и накормит нас обедом. Может, хотите пока перекусить?

– Нет, я не голоден. И давай-ка, Михаил, договоримся сразу; мой приезд ничего не должен изменить в вашем домашнем укладе. Я не хочу стеснять вас.

– Вы нисколько нас не стесните. Наоборот, я очень рад, что…

– Ну-ну, – Платонов поднял руку ладонью кверху. – Эмоции – вещь зыбкая, не будем их касаться.

Они вышли из душевой в сад и направились к дому.

Хлопнула садовая калитка, раздался быстрый топот ног, из-за цветочной клумбы выбежал чернявый мальчик лет тринадцати.

– Папа! – закричал он еще издали. – Я поймал вот такую ставриду! – Он широко развел руками и смущенно умолк, исподлобья поглядывая на незнакомца,

– Игорь, познакомься с дядей Георгием, – сказал Михаил.

– Здравствуй, Игорь, – серьезно, без обычной взрослой снисходительности к ребенку, сказал Платонов и пожал узкую руку мальчика. – Где же ты оставил свою ставриду?

– У Филиппа, он ее выпотрошит и зажарит на углях. Филипп говорит, что он не видывал таких крупных ставрид, А вы долго будете у нас жить?

– Не очень. – Платонов постучал указательным пальцем по выпирающей ключице мальчика. – Хочешь мне немного помочь?

– Да, – сказал Игорь.

Вечером они обедали на веранде.

– Положить вам еще мяса? – спросила Ася, жена Михаила Левицкого. Она избегала обращения “дядя Георгий”, его моложавая внешность почему-то вызывала у нее неприязненное недоверие.

– Нет, спасибо, – сказал Платонов. – И мясо, и овощи превосходны. Вы прекрасная хозяйка, Ася,

Женщина сухо поблагодарила и поставила перед гостем компот из черешни.

– Мама, – сказал Игорь, болтая ногами, – завтра мы пойдем с дядей Георгием к устью Лузы.

– Очень рада. Но почему бы вам просто не съездить в Халцедоновую бухту? Там пляжи лучше оборудованы.

– Э, Халцедонка! Мильон человек под каждым тентом.

– И все же это лучше, чем тащиться тридцать километров по жаре к Лузе.

– Ну, раз так далеко, то мы можем просто немного побродить по окрестностям, – сказал Платонов, уловив недовольство в тоне женщины.

– Нет, нет! – воскликнул Игорь. – Вы же сами говорили, что хотите сделать большой переход в этих ботинках.

– Что еще за ботинки? – спросила Ася.

Платонов посмотрел на круглое лицо женщины, на ее поджатые губы.

– Просто хочу разносить новые ботинки. Ваши каменистые дороги очень располагают к этому.

– А я уж было подумала, не работаете ли вы в обувной промышленности.

– Некоторое отношение к ней я имел, Если можно, налейте еще компоту.

– Пожалуйста! – Ася налила ему компот из кувшина. – А где вы работаете теперь?

– Моя специальность – биохимия. Я должен завершить кое-какие исследования, в потом я собираюсь уйти… выйти на пенсию…

– Вы прекрасно выглядите для пенсионного возраста.

– Да, многие это находят, – спокойно сказал Платонов…

Он молча допил компот, затем поблагодарил хозяйку и, сославшись на усталость, ушел Ж свою комнату, Ася проводила его долгим взглядом.

– Игорь, – сказала она. – Отнеси посуду а кухню. Постой. Зачем дядя Георгий посылал тебя а город?

– Он дал мне список разных деталей, и я сбегал на набережную в радиомагазин. Дядя Георгий научит меня паять,

– Это хорошо, – одобрил Михаил. – Может, он приохотит тебя к технике. А то только и знаешь книжки читать да рыбу удить со своим Филиппом, Ну, ступай. Осторожно, не разбей посуду. – И когда мальчик, схватив поднос с тарелками и стаканами, умчался в кухню, Михаил тихо сказал жене: – Ася, я хочу тебя попросить… Мне кажется, не следует задавать ему никаких вопросов,

– Почему это? – Ася так и вскинулась, плетеное кресло заскрипело под ее полным телом, – Что он за птица такая? Ты говорил, ему за семьдесят, а он выглядит как твой ровесник,

– Ну, Ася, это не резон, чтобы плохо к нему относиться.

– Пускай не резон. Но только не люблю, когда челобек напускает на себя таинственность,

– Ничего он не напускает, Ты слышала, ему нужно завершить какую-то работу.

– Вот что я скажу тебе, Михаил, Пусть он лучше делает свои опыты в другом месте. Мало ли – взорвется у него что-нибудь или, чего доброго, дом подожжет… Я попрошу у нас в курортном управлении путевку для него в один из пансионатов…

– Нет, – сказал Михаил решительно, и она удивленно на него посмотрела. – Нет, Ася, он будет жить у нас сколько захочет. Он родной брат покойной мамы. Кроме нас, у него совсем нет родных.

– Как хочешь. – Ася поднялась и щеточкой смахнула крошки со скатерти на подносик. – Как хочешь, Миша. Но мне это не нравится.

В темное небо с шипением взлетела ракета и высыпала прямо в ковш Большой Медведицы пригоршню зеленых и белых огоньков. И тут же понеслась новая ракета, и еще, и еще. В небе закрутились красные спирали, и пошел разноцветный звездный дождь.

Михаил вспомнил, что не полил сегодня фруктовые деревья. Он спустился а сад и направился в хозяйственную пристройку за поливным шлангом. Свернув за угол дома, Михаил остановился в тени черешни.

Платонов стоял в темной комнате перед открытым окном. Сполохи ракет освещали его лицо, обращенное к небу. На этом словно бы окаменевшем лице резко были прочерчены жесткие складки, идущие от крыльев носа к уголкам твердых губ, и углубление на крутом подбородке. Лицо было спокойно, но Михаилу почудилась в нем какая-то безмерная усталость – такое выражение бывает у людей, которые уже ничего не ждут.

Михаил сделал шаг назад, ракушки скрипнули у него под ногой, и тут Платонов увидел его.

Увидел и улыбнулся.

– Большое гуляние в Кара-Буруне, – сказал он.

– Да, – сказал Михаил. – У нас всегда так отмечают выпуск бальнеологического техникума.

Вот уже две недели, как Платонов жил d доме своего племянника Михаила Левицкого. Он вставал с рассветом и будил Игоря, спавшего в саду на раскладушке. Они выпивали по стакану холодного молока и уходили в горы, Михаил и Ася в это время еще досматривали последние сны.

Платонов надевал для утренних прогулок новые коричневые ботинки на желтой подошве, а мальчику давал такие же ботинки, но изрядно поношенные. Игорю они были несколько велики, и он надевал три пары носков, чтобы ноги не болтались, и стоически терпел неудобства тяжелого снаряжения.

Часа через три они возвращались, тщательно обтирали ботинки от дорожной пыли и столь же тщательно взвешивали их на чувствительных весах. Затем Платонов ставил свои ботинки в особый ящик, на дне которого лежал войлок, пропитанный каким-то раствором, и от которого шли провода к прибору, собранному в первый же день по приезде. Ботинки же Игоря после взвешивания отправлялись в обыкновенную картонку.

Потом друзья – а они действительно стали друзьями, насколько это возможно при подобном различии возрастов, – съедали завтрак, оставленный Асей, и некоторое время работали. Платонов писал, а Игорь решал задачи, заданные дядей, или перематывал катушки, или читал что-нибудь свое. Бывало, Игорь, грызя карандаш над трудной задачей, поглядывал на дядю и замечал, что он не пишет, а сидит, уткнув лицо в ладони, но ни единого раза мальчик не решился потревожить его раздумья.

На пятый день Платонов получил на почте две посылки, присланные из Ленинграда до востребования. Они с Игорем с трудом дотащили их вверх по лестнице: на улицу Сокровищ Моря такси не ходили.

Через день пришла еще одна тяжелая посылка. Платонов забросил ботинки в угол и больше не надевал их во время утренних прогулок, и Игорь тоже вернулся к своим удобным сандалиям. Теперь комната Платонова была заставлена приборами и опутана проводами, и всюду, как муравьи, шевелились стрелки на циферблатах. Платонов все дольше засиживался у себя за работой. Иногда он переставал писать и говорил Игорю:

– Пойди в сад, дружок, разомнись маленько. Мне надо остаться одному.

Игорь забирался с книжкой в гамак и терпеливо ждал. Обычно дядя около трех часов выходил на веранду, щурился от солнца, делал несколько приседаний, и это означало, что рабочий день окончен и можно идти на море. Но однажды дядя что-то уж очень заработался: шел пятый час, а он все не появлялся на веранде. Игорь тихонько подошел к двери, прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Игорю почему-то стало не по себе, он резко толкнул дверь…

Платонов ничком лежал на полу. Игорь с криком испуга кинулся тормошить его, перевернул на спину. Платонов открыл глаза, затуманенные беспамятством.

– Отстегни, – прохрипел он.

Игорь сорвал с его запястий и щиколоток тугие резиновые манжеты с проводами. Дядя медленно поднялся, повалился в кресло.

– Что вы делаете с собой? – беспокойно спросил Игорь,

– Ничего… Выключи рубильник. – Он помолчал, дыхание стало ровным. – Ну, вот и все. Бери удочки, пойдем на море.

Неподалеку от арки Трехмильного проезда среди нагромождения прибрежных скал был небольшой треугольничек, засыпанный крупной галькой. Игорь давно облюбовал это местечко для купания и рыбной ловли. Сюда он и приводил дядю Георгия. Они купались и сидели в тени скалы, глядя в море, и Игорь закидывал свои лески.

– Почему вы не хотите загорать? – спросил как-то Игорь, поглядев на белую кожу дяди Георгия.

– Мне это не очень-то полезно, – ответил Платонов. – Зато ты загораешь за нас обоих.

Игорь посмотрел на свой коричневый живот.

– У меня загар держится круглый год. Филипп говорит – если как следует прокалишься солнцем, тебя никакая болезнь не возьмет. А вам из-за старых ран нельзя загорать, да?

– Отчасти. Но главным образом потому, что я и сам старый.

– Ничего вы не старый, вы лучше меня плаваете, особенно баттерфляем Дядя Георгий, вы оставайтесь у нас навсегда, ладно?

– Ладно, дружок. Подсекай, у тебя клюет.

По дороге домой они заворачивали к Филиппу. Естественный грот в большой скале Филипп так ловко оборудовал под свою мастерскую, что казалось, именно от этого прочно обжитого места пошел город Кара-Бурун.

Стенки грота были увешаны фотографиями, вырезанными из журналов. Подбор был очень строгий – корабли и красавицы. Сам Филипп прежде был матросом и много плавал по морям – этим и объяснялась его приверженность к корабельной тематике. Что до второго раздела картинной галереи, то им Филипп отдавал дань, как он пышно выражался, “вечному и нетленному идеалу красоты”.

В Кара-Буруне быстро протирались подошвы, и у старого Филиппа было много работы. Он совмещал ее с рыбной ловлей, пристраивая под скалой удочки с колокольчиками. Он хорошо знал людей и обувь – по истертой подошве он умел определить характер ее владельца. Кроме того, он умел говорить, не выпуская гвоздей изо рта.

Бывало, Платонов приносил бутылку красного вина, Филипп зажаривал ставриду на углях, и они пировали. Постукивая молотком, правя нож на закройной доске, Филипп рассказывал о людях, кораблях и подошвах.

– Все отцветает в мире: и деревья и женщины, – провозглашал он. – Одно только море нетленно и вечно, потому что никто не может его выпить, даже всемогущее время.

И он победоносно оглядывал своих собеседников, как бы говоря: “А ну, что вы можете возразить на это?”