Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. День гнева"

Автор книги: Ольга Ларионова

Соавторы: Еремей Парнов,Роман Подольный,Георгий Гуревич,Илья Варшавский,Север Гансовский,Генрих Альтов,Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

– Не слишком ли мало стандартных людей для монолитности нашего будущего общества?

– Не иронизируйте, молодой человек! Вам следовало бы спросить, почему дети были выращены на ферме Гринбол.

– Разве это существенно?

– Абсолютно. Дело в том, что именно на этой ферме протекали младенческие, детские и юношеские годы мои и Арчи.

– Ну и что же?

– А то, что для тождественности этих существ было абсолютно необходимо тождественное воспитание… Я и Арчи очень хорошо помнили наши годы, прошедшие на этой ферме… Мы решили воссоздать их со всей скрупулезностью на наших… э… детях.

– Для чего?

– Для этого существовали две причины. Во-первых, мы могли легко воспроизвести весь цикл воспитания, а во-вторых, таким образом, мы обеспечивали повторение нашего эксперимента в будущем.

Я начал смутно представлять всю дикость замысла.

– Вы хотите сказать, что, повторив свой жизненный путь в созданных вами существах, вы добьетесь того, что в определенный момент и они придут к тем же самым выводам, что и вы, и тоже повторят опыт по выращиванию своих копий, а их потомки сделают то же. самое, и так далее?

– Вы сообразительны.

– Но этого не может быть! – воскликнул я на этот раз уже достаточно серьезно.

– Это так и случилось…

– Боже мой!

– Я вам докажу. А сейчас имейте терпение выслушать все до конца. Так вот, я занялся мальчиками, а Арчи – девочками… Я должен признаться, что наша работа доставляла нам истинное наслаждение. Знаете, я как-то читал одного ученого, который исследовал жизненный путь многих пар близнецов. Он обнаружил, что однояйцовые близнецы не только похожи друг на друга внешне, но их жизненный путь и их судьба во многом совпадают. Помню, он приводил пример двух братьей близнецов, которые расстались в раннем детстве, а по прошествии многих лет выяснилось, что они были женаты на поразительно похожих женщинах, занимались одной и той же профессией, оба имели собак, и обе собаки носили одно и то же имя! Тогда я не поверил в это. Во время работы в Гринболе я воочию убедился, что генетическое тождество детей позволяет без особого труда добиться и их духовного тождества. Но самым поразительным было другое: в наших отпрысках я и Арчи видели свои копии, свое детство, затем юность и молодость. Мы смотрели на детей и восклицали: “Смотри, Арчи! Они полезли на тополь! Помнишь, я в семь лет сделал то же самое, а ты, как и наши девочки, бросала в меня мячом!” И действительно, мальчики, как по команде, полезли на один и ют же старый тополь, а девочки начали бросать в них мячи!

“Дик! Девочки склонились над колодцем! Бьюсь об заклад, что они уронили ведро! Сейчас мальчишки за ним полезут!”

И действительно, мальчишки лезли за ведром…

– Оба за одним ведром? – спросил я.

– Да. Я и Арчи смотрели на них, на их жизнь, как на фантастическое, повторенное дважды свое собственное бытие, перенесенное на тридцать лет назад! Если и есть у человека шанс когда-нибудь вернуть свою молодость, то только таким путем.

– А как вы их отличали друг от друга?

– Мальчики имели одно и то же имя – Дик, а девочки – Арчи. Но у каждого был свой номер. Его мы нашивали им сзади, как это делают спортсменам. Вскоре мальчики начали ухаживать за девочками.

– Точно так же, как вы за своей будущей женой?

– Да-да! Возникла сложность с местом свидания, потому что они назначали одно и то же место… Но после они к этому привыкли…

– А они не путали друг друга?

– Представьте себе, нет…

– Любопытно, что же произошло дальше…

– Арчи прожила на ферме до четырнадцатилетнего возраста, а я – до восемнадцати лет… После Арчи уехала с родителями в Нью-Йорк… Поэтому, достигнув четырнадцати лет, девочки уехали вместе с Арчи в Нью-Йорк, чтобы там повторить курс жизни, который в свое время прошла Арчи. Это они сделали без труда, с большим успехом, и стали еще больше походить на Арчи в молодости. Они вернулись на ферму через два года, когда юноши достигли двадцатилетнего возраста. Они еще прожили на ферме по три года…

И тут-то произошло несчастье…

– Какое?

– Моя жена, Арчи, повесилась…

– Какой ужас!

– Да! Но ужас был не только в самом факте самоубийства. Скорее, в причине трагедии.

– Может быть, вам не стоит об этом вспоминать?

– Стоит! Очень даже стоит… Дело в том, что пока обе Арчи жили в Нью-Йорке, Дики немного к ним поохладели и стали наведываться на соседнюю ферму, к дочерям мистера Сольпа… У Сольпов всегда были большие семьи. В мое время у них было три дочери… И теперь их было три… И вот Дики к ним повадились в гости…

– Так почему ваша жена…

– Однажды, вскоре после ее приезда из Нью-Йорка, мы ужинали у Сольпов и задержались до позднего вечера.

Я болтал со стариками Сольпами, а моя Арчи куда-то вышла. Вдруг она вбежала в комнату вся в слезах, с безумными глазами. В ответ на вопрос, что случилось, она только еще сильнее заплакала. По дороге на нашу ферму она не разрешила мне взять ее за руку, даже прикоснуться… За какие-нибудь полчаса мы стали совершенно чужими.

Только после ее самоубийства я догадался, вернее, понял, что случилось. Она, узнав, что в семье Сольпов гостят наши Дики, поднялась наверх и совершенно случайно подслушала разговор юношей с дочерьми нашего приятеля.

Мои сыновья клялись в верности и любви дочерям Сольпов и заверяли, что если те не станут их женами, то неизбежный брак с Арчи будет для Диков проклятием всей жизни. Они говорили, что не любят этих холодных дурочек и только из уважения к старикам, то есть к нам, согласились на них жениться. Они предлагали дочкам Сольпов немедленно бежать…

– Это произвело впечатление на вашу жену?

– Еще бы! Она сразу поняла, что до нашего брака я ей изменял.

– То есть, – пробормотал я тупо.

– Мои парни повторили то же самое, что когда-то сделал я… Это было ужасно…

Арчи поняла, что обманулась, веря в мою любовь добродетельность. Она повесилась на одном из дубов, что растут у нас над ручьем. После этого я покинул ферму вместе со своим семейством и переехал сюда…

– Скажите, а юные Арчи знали о происшедшем?

– Конечно, нет, они спали, как и моя Арчи в те далекие времена… Так вот я переехал со всем семейством в Нью-Йорк… Мальчики поступили на биологический факультет колледжа, как когда-то и я, а девочки устроились телефонистками на центральной почте… Так они жили порознь, уже фактически без моего вмешательства, до тех пор, пока однажды не встретились в кино… Это была радостная встреча. Их нежная дружба возобновилась… Будьте добры, который час?

– Сейчас ровно шесть.

– Хорошо, в нашем распоряжении еще пятнадцать минут… Кстати, они встретились в том же самом кинотеатре, в котором когда-то я встретился с Арчи…

– Удивительно!

– Я уже ничему не удивлялся. Я знал всю игру от начала до конца. Я точно знаю день и час, когда они переженятся… Если вы никуда не спешите, пройдемтесь в “Сперри-дансинг”…

– Зачем?

– Вы их там увидите… Они сегодня придут сюда на танцы… Я и Арчи тоже сюда ходили.

– Господи, – воскликнул я. – А что же будет дальше?

– Это мы сейчас узнаем. Я просто дрожу от ожидания… Все, все до мельчайших подробностей должно повториться!

Мы пошли по совершенно темной аллее, старик ощупывал дорогу палкой, а я слегка поддерживал его под руку. Теперь окна клуба “Сперри-дансинг” сияли, и оттуда доносилась музыка.

Это был второразрядный клуб с дешевыми входными билетами. После темноты осеннего вечера глаза не могли привыкнуть к яркому свету. Джаз ревел во всю свою латунную глотку. Затем музыка прекратилась, и вдруг две одинаковые черно-белые пары бросились в нашу сторону.

– Папа! Папа Дик! Как ты узнал, что мы здесь?

Парни и девушки кричали одновременно, и, как мне показалось, в унисон.

Старик Дик вытащил носовой платок и вытер глаза. Я никак не мог понять, плачет ли он или у него жестокий насморк.

– Я догадался, что вы здесь.

– Удивительно! Ведь мы тебе об этом не говорили!

– Отцовское сердце. Знаете, оно всегда чувствует… Думаю, дай зайду.

– Мы очень рады тебя видеть. Ты у нас мудрый и можешь решить один спор, который у нас возник.

Мой собеседник как-то странно съежился, как будто бы его собирались бить.

– Я вас слушаю.

– Мы спорили о том, что нельзя создать гармоническое общество из принципиально разных людей. Что ты на это скажешь?

Старик сморщился еще больше.

– Об этом как-нибудь в другой раз.

– Нет, ты скажи свое мнение. А то мы будем так спорить без конца.

– Месяца через полтора вы придете к выводу самостоятельно. Тогда приходите ко мне.

– Мы пришли к выводу, что если из разных людей нельзя создать монолитное общество, то нужно попытаться…

В этот момент снова заиграл оркестр, и Дики со своими Арчи бросились танцевать. У меня в глазах зарябило. Почти насильно я вытащил старика из зала:

– Послушайте, я не могу допустить, что эти прекрасные девушки, которые вскоре станут женами своих Диков, будут рано или поздно болтаться на ветках дуба, который растет у вас на ферме Гринбол.

– А что поделаешь, – упавшим голосом сказал Дик.

– Нужно немедленно рассказать им о происшествии в семействе Сольпов!

– А вы думаете, мою Арчи не предупреждали? Она не верила ни одному слову… А когда я узнал имя одного ябеды, то…

– То что?

– В молодости я очень метко стрелял… Я имею в виду, мои Дики очень метко стреляют.

– Вы хотите сказать…

– Это еще будет. Не скоро.

В моей голове все начало путаться.

– Что вы сейчас намерены делать? – спросил я старика.

– Ничего. Я теперь уже не в состоянии что-нибудь сделать.

– Значит, все повторится?

– Да. Все. Они придут к тому же выводу, что и я, и Арчи. Потом они ограбят аптеку…

– Ограбят аптеку?! Для чего?

– Чтобы добыть химические реактивы, которые необходимы для выращивания людей по методу профессора Форкмана.

– Разве вы доставали реактивы таким путем?

– Да… Я был вынужден… После того как взорвал танкер с нефтью…

– Вы взорвали танкер с нефтью? Да вы с ума сошли!

– Я был вынужден. Для проведения опыта мне нужны были деньги. Мне их пообещал один делец за то, что я подложу адскую машину в танкер с нефтью… Ему это было нужно для какой-то аферы…

– Послушайте, но сейчас такого дельца может не оказаться!

Старик горько хихикнул.

– Окажется. Они есть во все времена… Это – стандартизовавшийся тип афериста…

– Но ведь теперь Диков два. Меня волнует вопрос, потопят ли они один танкер общими усилиями или два танкера?

– Не знаю. Если следовать логике событий, то два.

– Какой ужас! Нет, это просто невероятно! Это нужно немедленно прекратить!

– Увы…

– Вы себе представляете нашествие ваших внуков на семью Сольпов после того, как их будет четыре! Это будет кошмар!

– Будет кошмар…

– Бедные Сольпы!

– Очень бедные, что поделаешь…

– А после четыре Арчи! Да у вас на ферме скоро дубов не хватит, чтобы…

– К тому времени подрастут другие.

– Они разнесут все аптеки в стране! Потопят весь танкерный флот!..

– Наверное…

Я вдруг остолбенел, уставившись в темноту парка.

– Почему вы замолчали? – прохрипел старик.

– Я себе представил, как в этом парке будет сидеть сто старых Диков, чтобы посмотреть на тысячу своих стандартных отпрысков. Я представил себе вашу ферму Гринбол, превращенную и фабрику стандартных людей. Ее так и назовут: ферма “Станлю”. И там постоянно будут стандартно воспитываться тысячи, а после согни тысяч вегетативных отпрысков. И нужно будет посадить целый лес дубов… А семейство. Сольпов, боже, что в конце с ними будет?!

– Не знаю, не знаю…

До выхода из парка мы дошли молча. Идя рядом с этим страшным стариком, мне вдруг показалось, что я иду с самой неумолимой судьбой, с материализованным в форме уродливого старца кошмаром, который с неотвратимой неизбежностью должен повториться во все увеличивающемся масштабе. Нет, этого нельзя допустить! Нельзя!

Я схватил старика за руку.

– Послушайте! Неужели вы действительно верите в эту чушь о стабилизации общества через стандартизацию людей?

– А если и нет – какая разница? Сейчас делу не поможешь…

– Можно! Нужно! Через полицию, тайных агентов. Нужно предупредить ваших детей!

– Вы хотите, чтобы я за свое собственное преступление отомстил своим собственным детям? Ведь во всем виноват я, понимаете, я один! И пусть их сейчас четверо, а после будет шестнадцать, и так далее. Они повторят только то, что сделал я! Если и есть смысл говорить о первородном грехе, то он здесь, налицо! Я во всем виноват…

Сейчас он по-настоящему заплакал, хрипло, неумело, по-старчески, даже не закрывая лица руками…

– Стойте! У меня есть один к вам вопрос! Очень важный вопрос.

– Я знаю, ваш вопрос, – прохрипел старик, не переставая всхлипывать.

– Но вы не знаете, о чем я хочу вас спросить…

– Знаю… Прощайте… Прощайте…

Он быстро засеменил вдоль решетки парка, громко стуча своей тяжелой палкой по асфальту. Я застыл в нерешительности, глядя на сгорбленную удаляющуюся фигуру страшного старца, пока он не скрылся в темноте…

Я так и не спросил старика, передал ли он своим отпрыскам тайну профессора Форкмана. Если нет, тогда все будет в порядке и стандартных людей не будет. А если – да?

Хотя все равно. Прав все-таки я. Как бы то ни было, нельзя переносить законы физики и химии на жизнь общества.

С момента этой странной встречи прошло несколько десятков лет. И вдруг я стал замечать, что на моем пути стали часто попадаться очень похожие друг на друга люди, что они одинаково одеты и говорят об одном и том же. Очень похожие молодые мамаши нянчат одинаковых младенцев. С экранов кино на меня смотрят одинаковые актеры и актрисы. Почти тождественные лица и фигуры мелькают на обложках журналов и книг.

Как-то мимо меня промаршировала рота солдат, и я чуть было не вскрикнул – до того все солдаты были на одно лицо! “Рота Диков…”, – прошептал я в ужасе. Целая толпа одинаковых девушек, Арчи, выступала в одном мюзик-холле…

Вот поэтому и еще по многим другим причинам я иногда думаю, что ферма “Станлю” существует и развивается, и, может быть, мое правительство даже оказывает ей всяческую поддержку.

М.Емцев, Е.Парнов
ОРУЖИЕ ТВОИХ ГЛАЗ [3]3
  © Издательство “Знание”, 1985 г.
  © Емцев М., Парнов Е., 1991 г.


[Закрыть]

Неповторимый запах железной дороги. Властный запах. Он уводит назад, назад. Заставляет припомнить давно пережитое, отшумевшее. С каждым днем оно уходило все дальше, И всегда возвращалось. Еще вчера он стоял у вагонного окна. Убегали столбы, и параллели проводов то подымались, то опускались. Уносились деревья, стога сена и белые хатки. Только горизонт оставался неподвижен. Будто он не подвластен ни времени, ни движению, этот далекий и чистый горизонт.

Сергей Александрович Мохов еще раз прошелся вдоль путей, взглянул на часы и не очень уверенно направился к вокзалу. Поравнявшись с причудливым кирпичным строением, на котором было написано “Кипяток”, он остановился, опять посмотрел на черный циферблат своих часов и долго глядел на смутное свое отражение. Он никуда не спешил. И если бы его спросили, зачем он пришел сюда, не смог бы дать ясного ответа.

Когда-то он жил в этом городе. Помнил разрушенные его дома и пыльную листву высоких южных тополей. Здесь закончил школу, и воспоминание о выпускном вечере все еще грустно и ласково сжимало сердце. Они пришли на вокзал тогда прямо из школы. Разгоряченные, чуточку хмельные. Куда-то звали уходящие в ночь рельсы, чуть мерцали фиолетово-синие огоньки на путях.

Родился он в Херсоне, эвакуирован был в Свердловск. Может быть, поэтому и покинул без сожаления тихий украинский городок, в котором прожил три года. Уехал учиться в Москву.

Переписка с друзьями по школе быстро оборвалась – мальчишкам не до писем. Увлекли, закружили новые привязанности. Растерял, позабыл адреса. Шутка ли! Почти два десятилетия… Целая жизнь.

Он никого не нашел здесь из тех, с кем хотел повидаться. Исчезли руины. Появились кварталы новых домов. Сгинула толкучка, на пустыре построили стадион (товарищеская встреча между футбольными командами “Шинник”—“СКА” сегодня в 18.30). Карлов замок превратился в краеведческий музей.

А Юрка? Юрка уехал неизвестно куда. Что поделаешь?..

Пора домой. К трудам и заботам.

Но как тревожит душу этот догорающий день! Все ли он сделал для того, чтобы отыскать стертые временем следы?

Сладковато пахнет разогретый на солнце битум, ослепительный блик чуть дрожит на горячем рельсе и ревет маневровый паровоз на запасном пути.

Нужно взять билет, съездить в гостиницу за чемоданом, а не ходить тут неведомо зачем. Поезд отправляется в 19.03. Можно успеть перекусить на дорогу… Взять в вагон бутылку минералочки, купить керамическую свистульку сынишке…

В воздухе уже летает прилипчатый тополиный пух, Пыльный закат пламенеет в стеклах. Время почти не движется. Только в черном циферблате часов появляется и исчезает слегка искаженное отражение немолодого уже человека.

Сергей Александрович чуть наклонил голову и решительно зашагал к вокзалу. Но у буфета остановился, помедлил немного и толкнул обшарпанную дверь.

Он взял кружку пива и два бутерброда – с колбасой и сыром. Присел за круглый мраморный столик. На холодной кружке туманный налет. Медленно тает пена. Сергей Александрович немного отпил и отодвинул кружку.

На холодной кружке туманный налет. Медленно тает пена. Сергей немного отпил и отодвинул кружку.

– Твой Шкелетик снова загудел в больницу, – сказал Юрка.

Они сидели в привокзальном буфете. Для Сережи это была первая в жизни кружка пива. Горьковатый, терпко пахнущий хмелем напиток не нравился ему, но он не подавал виду. Пил и попыхивал сигаретой совсем как взрослый.

– Что с ним?

– Все то же. Голова, приступы.

Они помолчали и приложились к кружкам.

– И охота тебе с ним возиться, – лениво сказал Юрка.

Охота? При чем тут охота? Но как объяснить это Юрке! Как объяснить…

– Месяц проваляется, придет к концу четверти. Отстанет по всем предметам, – глядя в окно, сказал Сережа. Там медленно двигался тяжелый состав. На открытых платформах матово поблескивали груды угля.

– Он не отстанет, – криво улыбнулся Юрка. – Вундеркинд.

Да, вундеркинд. Ну и что? Это ему не даром дается.

– Каждый из нас по-своему вундеркинд, – философски сказал Сережа. – Просто другой он. Понимаешь? Другой. – Сережа с трудом находил нужные слова. Почему ты его не любишь?

Почему вы все его не любите? За что? С самого начала настроились против парня. Почему, спрашивается?

– А чем он, по-твоему, хорош? – вспылил Юрка. – Почему ты один из всего класса с ним дружишь? Больше никто, только ты.

Сейчас у Юрки противные нахальные глаза. Они и вообще-то не очень скромны, эти голубые бусинки, но сейчас особенно. Неохота откровенничать с человеком, когда у него такой взгляд. Все же пиво крепкое. Забирает. У Сережи слегка шумело в ушах. Он улыбнулся. Не очень-то весело улыбнулся.

– Пойдем отсюда, здорово паровозами воняет.

Они поднялись. Вокзальный буфет помещался в вагончике, вкопанном в землю. Там же были касса и диспетчерская. Разрушенный прямым попаданием фугаски вокзал представлял собой аккуратно прибранные развалины. По ту сторону железнодорожного полотна работала камнедробилка. Водопад мелких камней грохотал по металлическому желобу.

Сошли с перрона и зашагали по мощеной дороге, обсаженной с двух сторон липами. Апрельское солнце и мартовское пиво размеривали. Юра сломал ветку и, ободрав с нее листья, получил длинную и тонкую хворостину. Он щелкал ею себя по ногам и рассматривал небо.

Не в настроении. Он всегда молчит, когда ему что-то не нравится. И чего он злится?

– Слушай, Юрко, – нерешительно начал Сережа.

– Ну? – Юрка встрепенулся.

Не злится, а ревнует. Ведь он тоже мой друг. Он хороший парень и… умеет держать язык за зубами.

– Я тебе кое-что расскажу, Юрко, только… Это история сложная… Одним словом, надо молчать, понимаешь?

Юрка кивнул. У него даже вспыхнули уши от любопытства.

Сережа некоторое время шел молча. Обдумал, что он мог рассказать Юрке. Пожалуй,… Только об одном придется молчать.

– Ты помнишь, как его к нам в класс привели? – спросил он.

Юра улыбнулся. Как не помнить?

– У нас над ним любят подшучивать, – сказал Сережа, – наши мужички не очень-то народ соображающий. А зря. Сашка интересный человек. – И опять замолк.

Они шли сначала по булыжнику, затем по асфальту. Аллея лип кончилась, потянулись городские развалины. По обеим сторонам дороги торчали холмы щебня и голые стены, сквозь которые был виден горизонт, скрученная проволока, смятые, как вареные макаронины, рельсы. Время вершило свой однообразный уравнивающий суд. Лес наступал на развалины – и побеждал. Первая зелень распустилась именно здесь, на щербатых холмах войны.

Весна только еще начиналась, но все деревья уже были усеяны крохотными листочками. А через месяц городок утонет в пыльной листве. В степных краях, где родился Сережа, такого не было, листва там редкая, с восковым налетом, будто искусственная.

– Так что ты хотел сказать о Сашке? – нетерпеливо спросил Юра.

– Несправедливы мы к нему. Когда Алексей Иванович его привел, он сразу не понравился нашим. И с тех пор пошло…

Когда Алексей Иванович ввел в класс нового ученика, тот поразил всех своей худобой и бледностью. Мальчишки настороженно молчали, и Алексей Иванович сказал:

– Вот ваш новый товарищ, его зовут Саша.

Зашумели, загалдели, и вдруг кто-то сказал:

– Шкелетик прибыл.

Алексей Иванович, очевидно, не расслышал, на лице Саши тоже ничего не отразилось. Было непонятно, видит ли он то, что находится перед ним. Было непонятно, слышит ли он то, что произносится рядом с ним. Это был непонятный мальчик. Отсутствующее выражение его лица беспокоило учителей и вызывало насмешки учеников. “Шкелетик” – это не самое худшее прозвище, придуманное изобретательными ребятами.

– А ты знаешь, что Саша с отцом был в концлагере у фашистов? Отец погиб, а он выжил. Чудом выжил.

– Вот как? – сказал Юрка. – Ну и что?

– Ну, знаешь!

“Для него это ничего не значит. Тек, пустячок. Был или не был, неважно. Посмотрел бы я на тебя, каким бы ты стал после Освенцима”.

– Поэтому он и стал такой, – заключил Сережа.

– Какой такой? – ухмыльнулся Юра.

– Ну, больной и странный немножко. А наши этого не понимают. Даже учителя некоторые. Не любят его. А за что?

– Слишком умничает. Много из себя воображает. Генчик прямо ему сказал, что он выскочка. Разве неправда?

– Неправда. Сашка и впрямь умный. Он хочет до всего сам докопаться, он не такой, как все остальные, он… – Сережа подумал и заключил: – А Генчик сволочь. Фашист.

– Нет. Генчик самый умный. Он еще при панской Польше в университете преподавал. Его работы и за границей известны.

– Что же он сейчас школьным учителем стал? – насмешливо спросил Сережа. – Не признают его талантов? Или с немцами путался?

– Он сам не хочет. Он дома работает.

Сережа недоверчиво покачал головой. Юрка загорячился.

– Не веришь? Я сам видел. Мы прошлый год в Карловом замке яблоки воровали, и я заглянул в окно на втором этаже…

– Генчик живет в Карловом замке?

– Ну да. И в комнате у него я видел приборы какие-то, колбы, ну чисто наш физический кабинет.

– Все равно он сволочь, – твердо заключил Сережа. – И, наверное, с бандеровцами связан. В таком месте живет, не может быть, чтобы лесные гости к нему не захаживали.

– Ну, об этом оперативники лучше знают, чем мы с тобой. Во всяком случае до сих пор его не забрали.

– Потому что не накрыли. Может, он нужен им как приманка. Посмотришь, еще накроют. Генчик фашист, помяни мое слово. Я фашиста за сто шагов чую. Недаром мой отец четыре года в плену провел. А Сашку Генчик ненавидит за то, что еврей. Знаешь, как фашиста на чистую воду вывести? Столкни его с умным евреем. Одолеть он его в честном споре не сможет и сразу начинает за пистолет хвататься. А стрелять сейчас нельзя. Вот почему Генчик не любит Сашку.

– Нет, – сухо сказал Юрка. – Генчик настоящий ученый. Он показухи и хвастовства не любит. А Сашка, неважно, еврей он или нет, всегда на первое место лезет. Поэтому Генчик его осаживает. Не понимаю, почему ты со своим Сашкой, как с писаной торбой, носишься?

Сережа насупился.

– Он мой товарищ, да и твой тоже. С ним интересно. А Генчик… С девяти до трех он учитель физики средней школы, а хотел бы я знать, чем он занимается с пяти вечера и до девяти.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Я уверен, что этот фашист связан с бандеровцами, И места лучше, чем Карлов замок, для этого вряд ли найдешь.

Юра нахмурился. Он отвернулся и сплюнул.

– Ерунда! Но если хочешь, мы можем проверить. Подсмотрим, что делает Генчик по вечерам и даже ночью. Не сробеешь? Я Карлов замок знаю.

У Сережи перехватило дыхание.

Вот оно что! Это интересно. Скучноватый субботний день наполнился гремящими звуками. Ревели сирены, взрывались гранаты, рассыпались пулеметные очереди.

– Что ж, давай. Можно попробовать.

Юра испытующе посмотрел на него.

– Ты не бойся, мы не с пустыми руками пойдем. У меня есть “вальтер”.

У него есть “вальтер”! Да, конечно, Сережа сам сколько раз держал в руках эту замечательную штуку. Темная вороненая сталь с голубыми дымящимися разводами, рифленая рукоятка – именное оружие какого-то фрица. Юрка откопал его возле сгоревшего “Тигра”.

– А патроны есть? У тебя же не было патронов?

– Достанем.

Они помолчали.

– Зачем нем это нужно? Ведь никто спасибо не скажет, а если узнают про оружие, здорово погореть можно, – Сережа задумчиво чертил на земле замысловатые узоры.

– Как знаешь, – Юрка встал со скамейки. – Я пойду, мне отец велел быть дома, дрова рубить надо. А ты куда сейчас?

– Зайду Сашку проведаю. Как он и что. Может, ему чего надо.

– Ладно. Бывай. – Юра ушел, насвистывая песенку.

Сережа долго смотрел ему вслед. “И пока за туманами видеть мог паренек, – подпевал он про себя уходящей мелодии, – на окошке на девичьем все горел огонек…”

В больнице Саши не было. Сестра сказала, что он провел у них всю ночь, утром ему сделали укол и он ушел домой.

Сережа пошел на Здолунивскую, где в маленьком полуразвалившемся от старости домике жил Саша со своей теткой Зосей. Впрочем, какая она ему тетка? Так, старая знакомая отца, которая из жалости приютила сироту. Приют этот был для Саши тяжелым испытанием. Тетка Зося пила, В свободное от работы время она заливала неудавшуюся жизнь самогоном.

Саша спал, накрыв лицо “Занимательной арифметикой” Перельмана.

Сережа присел на краешек колченогого венского стула и огляделся. Ну и конура! Маленькое окошко выходит в огород, сквозь пыльные стекла видны скучные небрежно вскопанные грядки.

В комнате всего и мебели, что никелированная кровать с отвинченными шариками, стол, кухонный шкаф да два стула. Рисованые обои давно стерлись, и на Сережу глядели угрожающие лиловые пятна. Воздух затхлый, нежилой.

Сережа прошелся по комнате. На столе аккуратной стопкой лежат учебники. В открытой тетрадке размашистым Сашиным почерком написано: “Упражнение №…”

Ящик стола выдвинут, и в нем Сережа увидел темную старинную шкатулку. Интересно! Сашка никогда не показывал ее. Сережа знал все Сашкино барахло: коллекцию карманных фонарей, набор радиоламп к немецкому приемнику, оккупационные марки, цветные фотографии прибалтийского курорта, серую монету в 10 пфеннигов и несколько автоматных гильз. Но шкатулки раньше не было. Никогда Сережа не видел у него шкатулки. Или он до сих пор ее прятал, или недавно достал. Вряд ли он мог ее купить: на тети Зосины гроши не развернешься. Скорей всего кто-то подарил ему эту красивую штуковину.

Сережа приподнял крышку. Изнутри на ней была наклеена фотография немолодого мужчины с печальными глазами, на дне лежало… Что это может быть? Два черных полированных диска, скрепленных дужкой посредине и с проволочками по бокам.

Сережа извлек странную штуковину. Похоже на очки. Очки для слепых.

Сережа повертел их в руках, посмотрел на свет и поднес к глазам. Самые обычные темные очки! Он отвернулся от окна и уставился в темный угол. И тогда ему показалось, что он смотрит сквозь темное стекло не ярко освещенный киноэкран, где только что демонстрировался интересный фильм и внезапно оборвалась лента.

Яркие точки и полосы прыгали, образуя причудливые узоры и разгорались все сильнее, сильнее… Грязные обои едва проглядывали сквозь это неожиданное сияние.

– Ты что, обалдел!

Разъяренный Саша сорвал диски с Сережиного носа и спрятал их в шкатулку. Руки у него тряслись.

Сережа смущенно потер переносицу.

– Что это за штука, Саша?

– Что! Что! Не твоего ума дело. Как ты вошел?

Он постепенно успокоился и аккуратно уложил очки в шкатулку. Сережа недоуменно глядел на его худую спину с острыми лопатками и тонкие голые ноги.

Чего он так разволновался? Что-то здесь неладно…

– Дверь не заперта, вот я и вошел.

– У этой пьяной дурехи все нараспашку. И душа, и двери, – сердито сказал Саша. Он забрался под одеяло и сурово посмотрел на Сережу. Потом улыбнулся.

– Садись. Не обижайся, что я так… Ты меня напугал. Эта штука опасная… Что делал?

– С Юркой ходил на вокзал пиво пить… Как здоровье?

– Да ничего. Как обычно. Думал, будет хуже, но сразу после укола очухался и отпросился Домой, Не люблю больницу, Что нового в школе?

– Ничего особенного. Алексей Иванович велел узнать, что с тобой…

Они перекинулись еще несколькими фразами, но разговор явно не клеился. Сережа через силу выдавливал из себя слова. Саша внимательно посмотрел на него. Сережа хорошо знал этот взгляд. Еще тогда, в первый раз, он поразил Сережу своей неподвижной безучастностью к внешнему миру. Только позже Сережа понял, что поверхностное равнодушие скрывало крайнюю уязвимость.

– Слишком много хочешь знать, дружище, – сказал Саша.

И Сережа вспомнил, что в первый же день Саша подошел к нему и сказал что-то очень похожее. Он сказал: “Хочешь поговорить со мной, дружище?” И Сережа ответил тогда так же, как и сейчас.

– Да, хочу.

Саша улыбнулся и, заложив руки под голову, сказал:

– Притащи-ка из кухни чайник и чашку для себя.

Сережа прихлебывал холодный чай из кружки с обломанным краем, Саша пил из помутневшего от времени граненого стакана.

Сереже показалось, что он не хочет рассказывать.

Но когда они покончили с чаем, Саша подобрал колени, уставился на лиловое пятно обоев и вдруг рассмеялся.

– Ты знаешь, с этой штукой, которую ты только что держал в руках, у меня связано очень многое… Если все рассказать…

Он снова замолк.

– Я об этом ни с кем не говорил. Почти ни с кем. Один раз пытался, но мне не поверили, и я с тех пор – ни-ко-му. Ни слова. А хочется… Только смотри – молчание. Даже Юрке. Понимаешь?

– Ну?! – сказал Сережа.

– Да, молчать ты умеешь. Я знаю, что ты умеешь молчать, А я вот не умею. Мне бы и сейчас помолчать… ну да все равно, расскажу-ка я тебе одну сказочку…

– Сказку я тебе сам расскажу, – сердито сказал Сережа.

– Это будет очень страшная сказка, – улыбнулся Саша.

– Мы сегодня с Юркой повешенного бандеровца видели.

– Э-э, – махнул рукой Саша, – я видел сотни повешенных.