Текст книги "Хозяин Проливов"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Царь знаком приказал им подняться. Не говоря ни слова, он взял Колыбель под мышку – при его прикосновении реликвия уменьшилась до размеров шкатулки – и, проводив взглядом удаляющихся с Элаком волшебных существ, двинулся к выходу. Меотянки в благоговейном молчании следовали за ним.

Наверху у входа в пещеру, где тело циклопа уже окаменело, из кустов навстречу царю вышел небольшой вооруженный отряд. Впереди на пегом муле, свесив ноги до самой земли, ехал Ярмес в козловой безрукавке, перетянутой дорогим поясом. По его уверенному виду было ясно, что он командует остальной босоногой братией, вооруженной буковыми копьями.

Увидев Золотую Колыбель, мужчины, как до этого меотянки в пещере, опустились перед «живым богом» на колени. Делайс обернулся к Бреселиде. На его лице была написана мука. Но он так ничего и не произнес. Вышедшие из врат смерти молчат трое суток. Иначе они снова могут вернуться обратно…

Сотница понимала и без слов. Она должна была отпустить царя, ибо ее служба совершилась, а его путь только начат. В этот миг она остро завидовала Бере, которая расставалась со своим возлюбленным в надежде на новую встречу. От нее царь уходил навсегда. Делайс не позволил себе даже дотронуться до ее щеки. Он вскочил на Белерофонта и, помахав на прощание меотийскому конвою, поехал впереди отряда Ярмеса.

Пеан 2
ГИАКИНФ

Путешествуя по свету,Аполлон и его флейта по имени Марсий заночевали в гранатовой роще у лаконского городка Амиклы. Здесь гиперборейцу приснился странный сон. Будто бы он сидел на камне, подбирая мелодии, и вдруг почувствовал чужой взгляд. Солнечный бог обернулся: из гущи леса на него смотрели два темных продолговатых, как зернышки граната, глаза. В следующую секунду испуганный зверь метнулся прочь. Это был молодой олень, вернее, олененок, число веточек на его рогах все время менялось. Феб превратился в волка и большими прыжками помчался за добычей. Он догнал ее у источника и, вскочив на спину, прижал к земле. Острые зубы впились в шею жертве, и тут Аполлон с ужасом обнаружил, что сжимает железной хваткой не зверя, а прекрасного мальчика…

Лучник проснулся в холодном поту.

– Ты маньяк, – сообщил Марсий.

– Вот уж чего никогда не водилось.

Сон как рукой сняло, и раздосадованный Аполлон отправился прогуляться по роще. Уже светало. Серый туман пугался в ветках гранатовых деревьев. Кожистые листья слабо шелестели на ветру. Невдалеке гиперборейцу почудился странный звук. Похоже, кто-то не то всхлипывал, не то сморкался. Аполлон снял лук с плеча и, по-охотничьи скользя между деревьями, двинулся на голос. Он слышал о нимфах источников, которые слезами и мольбами о помощи завлекали путников в смертоносные воды. Сочетание красоты и беззащитности делало их отличной приманкой для простаков. Себя Феб к последним не относил. Как он ошибался!

Женщина, сидевшая на земле у крошечного святилища из круглых камней, не была ни молодой, ни красивой. Краем красного дырявого гиматия, накинутого на голову, она смахивала с дрожащих щек слезы.

– В чем дело? – спросил Феб, опуская лук. – Почему ты плачешь?

Нимфа вздрогнула и воззрилась на него так, будто только что заметила.

– Моя роща, – заявила она неожиданно низким, хриплым голосом. – Где хочу, там и плачу.

Это было не похоже на мольбу о помощи. Лучник хмыкнул и подошел поближе.

– Я Аполлон, – сказал он. – Бог солнечного света. Что стряслось?

И зачем он набивался?

– Ничего особенного. – Женщина вызывающе вскинула голову. – За исключением того, что происходит здесь каждый год. Уже вторую сотню лет!

Поскольку Аполлон молчал, ожидая пояснений, собеседница продолжала:

– Я Диамеда, нимфа гранатовых деревьев. А это алтарь моего бедного сына Гиакинфа. Он дух цветов и плодов. Я родила его от смертного. Он наполовину дух, наполовину человек, и ему не выпало ни смерти, ни вечной жизни. Каждый год местные крестьяне убивают Гиакинфа в честь Великой Матери, и каждый год он воскресает опять, чтоб дать им урожай.

– Чего же ты плачешь? – пожал плечами Феб. – Твой сын хоть так, но живет. Земля возвращает его. Деметра не жалуется, что Персефона только полгода с ней…

– Его живым разрывают на части, – перебила женщина. – Едва он выходит из-под земли, как начинает рассказывать, что это за боль! – Голос нимфы задрожал и сорвался.

Феб молчал. Он думал: как это – терять ребенка каждый год? Он вот дважды лишился сына и чуть не сошел с ума от горя. А ведь Асклепию ничто не угрожает. Кентавр Хирон мудр и добр, он всегда защитит мальчика.

– Где твой сын? – спросил лучник.

– Пошел пострелять воробьев, – отозвалась нимфа. – Я плачу потихоньку, пока его нет.

Феб оглядел жалкий алтарь из круглых камней.

– Я могу помочь, – задумчиво сказал он. – Но для этого мне придется присвоить святилище. Тогда участь твоего сына буду решать я, а не Трехликая. Отдаешь мне его в спутники?

Нимфа вытерла краем гиматия лицо. В ее глазах зажглась надежда.

– Посиди здесь, – мягко сказал ей Феб. – Мне нужно найти твоего сына и совершить ритуал присвоения святилища. Не подглядывай, магия этого действа смертельна.

Напуганная нимфа осталась на месте, а лучник зашагал на холм, ища между деревьями Гиакинфа. Мальчик действительно стрелял по воробьям. Заслышав шаги, он обернулся, и Аполлон застыл с поднятой для приветствия рукой. На него смотрели огромные гранатовые глаза молодого оленя. Приглядевшись, Феб узнал и лицо.

– Ты Гиакинф? – спросил светоносный бог, разглядывая нового знакомого. – Зачем тебе рогатка?

Дух цветов смутился, покраснел и сунул оружие за спину.

– Меня убьют, – шмыгнув, сказал он. – Так пусть и этим достанется.

– Логика недостойная бога, – усмехнулся Феб, вспомнив, что еще недавно думал и действовал так же. – Но не с воробьями.

– Я не бог, – возразил мальчик.

– Зато я худо-бедно из этой братии, – хмыкнул гипербореец. – И могу тебе помочь. Хочешь пойти со мной?

– Ты Аполлон? Ты мне снился! – вместо ответа воскликнул Гиакинф. – Я слышал, как ты играл на флейте. Научишь меня?

– Это просто, – кивнул Феб. – Пойдем, найдем укромное место. Присвоение святилища – муторное дело. А иначе я не смогу забрать тебя с собой.

Гиакинф доверчиво взял Феба за руку и, с откровенным восхищением глядя на него снизу вверх, повел в чащу леса. В груди у лучника ворочался неудобный комок. Мальчик не имел ни малейшего представления о том, что его ожидает.

Но дело есть дело, и надо взять себя в руки. На тесной поляне гипербореец достал флейту – к счастью, сейчас она была пуста, дух Марсия дрых на опушке и не мог отравить Фебу жизнь своими замечаниями.

– Возьми заостренный конец дудки в рот, – пояснил лучник, – и подними подбородок так, чтоб голова была запрокинута.

– Так? – Мальчик неуверенно прикусил флейту.

– Не совсем. – Феб встал у него за спиной и осторожно поправил деревянную дудочку, чтоб она смотрела прямо в небо. – Теперь дуй.

Трель вышла сначала слабой. А потом зазвучала все громче. Юный дух цветов старался на славу, но это была еще не волшебная песнь. Та, что останавливает водопады и усыпляет животных на бегу.

– Флейта должна стать частью твоего позвоночника, – объяснил Феб. – Его верхним концом. А в нижнем должен бушевать священный огонь. Представь, что ты выдуваешь его.

Гиакинф набрал полные легкие воздуха и дунул, освобождая их. Одновременно Феб вошел в него резким толчком, и мальчик чуть не вскрикнул от боли.

– Играй, – приказал солнечный бог.

Вот теперь флейта зазвучала как надо. На глазах Гиакинфа набухли и высохли слезы. Рвущая боль утихла, уйдя по столбу священным жаром. Аполлон выдохнул и отстранился.

– Я забрал твое святилище, – сказал он. – И отдал дар музыки. Прости, если доставил тебе неудобство. – Лучник смотрел в землю. Он испытывал стыд и думал, что Гиакинф нуждается в утешении. Вместо этого мальчик кинулся ему на шею.

– Ты самый лучший! – воскликнул он. – Уведи меня отсюда. Я больше здесь никому ничего не должен. Ведь так?

– Именно так, – кивнул Аполлон. – Умойся у источника и иди проститься с матерью.

– С матерью? – удивился Гиакинф. – С какой матерью? Моя мать погибла лет семь назад. Ее убило в грозу рухнувшим деревом. – Круглые глаза мальчика непонимающе хлопали ресницами.

«Че-ерт! – только и мог протянуть про себя Феб. – Опять я влип. И кто бы это мог меня подставить?» Были там кукушки не были, не имело значения. Главное, Великая Мать снова обвела его вокруг пальца. И всучила мальчишку, от которого еще неизвестно чего ждать! Кажется, Гиакинф понял, что произошло что-то недоброе. Выражение его лица стало жалким.

– Ты меня не возьмешь?

Феб хлопнул нового спутника по плечу.

– Куда ж я денусь? – вздохнул он. – Идем. Я познакомлю тебя с Марсием.

– Я же говорил, ты маньяк. – Рапсод окончательно проснулся. – Ну и куда мы теперь?

– Домой.

Лаконичный ответ лучника осчастливил ворчуна. Возвращение на Делос сулило Марсию встречу души, жившей во флейте, с головой, торчавшей на дереве, и шкурой, висевшей у входа в пещеру. Рапсод надолго заткнулся, пребывая в блаженстве. А Аполлон и Гиакинф были слишком поглощены друг другом, чтоб дорогой обращать внимание на редкие вспышки его ипохондрии. Делос казался гиперборейцу благословенным местом, где он на время сможет укрыться от всевидящего ока верховных богов. Их пристрастное внимание к его скромной особе несказанно утомило Аполлона. Он мечтал о покое и забвении.

Гиакинф оказался прекрасным товарищем. Феб целыми днями шатался по окрестным лесам с луком за плечами, а юноша управлялся по хозяйству. Его руки хранили живительную силу бога цветов. В благодарность за предоставленное убежище он преобразил окрестности. Раз вернувшись с охоты, Феб не узнал своей пещеры: все цвело и благоухало тысячью оттенков и ароматов, словно с неба упала радуга, разбившись на мириады блестящих капель. Яркие, как кровь, анемоны, белые недотроги нарциссы, горделивые ирисы у порога, ковер плюща над входом – цветы всех времен года, как волны, штурмовали пещеру Аполлона. Снежный буран глициний швырнул в лицо лучнику белые лепестки, когда он поднимался по склону.

– Хоть я и покровитель всего прекрасного, – хмыкнул Феб, – но садоводство мне никогда не давалось. Ты исправил положение, малыш.

Гиакинф просиял от счастья. Его обожаемый друг и покровитель не был щедр на похвалы.

– Феб, ты что, потерпишь этот балаган? – возмутился с Дерева Марсий. – Немедленно верни все к благородной простоте!

Лучник только пожал плечами и зашагал в дом.

– Тебе изменяет вкус! – неслось ему в спину.

Под сенью пещеры он возлег на волчьи шкуры и позволил Гиакинфу массировать себе спину, до тех пор пока не заснул. Его разбудил звук рожка, и сперва Феб вообразил, что к нему в гости пожаловала сестра Артемида, но, выйдя из пещеры, он обнаружил сидящего на камне вестника Гермеса. Тот растирал усталые ноги и с некоторым удивлением поглядывал вокруг.

– Эка у тебя… пестро.

– Не нравится? – враждебно насупился Аполлон.

– Давай, Гермес, – с дерева закричал Марсий, – вправь ему мозги! Совсем ополоумел, потакая своему мальчишке!

– А-а, – протянул вестник, заметив в глубине пещеры Гиакинфа, спрятавшегося за большой гидрией с водой. – Ну, это не новость. Зевс, тот вообще затащил своего любимчика на Олимп. В отместку Геро за холодность.

– Какого любимчика? – не понял Аполлон. Он сильно отстал от придворной жизни.

– Ганимеда, сына царя Троса. И главное: поймал его на петуха. Старый греховодник!

Аполлон почувствовал, что сплетни с Олимпа все еще занимают его. Он не хотел признаваться себе, как остро мечтает вернуться в избранный круг. Но вернуться в силе и блеске, а не как проситель, униженный скитаниями и гневом богов.

– Зачем пришел? – мрачно осведомился лучник.

– Зевс велел узнать, правда ли, что ты сошел с ума.

– Я? – опешил Аполлон.

– Геро говорила о каком-то городе на побережье, куда ты якобы ворвался волком и загрыз всех детей.

Лучник поперхнулся.

– Значит, правда, – угрюмо воздохнул Гермес. – От кого, от кого, а от тебя не ожидал.

Гипербореец молчал.

– Но сейчас-то ты, надеюсь, в здравой памяти? – Вестник прищурился.

– Зачем тебе? – Голос Феба звучал глухо.

– Зевс собирает совет. Хочет знать, что делать с Гераклом. – Тон Гермеса снова стал дружелюбным. – А ты Гераклу знакомец. К тому же всегда славился хитроумием. Так что летим, – заключил он. – Можешь и мальчишку своего взять. На Олимпе это теперь модно.

Последние слова Гермес обронил как бы невзначай и был сполна вознагражден, заметив, как запылали щеки Гиакинфа и помрачнел Аполлон. Сначала Феб и слышать не хотел мольбы мальчика показать ему сад богов. Но Гермес вступился за Гиакинфа и был столь красноречив, а сам юноша столь несчастен, что постепенно сердце лучника смягчилось. К тому же камень уже был брошен – честолюбие Аполлона задето. Он сто лет не был на Олимпе и не хотел выглядеть провинциальным невежей. Тем более что интуитивно, у себя в глуши, следовал высокой моде богов на юных спутников.

– Ладно, летим, – наконец сдался гипербореец. – Только приведу себя в порядок.

Счастье богов, что им не надо, как смертным, мыться, завиваться и пачкать лицо красками. Для того чтоб сменить драную тунику на пурпурный плащ, а пыль с тела на цветочную пыльцу, достаточно пожелать этого. Но Феб так давно скитался и бедствовал, что, взяв в руки медное зеркальце, беспомощно уставился на себя, не в силах вспомнить, каким был в дни радости и веселья. Он тупо смотрел на чужое осунувшееся лицо, поросшее золотистой щетиной, и не понимал, что Гиакинф находит в этом грубом, давно не брившемся бродяге.

Вошедший вслед за ним юноша обнял Феба сзади и прижался щекой к его спине.

– Тот, с крыльями на сандалиях, говорит, что ты сходил с ума и поубивал кучу народу…

Сердце лучника сжалось в комок.

– Даже если это и так, я все равно люблю тебя, – с отчаянной решимостью выдохнул мальчик. – Обещай мне: если разлюбишь или рассердишься, то сам убьешь меня, а не отдашь крестьянам из Амикл.

– Обещаю. – Аполлон не показал, как растроган. – Выйди.

Он наконец обрел уверенность, и через минуту изумленным глазам Гермеса и Гиакинфа предстал не загорелый потрепанный лучник, а прекрасный солнечный бог в жарком блеске полуденных лучей. Даже старина Марсий, порядком подзабывший истинный облик своего убийцы, крякнул. Что уж говорить о мальчике, четыреста лет проторчавшем в гранатовой роще и никого не видевшем, кроме грязных крестьян на празднике урожая.

– Летим.

Все трое взмыли в воздух.

До Олимпа добрались не без приключений. Зевс сердился, и на подступах к горе копились грозовые облака, искря молниями. Не успев проскользнуть между двумя встречно двигавшимися фронтами туч, спутники попали под дождь, град и снежный буран одновременно. Гиакинфу заложило уши. Аполлону испортило прическу. Но больше всех пострадал Гермес: он промочил крылатые сандалии и не мог лететь дальше. Пришлось Фебу тащить его на спине.

– Друг, тебе пора отказаться от баранины! – ворчал лучник. – А то твои тапки скоро тебя не поднимут!

Они были уже на месте, и Гермес, проклиная вспыльчивость Громовержца, под хохот собравшихся перед дворцом богов скатился на землю.

– Общий привет. – Феб поклонился с изящной небрежностью. – Рад видеть всех живыми и здоровыми.

Он прямо-таки лучился весельем и благополучием. Глядя на него, каждый сказал бы, что слухи, распускаемые Геро, вздорны.

– Это мой юный спутник Гиакинф, – улыбнулся Феб, подталкивая мальчика вперед. – Прошу любить и жаловать.

По рядам собравшихся пролетел вздох восхищения. Умеет Феб попасть в самую точку. Элегантен, как всегда. И, как всегда, на полшага впереди остальных. Прямо-таки наступает на пятки Зевсу. Это вызывающе.

– Останься здесь, в саду, – шепнул гипербореец на ухо Гиакинфу. – Афродита, душечка, ты ведь разрешишь Эроту поиграть с моим другом в мяч?

Ослепительная улыбка прекраснейшей из богинь была ответом. Гиакинф кожей ощущал, как все здесь восхищаются и завидуют его господину. В этой блестящей зависти и изысканной вражде таилась главная опасность. На мгновение мальчику захотелось закричать в спину Аполлону, поднимавшемуся по лестнице, держа Афродиту за локоток: «Не входи!» Но Феб, кажется, чувствовал себя тут как дома.

– Пойдем, поиграем.

Гиакинф обернулся. За его спиной стоял чернявый загорелый мальчик и подбрасывал в руках золотой диск.

– Ты Эрот? – спросил он.

– Нет. – Тот рассмеялся. – Я Ганимед. Виночерпий. Но сегодня боги будут решать дела на трезвую голову. Я им не нужен.

В большой зале не было потолка, и золотистые тучки проплывали прямо между колоннами. Со стен смотрели черные фигуры на охристо-красном фоне, изображавшие деяния богов. Собравшиеся начали рассаживаться, и Аполлон едва не поперхнулся нектаром, осознав, что возлег прямо под фреской Зевса-Загрея, отсекающего Серпом чудовищные яйца Кроноса.

Горе побежденным.

– Я собрал вас, – голос Громовержца вывел его из задумчивости, – ибо того требуют обстоятельства. – Зевс возлег во главе стола и озирал богов, как пастух свое стадо. – Смертный Геракл совершил назначенные ему двенадцать подвигов. И теперь, если следовать данному слову, мы должны взять его живым на Олимп, где он пребудет среди нас как равный.

По залу пробежал испуганный шепот. Все были наслышаны о похождениях Геракла. Если они и казались не по силам смертному, то отнюдь не потрясали богов, каждый из которых мог вращать мир на пальце. Их удивляли бесстыдство и шум, с которыми герой совершал свои подвиги.

– Геракл сначала устроил дебош на земле, а потом перевернул все вверх дном у меня в тартаре! – запальчиво крикнул Аид.

– Неужели ты позволишь ему добраться до небес? – едва сдерживая тревогу, спросила Геро. – Мой бедный сад!

– Бедный сад! – без всякого почтения передразнила ее Афродита. – Бедный Олимп! Стоит только пустить сюда этого громилу, и на расстоянии трех тысяч локтей не останется ни одной беседки, ни одной аркады, ни одного укромного уголка!

– Уж тебе бы лучше помолчать, любительница укромных уголков! – накинулась на племянницу Гестия. – Если Геракл появится здесь, ты будешь первая, кому он задерет юбку! Я своими глазами видела, во что превращаются дома, где имел несчастье останавливаться этот разбойник! У нас не будет ни стен, ни дверей, не говоря уже о столах и стульях!

– Столах и стульях? – оживился Гефест. – Я скую вам новые. Давайте ломать мебель!

Звонкая пощечина Афродиты отрезвила супруга.

Аполлон скосил глаза на скатерть, покрывавшую стол. Она была украшена печально знаменитыми вышивками Арахны.

Язвительная ученица Афины изобразила богов как раз в такие минуты теплого семейного общения. За что и поплатилась. Паллада не любила злых шуток. Она превратила заносчивую пряху в паучка, который, сидя под застрехой, вечно плетет свою паутину и вечно прячется от метлы.

И поделом. Нечего мешаться в дела небожителей! Аполлон оглядел зал. Но, черт возьми, как похоже! Дом, дом, милый дом… Он заметил снующую между богами полупрозрачную фигурку. Это была Эрида, богиня раздоров. Она наклонялась к каждому и шептала ему на ухо обидные слова, которые боги, не задумываясь, кричали в лицо друг другу.

Ни слова не говоря, Феб встал, схватил Эриду за ухо и под гул одобрения очнувшихся небожителей вышвырнул из зала. При этом он дал ей хорошего пинка.

– Ты предлагаешь мне взять этого баламута к себе на дно морское? – похохатывал Посейдон. – Уволь, братец. Я всегда стараюсь поскорее доставить корабли, на которых плавает Геракл, к берегу. Чтоб он, не дай бог, не задержался в моей стихии!

Оказывается, спор за столом продолжался, но в куда более мирном тоне. Собравшиеся начали шутить и выдвигать разные предложения. Одно дельнее другого.

– Голосую, бросить его в вулкан! – смеялся Гефест. – Пусть раздувает угли.

– Почему бы не затравить его собаками? – пожала плечами Артемида. У нее на все случаи жизни имелось одно безотказное средство – охотничьи псы.

– Но как быть со словом? – Зевс казался очень мрачен и не разделял общего веселья. – Я дал клятву.

Честная Афина стояла за исполнение обещанного. Аполлон прищурился: неужели она и правда такая дурочка? Где и когда боги исполняли обещания? Нет, Паллада была себе на уме и строила честолюбивые планы. Если Геракл окажется здесь, то обязательно сцепится с Аресом. Пойдут побоища. Два таких забияки за одним столом… Зевс будет вечно прибегать к помощи Афины для усмирения противников. Ее влияние на Олимпе несказанно возрастет.

– А что скажешь ты, Аполлон? – прокатился над столом голос Громовержца. – Нам говорили, будто ты лишился разума. Докажи, что это не так. Дай мудрый совет.

Лучник поднялся с места.

– О Лучезарный, – поклонился он. – Если ты впустишь Геракла на Олимп, то всем богам придется поискать другую гору. Повыше и понеприступнее.

Его слова были встречены смешками и одобрительными хлопками.

– Если же ты не примешь Геракла, смертные скажут, что олимпийцы их обманули, перестанут нам доверять, приносить жертвы и чего доброго найдут себе других богов.

В зале повисла тишина. Об этой перспективе никто не подумал. Многие глянули в свои чаши. Нектар нектаром, но то, что на небесах золотая амброзия, на земле – жертвенная кровь.

«Глупцы. Боги зависят от смертных так же, как смертные от богов». Этого Аполлон не сказал вслух.

– Мы видим, что ты не терял рассудка, – с раздражением бросил Зевс. – Но в чем твой совет?

– Тянуть, о Громокипящий. Тянуть до бесконечности. Подвигов двенадцать. Объяви, что часть из них не засчитана. Например, за расчистку конюшен Авгия Геракл получил плату. При чем же тут воздаяние от богов? Можно найти и другие спорные подвиги.

– Я этим займусь, – поддержал Гермес. – Пока Геракл блуждал по свету, он много где накуролесил. Гидру, кажется, убил не в одиночку. Разве это подвиг?

Геро слушала их и молча улыбалась. Она так ничему и не научила своих детей. Совершая деяния, человек непременно грешит. Надо заставить его искупать грехи. И так до бесконечности. Зевс, Аполлон и Гермес тянули линию времени, а следовало замыкать ее в кольцо. А так… Есть начало, будет и конец, сколько ни подставляй препятствия.

– Геракл убил своего племянника Ифита, – вслух сказала Геро. – Сбросил мальчика со стены Тиринфа. А ведь именно Ифит помог ему справиться с Гидрой. Отправьте преступника искупать грех в рабство на три года к лидийской царице Омфале. Она вздорная женщина, и время покажется Гераклу очень длинным. А потом пошлите его через Скифию за белыми быками. Там будет его ждать змееногая Ану, в объятиях которой Геракл проведет ровно год.

– Хорошие советы, – мрачно кивнул Зевс. – Но какой же из них выбрать?

– Оба, – без колебаний сказала Геро. – Следуй обоими путями и можешь быть уверен, мы долго не увидим Геракла на Олимпе.

Боги облегченно вздохнули и с беззаботной радостью принялись за трапезу.

Тем временем Ганимед по просьбе Гиакинфа показал ему сад богов. Он тянулся с хребта на хребет, из горной долины в долину, а где требовало искусство красоты, перекидывался и на небо. Тучи – неверные островки небесной тверди – поминутно отрывались от вершины и отчаливали в чужие края, благоухая призрачными вишнями и переливаясь лепестками цветов, таявших на глазах.

Ганимед открыл золотую калитку и подтолкнул онемевшего гостя в спину:

– Иди один. Здесь цветы рассказывают страшные сказки. – Мальчик поднял своего любимого петуха под мышку и отступил с дорожки.

Гиакинф пожал плечами. Он не понимал, как можно бояться открытой поляны, залитой солнцем, где трава льнет к ногам, а ветки сами гладят тебя по голове. Спутник Аполлона сделал шаг и сразу же очутился в центре сада. Элизиум был так устроен, что, где бы ни находился гость, ему все время казалось, будто деревья, птицы, кусты, водопады – все вращается вокруг него. Каждый норовил поведать свою историю, Это и понятно: стоя на месте, устанешь рассказывать соседям одно и то же и выслушивать их старые песни. А новых ни у кого не было.

Прямо перед Гиакинфом расстилалась солнечная лужайка, посреди которой росла величественная ель. У юноши перехватило дыхание. Он задрал голову, чтобы рассмотреть ее верхушку, но тщетно. Дерево разрывало лазурный свод небес и продолжало расти там, где синева сменяется звездной чернью.

– Ну и о чем ты задумался? – услышал Гиакинф насмешливый голос.

Нижняя ветка качнулась, и перед юношей возник полупрозрачный человек, одежда и волосы которого все время шевелились, будто обдуваемые ветром.

– Я Зефир, – сказал он. – Люблю покачаться здесь на ветках и позвенеть колокольчиками. Так о чем ты думал?

– Я думал, – немного растерялся Гиакинф. – Мне показалось, что такое дерево действительно может быть центром мироздания.

Человечек зашелся свистящим смехом. Казалось, что в уши с обеих сторон колотят две струи ветра.

– Хочешь, я на него дуну? – Зефир повернулся к ели. – И он тебе порасскажет.

– Кто он? – не понял Гиакинф.

Вместо ответа человек выпустил на дерево целый ураган.

– На него надо много ветра, – пояснил Зефир. – Иначе не раскачаешь.

Одна из разогнувшихся веток ели с силой хлестнула по прозрачному телу, и Зефир отлетел в дальний конец сада.

– Простите, если побеспокоил, – Гиакинф с опаской попятился.

– Я спал, – недовольно проскрипела ель. – Какие вороны тебя здесь носят?

Дерево разлепило корявые веки и смерило гостя оценивающим взглядом. Звук, который оно издало, можно было бы назвать свистом, если б елки умели свистеть.

– Я тоже был красив, – заявила ель. – Как и все здесь. Красота губит мир.

– Я не понял…

– Меня звали Аттис. – Колючая ветка коснулась загорелого плеча Гиакинфа, и на юношу повеяло прохладой. Той, что даже в самый жаркий день царит у корней ели. – Меня избрали жрецом Кибелы, потому что я был красивее всех, сильнее всех, удачливее всех. И Великая Мать полюбила меня. – Дерево скрипнуло. – Сначала я считал себя счастливцем. Моя возлюбленная была могущественна, точно все боги собрались в ней одной. Прекрасна – точно все женщины соединились в ее лице. И неутомима, точно сама земля помогала ей вытребовать для себя семя. Но я-то был всего-навсего человеком и не мог вращать на своем стержне целый мир! – Ветки возмущенно зашелестели, осыпая голову Гиакинфа сухими иглами.

– Я надеялся, что после года службы меня сменит другой юноша, – продолжал Аттис. – Но Кибела не пожелала расстаться со мной. Уже новый царь носил еловую корону, а она все преследовала меня по полям и лесам, ревнуя не только к женщинам, но и к деревьям. Пустое чувство! Я уже был ни на что не годен. – В скрипе дерева Гиакинфу почудился грустный смех. – Дети кидали в меня камнями, женщины гнали с реки мокрым бельем, лишь бы я не навел на них гнев богини. Кибела видела все и смеялась, она приходила ко мне и говорила: отдай. Наконец я не выдержал, однажды утром взял острый камень и отсек себе шишки… я хотел сказать, ядра… я хотел сказать…

– Спасибо, спасибо. Он понял. – Насмешник Зефир вернулся на поляну. – Аттис хотел сказать, что с тех пор на нем не растут шишки.

Потрясенный Гиакинф задрал голову. Шишек действительно не было.

– Эта ель никогда не даст семян. Таково наказание Кибелы. – Зефир подтолкнул юношу в спину. – Идем послушаем лучше фиалки.

– Под ними тоже похоронен какой-нибудь несчастный? – с опаской спросил Гиакинф, стараясь уклониться от объятий ветра.

– Нет, что ты! – рассмеялся тот. – Всего лишь невинный дар влюбленного Зевса. Громовержец подарил их малютке Ио в утешение за то, что Геро превратила ее в корову.

– Слабое утешение, – вздохнул Гиакинф.

– Тем более на голодный желудок, – поддержал его новый знакомый. Он пожирал юношу глазами и льнул к нему, гладя бронзовую потную кожу.

Решив, что фиалки ни о чем не могут рассказать, кроме пустого брюха Ио, спутник Аполлона двинулся дальше. Веселая дорожка из желтого песка петляла между кустами. Идти по ней было приятно, потому что она не стояла на месте, то выбегая на солнце, то скрываясь в тени раскидистых шатров шиповника. Ноги сами собой выписывали кренделя.

Впереди замаячило озеро, Гиакинф устремился к нему, но тут ветка лавра зацепила его за край туники, и слабенький голосок прошептал:

– Постой, мальчик. Ты любимец Феба, которого я могу касаться только листьями. Поплачь со мной.

Предложение было странным. С тех пор как солнечный бог избавил уроженца Амикл от ежегодной смерти, юноше хотелось только смеяться и обнимать весь мир.

– Глупенький! – вздохнула лавровая ветка. – Ты думаешь, раз тебя любит Феб, ты никогда не умрешь? Но все, кого он любил, погибли…

Гиакинф насторожился:

– Что ты хочешь сказать?

– Я Дафна, – вместо ответа заявил лавровый куст, и с его продолговатых глянцевых листьев покатилась на землю роса. Гиакинф не сразу понял, что это слезы. «Неужели все деревья здесь плачут?» – подумал он.

Дафна между тем, заполучив долгожданного слушателя, начала свой рассказ.

– Здесь весело, правда? Так же здесь было и когда я нимфой бегала за Артемидой. Ах, как беспечно мы играли на этом лугу! И на том, и вон там, у пруда… Отсюда сверху видно сразу три мира: Олимп богов, землю людей и даже Аид с мертвецами. Там порой случаются презабавные истории… О чем бишь я? Мы играли… Ах да, мы играли. А игры богов порой жестоки. В тот раз Аполлон – он злой шутник, ты должен знать это – придумал завязать Эроту глаза и заставить его стрелять вслепую. Как мы потешались, когда его золотые стрелы долетали аж до тартара. Это из-за него старик Аид потерял голову от нимфы Менты и схватил ее за ноги, попытавшись утянуть под землю. Она вырвалась, но… лишь в виде травы. Посмотри, там, на пригорке в тени целые заросли мяты. Аид дохнул на нее своим холодным дыханием.

Гиакинф передернул плечами. Ему уже порядком надоело все это цветение на гробах.

– А как мы насмехались над смертными! – Казалось, Дафна до сих пор не в силах удержать тихий хохот. – Эрот попал Пасифае прямо в сердце, когда она кормила жертвенного быка. Может ли быть что-нибудь забавнее царицы, вставшей на четвереньки и воющей от похоти при виде рогатого чудовища?

«Хороши шутки! – подумал Гиакинф. – Оказывается, Пасифая была не виновата в своей позорной страсти!»

– Никто ни в чем не виноват. – Здесь все читали мысли друг друга, и Дафна не была исключением. – Мы уже так устали смеяться, что в изнеможении попадали на землю, – продолжала она. – «В последний раз! В последний раз!» – кричали все. Эрота раскрутили, чтоб он не знал, где право, где лево. Ножки у него заплетались, лук дрожал. Он пустил стрелу и попал Аполлону, собиравшемуся уже уходить, прямо в спину. Я видела, как золотой наконечник вышел у него слева из груди, потому что Феб в это время смотрел прямо на меня. Его глаза подернулись туманом и в следующую минуту зажглись таким желанием, что я даже испугалась. Я побежала по лугу, смеясь и не веря в свое счастье, ведь я даже не мечтала, чтоб такой красавчик когда-нибудь посмотрел в мою сторону.