Текст книги "Хозяин Проливов"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Оба подумали об одном и том же.

– Послушай, Левкон, – не без труда выговорил архонт. – Я… я знаю, что тогда случилось. И я клянусь памятью своего несчастного отца, я никогда не поступлю так же. Ни ради чего. – Делайс перестал крутить в руках медный нож для чистки фруктов и со всей силы согнул его об колено.

«Тебе не надо передо мной ни в чем оправдываться, – подумал Левкон. – Разве ты сам не заплатил за грех отца? Как и все мы».

Дел свалилось сразу так много, что Левкон не успевал распечатывать письма управляющего. Только в конце осени гиппарх смог сказать, что его всадники хоть как-то соображают и приближаются к понятию «конный боец».

Первый знак судьбы, который Левкон истолковал как подтверждение правильности своих поступков, был дан ему после листопада. На конном рынке за агорой городская стража задержала двух скифов, торговцев лошадьми. Архонт считал их лазутчиками и, видимо, был прав. На допросах задержанные показали много интересного, от чего Делайс помрачнел и стал скептически отзываться о времени похода за пролив:

– Ну да, мы уйдем, а они нам задницу подпалят.

Левкон был согласен. Скифы не оставили надежду взять Пантикапей. А значит, судьба снова замыкала Хозяина Проливов между двух врагов. Каждый из которых мог нанести удар в спину. Потому что у Пантикапея две спины, как когда-то говорил Гекатей.

– А надо сделать два лица, – таково было мнение нового архонта.

Среди лошадей, отобранных у скифов-лазутчиков, гиппарх увидел рослого жеребца с белой отметиной на лбу и в восторге узнал Арика. Он испытал такое чувство, словно после долгой разлуки вновь встретил старого друга. Конь признал его сразу. Буря восторга: от лизания лица длинным шершавым языком до кусания плеча – ясно показала гиппарху, что у Арика за это время не было по-настоящему хороших хозяев.

– Все лошади для моей конницы, – невозмутимо заявил он новому казначею Народного Собрания. Тот не посмел возразить.

Второй знак пришелся на самые поганые дни, когда над проливом бушевали холодные дожди. В промежутках между ними ненадолго выглядывало солнце, уже сонное и белое в сплошной пелене облаков.

– У Мермекия меотянки переправились на нашу сторону, – сказал ему Делайс. – Ты поедешь от моего лица говорить с представительницей царицы. Спросишь, чего хотят.

«Этого еще не хватало!» Левкон не был рад поручению. Но приказ архонта не обсуждают. С большим отрядом в две сотни всадников гиппарх отправился к Мермекию. Настроение было скверным. Мало того, что лошади поминутно оскальзывались на размытой грязи, так еще и в голове Левкона гвоздем засела мысль: а что, если сейчас он встретится с кем-нибудь, кого знал во время плена? С Македой, например. Стыда не оберешься!

– Где расположились меотянки? – спросил Левкон у старосты, вышедшего им навстречу.

– За поселком, севернее, до горы. Там берегом и увидите, – ответил старик. – Они смирно себя ведут. Встали лагерем, никого не трогают.

«Они и раньше были смирные, – подумал Левкон. – Только не ищи у кошки когтей, пока она играет».

Лагерь кочевниц виднелся сразу за горой, но Левкон не повел своих всадников туда, а, остановившись на почтительном расстоянии, приказал трубить в рога. Их звук во влажном тяжелом воздухе слышался, словно через войлок. Кони переступали с ноги на ногу, а гиппарх смотрел в небо, прикидывая, польет сейчас дождь или блеснет из-за края тучи солнце.

Услышав пение рогов, кочевницы толпой высыпали из лагеря. Они ехали навстречу пантикапейцам не быстро, и Левкон уже издали различил заряженные луки. Судя по тому, что стрелы были опущены к земле, меотянки не собирались пускать оружие в дело. Но гиппарх знал, что стоит им вскинуть руки, и из передней шеренги его всадников мало кто уцелеет.

Поэтому он жестом остановил свой отряд на расстоянии большем, чем полет стрелы, и поднял руку, предлагая «амазонкам» тоже придержать коней. Те были в гостях и подчинились без возражений. Левкон тронул пятками бока Арика и поехал вперед один. Навстречу ему от толпы степнячек отделилась всадница. Она была на золотисто-соловой кобыле, и ее отливавшие медью доспехи щегольски сверкали на слабом осеннем солнце.

– Я, Левкон Леархид, гиппарх Пантикапея, от имени граждан города приветствую тебя, – прокричал он, как в подушку, чувствуя, что его слова с трудом разрезают воздух.

Всадница привстала и тоже подняла руку:

– Я, Арета Колоксай, командир охраны царицы меотов, синдов и дандариев, от имени моей повелительницы приветствую тебя.

Когда он ее узнал? Когда она начала кричать или минутой раньше? Или он знал, что это будет она, уже подъезжая к Мермекию?

Арик услышал голос старой хозяйки, приветственно заржал и, не понимая, почему Колоксай и Левкон перекрикиваются с такого расстояния, весело потрусил вперед. Конь не обращал внимания на попытки седока удержать его. Они с Аретой застыли друг напротив друга, и Арик немедленно стал тереться мордой о шею ее соловой кобылы. Оба седока испытывали крайнее неудобство от заигрывания своих лошадей, но им самим сейчас было не до животных.

Арета так побледнела, даже позеленела, что Левкон всерьез испугался: «Грохнется сейчас в обморок, а с расстояния подумают – я ее убил. Начнется бой. Нет, ты держись, Солнышко!»

Колоксай справилась с собой быстрее, чем он предполагал.

– От имени царицы Бреселиды передаю правителю Пантикапея предложение встретиться в любом удобном ему месте, в любое время.

«Какой, какой царицы? – Левкон опешил. – А где Тиргитао?»

Арета понизила голос и заговорила так, чтоб ее не услышали с расстояния ни меотянки, ни его пантикапейские всадники.

– Тиргитао мертва. После нападения скифов Бреселида сразилась с сестрой за царский пояс, и теперь она правит на том берегу пролива.

Это многое меняло. Левкон подозревал, что архонт не откажет новой царице во встрече, как поступил бы, если б на ее месте была Тиргитао.

Арета махнула рукой, и от строя меотянок отделилась пожилая всадница. Впереди себя в седле она держала годовалого малыша, разодетого по-царски – новенькая кожаная рубашка с сердоликовыми бусинами и настоящие штаны.

– Это Халки, воспитанник царицы. Сын Асанда Черного и племенник Асандра Большого, – сказала Колоксай. – В знак своих добрых намерений госпожа хочет вернуть его отцу. Гикая проводит ребенка до Пантикапея.

Левкон пожирал ее глазами.

– Я передам Делайсу твои слова, – вслух сказал он. – И от его имени прошу вас оставаться пока на нашем берегу гостями. Ответ вы получите не позднее завтрашнего утра. – Левкон отсалютовал Колоксай хлыстом и повернул коня.

– Я с небольшим отрядом вернусь в Пантикапей. Поговорю с Делайсом, – бросил он Главку. – А ты с остальными побудь здесь, и если меотянки вздумают вести себя вероломно, защити Мермекий.

Оба чувствовали, что этого не потребуется.

– Придержи ребят, – посоветовал другу Левкон. – Не позволяй им ходить к кочевницам в лагерь. Мало ли что.

Геркулес кивнул, но глаза у него были такие, что становилось ясно: давняя история у камней его ничему не научила. «Старый козел! – с досадой подумал гиппарх. – Седой уже весь, а туда же!»

Однако его собственное поведение в течение ближайших часов не изобличило похвальной сдержанности. Он вихрем понесся обратно в Пантикапей, не обращая внимания на то, что Гикая с малышом едва поспевала за его отрядом. Разыскал архонта, скороговоркой выложил все, что узнал от Ареты, и вопросительно воззрился на ошеломленного Делайса.

– Так что мне передать посланнице царицы?

В ответ гиппарх услышал довольно странную фразу о месте и времени встречи:

– Да когда хочет… чего сама не приехала… на берегу у Мермекия… как можно скорее.

С этой недвусмысленной тирадой Левкон понесся назад.

Была уже ночь, когда перед гиппархом и его усталым отрядом вновь замаячил Мермекий. Из лагеря меотянок не доносилось ни звука. Пантикапейские всадники встали в отдалении, тоже разбив легкие палатки. Их временное пристанище хранило напряженную тишину. Спал ли хоть кто-нибудь? Этого Левкон не знал. До утра он не собирался съезжаться с Колоксай. Во всяком случае, открыто…

Нервы гиппарха были взвинчены, и, сменив усталого Арика на другую лошадь, он погнал ее в степь – так, проехаться. Для чего ему понадобилось рыскать среди канав и рытвин, Левкон не смог бы объяснить. Просто бесцельно мотался кругами, то удаляясь, то приближаясь к лагерю «врагов», в безумной надежде: вдруг Арета такая же сумасшедшая?

Она оправдала его мнение о себе. Ночь была безлунной, хоть глаз коли, и когда на четвертом кругу конь гиппарха столкнулся нос к носу с чужой лошадью, всадник чуть не заорал от неожиданности.

– Ты слепой? – услышал он сиплый голос Колоксай. – Я здесь уже давно мерзну. Ну, что твой архонт?

– Приедет. Куда он денется? – Левкон перехватил уздечку ее лошади. – Видела Арика?

– Ты меня искал, чтоб об этом спросить?

Нет! Боги! Какой он остолоп!

– Знаешь, за прошедшие полгода я убил всех своих прежних хозяев. – «Интересно, зачем было врать?» – Восемь штук.

– Я девятая? – поинтересовалась Колоксай. – Меч доставать? Или так придушишь?

«Что я делаю? Что я говорю?»

Женщина взяла Левкона за руку и перелезла со своей кобылы на его лошадь, так чтоб оказаться впереди, лицом к нему. Она задрала голову и коснулась губами его подбородка.

Дальше гиппарх не выдержал. Он не целовал Арету, а колотился в нее, как дятел в дерево. Хорошо, что их никто не видел. Слезть на землю они не могли, под ногами у лошадей была сплошная грязевая каша. Но то, что всадники устроили в седле, потерпел бы не всякий конь. Если б жеребец Левкона их сбросил, седоки навсегда остались бы калеками.

– Я не могу без тебя.

– Молчи, я все знаю.

– Я чуть не подох.

– Я дура, прости меня!

– Я сам тебя отпустил. Напился, как козел.

– Я не должна была… Аа-х!

Оба выдохнули одновременно и через несколько секунд сообразили, где, как и что они делали.

– Хороший мальчик. – Левкон похлопал коня по шее. – Спокойный, доброжелательный. Арик бы нам задал.

Арета устало смотрела на него.

– Довезешь меня до лагеря? – спросила она. – Не хочу ловить лошадь по буеракам.

– Твоя кобыла сама домой прибредет, – кивнул Левкон.

Они ехали медленно-медленно. Колоксай уже привела себя в порядок, пересела так, чтоб смотреть лицом вперед, и откинула голову на грудь спутнику.

– Говорят, ты женился?

До их берега сведения доходили быстрее, чем в Пантикапей. Это и понятно: в хоре было полно меотов.

– Не забивай себе голову, – вздохнул Левкон. – Как только ты захочешь, ты войдешь хозяйкой в мой дом.

Она кивнула. Больше ей ничего не хотелось знать. Да он и так ей уже все сказал. И показал. Чего же еще?

– Завтра я при всех передам тебе слова архонта, – произнес гиппарх.

Они уже доехали до палаток меотийского лагеря, и Колоксай сползла на землю.

– Надеюсь, после этого мы расстанемся ненадолго.

– Есть все основания полагать, – в ответ рассмеялась Арета, – что у моей хозяйки большое желание вот так же покататься с царем. Думаю, они поспешат на встречу.

«Хорошо бы», – вздохнул Левкон. Ему самому разом расхотелось воевать с меотами. Но он знал немало людей, живших мечтой о войне на том берегу. Таких, например, как Гелон, у которого во время нашествия Тиргитао погибла семья, был разрушен дом, сгорели посевы. Или таких, как мужчины-кочевники, надеявшиеся вернуться в свои роды господами. Все они поддерживали Делайса, грезя о скором походе, и не считаться с их мнением архонт не мог.

III

– Царица сегодня не в духе? – с опаской спросила молодая охранница у гарцевавшей рядом Беры.

Та только пожала громадными плечами.

– Когда она не в духе, – отозвалась с другого бока Гикая, – она хлыстом сносит каменные стенки. А сейчас, так, немного задумчива.

Бреселида ехала мрачнее тучи. Услышав перешептывание за спиной, «амазонка» резко обернулась, и женщины разом смолкли.

Дорога от каменистого берега до места встречи была короткой. Сразу за переправой степь переходила в высокие холмы. Здесь когда-то прятались мермекианские пираты, но Черный Асандр очистил от них побережье. Всадницы стали взбираться на лесистое взгорье. Далеко не все деревья еще облетели, клены полыхали пожаром на фоне вечнозеленых сосен, и даже бурые дубы не растеряли своего убора.

Горная речка, у которой и было назначено свидание, с грохотом несла по камням потоки мутной осенней воды, крутила солому и облетевшие листья. Царица остановила отряд на пологом лугу. Ее лицо было суровым и сосредоточенным. Она подняла руку, призывая спутниц ко вниманию. Но это казалось излишним. Тишина вокруг стояла полная, только всхрапывали в холодном воздухе кони, и было слышно, как высоко в горах стучит топор дровосека.

– Мы сегодня встретимся с пантикапейцами, – начала Бреселида. – Многие из вас пришли из степей за Синдикой и увидят их впервые. – Царица поколебалась, но продолжала: – Это мужчины. Вооруженные. И я прошу вас держаться очень осторожно, не показывая им, какое это для нас непривычное зрелище.

Меотянки с побережья пожали плечами: мол, чего уж? Остальные сделали большие глаза. Новый набор в войско пришел из верховьев Гипаниса, где кочевали материнские роды. Многие из девочек сели в седло уже после восстания Делайса и плохо помнили, как выглядят мужчины. «Ничего, скифы придут – напомнят!» – со злостью думала Бреселида. Если б не угроза давивших с севера орд, она бы никогда не начала переговоры первой… Никогда не поступила бы так с сестрой… Беда в том, что противостоять царю Аданфарсу, объединившему сотни номадов, они с пантикапейцами смогут только вместе. И то выдержат ли? А начать разговор о новом союзе, пока жива Тиргитао, было невозможно. Ни царица, ни архонт никогда не простили бы того унижения, которое пережили друг от друга.

Ей с Делайсом делить было нечего…

– А правда, что архонт Пантикапея был мужем прежней царицы? – шепотом спросила все та же любопытная охранница.

Все зашикали на нее.

– Правда, – бросила Гикая. – И когда увидишь его, смотри не свались с лошади.

– Почему? – удивленно пискнула девушка.

– Потому что Тиргитао умела выбирать себе мужей, – повернула к ней голову Колоксай. – Но совсем не умела с ними обращаться.

Отряд уже въезжал на берег. Дорога вдоль него была тесной из-за подступающих к самой воде кустов орешника. Здесь меотянки были как на ладони. Сначала женщинам показалось, что они одни. Но как только первые всадницы достигли крутого обрыва, с другой стороны реки из густого желтого подлеска выехали верховые пантикапейцы в темных бронзовых доспехах. Впереди остальных на дымчатом жеребце гарцевал царь. Впервые Бреселида видела его в эллинском вооружении. Если, конечно, не считать того далекого дня, когда они столкнулись после взятия Совиного холма. Но тогда его доспехи были искорежены и разбиты. Теперь на Делайса больно было смотреть от блеска начищенной бронзы.

«Амазонка» не могла различить его лица, потому что архонт низко надвинул глазастый коринфский шлем с большим гребнем. Он специально выбрал такой, поскольку не был уверен, что сохранит невозмутимость. А за его спиной были люди, перед которыми показать слабину значило уничтожить себя. Архонт поднял руку и, перекрикивая шум воды, обратился к гостье.

– Бреселида! Кого я вижу? – Его голос звучал насмешливо и враждебно. – А где же блистательная Тиргитао? Или она покинула этот мир, оставив тебе, как всегда, расхлебывать кашу, которую сама заварила?

«Амазонкой» на мгновение овладел гнев. Как он смеет так разговаривать с ней? Но Бреселида взяла себя в руки. Сегодня она выступала в роли просительницы, а значит, должна была стерпеть подобный прием. К тому же женщина прекрасно понимала, почему архонт обратился к ней в таком тоне. Он держит лицо перед своими. «Вернее, перед своими и нашими, – подумала царица. – В его войске не меньше меотов, чем греков. После всего, что случилось, они не одобрят, если мы тут же полезем целоваться и заключим мир. Эти люди должны точно знать: когда они вернутся домой, их требования будут удовлетворены родами. Иного пути нет».

– Что же ты молчишь? Или меня плохо слышно? – снова окликнул ее Делайс. – Поспеши ответить, пока говорю я один. Когда все мое войско закричит, слышно будет на вашей стороне пролива.

Переминавшиеся за спиной архонта всадники засмеялись и закивали головами. Им нравилось, как правитель Пантикапея держится с этой «меотийской сволочью». Зато женщины Бреселиды негодовали. Чтобы понять это, царице не надо было даже поворачиваться к ним. Она спиной чувствовала их возмущенные взгляды.

– Скажи что-нибудь, – подскакав к ней, прошипела Гикая. – Он же оскорбляет тебя! Мы думали, ты будешь сильной царицей.

Бреселида подняла на нее тяжелый взгляд, и старая «амазонка» осеклась.

– Я сильная царица, – с расстановкой сказала она. – Возвратись к всадницам, Гикая, тебе здесь не место.

Ошеломленная меотянка попятилась и, дав лошади в бока, ускакала с берега.

– Великой Тиргитао больше нет, – ровным голосом обратилась Бреселида к архонту. – Царица теперь я, и разговаривать о бедах, которые она накликала на головы всех здесь присутствующих, ты, Делайс, сын Гекатея, архонт вольного города, царь меотов, синдов и дандариев, будешь со мной.

– Достойный ответ. – Делайс поднял руку ладонью вперед в знак нового, более вежливого приветствия, расстегнул шлем и жестом пригласил Бреселиду проехаться по берегу.

– Как умерла моя жена?

Оба войска их еще слышали.

«Амазонка» демонстративно развернула коня боком, показывая архонту и всем, кто хотел видеть, мертвую голову Тиргитао, привязанную за волосы к подпруге ее седла.

На пантикапейской стороне воцарилось гробовое молчание.

– Она погибла в честном поединке. От моей руки. Примешь подарок?

– Нет, – потрясенно отозвался Делайс.

– Жаль. – Царица достала нож, перепилила косу покойной и, размахнувшись, забросила голову Тиргитао на середину реки. Вода подхватила новую игрушку и понесла ее прочь, подбрасывая на камнях.

– Я приехала ради мира, а не ради войны, – сказала Бреселида, когда они с архонтом приблизились к деревянному мосту, низко нависавшему над водой.

Делайс знаком указал ей на переправу. Оба прикрутили коней по разные стороны моста и вступили на шаткие доски. Несколько сотен глаз с обоих берегов следили за ними. В центре моста они остановились, и архонт уперся руками о поручни. Меотянка видела его взмокшие под шлемом волосы и едва удерживалась от желания вытереть ему ладонью пот со лба.

– Прости меня, – глухо произнес он. – Я должен был говорить так.

– Не важно. – Царица качнула головой. – Скифы идут. Из-за Аракса вырвались новые племена. Они соединились с теми, которые кочевали у Борисфена.

– Я знаю, – кивнул Делайс. – Их подчинил Аданфарс. Его лазутчики уже были у нас.

– Наши у скифов сообщают, что набег начнется зимой. Как только встанут броды.

«Как раз когда я собирался перейти пролив», – подумал архонт.

– Аданфарс уверен в победе. Вам одним не выстоять. – Царица смотрела на него в упор. – Нам тоже…

– Я понимаю тебя. – Архонт сделал усилие над собой и заговорил ровно: – Ты предлагаешь новый союз. И это разумно… Но, – он помедлил, – люди Пантикапея обмануты прежним союзом. Он принес нам разорение и смерть. Что ждать от нового?

– Но я не Тиргитао! – вспылила «амазонка».

– Это знаю я, – возразил Делайс. – Еще несколько человек из наших. А остальные? Для них ты такая же царица меотянок, какой была твоя сестра. Тебе верить нельзя.

– Но мы придем помочь! – вспылила она.

– Или ударить в спину.

Бреселиде стало нехорошо.

– Отказ от союза – верная смерть.

– Возможно. – Архонт кивнул. На его лице была написана такая тоска, что царице расхотелось спорить. – Пойми меня, Бреселида. Прошу. – Голос Делайса был усталым и тусклым. – Я не могу заключить с тобой союз. Даже если бы очень хотелось. Потому что мои люди сразу перестанут уважать и слушаться меня. И мне некого будет противопоставить скифам. Все разбегутся, потому что я сам, своей рукой, отдал обратно свободу Пантикапея. Да пойми же ты! – почти крикнул Делайс. – Мне очень трудно.

– А мне? – горько усмехнулась Бреселида.

– Послушай, – почти шепотом сказал он. – А если мы сейчас не заключим с тобой союза для всех, а просто дадим друг другу слово, что в случае нападения скифов каждый из нас придет другому на помощь? Ведь мы не знаем, где они раньше ударят: на Пантикапей через Киммерию или на вас, в обход через Синдику.

– Что это меняет? – обреченно вздохнула Бреселида.

– Многое, – возразил архонт. – Когда нападение совершится, ваша помощь будет расценена людьми именно как помощь, а не как новая попытка захватить Пантикапей.

– В разгар боя нашим мечам будут рады? – усмехнулась царица.

– А после боя договор с уже показавшим себя союзником заключить будет проще.

– Что ж, – медленно произнесла «амазонка». – Ты хитер, как все греки, и знаешь, что я ни в чем не могу тебе отказать.

Архонт подавил улыбку.

– По рукам?

– По рукам. – Это было не то, на что она рассчитывала, но большее из того, что он мог дать. И только ради Бреселиды. Будь на ее месте Тиргитао… Впрочем, тогда никаких переговоров вообще не случилось бы.

– Что она тебе пообещала? – допытывался на обратном пути Левкон. – Вы оба не выглядели довольными, когда простились.

Архонт молчал.

– Я очень надеялся на союз, – вырвалось у гиппарха.

Делайс раздраженно придержал коня.

– Оглянись вокруг! – вспылил он. – Кто еще, кроме тебя, «надеялся на союз»?

«Ты», – чуть не сказал Левкон, но сдержался.

Царь Аданфарс допрашивал перебежчика от пантикапейцев. Бородатый мужчина стоял перед ним на четвереньках. Двое угрюмых воинов из личной охраны царя упирались в его обнаженную шею острыми концами пик.

– Так ты говоришь, что властитель Пантикапея ни о чем не договорился с меотами?

Тот кивнул. Его обезображенное широким шрамом лицо все налилось кровью, и только этот рубец как белая нитка выделялся на грубой коже пленного.

– Меотянки просили союза, но Делайс на него не пошел.

– Дурак, – бросил Аданфарс. – Тем лучше для нас.

Новый царь, как и большинство скифов, носил густую бороду и не употреблял эллинских благовоний, так раздражавших сородичей у его отца. Наложницы-гречанки были изгнаны из шатра, и никто бы не посмел сказать, что Аданфарс не чтит обычаев старины.

Пантикапей тянул его богатством, а не удобствами жизни, как когда-то Ольвия его отца. Огромный торг на проливе представлялся царю скифов едва ли не пупом мира, где сходятся все дороги и золото само плывет из-за моря. Можно разорить его и забрать все сокровища разом. Но тогда Пантикапей будет не полезнее зарезанной коровы – съел ее, и нету. Можно же взять этот город в свои руки и долго, бережно доить…

Царь обернулся к перебежчику. «Боги! Он еще и косой. Клянусь очагом, одноглазый больше похож на воина, чем на купца, дрожащего за свои закрома».

– А почему ты решил изменить архонту? – лениво спросил он. – Только не лги, что у тебя в порту корабли с хлебом и ты боишься потерять прибыль, если я их сожгу. А я сожгу, когда возьму Пантикапей. Все ваши корабли и склады. Это вздует цены в следующем году.

Ни один мускул не дрогнул на лице перебежчика.

«Точно не купец».

– Отвечай! – Один из стражников больно ткнул пантикапейца в шею копьем.

Тот попытался ослабить веревку, врезавшуюся ему в кадык.

– Я ненавижу меотов, – прохрипел он. – Они убили всю мою семью во время набега Тиргитао. А архонт, хоть и отказал им сейчас, все-таки собирается заключить союз с новой царицей и опять наводнить хору этими косоглазыми тварями.

– А почему не сейчас? – вкрадчиво спросил Аданфарс.

– После удачной войны он будет иметь больше власти, – облизнув разбитые губы, объяснил перебежчик.

«Трижды дурак, – подумал скиф. – Удача ему улыбнется только в том случае, если меотянки не ударят с тыла. А это после отказа очень вероятно. Что ж, не будем им мешать».

– Чего же ты хочешь от меня? – Царь снова перевел взгляд на пантикапейца. – Или ты пришел предложить мне свои услуги даром? Из любви к моим соплеменникам? – По знаку Аданфарса стражники поставили по сапогу на плечи пленного и начали давить его к земле. – Нравится? – осведомился царь. – Попробуй убедить меня, эллинская собака, что будешь лаять на моих врагов.

Глаза перебежчика полыхнули лютой ненавистью, но он упер взгляд в пол.

– Я грек, а значит, торгаш, и ничего не делаю даром, – сказал он. – Отдай мне после захвата города земли, которые сейчас принадлежат Левкону, сыну Леарха, и я покажу тебе безопасный путь к Пантикапею. Где не стоят караулы.

– И где же эта дорога в рай? – усмехнулся Аданфарс. – И почему как раз там не выставили патрули? – Его глаза сузились, недоверчиво глядя на перебежчика.

– Это Гадючий брод, – выдохнул пленник, уже почти распластанный на земле. – Только вы все равно без меня по нему не пройдете. Там змей больше, чем в пещерах Ану. Ни одна лошадь оттуда живой не выходила. Человек тоже. А я выходил, – хвастливо заявил он. – Есть одна тропа. Гадюки ее не любят – из-за болотного газа, что ли. Но на нее никто не обращает внимания. И патруль там не ставят. Кто полезет в топь?

Аданфарс прикидывал. От природы он был недоверчивым человеком. Да и пантикапеец ему не нравился. Впрочем, как и все греки. Но соблазн был слишком велик.

– Как тебя зовут? – не скрывая отвращения, спросил он у пленного.

– Гелон, господин.

– Хорошо. Уведите его, – кивнул царь охране. – Я подумаю.

Лошади шли в высокой сухой траве. Тростник почти целиком закрывал всадников, и только их островерхие войлочные колпаки виднелись над сплошной стеной камыша. Грязь чуть подморозило, и двигаться по Гадючьему броду за Соляным озером конница царя Аданфарса еще кое-как могла. Это не значило, что змеи уже впали в спячку или ушли с тропы совсем. То справа, то слева в болотной жиже у дороги поблескивали их черные кольца.

Топь простиралась от лимана до небольшого укрепленного поселка Илурат на берегу реки, где начинался земляной вал, несколько лет назад поновленный Гекатеем. Там дежурили дозорные, готовые в любой момент сообщить о приближении врага. Другой отряд топтался на узком перешейке между лиманом и морем. Здесь скифы тоже не прошли бы незамеченными. Кому могло прийти в голову, что всадники Аданфарса попрут по болоту?

Вокруг лежала почти нетронутая топь. Вспугнутые лошадьми утки пронеслись над мелкой водой и почти тут же плюхнулись на новое место. Было видно, что они не боятся людей. Всадники Аданфарса с трудом удерживались, чтоб не начать стрелять по птицам.

Царь ехал под защитой плотного кольца телохранителей. Он взял с собой четыре сотни человек и не рисковал, лично выдвигаясь вперед. Если переправа этого отряда пройдет успешно, он протащит через топь еще пять-шесть сотен. Больше не получится. Тропа вконец осядет под гнетом тяжеловооруженных всадников. Первый отряд разделится на два крыла и снимет дозорных на косе и у стены. Через эти бреши к Пантикапею хлынут скифские конники. Много. Целые племена. И они уже не будут бояться, что земля расступится под их ногами.

– Смотрите. – Царь протянул руку в кожаной рукавице, с которой свисал хлыст. – Это брошенное гнездо удода. С кладкой. В такие-то холода!

Среди сухих тростников действительно виднелось гнездо, из которого выглядывали пестрые бочки яиц. Воины воззрились на чудо природы, немедленно начав судачить: де это не спроста, все равно что горячая лепешка в заметенной снегом степи.

– Табити посылает нам добрый знак, – заявил Аданфарс, спрыгнув с седла и не без труда дотягиваясь до гнезда. Он собирался взять яйца удода-зимородка за пазуху, как талисман. Но в тот миг, когда его пальцы коснулись их холодной кожистой скорлупы, они вдруг зашевелились, и через ладонь Аданфарса скользнула маленькая пестрая змейка. Одна из тех крошек, что жила на болоте и давно пожрала яйца в брошенном гнезде. Она плюхнулась с высоты в холодную воду и, извиваясь, поплыла прочь от царя.

Скифы загудели. Случившееся произвело на них странное впечатление. Конечно, змеи тоже подчиняются Табити, как и вся земная тварь, но обманутые надежды царя не сулили им ничего хорошего.

Мрачный Аданфарс взгромоздился обратно в седло и раздраженно махнул рукой: едем!

– Если ты нас предашь, – обратился он к Гелону, следовавшему впереди отряда, – первая стрела – твоя.

– Не беспокойтесь, господин, – покачал головой тот. – Я веду вас, куда надо.

Вскоре земля стала потверже, а тростник гуще. На воде у него гнили корни, а в береговой жиже он вымахивал выше человеческого роста. Из-под грязи показались и начатки дороги, конские копыта уверенней застучали по ней. Не менее трех сотен всадников уже выбралось из узкого горлышка Гадючьего брода на твердый берег, и тут из-за сплошной стены камыша вылетела туча стрел.

Они ударили в скифов, не готовых к нападению на маленьком пятачке, и продолжали сыпаться, как град небесный, сбивая всадников в грязь. Самих врагов не было видно, а те из воинов Аданфарса, которые не растерялись и двинули коней грудью на камыши, намереваясь смять лучников, попадали в глубокие, заполненные болотной жижей ямы. Их прорыли, подрубив тростник, всего в нескольких локтях от дороги.

Началась сумятица. Лошади, попавшие в западню, бились, стараясь выкарабкаться изо рвов, при этом они сбрасывали и калечили седоков, а сами ломали себе ноги. Часть скифов попыталась отступить, сминая еще находившихся на узкой тропе всадников. Их кони шарахались в сторону от воображаемой дороги и по брюхо увязали в болоте. Даже спрыгнув, седоки уже не могли добраться до берега, их затягивала трясина. А сверху сыпались и сыпались стрелы.

Вдруг они разом иссякли. Но это не обещало ничего хорошего. Стена тростника дрогнула, и во многих местах открылись бреши, замаскированные плетеными щитами из болотной травы и камыша. Из-за них с уже поднятыми мечами выехали пантикапейские всадники и набросились на скифов, тесня и добивая их. Алый плащ гиппарха метался среди дерущихся, вокруг него все время закручивался водоворот схваток. Левкон мог быть доволен своими новичками. Криками он ободрял их, но они и сами не могли остановиться.

Аданфарс сумел вырваться и, прикрываемый небольшим отрядом, бежал обратно через брод. Не меньше трех сотен его всадников полегло на месте. Это означало, что скифы понесли большие потери еще до начала набега.

Но ничего этого уже не видел и не знал Гелон, сбитый первым же ударом пантикапейских стрел, еще до того, как скифы, обнаружив обман, всадили мечи в спину перебежчику. После боя Левкон нашел друга, приказал завернуть его в плащ и приторочить к спине лошади. Он вез Шаб страшный дар и не мог избежать этой чести, потому что не отговорил Гелона от задуманного. Не сумел отговорить.

Сразу после поражения у Гадючьего брода Аданфарс ушел обратно в степь, чтоб зализать раны. Он должен был перегруппировать войска и подавить недовольство тех, кто утверждал, будто в пустяковой стычке царь потерял слишком много всадников. Все, однако, понимали, что затишье не продлится долго, и как только скифский владыка вновь оседлает хребет возмущенным номадам, он с еще большим остервенением бросит их к Боспору. Хозяин Проливов ощетинился и ждал новых нападений.