Текст книги "Хозяин Проливов"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Выбирай, – улыбнулся бог. – Белое не даст тебе забыть о случившемся, но превратит любовь в память. Ты сможешь жить дальше. В спокойствии холодного сердца.

Ариадна вздохнула. Какую бы боль ни приносили воспоминания о Тезее, они были дороги ей.

– Красное, – продолжал Дионис, – отнимает память, но не дает пожару любви погаснуть. Ты сможешь отдать свое чувство кому-то другому. Выбирай.

Девушка задумалась. Она прекрасно понимала, на что намекает молодой бог, подталкивая к ней чашу с красным вином.

– Каждой любви свой час, – покачала головой царевна. – Будет воровством, если я отдам страсть к Тезею другому. И предательством. Ведь другой, – она быстро скользнула глазами по лицу Диониса, – будет знать, что эта любовь – не его.

Ариадна опустила палец сначала в чашу с белым вином – чтоб сохранить память о любви, но охладеть. А потом в чашу с красным – чтоб полюбить вновь. Дионис оценил дар, который ему предлагали. Он осторожно взял девушку за руки и притянул к себе.

– Я не всегда такой… пятнистый.

– Я знаю.

Тяжелый прибой с берега покрыл грохотом ее последние слова.

Тем временем Аполлон пытался отыскать Пегаса. Конь вел разгульный образ жизни, разоряя рыбачьи деревни в устье Борисфена. Рядом с эллинами там обитали напеи – странный народ, у которого в моде были толстые дети. Они специально откармливали их грецкими орехами, а потом изящно татуировали кожу витыми линиями. Глупо было бы думать, что хоть одно уважающее себя чудовище способно пренебречь таким угощением. Пегаса тянуло на жирных напеев, как жеребую кобылу на отруби. Он дня не мог прожить, чтоб не подкараулить какого-нибудь расписного младенца.

Устье Борисфена болотисто. Камыши стоят там выше конской холки, и крылатый горогоноид легко скрывался в тростниковых зарослях, подкарауливая добычу. Единственное неудобство доставляли крылья – шесть локтей в размахе. Они трещали на ветру и путались в тростнике, грозя спугнуть облюбованную жертву. Пегас даже подумывал, не отгрызть ли их, и только желание жить уединенно, на Змеином острове, куда приходилось лететь над морем, отвратило чудовище от этой затеи.

Едва ли горгоноид был зол. Просто невоспитан. Он рос без матери, которую обезглавил Персей. Да и какое воспитание могла дать сыну Медуза? Происхождение от тритониды и Посейдона делало коня могучим и непостоянным, как само море. Пегас был игрив, вспыльчив, легконог и беззлобно кровожаден. В его длинной изящной голове просто не помещались такие понятия, как «хорошо» и «плохо». Для них не хватало места. Ветер выдувал из ушей Пегаса все, что не относилось к мелким повседневным заботам. Конь был счастлив, когда сытый грелся на солнышке в ясный день, и глубоко страдал в ненастную погоду, когда дождь и соленые волны хлестали в тесную каменную пещерку, где он сидел, нахохлившись, как большая курица.

Еще Пегас пугался больших серых валунов, торчавших из песка на берегу. Они напоминали человеческие фигуры. В лунные ночи их тени шептались и двигались, рассказывая, как Горгона лишила их жизни. Тогда конь забивался совсем глубоко в свою нору и затыкал перьями уши. Он боялся мести камней и не хотел слушать плохие истории про свою мать. Отец Посейдон никогда не посещал его. Мало ли у морского царя таких сыновей на каждом берегу?

Был, правда, один герой, Белерофонт, который попытался оседлать крылатое чудовище. Но он плохо кончил, и Пегас не любил о нем вспоминать. Вообще память у коня была не длиннее волоса из хвоста. Все, что происходило вчера, уже сегодня представлялось ему смутным сном. Вот с каким существом решил свести знакомство Аполлон. Если честно, то верхом Феб ездил в первый и последний раз вместе с амазонками Андромахи. Сейчас он не припомнил бы точно, с какой стороны на лошадь садятся. Но решимость завладеть крылатым конем неожиданно вспыхнула в его сердце после слов Диониса: «Бог, который не может обуздать свою натуру, не справится и со зверем». Ему любопытно было узнать, достаточно ли он владеет собой, чтоб научиться владеть другими? Удержит ли он в узде чудовище, порожденное одной из самых грозных стихий – морем?

До сих пор, когда дело касалось ужасных хтонов – разрушителей божественного прядка, – Аполлон, ненавидевший хаос, лишь убивал их. Так было со Змеем Пифоном, порождением земли, киклопами, вышедшими из огненных недр вулкана, гигантами – детьми Ниобы – равно близкими камню и черной подземной воде. Феб гадал, удастся ли ему приспособить Пегаса, созданного из пены и ветра, к чему-нибудь полезному? Честь устроителя нового миропорядка требовала не убийства, а власти над чудовищем. Поэтому Аполлон сплел пеньковую веревку, какую когда-то видел у женщин Андромахи, и решил вступить в единоборство с конем. Он все обдумал заранее. Вымазал, как напей, кожу тутовым соком, расписал ее извивающимися линиями и улегся на берегу, как раз напротив Змеиного острова, поджидая нападения Пегаса.

Вокруг себя Феб разложил множество хитроумных петель, которые присыпал песком. Стоило чудовищу наступить в одну из них, лучник дергал, и крылатый конь оказывался в западне. Как с ним поступить дальше, Аполлон пока не знал. Главное – стреножить животное, а уж потом посмотреть, удастся ли на него хотя бы влезть.

Пегас долго не летел. Как видно, он был сыт. Только к вечеру голод дал о себе знать, и конь устремился на охоту. Аполлона он заметил почти сразу. Правда, тот показался ему несколько костляв, и Пегас поначалу даже не стал снижаться. Но, не найдя вокруг ничего стоящего, горгоноид все же решил попытать счастья с костями. Из них иногда можно было высосать сладкий мозг…

Феб напрягся. Чуть только копыта коня коснулись земли, он сжал веревки и рванул на себя. Петля захлестнулась вокруг двух передних ног Пегаса. Конь издал удивленное ржание. Аполлон дернул еще сильнее и повалил чудовище на землю. Врожденная ловкость позволила лучнику вскочить коню на спину. Однако сидел он лицом к хвосту, а брыкливый отпрыск Горгоны вовсю кидал задом и скакал по берегу, поднимая тучи пыли. Песок веером летел из-под его копыт и не раз попал в глаза гиперборейцу. Взлететь Пегас не мог. Запутавшиеся в петле передние ноги мешали ему оторваться от земли. Сколько бы он ни стрекотал крыльями, ни рвался и ни крутил шеей, пытаясь укусить седока, ему никак не удавалось его сбросить.

Феб изнемог быстро. От очередного толчка он качнулся и был вышиблен с хребта под хвост. Однако Пегас обрадовался рано. Царапнув по земле ногами, лучник проскользнул под брюхом коня и вынырнул у самой его морды, схватившись обеими руками за уши чудовища. Как ему это удалось, Аполлон и сам не знал. Ошалев от такой наглости, конь стал кидать головой и тут встретился глазами со спокойным золотым взглядом Феба. Лошади показалось, что солнечный свет двумя пучками ударил ей в глазницы, выжигая прежнее зрение. Пегас страшно захрапел. Его красные, как у всех морских коней, глаза мигом обесцветились, а потом медленно налились изнутри новым ореховым цветом со щедрым отблеском солнечных искр.

Вот теперь приобретение нравилось Фебу. Он смог толком разглядеть и масть, и рост, и осанку коня. Белый, как морская пена, с легкой серой рябью на ногах и спине, Пегас очень понравился новому владельцу. Лучник развязал его передние ноги, и конь, благодарно заржав, лизнул хозяина в щеку. Сейчас он не мог бы объяснить, почему минуту назад бился и скакал, как бешеный, ускользая от теплых крепких рук господина. Они сулили успокоение и защиту.

Когда Феб снова взобрался верхом и приказал лететь, Пегас твердо знал, что больше не будет дрожать ночью, слыша шепот камней на берегу, или забиваться поглубже в расщелину, видя молнии на море. Что же касается еды, то хозяин уж точно позаботится о корме для своего верного слуги. Даже если это не будет мясо…

Боги обедали. Солнце клонилось за западные отроги гор. Давно подали вино. Беседа текла лениво, как обмелевший ручей. Вдруг Афина подняла руку и, не в силах выговорить ни слова, показала в окно. В ясном закатном небе мимо балюстрады дворца летел конь с лебедиными крыльями и царственно изогнутой шеей. На нем восседал гордый лучник Аполлон, щеки которого отливали золотистой щетиной, а простая льняная туника была изодрана в клочья.

Зевс поперхнулся костью и, откашлявшись, залепил ею в окно.

– Эй! Чучело огородное! Где твоя флейта? – заорал он.

Феб сделал изящный поворот в воздухе, увернувшись от бараньего позвонка, и, не говоря ни слова, исчез в буйной зелени оливковых рощ. Лучник завернул на Олимп накормить Пегаса медовыми грушами из сада блаженных. Их сок просветлял разум и навсегда отбивал пристрастие к живой крови. У скрипучих ворот сада гипербореец заметил грустного леопарда на цепи. Шерсть зверя свалялась, он изнемог за день от жары и теперь лежал, вытянув лапы, не обращая ни на кого внимания. Солнечный лучник расплавил цепь взглядом и, пролетая мимо, подхватил леопарда за загривок. Зверь повис в воздухе, болтая лапами.

– Вот твоя летающая кошка! – бросил Феб, снижаясь над островом, где оставил Диониса.

Навстречу ему из прибрежных кустов Косточка вышел не один.

– Ну, я вижу, ты времени даром не терял, – рассмеялся лучник. – Будешь прятать Колыбель?

Дионис разжал руки Ариадны и закинул было ногу на леопарда.

– И ты оставляешь меня, – еле слышно прошептала царевна, глядя на второго возлюбленного, покидавшего ее на этом берегу.

– Садись-ка за мной. – Дионис протянул девушке руку. – И никогда не равняй богов со смертными.

Феб хмыкнул.

– Он покинет тебя осенью, и не по своей воле, – шепнул гипербореец на ухо Ариадне. – Только не смей тогда плакать. Иначе всю зиму Косточке будет тяжело под снегом в земле.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Хозяин проливов

I

За сутки Левкон и Арета проделали половину расстояния до Киммерика. Всю ночь они шагали на восток, взяв хороший темп. Луна шла на убыль, но звезд было достаточно, чтоб расцветить весенний шатер небес. На рассвете беглецы вступили в большой поселок, которому не хватало только укреплений, чтоб называться городом. Зато имелся порт и святилище на скале Опук.

– В Киммерике живет друг моего отца Кирион, он торгует терракотами. – Гиппарх протянул Колоксай ковш с водой. Спутники сидели на земле у колодца. – Надеюсь, он не откажет нам в гостеприимстве. У него можно кое-что разузнать и о дяде. Сдается мне, – Левкон поскреб затылок, – родственники будут просто в восторге от моего появления…

– Переживут, – зевнула Арета, после ночи на ногах ее клонило в сон. – Зря ты, что ли, шел через весь полуостров? – Сейчас ей казалось, что вокруг нет ничего невозможного. Раз уж они дошли сюда, то отобрать у дяди законное наследство Левкона – плевое дело.

– Идем. – Гиппарх поднялся. – Киммерик большой, и нам еще топать не меньше часа.

Так и вышло. Поселок поразил их пустотой. Обычно на его кривых улочках толкалась пестрая толпа. Запоздавший пастушок гнал к окраине стадо коров. Но когда Левкон попытался обратиться к нему с невинным вопросом: «Эй, приятель, где здесь дом купца Кириона?» – шарахнулся в сторону и припустил во все лопатки.

– Я здесь давно не был, – извиняющимся голосом сказал гиппарх. – Плохо помню дорогу.

– Интересно, где все? – буркнула Арета. – Что за люди! Хоть бы слово сказали.

В дверях одного из домов за глинобитным забором появилась женщина. Она опасливо огляделась вокруг и начала выбивать о порог половики.

– Да хранят вас боги… – начала Колоксай.

Хозяйка испуганно вздрогнула, воззрилась на лохматую степнячку и тут же захлопнула дверь.

– Она дома одна, – сказал Левкон. – Расспросим ее.

Он одним махом перескочил через забор и вцепился в створку двери, которую крепко держали с другой стороны.

– Мы не причиним вам вреда! – крикнул гиппарх, приложив глаз к щели между досками. – Во имя Иетроса, скажите, что здесь происходит? Куда все подевались?

В щель немедленно высунулась вязальная спица, и Левкон успел отскочить, чуть не лишившись глаза.

– Кир-олаг! – выругался он. – Что я ей сделал?

Его спутница взяла дело в свои руки. Она решительно рванула дверь и, когда та не поддалась, так шибанула по ней ногой, что ветхая доска проломилась.

– Открывай, а то весь дом разнесем! – пригрозила Колоксай.

Створки перестали держать изнутри. Они заскрипели, болтаясь на расшатанных петлях, и спутники не без опаски заглянули в дом. Там царил полумрак. Арета не сразу разглядела у дальней стены хозяйку с вертелом в руке и шестерых малышей, вооруженных кто чем – от кочерги до печного горшка.

– Не подходи к ним. – Она успела дернуть Левкона за руку.

Едкая желтая волна щедро плеснула на глиняный пол.

– Чисто эллинское гостеприимство! – сказал гиппарх. – Ты сдурела, что ли, женщина?

– Не приближайся! – взвизгнула та. – Не дам! Никого не дам! Хоть режь! Все мои! – Не выпуская вертела из рук, она неуклюже подгребла детей к себе.

– Нам не нужны ваши дети. – Арета выступила вперед. – Мы путники. Ничего здесь не знаем. Разве что-то угрожает малышам?

Хозяйка молчала.

– Клянусь поясом, – продолжала Колоксай, – мы их не тронем…

Женщина слушала ее с недоверием.

– Вы не с Опука? – спросила она.

– Разуй глаза! – вскипел Левкон. – Дураку ясно: мы из степи.

– Много вас тут ходит, – отозвалась хозяйка, опуская вертел. – Пленные, что ли?

– А что, много пленных? – удивился Левкон.

– Да почитай все побережье. – Хозяйка махнула рукой. – Сначала меоты, потом скифы… Сколько поселков снесли. Вот и пленные. Идут и идут. Кто сам сбежал, кого к новым хозяевам гонят.

Последняя фраза покоробила Левкона. Раньше для эллина на землях колонистов никаких хозяев не было. У своих же!

– А что у вас тут? – спросил он. – Весь Киммерик пустой. Где люди-то?

– Да у Опука, – угрюмо отозвалась женщина. – Где же еще? Будь они неладны!

– Кто?

– Да нимфы! Жрицы эти проклятые! – Хозяйка снова бросила на детей испуганный взгляд. – Раньше, когда архонт был, они просили одну жертву раз в Великий год. А с тех пор, как жизни не стало, они требуют каждую весну по одному старому и одному молодому человеку. Для Деметры, значит, и Персефоны. Вот все и пошли на площадь. Там и выберут жертв. – Женщина ногой оттолкнула младшего мальчика за очаг. – Только я своих не дам. Пусть меня лучше режут.

– Хозяин-то твой где? – смягчившись, спросил Левкон.

– Нету, – шмыгнула женщина носом. – Погиб у валов, когда эти кровопийцы, – она зло зыркнула на Арету, – приходили.

– Еще скажи нам, – попросил гиппарх, – где дом купца Кириона? И мы уйдем.

– Да на другом конце посёлка. – Женщина махнула рукой. – За агорой. У порта. Вы сразу узнаете. У него над крышей новая галерея построена. Зеленая. Ее отовсюду видно.

«Новая галерея – это хорошо, – хмыкнул Левкон. – Значит, старик не бедствует».

Оставив перепуганную хозяйку прибирать следы своей воинственной выходки, путники покинули дом и направились к центру поселка. Там действительно была толпа. Люди запрудили площадь и пребывали в мрачном оцепенении. Между рядами ходили нимфы в ярких одеждах, украшенных перьями, и в масках с длинными носами. На скале Опук было громадное гнездовье удодов, и жрицы со скалы принадлежали к сестричеству этой птицы. Две из них восседали в центре площади на высоких тронах, сплетенных из ивовых веток. Перед ними был деревянный помост, на который к ногам «Деметры» и «Персефоны» и должны были возвести жертв.

– Мне что-то не хочется туда идти. – Арета потянула спутника за руку. – Чего они смотрят? Если им не нравятся нимфы, перебили бы их, и дело с концом. Это будет не первое сестричество, пострадавшее от рук верующих.

– В Киммерике живут мирные люди, – возразил гиппарх. – Посмотри на толпу. Стариков много, да. Детей тоже. Есть женщины. А мужики где?

– Должно быть, многие погибли во время войны, – предположила Арета. – Как у той бабы на краю поселка.

– Ну так кому ж за них заступиться? – Левкон пожал плечами. – Вон тем калекам? – Он ткнул пальцем в жавшихся к забору нищих: один из них был слепой, другой без обеих ног. – Недаром нимфы требуют одного старика и одного ребенка. Раньше это был бы взрослый мужчина.

Колоксай внимательно вгляделась в серое от усталости лицо спутника:

– Ты что-то решил?

– Я их перережу, – глухо отозвался тот. – Творят, что хотят. Ни власти над ними, ни совести.

– Левкон… – Арета предостерегающе подняла руку. – Лучше не рисковать. Их много.

Он жестом остановил ее.

– Послушай, – такого повелительного тона она у него еще не слышала, – я здесь у себя дома. В моем доме такого никогда не было. И не будет.

«Хорошо, – кивнула Арета, – начинай. Я тебе помогу».

Жрицы двинулись между рядами, выбирая мальчика. Старик их устроил бы любой. Они не хотели лишний раз волновать толпу, отбирая детей состоятельных родителей. А какой-нибудь бездомный сирота подошел бы вполне. Наконец одна из сестер схватила за руку маленького попрошайку в грязных лохмотьях, сквозь которые просвечивало худое тело.

– Богини сделали выбор, – провозгласила она.

Толпа облегченно вздохнула. Мальчик стал вырываться, при этом не издавая ни звука. На какое-то время внимание нимф сосредоточилось на нем. Тогда Левкон и вытащил акинак. Дальше, как и всегда происходило с Аретой во время боя, ей показалось, что все вокруг движутся медленнее, чем она. Только гиппарх вращал мечом в том же ритме. Вскрикнули и упали две жрицы, державшие малыша. Упруго прогнулся деревянный помост от удара ног прыгнувшего на него Левкона. И почти в ту же секунду доски стали красными, залитые кровью «Деметры» и «Персефоны». Их безголовые тела все еще сидели на высоких стульях.

Толпа сначала оцепенела от ужаса, потом раздались крики, и люди, сминая друг друга, побежали прочь. Никто не оказал спутникам сопротивления. Нищий парнишка упал на землю, закрыв голову руками, и боялся пошевелиться, пока вокруг не стих шум. Через несколько минут Левкон и Арета стояли на совершенно пустой площади, и только ветер гнал по земле пернатые головные уборы жриц.

– Эй, малыш, – сказал гиппарх, дотрагиваясь до плеча попрошайки, – не отведешь ли нас к дому Кириона? Говорят, он за портом.

Мальчик вздрогнул и вскочил на ноги. Он молчал с минуту, а потом затараторил:

– К Кириону? Большой дом! Там всегда подают! Хорошие люди живут. Хозяйка добрая.

– Пойдем. – Левкон дружелюбно подтолкнул мальчика в плечо, и спутники уже втроем двинулись по поселку. На них опасливо поглядывали, но никто не решался подходить.

Кирион жил в просторной усадьбе, окруженной фруктовым садом. Он и его жена Гликария не ходили на площадь. Один из самых богатых купцов Киммерика мог себе это позволить. Нимфы Опука получали от него столько терракотовых статуэток, посуды и оливкового масла, что предпочитали его не трогать. Увидев грязных оборванцев у ворот, рабы попытались прогнать их. Но Левкон поднял такой крик, что из дома выскочил сам хозяин. В первый момент он не узнал сына старого друга, а когда понял, кто перед ним, чуть не лишился дара речи.

– Левкон! Мальчик! – только и мог повторять купец. По его толстому морщинистому лицу бежали ручейки слез. – Мы уже и не чаяли… Мы уже тебя похоронили… Отец плакал, плакал, не дождался… Некому было и тризну справить! Мы со старухой собирали…

– А дядя? – изумленно спросил гиппарх.

– О твоем дяде отдельный разговор. – Кирион насупился. – Дай хоть посмотреть на тебя. А худой! А черный! Осунулся! – Расчувствовавшийся купец чуть было не сказал: «Вырос» – но вовремя прикусил язык.

– Постарел, – со смехом хлопнул его по узким плечам Левкон.

Прибежала толстая благодушная Гликария, и поцелуи вперемешку со слезами пошли по второму кругу.

– А это кто? – Кирион неодобрительно воззрился на меотийскую куртку Ареты.

– Мой друг. – Вот уж Левкон не думал, что до конца не справится с голосом и опустит глаза. – Она не раз спасала мне жизнь.

«Мог бы не объясняться!» – про себя фыркнула Арета.

– Проходи, дочка. – Гликария раскрыла меотянке широкие объятия. – У нас со стариком своих детей нет. Прибрали боги еще грудными. Нам Левкон как родной. Мы уж его среди живых и не чаяли встретить.

Кирион повел путников в дом. Мальчик-провожатый выпросил у хозяйки на радостях половину пирога с курятиной и убежал в порт.

– Сейчас рабы согреют воды, – квохтала Гликария. – Давно идете?

– С неделю. – Меотянка с удивлением оглядывалась по сторонам. Раньше такую роскошь она видела только в царском дворце в Горгиппии. Правда, там было побольше золота и поменьше вкуса, но в остальном…

– Вымоетесь, поедите, и принесем жертвы за благополучное возвращение. – Кирион продолжал держать гиппарха за руку, точно боялся, что тот растворится в воздухе. – А там поговорим. Многое, Левкон, поменялось… Да-а.

Судя по богатству жертвы – старики зарезали в домашнем святилище во дворе пятнистую свинью с тремя поросятами, – хозяева от всей души благодарили богов за возвращение Левкона.

Купание отняло у путников не меньше часа. Трудно было с чем-то сравнить счастье целиком окунуться в горячую воду и наконец вымыть и вычесать волосы. Арета выпросила у хозяйки немного ассирийских благовоний. К столу она появилась в таком блеске, в каком гиппарх уже давно ее не видел. Вернее, не видел никогда, потому что Колоксай впервые за время их знакомства надела эллинское платье. Гликария одолжила ей травянисто-зеленый гиматий с продолговатыми золотыми застежкам. Он оставлял плечи и руки почти открытыми, подчеркивая их точеный рисунок и матовый отлив кожи.

– Когда-то оно мне было впору, – сокрушенно покачала головой хозяйка. – Всего-то два разочка его только и надела. Когда архонт Гекатей, покойник, приезжал в Киммерик освящать порт. Да когда хоронили косую Креусу, нашу повивальную бабку. Тогда весь берег собрался… А так берегла-берегла. Не знаю кому. Бери, дочка.

Арета чувствовала, что она говорит от сердца, и не могла отказать, хотя в степи не принимают подарков, если не знают, чем отдариться.

– С платьем ли, без платья ли, – улыбнулась купчиха, – а мы ладно прожили с Кирионом всю жизнь на зависть многим. Только молю богов, чтоб вместе в могилу лечь. – Она ловко завернула рыжие волосы Ареты наверх, собрав их золотой сеткой и открыв стройную загорелую шею.

– Какая ты красавица! – Гликария даже языком прищелкнула. – Не зря наш Левкон на тебя глаз положил. Он тоже парень не промах.

Арете захотелось смеяться. Ей было хорошо и легко у этих добрых стариков. «Зачем Левкону от них уезжать? – подумала она. – Все равно дядя не захочет отдать ему поместье. Остался бы здесь. Детей у них нет…»

– Возьми. – Гликария извлекла из шкатулки тяжелые изумрудные серьги. – У меня от них все равно уши болят. А ты потерпишь. – Она осторожно разогнула дужки. – Хоть разок покажись ему настоящей женщиной.

Колоксай почувствовала, что у нее горит лицо. Она-то знала, в каком наряде нравится спутнику больше всего. Вечером, сидя за столом, женщина ловила на себе его слегка удивленные взгляды. Прямо сказать: «Колоксай, пойдем. Я больше не могу» – он не смел, разговор шел о слишком серьезных вещах. Но сию секунду Левкон не чувствовал вещи важнее, чем собственное взбунтовавшееся естество.

– Мы тут ваших нимф порубили, – сказал он, чтобы чем-нибудь отвлечь себя от Ареты.

Новость, уже донесенная до купеческой семьи соседями, не вызвала у Кириона и его жены ни удивления, ни осуждения.

– Давно пора было их проучить, – заявил старик. – Совсем стыд потеряли. Пользуются, что власти нет, и обирают народ.

– А люди, – вставила Гликария, – боятся гнева Деметры и отдают последнее.

– Раньше брали десятую часть товара, теперь – восьмую. Мол, Великий год из восьми лет и от всего восьмая доля Великой Матери. Хорошо, что вы их проучили.

– Проучили, – хмыкнул Левкон. – А нам шею не свернут за такое учение? А то сидим тут у тебя, пьем, едим, а за воротами, может, целый поселок с кольями?

– Какой там поселок? – искренне расхохотался Кирион. – Люди собственной тени боятся. Они бы и сами отказали святилищу, да трясутся, что Трехликая накажет. А тут вы чужаки, взяли грех на душу. Вас сейчас в каждом доме благословляют.

– А власти? – мрачно осведомился гиппарх.

– Какие теперь власти? – горько усмехнулся Кирион. – Пантикапей далеко, целый день пути. Да и те, что теперь там верховодят, не так сильны, как был Гекатей. Дальше собственной хоры нос боятся высунуть. Не то что в чужую округу лезть. Калимах…

– Кто это? – Левкон смотрел на купца, старательно пытаясь вспомнить, где слышал это имя. Оно почему-то вызывало у него неприятные ощущения.

– Ты его не помнишь? – в свою очередь удивился Кирион. – Долго же ты пропадал, мальчик. Первый друг твоего дяди.

«Ах вот откуда эта гадливость».

– Он был казначеем Народного Собрания.

«И все время зажимал деньги для архонта, – вспомнил гиппарх. – Все отряды его проклинали. И дозорные, и гоплиты».

– При Гекатее он смирно сидел, – продолжал купец. – Только пакостил исподтишка. А когда архонта не стало, он очень выдвинулся. Особенно во время переговоров с меотами. Теперь всем хлебом в порту ворочает. Такие караваны в Афины снаряжает, каких мы раньше и не видывали. Налоги вздул. Зерно выгребает лопатой. На побережье люди чуть с голоду не пухнут. Сеять нечем. Зато к нему через море золото рекой.

– Мы сами бы разорились, – вмешалась Гликария. – Люди ни масла, ни посуды сейчас купить не могут. Держимся на одних поставках терракот в Пантикапей. Там купцы, которые с Кали-махом в ладу, охотно статуэтки берут, и кожу красную, и золото.

– А твой дядя Никомед его первый друг и помощник. – Кирион поморщился. – Загреб себе земли брата. Тебя объявил погибшим. Знает, что Калимах его всегда прикроет. Ты же помнишь, твой дядя был ойкистом при Собрании. Нарезал землю для переселенцев.

– Да, должность скромная, – протянул Левкон. – Гордиться нечем.

– Скромная! – расхохотался старик. – Ну, мальчик, ну насмешил! Это раньше было: нарезали тебе землю, заплати налог и живи. А теперь. – Кирион махнул рукой. – У твоего дяди все списки колонистов хранились. Кто когда приехал и сколько земли взял. И там такое открылось! Думали, своя земля, а оказалось, на время и за деньги. А какие теперь деньги?

Гликария ерзнула и, почему-то понизив голос, стала рассказывать:

– Беженцы из Пантикапейской хоры говорят…

– Беженцы? – не поверил своим ушам Левкон. – Какие? Войны нет. Разве от скифов?

– Ты слушай, – рассердилась купчиха. – Говорят тебе, Калимах хуже скифов и меотов, вместе взятых. – Она бросила короткий взгляд на Арету. – От него и бегут. Что придумал! Стал землю своим дружкам раздавать. Помногу. Да не пустую! А уже обработанную. Целые поселки с мест сгоняют. В голую степь. Волей-неволей некоторые возвращаются на свои же наделы работать за малую плату. А другие бегут. – Хозяйка сделала страшные глаза. – Во как!

– Да откуда у него такая власть? – возмутился Левкон. – Что твои люди – овцы? За себя постоять не могут?

– Овцы не овцы, – покачала головой старуха, – а боятся.

– Кому постоять-то? – грустно вздохнул Кирион. – После войны с меотами мало кто из мужчин вернулся. А мальчишки еще не подросли. Да и кем они вырастут при такой жизни? Разве гражданами?

– Бежать надо, – заключила обвиняющим голосом Гликария. – Обратно в Милет. А как хорошо мы здесь жили!

Воцарилось тяжелое молчание.

– Я не побегу. – Левкон тряхнул головой. – Набегался.

– Оставайся-ка ты здесь, сынок, – мягко, почти просительно протянула хозяйка. – Нечего тебе у дяди показываться. Убьет он тебя, не успеешь родной порог поцеловать. А мы тебя укроем. Поможешь старику с торговлей. Мы тебя по закону усыновим, после Кириона наследуешь дело и упокоишь нас с миром.

– Она правду говорит, – подтвердил купец. – Оставайся, Левкон. Лишним не будешь. Дай нам хоть твоих деток на коленях понянчить. А потом можно и в могилу.

– Спасибо, мать. – Гиппарх взял через стол загорелые морщинистые руки Гликарии и прижался к ним лицом. – Спасибо, отец. Не бойтесь, я вас не оставлю. Но, – он помедлил, понимая, что старикам больно его слушать, – я не для того из плена бежал, чтоб снова прятаться. И от кого? От каких-то воров, загнавших весь Пантикапей в ослиную задницу!

Кирион опустил голову, но не стал возражать, понимая, что не может остановить озлобленного беглеца у самого порога родного дома. Гликария же, не стесняясь, заплакала и, сделав знак рабыням убирать со стола, поспешно ушла к себе. Арета вопросительно смотрела на Левкона. Полчаса назад он ее хотел. Но сейчас был так зол, что едва ли годился на что-нибудь, кроме драки.

– Сеновал пустой? – спросил у хозяина гиппарх.

– Вообще-то вам постелили наверху, в галерее, – невозмутимо отозвался купец. – Но и на сеновале никого нет.

Левкон бросил на Колоксай короткий сердитый взгляд.

«Что ж, он хочет драки? Он ее получит!» Кидаться друг другом в сено оказалось ужасно смешно, и вскоре от сердца у гиппарха отлегло. Какое ему сейчас дело до дяди и Калимаха? Потом! Все потом. Сейчас Арета. Он был необыкновенно нежен с ней в эту ночь. Точно извинялся, что устроил свалку. Неуловимая грусть сквозила в каждом его движении. Их совместный путь шел к концу. Неумолимо и быстро. Быстрее, чем хотелось в эту минуту, лежа в полной безопасности на мягком сеновале у гостеприимных стариков.

– Странную женщину нашел себе Левкон, – сказала перед сном Гликария.

– Подожди. Он только вернулся из плена, – ответил жене Кирион, – чтоб так сразу рвать с меотянкой. Должно пройти время. Отыщет достойную жену. Наш мальчик никогда не был дураком.

Наутро следующего дня спутники уехали. Купец, как и обещал, дал им двух хороших фессалийских жеребцов, оружие, еду на дорогу. От Киммерика путники взяли круто на север, надеясь не больше чем за сутки достичь окраин Пантикапея.

Дорога, как и предупреждал Кирион, оказалась опасной. Пару раз спутники замечали за невысокими холмами и каменистыми россыпями притаившихся оборванцев. Но, завидев вооруженных верховых, разбойники не решались напасть и только еще глубже уходили от дороги в степь. Не меньшую угрозу представляли и толпы нищих. Голодные и злые, они могли накинуться на кого угодно, если были в большом числе. Приметив их мрачный караван на горизонте, спутники сами сворачивали подальше за холмы, чтобы избежать встречи.

– Раньше такого никогда не было, – сокрушался Левкон. – Земли кругом прорва…

– Война, – пожимала плечами Арета. – Скифы близко…

– Ой, не от скифов они бегут, – качал головой гиппарх и только понукал лошадь.

На рассвете следующего дня путники были у Пантикапея. Его потемневшие стены с квадратными башнями, как всегда, произвели на Колоксай сильное впечатление. Давно покинув город, она почти позабыла, как это люди живут в каменных домах, которые нельзя передвинуть с места на место, и каждый день ходят по одним и тем же улицам.

В отличие от нее Левкон не впадал в оцепенение при виде построек на горе, обведенной рекой. Его привычный глаз с тоской ловил следы разрушений на еще недавно мощных укрепления. Вон треснула стена, и предательский шов прошел от зубцов до основания. Его замазывали глиной! Но любой каменщик скажет, что это не выход. Надо заново перебирать все, начиная с фундамента. Вон валяется старый деревянный ворот от подъемного моста. Открытые ворота перекосились, теперь их не сдвинуть с места.