Текст книги "Хозяин Проливов"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Ольга Елисеева
Хозяин Проливов

Пеан 1
КРЫСОЛОВ

Потеряв сына [1]1
  В первой книге цикла «Сокол на запястье» рассказывается, как Зевс убил сына Аполлона Асклепия за то, что тот научился оживлять мертвых.


[Закрыть]Аполлон скитался по свету и совершал ужасные вещи. Ему доставляли радость чужие страдания, ибо показывали, что не он один несчастен. Озлобленный гипербореец до тонкостей вспомнил ремесло убийцы и коварно расставлял сети ничего не подозревающим людям. Их боль, такая смешная в сравнении с его собственной, врачевала душу.

Он был вороном, волком, мышью. Он мог проскользнуть в любой дом и устроить любую каверзу. В городке Темпы на пути из Фессалии лучник намеренно перестрелял всех кошек. Заливаясь злобным смехом, он смотрел, как крысы, его верные слуги, под покровом ночи заполняют дома и улицы, точно поток серой грязной реки, вышедшей из берегов. А наутро жители проснулись в своих домах и боялись спустить ноги с кроватей. Пол кишел наглыми грызунами, уверенными в своей безнаказанности.

Ровно неделю Феб позволил своей серой армии бесчинствовать в Темпах. А потом вступил на поверженные улицы по колено в бурном море крысиных спин. Как победитель, он двинулся к дому народных собраний, где толстобрюхие отцы города сидели на лавках и столах, поджав ноги, и подсчитывали убытки от нашествия грызунов. Хлеба в Темпах не было, масла и сыра тоже. Колодцы оказались отравлены трупами утонувших мышей. Но самое страшное – никто из жителей не мог выбраться за городские стены и послать за провизией в другие места. Крысы разрывали всякого, осмелившегося показать нос на улицу.

– Выведи хотя бы детей! – взмолились почтенные члены собрания, когда незнакомец в драном плаще и с флейтой за поясом предложил избавить город от нашествия.

– Детей? – переспросил тот, и его усмешка стала напоминать волчий оскал. – Для начала надо расчистить улицы. – И он приложил флейту к губам.

Это были поистине дьявольские звуки. Марсий [2]2
  Марсий – рапсод, выигравший у Аполлона музыкальные состязания и убитый им за это. Его душа вселилась во флейту Феба и повсюду сопровождала своего убийцу.


[Закрыть]играл то, что ему приказано, не осмелившись возражать. Сухая хватка пальцев Феба на ореховом позвоночнике флейты говорила, что хозяин сломает дудку без всякой жалости при попытке сопротивления. Впервые после своей казни рапсод вновь ощутил, что в руках гиперборейца нет ни тепла, ни мягкости, ни сострадания. Одна воля. Холодная воля убийцы.

Марсий пел про походы бесчисленных армий, там, за морем, у Геллеспонта. О целых полях мертвых тел. О сожженных городах, где обезумевшие от горя люди мечутся между развалин. О несрезанных колосьях, из которых на землю золотыми каплями вытекает перезрелое зерно, – некому прийти за ним. Лишь в сером от пожарищ небе кружат вороны – передовой отряд наступающей армии мародеров, – подавая остальным знак, куда идти. Там, и только там, за морем, сейчас крысиный рай. В воду все, кто храбр и заслуживает лучшей доли!

Марсий знал, что музыка флейты завораживает змей. Заставляет их покачиваться в боевой стойке, как тростник на ветру, и… не нападать. Но он никогда не предполагал, что музыка гипнотизирует крыс! В ответ на зов Феба серая река покатилась вспять, из города к морю. У пристани лучник сел в лодку и, продолжая играть, оттолкнул ее от берега. Он стоял в покачивающемся суденышке, не отрывая флейту от губ, а крысы всех видов: полевые, домашние, подвальные, рыночные и портовые – волна за волной вливались в голубые безмятежные воды залива и, проплыв немного за своим богом, шли на дно.

В этот миг Аполлон не осознавал себя мышью. Хищная волчья улыбка озаряла его лицо. Он очистил город от чумы и это было приятно.

Но потом Феб вспомнил об оплате своего титанического труда и пошел к зданию народных собраний. Золото показалось ему жалким. Женщины – не достойными внимания бога. Храмы – зачумленными торгашеством.

– Вы говорили о детях, – лениво обронил лучник. – Я забираю их.

Отцы города переглянулись. Никто не ожидал подобного исхода Они хотели вывести детей, пока в Темпах хозяйничали крысы. Но теперь все изменилось, и каждый прикидывал, что не в силах расстаться со своим единственным сокровищем.

– Нет? – Гипербореец поднял золотистые брови. – Посмотрим. – И он снова прижал флейту к губам.

На этот раз Марсий сопротивлялся, как мог. Но дьявольское искусство Феба возрастало с каждой минутой. Он без труда продул флейту от лишних нот и заиграл песню Потаенной Долины. Запретную для честного бога. Но кто сказал, что Феб был в это время честен?

Флейта засмеялась, как небо после дождя, и все семь нот стали цветами радуги. Они скакали с места на место и верещали воробьями в теплых лужах. Там, там, далеко за горами – пела флейта, – есть золотая страна вечного лета. Там засахаренные орешки растут прямо на деревьях. Там лодки, качели и деревянные лошадки живые и слушаются твоего голоса. Там если и бывает снег, то только для того, чтоб усыпать горки. Там лебеди катают детей на спинах, там олени едят с рук. Там никто никого не наказывает, потому что нет взрослых. Это страна вечного детства. Всякий, вошедший в нее, счастлив. Идемте, я покажу дорогу.

Бедный Марсий не знал, как заткнуть самого себя. Безжалостные пальцы Феба играли на его деревянном теле, что хотели. Они насиловали душу рапсода, а маленькие дети, ни о чем не подозревая, высыпали на улицу и вприпрыжку пустились следом за веселым музыкантом. Он звал их в горы, а горы были недалеко.

Лишь один хромой мальчик отстал от хоровода. Он сидел в пыли на дороге и горько плакал, что его не взяли к расписным лошадкам. Там и нашли его взрослые, когда кинулись вдогонку, но остальных и след простыл.

Хохоча и приплясывая, дети вошли в темный туннель между скалами, и чрево горы приняло их как подношение от солнечного бога. Им не было страшно, ведь впереди золотом светилась веселая флейта, золотом отливали кудри музыканта и золотыми, как у… волка, казались его глаза. Малыши слишком поздно поняли, куда их завели. А многие не поняли вовсе. Когда свет в туннеле погас и по камням едва слышно зашуршали мягкие мохнатые лапы зверя, иные не успели даже заплакать.

Феб не был обманщиком. Все они попали в страну вечного счастья и никогда не повзрослели. Для безгрешных душ Персефона золотым ключом открывает решетку Елисейских полей.

Совершив задуманную месть всему свету, Аполлон удалился на гору Геликон, чтоб пройти обряд очищения. Сорок дней он воздерживался от пищи, питья и игры на флейте. Его душа преисполнилась скорбью. Съеденные дети бурчали в животе, требуя обещанных качелей. По ночам лучника мучили кошмары.

На сорок первой заре он не выдержал и вытащил Марсия из-под камня.

– Сыграй мне, – потребовал гипербореец.

– И не подумаю, – фыркнул рапсод.

– Играй. – Феб хватил флейтой о ладонь. – Я не могу плакать.

Он сидел на вершине и смотрел вниз. Перед глазами простирались долины, их грубая зелень напоминала крестьянские ковры. В дымке голубело море. Мир казался чужим. Аполлону не было ни тяжело, ни легко. Прежняя жизнь, как часовой, стояла за плечами. Она не уходила. И пока Феб не отпустил ее, он не мог идти дальше.

Лучник приложил ко рту флейту и поморщился. Дерево было горьким, стояла весна, и сухой орешник неожиданно дал сок в предвкушении зелени и цветения. Даже дудка могла плакать, если не музыкой, то поздней древесной смолкой – слезами давно избытой жизни. Он один засыхал, как ветка. Обломать и в костер!

Никому не нужный, всеми презираемый, отовсюду изгнанный! Бог мышей и лягушек. Пожиратель падали, искатель легкой добычи! Детоубийца и обманщик… Феб не знал, кого больше жалеет, себя или съеденных младенцев. А тут еще Марсий запел-таки тихую песню. Он лежал на камне подле своего убийцы, с которым сроднился, как с единоутробным братом. Ветер обдувал его деревянное тело, и каждая дырочка выпускала из глубины то ту, то другую ноту, похожую на слабый вздох.

Он пел о темной дубраве, где на сырых прелых листьях измученная волчица разродилась двойней. О мальчике и девочке, вылезших из ее чрева. Они были голодны и приникли к набухшим соскам матери, а та, усталая и довольная, облизывала потомство горячим шершавым языком и звала с звезды посмотреть, как прекрасны ее малыши. Глупое небо наклонилось пониже, тогда мальчик со смехом сорвал с него луну для сестренки и солнце для себя и сделал из них золотой и серебряный мячики. Дети встали друг против друга и перекидывали игрушки из рук в руки, меняя день на ночь, ночь на день. А утомленная волчица смотрела на них, пока не заснула. Из-под ее опущенных век на серые щеки бежали слезы.

– Хватит! Хватит! Замолчи! – всхлипывал Феб, но Марсий не унимался.

Любой зверь мог обидеть их, пока мать спала. Посчитать легкой добычей. Но, ни один хищник не посмел тронуть мальчика с солнцем и девочку с луной в руках.

– Довольно! – Аполлон уже не слышал рапсода. Долгожданные слезы, наконец, прорвали плотину и хлынули неудержимым потоком.

– У этой сказки счастливый конец, – с укором сказал Марсий. – А ты какой придумал для своей?

Но Феб молчал, прижимая к лицу руки. Из его души по капле вытекала вся тяжесть, накопившаяся за годы странствий. Он принял свою жизнь, простил ее и отпустил, как камень с горы. Не слишком заботясь о том, кому на голову тот упадет.

Легкость пустоты и свободы для новой дороги наполняла лучника. Марсий знал, что делал. Дети детьми, а Аполлон давно стал ему ближе собственной шкуры. Он не мог оставить его в таком состоянии. Теперь это был прежний Феб, веселый и язвительный. Гипербореец засунул флейту за пояс, перекинул лук через плечо и зашагал вниз, насвистывая себе под нос.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Святилище серпа

I

– Твои обвинения слишком серьезны. – Царица Тиргитао подняла руку, останавливая старую Гекубу.

Верховная жрица с достоинством опустилась на складной табурет и взяла в руку ивовый жезл с позолоченной кукушкой наверху. Она сказала все, и следовало только дождаться, пока возмущенный гул голосов в шатре умолкнет, чтобы потребовать от Совета решения.

Сырой ветер с улицы задувал под расшитый войлочный полог. По старому обычаю, Совет собирался вне городских стен, чтоб не нести разногласия в народ. Белую ставку разбивали в степи у подножия двугорбого холма, на вершине которого еще можно было различить остатки старого капища. Сегодня собравшимся необходимо было покровительство Девы, ибо то, что поведала верховная жрица, не лезло ни в какие ворота.

– Ты обвиняешь «живого бога» в повсеместной замене человеческих жертв животными. – Тиргитао медленно обводила глазами присутствующих – глав крупнейших родов, городских старейшин, высших жриц, заслуженных сотниц, – чтобы понять, какое впечатление произвели слова Гекубы.

Все подавленно молчали.

– Пусть «живой бог» объяснит нам свои действия, – проговорила Тиргитао, переводя взгляд на плетеную ширму, за которой во время советов, по обычаю, находился царь.

Послышался шелест тяжелых одежд, и высокая фигура в алой, шитой золотом накидке появилась из-за перегородки.

Все, кроме Гекубы и царицы, пали ниц и оставались лежать, пока «живой бог» не позволил им подняться.

Выйдя в круг собравшихся, царь заговорил. Но сказал он совсем не то, чего от него ожидали. Он мог начать отрицать обвинения верховной жрицы или оправдаться неведением. На худой конец признать вину и покаяться. Но когда же и кто из «живых богов» вмешивался в дела земные?

– Если мы хотим преградить путь скифам, – заявил царь твердым голосом, – нам придется от многого отказаться. – Наши лучницы, какими бы меткими и искусными они ни были, не могут противостоять тяжелой скифской кавалерии. Легкие стрелы застревают в кожаном панцире, не пробивая его. А стрелять тяжелыми им не по силам.

Две сотницы в дальнем углу обменялись кивками: царь говорил дело.

– У нас нет тяжелой конницы.

– Кого ж мы в нее посадим? – раздалось из заднего полукруга собравшихся. – Кузнецов, что ли? Их сшибут и затопчут! С кривыми-то ногами!

– Вам придется смириться с увеличением числа мужских отрядов, – продолжал «живой бог», поворачиваясь к жрицам. Те возмущенно загалдели. – И отказаться от права калечить младенцев при рождении.

– Он хочет ввести у нас скифские обычаи! – послышалось вокруг.

– Мужчин и так слишком много!

– Раньше их выживало пара на десять девочек. Теперь почти столько же, сколько нас!

Царица Тиргитао подняла руку, призывая крикливых степнячек к молчанию.

– Мы знаем, что некоторые номады уже отказались подрезать младенцам сухожилия на левой ноге…

– И правильно! – прервали ее новые голоса. – Мы должны и за скотом, и за детьми, и в поход! Теперь еще скифы! Здоровые мужики на лошадях! А у нас одни калеки!

– Пусть работают! И пусть садятся на коня. Нам одним скифов не удержать!

«Живой бог» и не предполагал, что у него найдется столько сторонников.

– Если вы откажетесь от обычая калечить мальчиков! – закричала Гекуба. – Да еще и вручите им оружие, то рано или поздно, сильные и здоровые, они скрутят вас в бараний рог и станут обходиться как скифы со своими женами, которые, бедняжки, только сапоги с мужей не снимают!

Повисла тишина. Множество глаз с укором обратилось к царю.

– У вас небольшой выбор, – твердо заявил Делайс. – Не хотите разуть своих мужей – разуете скифов.

Его слова произвели впечатление. Многие из глав родов встали, чтоб выразить поддержку царю. Гекуба чувствовала, что сейчас симпатии собравшихся на стороне «живого бога». Как странно, что он выжил! Неужели зверь Гекаты не причинил ему никакого вреда? Несчастный глупый Ликомед лежал с растерзанной грудью в саду на влажной от росы дорожке, а этому хоть бы что! Жрица не верила в подобный исход. Просто так собака Гекаты не уходит.

У прорицательницы в мешочке на поясе до сих пор хранился засохший кусочек жертвенного мяса. Старуха оставила его на всякий случай. Как оберег. Вдруг чудовище вернется. Тогда будет чем отвлечь его внимание. Однако его можно было использовать и иначе…

– Ты все сказал? – Голос Тиргитао звучал невозмутимо. Она тоже чувствовала, что симпатии Совета на стороне «живого бога».

– Я хотел просить… – И в этот момент Делайс качнулся. Ему показалось, что не хватает воздуха. Все видели, как лицо царя налилось кровью. Он вытянул руку вперед, другой рванул одежду на груди, схватил побелевшими губами воздух и грянулся оземь.

Гекуба поглубже подпихнула в железную жаровню на полу кусочек затвердевшей ягнятины.

– Нужны ли еще доказательства воли Великой Матери? – внятно спросила она.

Собравшиеся в испуге повскакали с мест.

– Он мертв. – Голос старой жрицы прозвучал резко. – И так будет со всяким…

– Он дышит, – возразила одна из телохранительниц Тиргитао, несносная Арета, которая год назад убила Гекатея, а теперь стояла к царице так близко, что многие поговаривали недоброе. Девушка кинжалом разрезала гиматий на груди царя и приложила ухо к сердцу. – Бьется, – бесстрастно констатировала она. – У него обморок, но он приходит в себя.

Между тем Делайс вовсе не собирался приходить в себя. Он открыл глаза, обвел шатер помутневшим взглядом, наткнулся на Гекубу, дико расхохотался и снова впал в забытье. Его положили на развернутый плащ одной из сотниц и отнесли во дворец.

Стоило Бреселиде вернуться домой, как ее поразило ужасное известие: царь повредился в рассудке. Бежал ночью из дворца в чем мать родила, влез на дерево в окрестностях Горгиппианских болот и отказывался слезать.

– Боги! – простонала «амазонка». – Этого еще не хватало.

Оказалось, что царственная сестра только на нее и возлагает надежду снять «живого бога» с дуба. Взяв небольшой отряд, Бреселида отправилась за город, где начинались охотничьи угодья. Высокий тростник шелестел на ветру. Кое-где торчали ивовые кустарники. Только на одном пригорке рос раскидистый дуб. Местные крестьяне почитали его как Дом Артемиды Дубовой. Его нижние ветки были увешены тушками гусей и зайцев. А на самом верху…

Бреселида задрала голову и присвистнула от изумления. Там, оседлав прочный сук, сидел «живой бог» и грыз зеленые желуди. Он выплевывал шелуху вниз на голову Македы, которая пыталась сотрясти дерево своими могучими ручищами.

– Слезай! – ревела она.

Царь не удостоил ее ответом. Сначала он показывал Македе язык, а потом примерился и шумно помочился ей на голову.

Охранница отскочила и разразилась градом ругательств.

Бреселида чуть тронула пятками бока лошади и подъехала поближе.

– Ваше Величество, – неуверенно начала она, – что вы там делаете?

– Бреселида! Радость моя! – Царь как будто только что ее заметил. – Жду, когда у меня вырастут перья, чтоб улететь отсюда!

«Боги! – Сотница закрыла глаза. – Чем я вас прогневила?» Она спрыгнула с седла и, подойдя вплотную к дереву, заговорила почти шепотом:

– Слезайте, ваше величество. Не позорьтесь. Умоляю вас!

– Не позориться? – Делайс зацепился за сук ногами и свесился вниз головой. – Даже если я вывернусь наизнанку и мой желудок будет болтаться снаружи, я и то не опозорюсь больше, чем живя с убийцей собственного отца!

– Что ты с ним разговариваешь? – возмутилась Македа. – Он же свихнулся. Лучше помоги мне трясти дерево!

– Ты полагаешь, царь упадет на землю, как желудь? – пожала плечами Бреселида.

Тем временем «живой бог» давно отвлекся и, глядя в небо, горланил песню:

 
Вошел я в лес и вижу,
Что дева там стоит.
Меж падубом и дубом
Вся в пурпуре она…
 

– Подтягивай, Бреселида! Чего молчишь? – разозлился царь.

 
В крови ее ладони,
Кремневый серп в руках.
Все срезаны колосья,
Ах, бедный, бедный я! —
 

мысленно продолжила сотница.

– Ах, бедный, бедный я! – донеслось с верхушки дерева.

«Еще одно слово, и я собью его из лука». Больше переносить такого позора «амазонка» не могла. Дорогой ей человек голым скакал по деревьям и распевал гимны плодородия!

В это время со стороны дороги донесся душераздирающий свист. Казалось, стадо коз пробирается через тростник. На пригорке, размахивая черными крыльями гиматия, появилась Гекуба в сопровождении гурьбы младших жриц. Они шли пешком, стуча в тамбурины и душа по дороге змей, которых вешали себе на шею.

– Вон ворона летит! – восхитился царь, глядя вниз на прорицательницу. – Она принесла мне перья!

Гекуба бросила на него презрительный взгляд и направилась к Македе.

– Совсем рехнулся, – сопя, пояснила охранница. – Видать, наше житье не для греков.

– Молчи и слушай, – цыкнула на нее жрица. – Любыми средствами надо снять его оттуда. Сумасшествие царя случается не часто, и если его не принести в дар Великой Матери, могут начаться неисчислимые бедствия.

«А они разве кончались?» – вздохнула Бреселида.

Царь издал воинственный вопль и кубарем скатился вниз по стволу.

– Ворона! Ворона! Отдай мои перья! – Он кинулся на старую жрицу проворнее, чем кто-либо успел преградить ему дорогу, и покатился с ней по земле. – В крови ее ладони! Ах, бедный, бедный я! – выкрикивал «живой бог».

Бил ли он прорицательницу? Едва ли. Скорее всего, Делайс сразу сломал ей шею. Старая жрица беспомощно вытянулась на земле. Безумный царь как ни в чем не бывало, сорвал с убитой черный жреческий плащ и намотал его себе на голову, полностью закрыв лицо.

– Едемте! – весело крикнул он. – Теперь у меня есть перья, и скоро я улечу.

Никто не осмелился связать царя. Его лишь заперли в покоях, поставив стражу из безъязыких кастратов, присланных храмом Трехликой. Новая верховная жрица Анхиза заявила, что «живой бог» уже помечен Триединой Матерью и его необходимо готовить к всесожжению. Этот великий праздник приходился на осеннее равноденствие, и все племена в окрестностях Таврских гор посылали в Долину Духов животных, птиц и людей.

Перед отъездом Делайс прошел очистительные обряды, после чего его лицо навсегда скрыли от подданных тонкой шелковой повязкой, ибо ни один смертный уже не смел взирать на «живого бога» без страха самому потерять разум.

Бреселида посетила его перед очищением, сама не зная зачем. Ей все еще казалось, что она сможет достучаться до безумца и объяснить ему, в какой страшной опасности он находится.

Делайс встретил ее в прекрасном расположении духа.

– Хочешь вина, женщина? – весело спросил он. – Мне прислали хорошего. Из Пантикапея. Хитрецы! Как только узнали, что скоро я возвращаюсь домой, сразу вспомнили, что я их архонт. – Он смеялся, наливая желтое хиосское в легкие глиняные килики. – Пей, Бреселида. Ты что-то печальна? – В его голосе звучало искреннее участие.

Сердце «амазонки» сжалось. Таким радостным она не видела царя никогда.

– Они не отпустят тебя домой, – осторожно начала женщина. – Они хотят твоей…

– Смерти? – «Живой бог» с детским любопытством уставился на блюдо айвы, над которым роем, вились мухи. – Они чуют мертвечину. – Царь выставил руку и быстрым движением поймал на лету особенно крупное и тяжелое насекомое.

Муха сердито жужжала у него в кулаке. Делайс прижал ее пальцами.

– Глупая, – сказал царь. – Вот она была свободна и летала, куда хотела. Теперь… – Он разжал кулак и, придерживая пленницу ногтями, к ужасу Бреселиды, оторвал ей крылья. – Теперь она никуда не может лететь. – «Живой бог» стряхнул несчастное насекомое на стол, где оно продолжало громко жужжать и даже подпрыгивать на брюшке. – А сейчас, – Делайс вновь подхватил искалеченную муху и, прежде чем Бреселида успела вскрикнуть, отправил себе в рот, – она снова свободна. – Царь без всякого видимого усилия проглотил насекомое.

Сотница в слезах бросилась из андрона.

– Молоде-ец, – раздался за спиной царя слегка подзабытый голос, в котором звонкость золотых колокольчиков сочеталась с совершенно ледяным тоном.

Делайс резко повернулся. На подоконнике, свесив одну ногу и обхватив руками другую, сидел золотой лучник. Вокруг него по полу шкурой леопарда скакали солнечные зайчики.

– И тебе не жаль ее? – осведомился гипербореец. – Она ведь искренне поверила в твой балаган.

– А что мне еще остается делать? – огрызнулся Делайс. – Ты обещал помочь. Исчез. А когда я сам все устроил, являешься и начинаешь упрекать меня в бессердечии!

– Тихо, тихо! – Феб, смеясь, поднял обе ладони вверх. – Я же не виноват, что вы, смертные, так быстро живете! Я оставил тебя размазанным, как каша по тарелке, отлучился к родным в Гиперборею поплясать и выпить, возвращаюсь, а ты уже нагородил стену вокруг порта, устроил заговор и убил главную жрицу. Не многовато ли, мальчик?

Аполлон соскользнул с окна, прошел к столу и уселся на складное кресло.

– Угощаешь? – Он налил себе вина. – Ну, что, каково жить в шкуре бога?

– Мне надо исчезнуть отсюда, – угрюмо заявил Делайс. – Твоя флейта не умиротворила жриц Триединой. Они жаждут снести мне голову аж в Долине Духов.

– Какие церемонии! – Феб чуть не поперхнулся. – Что ты еще натворил?

Царь медленно разломил айву.

– Я безумен, – нехотя признался он. – На самом деле. Это не балаган.

Феб по-волчьи прищурился и внимательно всмотрелся в лицо собеседника. Делайсу показалось, что жаркий свет проникает ему сквозь кожу.

– Да, это так, – сказал лучник. – Наклонись сюда, мальчик, я должен понять, насколько сильно Триединая вгрызлась в твою душу.

Царь повиновался, и сияющие пальцы Феба легли ему на лоб. Несколько минут Аполлон молчал.

– Мои дела плохи? – не выдержал Делайс.

– Не так уж, если ты можешь говорить со мной, – покачал головой гипербореец. – Хотя я чувствую пустоту и тяжесть. У тебя провалы памяти?

– Скорее затмения, – поморщился Делайс. – Наползает какая-то муть. Ничего не вижу. И ничего потом не помню.

– В остальное время ты притворяешься, – уточнил Феб.

Царь склонил голову.

– Мне нужно бежать отсюда, – упрямо повторил он. – Мои войска в горах. Я должен добраться до них.

– С безумной головой? – Губы Феба сложились в усмешку. – С каждым днем мути, как ты говоришь, будет все больше и больше. Темнота пожирает твой разум. Скоро ты уже не сможешь отличить игру от реальности, как день от ночи.

– Но ты же поможешь мне? – взмолился царь.

– Я попробую, – с расстановкой сказал Аполлон. – Только попробую. – Он поднял руку, останавливая преждевременную благодарность. – Даже я недостаточно силен, чтоб выступать против Трехликой.

– Поиграй мне, – устало попросил царь. – Когда-то вся боль уходила от твоей музыки.

Аполлон знаком указал измученному Делайсу на ложе. Нежная мелодия зазвенела сначала глухо, как скворец, прочищающий горло, а потом все звонче и звонче, прогоняя из комнаты безумного царя страхи и тоску.

 
«Я бедный Марсий, верный слуга Триединой.
Мне одному она открывала свои тайны.
Но молчала о том, кто сделал ее.
Я знаю все о ветре.
Я знаю все о деревьях.
Я знаю все о земле.
Но я ничего не знаю о Триединой.
Ибо это есть тайна тайн. Пуповина мира.
Кто посмеет развязать ее?»
 

– Марсий! Эй, Марсий! – Феб тряс дерево так, словно собирался сбить голову-оракул на землю. – В чем главная тайна Триединой?

– А? Что? – Отрезанная голова разлепила ссохшиеся веки. – Кто посмел тревожить мой сон? – начала, было, она. – А, это ты. – Выражение лица рапсода сделалось скучным. Бездарный бог бездарной музыки.

Феб засветил ему булыжником в глаз.

– Отвечай, чучело, а то собью, как переспелую грушу!

– Висит груша, нельзя скушать, – дразнился Марсий. – Что ты мне еще можешь сделать? Глупый лучник, возомнивший себя поэтом! Ты хоть одну строчку сам написал? А знаешь почему?

– И почему? – раздраженно спросил Феб, вынимая из-за спины лук и прицеливаясь.

– Потому что поэтическую одержимость дает Великая Мать, – как младенцу, объяснил Марсий. – И ты был одержим, когда убивал по ее приказу. Ты чувствовал поэзию смерти. Вдохновение смерти. Свободу смерти. – Рапсод хихикнул. – А когда стал дуть в дудку или складывать слова, все кончилось. Каждому свое, Феб. Ты убийца.

– А ты, значит, поэт? – угрюмо осведомился Аполлон.

– Ясное дело, – согласился Марсий. – Иначе я бы не торчал здесь и не прорицал…

– Завидная участь, – поддразнил его лучник. – Шкуру с тебя содрали, голову насадили на кол. И это в благодарность за верную службу?

Рапсод насторожился.

– Что ты имеешь в виду? – Он чувствовал подвох.

– Так, ничего. – Лучник повернулся к дереву спиной, словно собираясь уходить. – Боги на Олимпе бросали жребий, кого из земных поэтов вытащить из Аида и заставить услаждать их слух на пирах. Я мог бы замолвить за тебя словечко…

– Э-э-э! Мышиная чума! – Марсий завопил бы во все горло, если б оно у него было. – Я что тут, до скончания времен должен торчать и пугать ворон?

– Я думал, ты прорицаешь, – меланхолично отозвался Аполлон.

– Послушай, лучник, – взмолился Марсий. – Ты все-таки виноват передо мной…

– Ты мне уже отомстил, – возразил гипербореец, присев на камень и нарочито долго вытрясая из сандалии камешки.

– Да! Но ты выкрутился! – вспылила голова. – А я не могу даже прогнать дрозда, если он вздумает меня обгадить! Аполлон, приятель, вытащи меня отсюда! Ведь должна же быть у тебя совесть!

– Должна, – согласился Феб. – Вот только не знаю, куда подевалась? Как ты меня назвал? Мышиная чума?

– Нет, нет. Царь поэтов. Бог вдохновения.

– Лучший из музыкантов. – Гипербореец перевязал сандалию и был готов снова двинуться в путь.

– Лучший из музыкантов, – тише самого тихого ветра выдохнула голова.

– Не слышу.

– Лучший из музыкантов! – взвыл несчастный Марсий и так подпрыгнул на ветке, что чуть не соскочил вниз.

– Ну, хорошо, пустая голова, – заявил солнечный лучник, вставая. – Теперь, когда мы, наконец, разобрались, кто ты, а кто я, ответь мне на один вопрос: в чем главная тайна Трехликой? И можешь быть уверен, я не забуду о тебе на совете богов.

Марсий заколебался. Было видно, что он боится Матери Богов.

– Смелее, – подбодрил рапсода Феб. – Все самое страшное с тобой уже произошло.

– Равновесие – принцип мира, – нехотя молвил Марсий. – Ничто не берется из ничего. Жизнь – Смерть. Счастье – Несчастье. Всегда равные доли. Чтоб наделить, надо отнять. Великая Мать ничего не творит сама. Она лишь забирает и передает. Вот ее главная тайна.

Аполлон подскочил как ужаленный:

– Спасибо, Марсий! Спасибо, старина!

– Ты обещал! Ты не забудешь? – неслось ему вслед.

Но благодарность не в правилах богов, и легконогий Феб несся на север к Эвксину, позабыв о несчастном рапсоде. Впрочем, лишь на время. Ведь он изо всех сил понуждал себя поступать правильно.

Яркая луна освещала комнату Бреселиды. Сотница лежала на пятнистой леопардовой шкуре, даже не сняв покрывала с кровати, и всхлипывала в темноте. Душный мех давно стал мокрым и пах шубой в сырой день. «Амазонка» не могла заставить себя встать и зажечь хоть один светильник.

– У меня новости, – раздался за ее спиной холодный, как звон сосулек, голос.

Женщина вздрогнула, будто ее от шеи до пят вытянули кнутом.

– Ты? – Она живо схватила с кровати подушку и с размаху швырнула ее в солнечного лучника. – Где ты был?

Сбитый с подоконника на улицу Феб повис в воздухе, потрясенный ее приемом.

– Безумие овладевает людьми, – констатировал он. – Как вы с Делайсом похожи! Я был дома, у родни. Отлучился на день-другой, а вы уже все поставили с ног на голову!

– Ты не появлялся год! – возмутилась Бреселида. – Ты нас бросил!

– Но, радость моя, год – это и есть сутки богов, – попытался оправдаться Аполлон. – К тому же вы со всем прекрасно справились сами…

– Прекрасно? – «Амазонка» поискала взглядом, чем бы еще в него запустить, но, не найдя, снова рухнула на кровать.

Феб не без опаски опять переместился на подоконник.

– Лежи и не перебивай меня. Я буду думать вслух, – заявил он. – Мне удалось узнать, что Великая Мать ничего не творит сама, а только забирает и передает. Например, если ей нужно сделать человека богатым, она просто отберет деньги у другого…

– То есть ты хочешь сказать, – Бреселида подняла голову, – что если Трехликая насылает на кого-то безумие, то она сначала должна отнять его у какого-то сумасшедшего?

– Я сказал: думать буду я! – возмутился Феб. – Ты права. К Делайсу перешло чье-то безумие. А часть его души была отдана какому-то слабоумному. Если царь убьет его, все вернется на свои места, – заверил лучник. – Но где искать этого человека? Ума не приложу!

Бреселида снова разрыдалась.

– Ну не надо, не стоит. – Лучник обнял царевну. – Я что-нибудь придумаю…