Текст книги "Хозяин Проливов"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Малый явно что-то знает, – втолковывал бородатый спутникам. Он исподлобья смотрел на Левкона, и гиппарх ему явно не нравился. – Надо его допросить по-ихнему, по-собачьи. Может, в стойбище кто знает?

Левкон уже отвык от того, что вокруг не говорят на койне. И меоты, и синды перенимали его легко. Они целыми днями трещали, переходя с родного на греческий и обратно. Тавры тоже кое-что понимали, особенно те, кто жил поближе к торговым колониям. Но скифы всегда были туги на ухо и тяжелы на язык. Они не желали говорить «по-собачьи», и пленные быстро учились, нутром понимая смысл каждого их окрика. Левкон знал это по себе.

Ему давно не доводилось находиться бок о бок с живым скифом. Шедший от воина впереди острый запах кислого молока и вареной конины разом всколыхнул в голове пленника рой самых гадких воспоминаний. Этот незабываемый аромат Левкон ни с чем бы не перепутал. «Почему от Ареты так не несет?» При мысли о Колоксай ему стало еще больнее. Она-то ушла от врагов. Спряталась. А он… Погулял на воле день с небольшим, и на тебе, давно не виделись! Левкон был зол на богов. За что они его так? Подразнили свободой и обратно в ошейник? Лучше б оставили все как было.

После двух часов езды впереди синей полосой замаячили холмы, и вскоре гиппарх разглядел сизые дымы от множества костров. Скифы разбили стойбище недалеко от Киммерийских холмов, до которых Левкон так стремился добраться. В этом тоже была особая издевка судьбы.

В центре поселка торчали плетеные кибитки, снятые с колес, и временные загоны для скота. Повозки громоздились рядом, поставленные набок, как бы отделяя каждое хозяйство от соседей. Женщины в ярких рубашках толкались у костров. Время шло к ужину, и везде готовили мясную похлебку. Вонь от горелых костей стояла на всю степь. Хозяйки соскабливали с них мясо и подкладывали их в огонь. Скифы стряпали по старинке, положив мясо в желудки зарезанных животных, долив воды и подбросив туда просо. Бычьи кишки раздувались при этом до таких чудовищных размеров, что грозили лопнуть и залить огонь.

Несмотря на отвращение к скифской еде, гиппарх почувствовал, как голоден. Днем на жаре есть не хотелось, во время привала спутники через силу проглотили по кусочку соленого мяса, запив его теплой, начинавшей тухнуть водой. Сейчас же аппетит разыгрался, но Левкон знал, что ему не дадут даже пить, пока не расспросят хорошенько и не решат, кому он принадлежит. Заниматься этим перед ужином у всадников не было никакой охоты. Их ждал обильный стол, а потом, Левкон это хорошо помнил, не менее обильные возлияния. Скифы всегда напивались по вечерам – не важно чем, перебродившим медом или кислым кобыльим молоком, которое ударяло в голову куда сильнее, чем вино.

Нет, сегодня с ним никто возиться не будет. Засунут в какой-нибудь загон, свяжут по рукам и ногам: жди утра. Счастье еще, что у них нет свиней. У синдов были, но те уже почти и не кочевали, так – переходили со стоянки на стоянку. Свиньи, вечно голодные, злые, норовили сожрать все, что плохо лежит или плохо ходит. Щенят, котят, даже младенцев, если отвернуться. Левкон помнил, как одного пленного напея, не подумав, закрыли в свином загоне. Утром гиппарх сам выгребал то, что осталось.

Как Левкон и предполагал, его отвели за переносные изгороди, где вяло топтались безрогие волы, таскавшие скифские повозки. Связанному удалось кое-как сесть, привалившись спиной к столбу. Постепенно сгустились сумерки. Стук посуды и хмельные голоса хозяев стойбища стали глуше. Иногда до пленника доносились крики, брань, хохот и обрывки песен:

 
В Херсонесе мне заплатят
За гнедого жеребца,
А на рынке возле Тиры
За хозяина-глупца…
 

Левкон терпеть не мог эту песню еще со времен своего прошлого плена. Каждая строфа в ней кончалась припевом:

 
Желтоглазая гречанка
Не дождется молодца.
 

Стоило подумать о собственной судьбе. Пока его не били – это хорошо. Но и не кормили – это плохо. Однако хуже всего было то, что Левкон никак не мог угадать: для чего он понадобится новым хозяевам? Если они просто кочуют и захотят его продать, тогда пока нечего бояться: всерьез его не тронут, не желая испортить товар.

Если же скифы окопались здесь надолго – а по всему видно, что это так, – участь пленника может оказаться плачевна. Он грек, значит, смыслит в металле гораздо больше любого из здешних мужиков. Вон у них даже котлов не хватает! А кузнец дорог, очень дорог, и чтоб он не сбежал, степняки иногда перебивают ему ноги. В прошлый раз Левкона миновала эта чаша только потому, что племя скифов, куда он попал, давно кочевало по Меотиде, менялось с колонистами, бронзовых вещей у них было хоть отбавляй, и кузнецов полно, даже из своих.

Сердце гиппарха пронзила острая тоска. Если ему перебьют ноги или подрежут сухожилия, он уже никогда не убежит. Выход будет один – дождаться, пока его оставят в кузнице с каким-нибудь ломаным клинком, и по рукоятку… Арета была права: они не смогли пройти степь, хотя она казалась такой большой и пустынной. «Права, фагеш-олаг! Когда хотела ткнуть себя в живот кинжалом. А я помешал! Надо было самому присоединиться!»

Скифы наконец угомонились и расползлись по своим плетеным кибиткам. Из ближайшей до Левкона доносился дружный храп. Там ночевало по крайней мере человек восемь. Наиболее пьяные заснули прямо на улице. К пленнику подошел один из волов и стал шершавым теплым языком облизывать ему лицо. Кожа была соленой от пота, и животному очень нравилось. Левкон попытался отползти, что со связанными руками и ногами было непросто, но вол, мыча, двинулся за ним.

– Кыш! Пошел отсюда!

Скотина не реагировала.

– Давай! Давай! – Смуглая рука, просунувшаяся из-за ограды, оттолкнула животное. – Хочешь, дурак, соли? На, бери.

Левкон не поверил своим ушам, а потом глазам, когда, повернув голову, увидел Колоксай, сидевшую на корточках. Она порылась в сумке, ища мешочек с солью, а потом высыпала белые крупинки на землю. Вол отстал от гиппарха и принялся лизать траву.

– Ноги целы? – Это было первое, что она спросила.

– Хвала богам…

Арета уже пилила ножом ремни на его запястьях. Потом, когда освободила руки, передала ему нож, и Левкон сам разрезал путы на ногах.

– Как ты смогла? – выдохнул он. – Так быстро!

– Какой быстро? – обозлилась она. – Рассвет скоро. Не чувствуешь? Всю дорогу бегом. Ноги гудят, как сваи. Тихо. Тихо. – Девушка вцепилась через ограду в его руку. – Вылезай здесь. Это пьяное стадо… Может, не заметят…

Они поползли мимо стенки загона, потом мимо кибиток и телег. Утренний лагерь скифов являл картину полного разора. Остатки ужина не убирались с вечера, поскольку невозможно было понять, когда именно закончилась трапеза и закончилась ли вообще. То тут, то там валялись спящие, которые вчера не добрели до своих постелей и рухнули прямо на улице. Левкону и Арете приходилось переступать через них. Хорошо еще, что собаки не лаяли на чужаков: побывав в загоне, оба воняли навозом, отбивавшим незнакомые псам запахи.

На улицу из одной кибитки выскочил помочиться мальчик лет четырех. Увидев крадущихся мимо людей, он вытаращил круглые глазенки и собирался зареветь во весь голос. Колоксай успела ударить его по затылку ребром ладони. Ребенок упал как подкошенный, а Левкон про себя взмолился богам, чтоб меотянка только оглушила мальчика.

Дальше, вдоль ряда поставленных набок телег, спутники пробирались уже легче. Перевернутые повозки напоминали забор, под их защитой беглецы смогли выпрямиться и ускорить шаг. Никто не ожидал, что именно сюда, чуть не на край поселка, приползет проблеваться тот самый бородатый скиф, который больше всех придирался к мечу Левкона. Привалившись у колеса и обняв руками тележную ось, бородатый извергал на землю густую жижу из кобыльего молока и остатков непереваренного мяса. Услышав шорох, он было поднял голову и даже попытался встать, но Левкон без всякого раскаяния принял его грузное брюхо на меч, который молниеносно выдернул из ножен у Ареты на поясе. На лице бородача застыло изумление. Он так до конца и не протрезвел, но узнал пленника.

– Хорошая смерть, – с усмешкой сказала Колоксай. – Всем бы такую.

Прибежавшая откуда-то собака, вместо того чтоб поднять лай, начала лизать кровь на земле. Остальной путь до границы поселка беглецы проделали без приключений.

– Куда мы идем? – спросил гиппарх, когда спутники миновали земляные валы.

– К холмам, конечно. – Арета махнула рукой в сторону синевшего сквозь утренний туман плато. – Скифы боятся леса. Они туда не сунутся.

III

Холмов спутники достигли еще до рассвета и присели отдохнуть, прежде чем начинать подъем. Арета совершенно выбилась из сил. Всю дорогу она молчала, воздух из ее горла вырывался с хрипом. Женщина повалилась на землю и снизу вверх смотрела на Левкона пустыми от усталости глазами. В них отражалось сереющее небо и облака на нем.

– Я больше всего боялась, что тебе перебьют ноги. – Язык у нее заплетался.

«А я думал, ты больше всего боишься скифов», – хмыкнул Левкон.

– Наверное, меня еще не хватились, – вслух сказал он.

– Хватятся, – с трудом проговорила Колоксай. – Скоро первая дойка. Женщины выйдут к скоту. Но нам уже все равно.

Гиппарх не разделял ее уверенности. Пугает скифов лес или нет – надо уносить отсюда ноги. И как можно скорее. Беда в том, что он и сам не мог сдвинуться с места от усталости. А Арета, пробежавшая большое расстояние по степи, и подавно. Когда она все же заставила себя встать, розовая полоса восхода уже разгоралась на горизонте. Дружный рев коров в скифском стойбище долетал даже к подножию холмов, хотя ни кибиток, ни шатров отсюда не было видно.

Теперь с оружием у них было плохо. Левкон потерял меч, а лук и горит у него отобрали скифы. Арета, повздыхав, отдала ему свой акинак, а сама удовлетворилась длинным широким кинжалом. Спутники начали карабкаться вверх. Подъем не был крутым, невысокие сосны с красными стволами, разбросанные тут и там по склону, скорее напоминали рощу, чем лес. Между ними можно было водить хороводы, но нельзя спрятаться. Отсутствие подлеска пугало. Но по мере того, как беглецы взбирались все выше, лес становился гуще. Сквозь хвойный ковер под ногами во многих местах пробивались кустики черники. Гиппарх знал, что дальше пойдут заросли орешника и кизила, пока на вершине плато деревья снова не начнут редеть. Им еще ни разу не попалась, ни одна тропа. Это успокаивало: значит, вокруг нет людей.

– По этому склону никто не ходит, – подтвердила Арета. – Здесь есть несколько святилищ в земле. Все боятся их жриц.

Решив, что со жрицами он как-нибудь да справится, Левкон перестал глазеть по сторонам и уставился себе под ноги. Следовало поблагодарить Колоксай за помощь, да язык не поворачивался. Гиппарх дозрел до разговора во время привала. Меотянка уже развязала мешок и вытряхнула остатки еды: пару зачерствевших ячменных лепешек и полоску соленого мяса. Воды они пока не нашли, и сухой хлеб колом встал в горле.

– Я должен сказать тебе спасибо, – начал Левкон.

– Должен – скажи, – буркнула Колоксай.

– Не знаю, почему ты вернулась…

– Я привыкла заботиться о своем имуществе.

Всадница вовремя отскочила. Лицо ее спутника побагровело от гнева, и руки сами собой сжались в кулаки.

– Я не твое имущество! – выкрикнул он.

Колоксай подняла на него глаза, в них не было насмешки.

– Давай заключим договор, – серьезно сказала она. – Мы вряд ли дойдем. Но вдруг нам повезет…

Левкон выжидающе смотрел на нее.

– Если на киммерийской стороне мы первыми наткнемся на греков, ты отпустишь меня, – продолжала Арета. – Если на меотов – я тебя.

Гиппарх прищурился. С одной стороны, сделка была выгодной. С другой… слово, сказанное сейчас, ничего не значило.

– Согласен, – наконец кивнул он. – Хотя, если помножить твою удачу на мою, получится просто царское везение. – Он скривился.

– Что такое «помножить»? – Арета пробовала разжевать кусочек соленого мяса, и на ее лице была написана крайняя сосредоточенность.

Левкон вспомнил, что меоты умеют только складывать, и пустился в длинные объяснения, подтверждая свои слова палочками и камнями. Но, наткнувшись на непроницаемый барьер степной тупости, бросил это гиблое дело. После короткого привала путники пустились на поиски родника. Запасов воды не осталось. На дне меха плескалась какая-то подозрительная жижа, но пить ее ни гиппарх, ни Арета не рисковали. Меотянка прислушивалась и норовила влезть в каждую ложбинку в поисках ключа, пока ее спутник не заявил:

– По здравом рассуждении, возле святилища должна быть вода. Не знаешь, где эти капища?

Колоксай пожала плечами.

– Ну ясно же: иди на север, обязательно наткнешься. Только жрицы обычно хорошо стреляют. Ты не боишься?

Станет он бояться каких-то жриц!

– Если мы найдем родник, – вздохнул Левкон, – то обязательно наткнемся и на нимф. Так и так за воду придется драться.

Они пошли на север, и вскоре Арета разглядела в траве под ногами слабую тропинку. Не похоже, чтоб ею пользовались часто. На взгляд гиппарха, она была присыпана еще прошлогодней хвоей. То и дело стали попадаться известняковые плиты, пробивавшиеся на свет из-под земли. Но звука журчавшей по камням или падающей воды не было слышно. Как и шепота чьих-либо шагов.

– Здесь никого нет, – вдруг сказала Арета, потянув носом воздух. – Живыми не пахнет. Но они здесь. – Меотянка поежилась. – Я чувствую. Уйдем отсюда.

Ее последние слова прозвучали почти жалобно.

– Нет. – Левкон покачал головой. – Нам нужна вода, и мы ее возьмем. Я тоже чувствую: уже скоро. – Он попрыгал на земле, которая здесь была более сырой и упругой, чем на остальном склоне.

Чуть впереди по тропинке спутникам открылся большой известняковый навес, а над ним шесть темных углублений в земле.

– Я не пойду туда. – Арета вцепилась гиппарху в руку. – Там мертвые.

– Никаких мертвых тут нет. – Левкон первым углубился под навес. Чтоб попасть внутрь, ему пришлось согнуться.

Здесь в плоском каменном полу вода, струившаяся по стенам, вымыла два неглубоких бассейна, которые, видимо, использовались когда-то как водосборники. Сейчас их края выглядели заиленными, а все вокруг казалось брошенным. Входя в грот, мужчина переступил через высокие заросли травы, которые непременно были бы вытоптаны, если б бассейнами пользовались. Сев на корточки, Левкон погрузил мех в воду и стал смотреть на выходившие из него большие пузыри. Арета под навесом так и не появилась, но, судя по звукам шагов над головой, она все-таки взобралась наверх, чтоб заглянуть в пещерки. Слабый возглас спутницы заставил гиппарха выпустить мех и, схватившись за акинак, броситься вверх по дорожке.

То, что он увидел в первой же из пещер, объясняло заброшенность места. Шесть старушечьих тел свисали с потолка вниз головой. Убиты они были давно и успели совершенно высохнуть. Их не пощадили птицы и мелкие обитатели леса. Мыши роились на полу пещеры целым клубком, догладывая оторванную кем-то более крупным – лисой или лаской – руку.

Левкон подхватил Арету как раз в тот момент, когда она попятилась из пещеры и готова была оступиться на крутой дорожке вниз.

– Хотя они мертвы, – сказал мужчина, – я не уверен, что нам нечего бояться.

Меотянка кивнула:

– Это жрицы источника.

– Интересно, кто не побоялся их прикончить? – Гиппарх поморщился. – Всех шестерых.

– Ты ничего не слышал о бандах в горах? – медленно спросила Арета.

– В горах всегда банды, – пожал плечами Левкон. – Но чтоб на жриц…

– Именно на жриц, – вздохнула спутница. – Их называют «женоубийцами».

– Это к которым сбежал наш сумасшедший царь, когда Тиргитао все-таки решила его сжечь? – Гиппарх почесал нос.

– Армия Делайса к западу отсюда, – девушка махнула рукой, – возле Фулл. Но далеко не все шайки влились в нее. Многие из тех, кто окопался в горах, совсем не хотят воевать. Тем более теперь, когда в Киммерии не только меоты, но и скифы.

– А ты откуда знаешь? – Левкон встал и старательно приладил мех на спине. – Ну, идем?

– Я телохранительница и часто присутствую на советах, – пояснила Колоксай. – Хотя Тиргитао ничьи советы не нужны!

Гиппарх удивленно скосил на нее глаза:

– Ты не слишком уважительно отзываешься о царице. Я думал у вас с ней…

– Все, что ты думал, оставь при себе, – резко оборвала его спутница. – Тиргитао, конечно, великая и непобедимая. Но если б не ее упрямство, войны с «живым богом» можно было бы избежать. Он прав: у нас мало мужчин.

– И вам некого противопоставить скифам, – кивнул Левкон.

– Пантикапейцы тоже терпели от них поражения! – запальчиво воскликнула Колоксай.

– Но вместе мы еще ни разу не проигрывали, – бросил гиппарх. – Ваши луки на наши мечи – всегда было правильно.

Какое-то время они шли молча. Даже если разбойники и были поблизости, они не оставили вокруг никаких следов, и вскоре Левкон перестал беспокоиться. Жриц убили давно, и за это время банда могла уйти в другие места. Беглецы шагали без дороги, примятая трава и кусты за их спинами снова выпрямлялись. Вечером из остатков мяса и черствых лепешек Колоксай сделала самую жидкую похлебку в мире, набросав в котелок еще гусиный лук, лимонник и заячью капусту, которой вокруг была прорва. На ночь Левкон загасил костер.

Спутники лежали рядом на земле. Гиппарх завидовал Колоксай: при ее росте она могла целиком завернуться в плащ. А ему приходилось выбирать: или стелить на траву, или накрываться. Девушка тревожно таращилась в темноту. Левкон не сразу понял, что она боится приведений мертвых жриц. Арета повозилась и передвинулась поближе.

– Можно у тебя спросить?

– Ну?

– Ты не трус. Почему ты не покончил с собой в плену?

«Что б такое наплести?» – Левкон почесал за ухом.

– Один умный человек очень давно мне объяснил, что самоубийство – не выход.

Арета непонимающе смотрела на него.

– Вот тебе, например, очень плохо, – продолжал гиппарх. – И ты думаешь: резану по горлу, и все. Боль кончится, я освобожусь. А на самом деле душа так и остается прикована к тому месту, где совершилось убийство, и с тем страданием, которое человек переживал в момент смерти. Хотел избавиться, а растянул навечно.

Колоксай несколько раз сморгнула.

– Я сначала не очень поверил, – подтвердил Левкон. – А потом прикинул: откуда тогда привидения? Чего они бродят, никак не успокоятся? В общем, гиблое дело. Еще хуже будет.

– Да-а, – протянула Арета – такой ход мыслей был для нее совершенно неожиданным.

– А ты почему? – спросил гиппарх.

Она пожевала травинку, потом медленно произнесла:

– Испугалась. Все ходила вокруг кухонного ножа, а он был такой грязный.

«Ну и кто из нас трус? – подумал Левкон. – Она по крайней мере говорит правду. А я все боюсь себя унизить. Хотя куда уж больше?»

– Тебя интересно слушать, – сказала Колоксай, широко зевая и натягивая плащ на голову. – А я сначала думала: ты совсем придурок. Ну, повредился мозгами от работы. В плену бывает.

Ради таких откровений стоило жить.

– Я, между прочим, окончил школу в Афинах, – возмутился гиппарх.

Это не произвело на меотянку должного впечатления.

– Во всем Пантикапее такое было по карману моему отцу, да еще паре-тройке человек, – обиженно буркнул Левкон.

– Ты, значит, богатый наследник? – без интереса спросила Арета. – А почему тебя не выкупили?

Левкон готов был плюнуть с досады: «Чего пристала?»

– Отец умер, – нехотя признался он. – А дядя отказался меня выкупать. Зачем ему делиться деньгами.

– У вас, значит, родство не в цене?

«Вот язва!»

– А у вас, когда стада делят, много о родстве думают?

– А как же? – хмыкнула Колоксай. – Столько родной крови на землю выливают, хоть ведра подставляй. – Она подползла уже совсем близко, видимо, поняв, что опасаться его не стоит, и вскоре тихо засопела у левого бока гиппарха.

Ночь прошла спокойно. Утром оба проснулись разом, как только выпала роса. Запасы еды кончились. Сегодня спутникам предстояло подстрелить хоть что-нибудь на обед. Арета растерла лицо влагой с травы и швырнула в Левкона пустым мехом.

– Надеюсь, нам повезет. Кстати, о везении. Отрицательная величина на отрицательную дают положительную.

Он так и сел обратно на плащ.

– Откуда ты…

– Мой отец Пеламон, учитель. Я прожила у него до восьми лет, пока не сбежала к матери в кочевье.

– Знаю Пеламона, – медленно проговорил Левкон. – У него школа под горой. А зачем же ты вчера прикидывалась дурой? – Возмущению гиппарха не было предела.

– Я же говорю: тебя интересно слушать, – смеялась девушка. – Отец никогда не мог мне толком ничего объяснить. Сразу начинал кричать. Я тупая.

– Ну, Пеламон вспыльчивый человек, – протянул Левкон. – Все к нему ходили. Подзатыльники он давать умеет.

– Во-во, – кивнула Арета. – Мне было любопытно, сможешь ты донести до меня фиал знаний?

– Ну и?..

– Ну и школа в Афинах прошла мимо тебя, – потешалась Колоксай. – Явно ты папашины деньги просадил в порту на девок.

– Меня не учили общаться с дикарями! – Левкон вскочил и погнался за спутницей.

– Мечом тебя тоже не учили махать!

– Это у меня врожденное. – Гиппарх поймал ее за руку, не очень понимая, что делать дальше. Надавать тумаков?

Колоксай отдышалась и высвободила запястье:

– Отстань. Я хочу расчесаться.

Ее длинные рыжие волосы лежали по плечам, не собранные под шапкой, и сейчас Левкон хорошо разглядел темную борозду у самых корней.

– Оказывается, ты черная, – удивился он, отпуская руку Ареты.

– Ну да, а разве не видно? – в свою очередь изумилась она. – При такой-то коже и глазах.

– Не знаю, – протянул гиппарх, пытаясь представить Арету с темными волосами. – Кожа у тебя не смуглее моей… – И тут в его душе шевельнулось болезненное узнавание. – Ты из номада Ферусы? – выпалил гиппарх. – Только ты была…

– Да, я полная была. – Она почему-то смутилась. – Все девушки в этом возрасте немножко… Ну, больше, чем надо.

«Откуда тебе знать, как надо? И кому?»

– Послушай, – сказал он, – мы ведь съезжались с вами много раз. Ты меня не помнишь?

Арета отступила от него на шаг, и ее губы сложились в простодушной усмешке.

– Неужели ты думаешь, Левкон, гиппарх второго отряда, что, если б я тебя не помнила, я бы стала обыгрывать Ясину в кости?

Нет, ее откровения надо было выбивать на скрижалях!

Лицо Левкона вытянулось от удивления.

– А зачем же ты тогда пыталась вернуть выигрыш? – совсем запутался он.

– Ясина бы все равно не приняла. Знаешь, какое это оскорбление? Я хотела, чтоб она вызвала меня на поединок. Я же знаю, что она обо мне говорит.

– Говорила, – поправил Левкон. – Так ты меня еще тогда узнала?

– Тебя трудно было не узнать, – сказала Колоксай, вынимая гребень. – Все наши по тебе с ума сходили, завидовали Ферусе… А помнишь того мальчика?

Левкон поднял брови.

– Асандра. Не знаешь, что с ним стало?

– Честно не знаю, – признался гиппарх. – Пленных сразу растащили по разным хозяевам, сама вспомни.

– Да. – Она кивнула. – Может, жив? Он был такой добрый.

«Добрый», – про себя передразнил Левкон. – «Ты его знала час у камней!» Гиппарх не понимал, почему слова спутницы об Асандре задели его. «Первый у нее, наверное, – решил он. – Три года прошло, а помнит».

– Сколько тебе сейчас лет? – спросил Левкон, глядя, как девушка закручивает волосы в узел и прячет их под колпак.

– Восемнадцать.

«Я на семь лет старше ее, – подумал он. – А кажется, что мы ровесники».

– Тебе шли темные волосы, – вслух сказал Левкон.

– А теперь идут светлые. – Лицо спутницы стало непроницаемым. – Ареты больше нет. Я Колоксай Солнышко, убийца Тиргитао. Ясно?

«Куда уж яснее».

– Мне так легче. – Последние слова она отчеканила с крайним ожесточением. – Пошли.

Путь по холмам напоминал Левкону детские качели с перекладиной. Беглецы то опускались с поросшего ивняком плато в узкие долины, где на свободных от леса клиньях земли колыхался дикий овес, то карабкались вверх по медово-красному от солнца ивняку. Арета вела себя очень настороженно, хотя под носом не было ни малейших признаков угрозы.

– Чего ты дергаешься? – окликнул ее наконец Левкон, после того, как она пару раз не расслышала его вопросов. – Здесь никого нет.

– Но могут быть, – возразила девушка, разглядывая волчий след на земле. – Ты уверен, что этой тропкой ходят только животные?

Гиппарх ни в чем не был уверен. Колоксай наклонилась к земле и долго разглядывала темное пятно на рыжем хвойном ковре. Потом через несколько шагов подняла с тропинки черный камешек и раскрошила его в ладони, показывая спутнику испачканные золой пальцы.

– Здесь прошли углежоги, – сказала она.

Гиппарх помрачнел. Только тавров им не хватало! Мрачные ребята, слегка не в себе. До сих пор поклоняются Медведице, отрезанным головам и кидаются в проходящих камнями.

– Надо забирать восточнее по склону, – сказала Арета. – Там холмы понижаются и меньше вероятности встретить горцев.

– Зато больше кочевников, – вздохнул Левкон. – К востоку так к востоку. – На взгляд гиппарха, они ничего не теряли и не приобретали.

Но Колоксай упорно стремилась унести ноги подальше от воображаемой тропы углежогов. Она замедлила шаг, только когда издалека послышался шум струящейся по камням воды. Ручей был ниже по склону, и спутники ринулись к нему, разом забыв об опасностях, которые еще секунду назад подстерегали их на каждом шагу.

Пить и мыться, мыться и пить – было их единственными желаниями. Пятые сутки с одним бурдюком, грязные и вонючие, они совершенно озверели без воды. Теперь ее было сколько угодно. Горный поток несся по камням со скоростью хорошего табуна, не давая войти в ручей глубже чем по щиколотку. Дальше вода с ревом сносила любого смельчака. Быстрые струи не успевали согреться на солнце.

Арета скинула на берегу одежду, но, лишь вступив в ручей, взвыла, как ошпаренная:

– Лед! Настоящий лед! Как теперь мыться?

Левкон тоже вошел в воду и, подрагивая от холода, протянул спутнице руку:

– Мыться не получится. А окунуться можно. Держись и приседай.

Меотянка оценила выгоды нового способа, как только опустилась по шею, и волна едва не сорвала ее с места, потащив по камням. Гиппарх вовремя выдернул девушку за руку на поверхность.

– Теперь я, – сказал он. – И смотри не разжимай пальцы. Если хочешь меня убить, сделай это другим способом.

Они поменялись местами, и Колоксай изо всей силы вцепилась в его ладонь. Ей было гораздо труднее удержать спутника, весившего больше, и Левкон не стал особенно рисковать, заходя в ручей поглубже. Когда оба снова выбрались на берег, их бил озноб. Спутники уселись на разогретых солнцем камнях и принялись стучать зубами.

– Я не чувствую себя чистой, – сказала Арета.

Левкон кивнул.

– Еще раз?

Беглецами овладел нездоровый азарт. Они четырежды выдергивали друг друга из ледяной воды и, совершенно синие, обсыхали на берегу.

– Все. – Левкон поднял одежду с земли. – Немного отдохну и пойду настреляю чего-нибудь поесть. Соберешь дрова?

Колоксай через силу кивнула.

– Я скоро.

Положа руку на сердце, гиппарх совершенно не волновался за Арету. Она была способна постоять за себя, да и он не собирался долго болтаться по лесу. Как назло, дичь разлеталась и убегала прямо из-под носа. Гиппарх вдруг обнаружил, что совершенно разучился охотиться. Раньше ему приходилось делать это только для забавы: загонять оленей, травить кабанов. Стрелять же по белкам и удодам его никто не учил. Через час бесплодных поисков Левкону повезло, он выследил семейство зайцев за едой и сумел уложить одного, когда все остальные кинулись врассыпную.

Взяв добычу за длинные ноги и закинув себе за спину, гиппарх поспешил обратно, ориентируясь по шуму ручья. Местность была ему незнакома, и он пару раз выходил не на те полянки у воды, где оставил Арету. Кроме того, охотник не чувствовал запаха дыма. «Вот лентяйка!» – возмущался он в душе. Если б Колоксай уже развела костер, Левкон в два счета нашел бы ее. Но и полянка, где они купались, тоже оказалась пуста. Осталась примятая трава. Котелок у воды. Брошенный мех. Исчезла одежда. Вероятно, Колоксай пошла за дровами. «Ну и где она до сих пор бродит? – выругался про себя гиппарх. – Я же еще и зайца должен разделывать!»

Слабый треск в отдалении насторожил его. Более спокойный человек просто сел бы и подождал спутницу. Но у Левкона почему-то сердце было не на месте. Он устал все время ожидать неприятностей и, когда они случались, воспринимал их чуть ли не с облегчением. Бросив зайца на землю, гиппарх вынул меч и поспешно зашагал на треск. Вскоре он расслышал голоса и похолодел, поняв, что не ошибся. Говорили, а вернее, кричали мужчины. Их было четверо. Через минуту Левкон увидел всю картину. Какие-то грязные чучела в овечьих шкурах толкались вокруг лежащей на земле Ареты. Трое держали ее за руки, за ноги и за голову, а четвертый торопливо насиловал, подгоняемый нетерпеливыми криками товарищей. Рядом валялась рассыпанная охапка сухих веток. Девушка собирала дрова, когда на нее напали, и, вероятно, не успела оказать сопротивления. Никто из углежогов не пострадал, во что, зная Арету, верилось с трудом. Должно быть, ее оглушили, подкравшись сзади.

Размышлять было некогда, Левкон бросился на дикарей, очень надеясь, что они плохо вооружены. Того, что держал Колоксай за ноги, он уложил сразу, всадив ему акинак в спину. Двое других вскинулись было на нападавшего, но получили соответственно в челюсть и под дых. Почувствовав, что ее больше не держат, Арета сама стряхнула четвертого и, не вставая, прямо с земли резко ударила его ступнями в живот. А потом, вскочив, пришла на помощь спутнику. Тот уже вытащил акинак из тела убитого, чтоб тут же воткнуть его в горло другому дикарю. Последний из нападавших на Колоксай лесных людей заметался, но меотянка догнала его и, вцепившись в овечью шкуру, рывком бросила прямо на освободившийся меч Левкона.

Оба, не сговариваясь, повернулись к насильнику, который лежал, не подавая признаков жизни. По его голому животу расплылся колоссальный кровоподтек. Правильно ударив, Арета разорвала ему кишки, даже не повредив кожу.

– Он мертв, – сказал Левкон. – Идем. – Гиппарх сам не понял, почему у него вышел такой суровый голос. Точно спутница была чем-то виновата перед ним.

Меотянка посмотрела на него чуть ли не с презрением и быстро, не оборачиваясь, зашагала к ручью. Там она поспешно вошла в воду и, не обращая на спутника никакого внимания, с отвращением выполоскала себя, едва не вывернувшись наизнанку. Левкон думал, что ему придется успокаивать ее. Но Колоксай, выйдя на берег, только зло сверкнула сухими глазами и, не говоря ни слова, начала собираться.

Обед, ужин, ночь – все было безнадежно испорчено. Спутники молча прошагали второю половину дня, нашли новый источник – благо их теперь попадалось немало, – засветло разделали кролика, зажарили его на палке, как на вертеле, и съели. Давясь. Без всякого аппетита. Словно перед этим не голодали несколько дней.