Текст книги "По встречной в любовь (СИ)"
Автор книги: Ольга Горышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Глава 31. «Кто у нас ханжа?»
Настя проснулась первой – руки на плече уже не было, но Кеша спал носом на ее подушке и сейчас, когда она чуть подвинулась, зашевелился, но не проснулся. Который час? Шторы слишком плотные, чтобы пропускать солнечный свет, а воздух уже сделался почти прозрачным. Поставил ли Кеша будильник? Конечно, он ведь очень аккуратный – и в ужасном хаосе на кровати виновата только она.
Минута, две, пять… А, может, и полчаса прошли в тревожном ожидании звонка будильника, но телефон молчал и его вообще нигде не было видно. Кеша спал, и Настя слышала каждый его вздох, радуясь, что проснулась первой, потому что не имела понятия, как спит – а что если она храпит или ворочается или, не дай бог, дерется? А он такой – никогда не скажет ей правды. Даже о том, что ему сейчас снится и почему он улыбается. А если и захочет сказать, то вспомнит ли? Вот она ничего не помнит, совершенно… Может, конечно, ничего и не снилось? Может, ей было слишком хорошо наяву и потому не осталось, о чем помечтать во сне. Если только о будильнике. Но где он…
И вот, не выдержав, Настя соскользнула с кровати и заглянула за штору. На улице почти никого. Хотя чему удивляться в Питере да еще в субботу? Даже собаки ждут, когда из-за тучек появится хоть немного солнца.
– Настя, можно мне сказать глупость?
Она резко обернулась, но не выпустила штору из рук.
– Я все равно скажу, даже если не разрешишь, – Кеша приподнялся на локте и потерял одеяло. – Когда ты подглядывала за мной в ванной…
– Я не подглядывала! – вырвалось у Насти, и она вспыхнула.
– Подглядывала, – кивнул Кеша с еще большей улыбкой. – И если станешь делать это часто, то у меня все лицо будет в шрамах. Я и так толком бриться не умею.
– Не буду…
Настино лицо пылало холодным питерским солнцем, а по спине гулял противный ветерок.
– Я тогда подумал, что в дверной коробке ты точно в раме. И мне безумно понравилась эта картина.
Настя наконец отпустила штору.
– Хочешь, я спрошу у ребят, если у кого-то осталось что-то с моих постановок?
– С чего? – искренне не понял Кеша.
– Я позирую иногда. Ню.
– Зачем? – улыбка сползла с лица Кеши.
– Как зачем? – пожала плечами Настя и сделала шаг к кровати. – Это часть учебного процесса – рисовать обнаженку.
– Ты зачем позировала?
Это походило на допрос, и Настя пожалела, что открыла Кеше свой секрет.
– По глупости, – прошептала она, пытаясь прикрыть лживым флером голую правду. – Модель не пришла. Препод спросил, кто готов ее заменить? Желающих не нашлось. У нас все маленькие и скромные.
– А ты, выходит, взрослая и не скромная?
Он уже смотрел исподлобья, и Настя окончательно окоченела под его тяжелым ледяным взглядом.
– Нет, я просто знаю, что искусство требует жертв. Это очень трудно стоять в одной позе по двадцать минут, а то и дольше. Вот я и решила себя проверить, а оказалось, что это длительная постановка, на несколько занятий и уже нельзя было отвертеться. Люди стараются, рисуют… А тут ты такая – типа, устала, больше не хочу.
– А ты? Ты же сама не рисовала все это время.
– А я зачем автоматом получила, – попыталась улыбнуться Настя, но губы одеревенели. – И, кстати, стала иначе смотреть на моделей. Та девушка была лучше меня: она себя дарила, а я… так…
– Продала за автомат? – попытался пошутить Кеша. Насте хотелось надеяться, что это была шутка.
– Нет, я красовалась. Говорят, даже не покраснела ни разу. Хотя мне было ужасно страшно. Не стоять голой, а то, что я поменяю позу и испорчу людям работу. Хотя потом было интересно посмотреть на результат.
– И стать знаменитостью?
Настя не поняла, что это было: вопрос или утверждение.
– Какая знаменитость? Что мы, голых не видели? А так каждый из нас когда-нибудь да позировал, пусть и в одежде. И вообще, ты что, ханжа?
– Я? – Кеша откинулся на подушку. – Я просто теперь понял, почему ты не бросилась одеваться, когда я вошел в офис. Сила привычки?
– У нас обычно висит табличка «Обнаженная модель. Не входить!» и с восклицательным знаком.
– Такой таблички не было, а модель была…
– Что ты хочешь сказать?
– Чтобы ты никогда больше не позировала, даже если тебе будут грозить отчислением, – проговорил он без какого-либо намека на смех в голосе.
Насте сделалось совсем холодно.
– Значит, ты ханжа, – проговорила она, силясь не прикусить язык. Мозг требовал замолчать. Но разве она могла остановиться? – А как же религиозные картины? Хотя там всего два сюжета, допускающих обнажение: «Вирсавия за туалетом» да «Сусанна и старцы», но голая баба имеется, и рисовали ее с живой модели!
– Пусть я буду ханжа, если тебе от этого легче…
– Мне от этого не легче! – Настин голос дрогнул. – Ты вот сейчас что обо мне подумал? Все художники пьют и спят с натурщицами, так?
– Настя, я ничего не подумал! – Кеша приподнялся и сумел дотянуться до ее руки, чтобы усадить на кровать и обнять. – Но другие действительно могут подумать…
– Твоя мама или сестра, да?
– А ты своей сказала, что разделась перед всем классом?
Настя мотнула головой, и почувствовала на щеке Кешины губы.
– Вот видишь…
– Ничего я не вижу! – Настя хотела оттолкнуть его в порыве праведного гнева, но руки не послушалась. Наоборот вцепились ему в предплечье, пряча в ладони родинку. – Можно позировать одетой и возникнут отношения, а можно голой и не будет ничего! – добавила она уже обреченно.
– Настя, я имею право требовать! – Кеша стиснул ей плечи и коснулся носом кончика ее носа. – Хотя бы такой малости, как сертификат собственности на твое тело, можно? Я даже хочу, чтобы ты выкинула эти дурацкие рваные джинсы, которыми подцепила меня на крючок и вытащила, как рыбу, из воды. Я чуть не сдох рядом с тобой!
– На Крите ходить обнаженными было привилегией аристократии, – лепетала Настя, чувствуя, как силы оставляют не только голос, но и тело. Гуттаперчевая кукла, вот кто она теперь!
– Когда это было? – Кеша еще сильнее вжался в нее носом, прямо расплющил его. – Сейчас я хочу, чтобы видеть тебя обнаженной было лишь моей привилегией.
– Модель не продает тело, она помогает художнику создать произведение искусства…
– Боже, Настя, ну хватит уже!
– Что хватит? Это работа и очень тяжелая. Продавать тело стыдно, а мозги – не стыдно, да? Это ханжество, Кеша! Самое настоящее ханжество! Тебе не нравятся мои джинсы, а то, что на пляже все ходят топлесс ничего, да? Мы же не в Средневековье живем, где раздеваться было запрещено, и потому первыми моделями у художников стали куртизанки…
– Настя, ты что, обалдела?! В чем ты меня пытаешься убедить? – он даже тряхнул ее за плечи. – Я сказал «нет». Значит, нет. Называй меня ханжой, если хочешь. Но таких, как я, много. И еще больше тех, для кого модель равнозначна проститутке. Я понимаю, что это только в училище и вы все друг друга знаете. Но пусть это делают теперь другие… Мне так спокойнее, понимаешь?
Настя замерла и почти перестала дышать. О, боже… Она чуть не проговорилась… Он не понял, он не подумал даже, что она могла заниматься этим профессионально.
– Хорошо, больше не буду…
– Фу, – он действительно выдохнул. – С тобой невозможно обсуждать искусство. Но, надеюсь, если мы и будем спорить, то лишь по таким абстрактным понятиям.
Он взял с тумбочки телефон.
– У нас еще есть время на совместный завтрак, если мы наконец прекратим обсуждать высокое и подумаем о низменном, – Кеша поднял глаза и таинственно улыбнулся. – Увы, совместный душ придется оставить на вечер. Ты первая, бегом… А я сварю нам кофе.
В этот раз Настя была быстрой и через пять минут прискакала на кухню полностью одетой – почти, в рваные на коленках джинсы, и услышала скрежет Кешиных зубов.
– У меня нет с собой других! – почти взвизгнула она.
– А я уж решил, ты специально наколдовала их из воздуха! – подступил к ней с улыбкой Кеша, не жалея живота под вчерашней футболкой, в который сейчас вжалась огромная бляшка Настиного пояса. – Ты знаешь, о чем я теперь буду думать, вместо переговоров?
– О взаимоотношениях творца и модели.
– Вот именно…
– Франциско Гойя писал свою любовницу Каэтану Д’Альбу, но это не мешает же тебе восхищаться его работами… – Настя почти перестала дышать, так сильно Кеша пережал ей талию. – Купи по дороге кактус, как у вас в офисе. Я в него влюбилась и хочу нарисовать вот на этой стене…
Она ткнула дрожащим пальцем в стол. Выше поднять руку не получилось. Тело снова стало ватным.
– Я сейчас побреюсь, если это намек…
И Кеша отпустил ее.
– С тебя бутерброды, я все оставил на столе.
Кеша шагнул в коридор, и Настя, ухватившись за спинку стула, шепнула ему в спину:
– Купи кактус…
Пусть он забудет этот дурацкий разговор про моделей. Надо же было ляпнуть… Где ее мозги? Вышли через нос вместе с пузырьками шампанского?
Кеша обернулся:
– Я заберу его с работы в понедельник. Он никому не нужен там. На него, пока он был маленьким, часто садились, так что он настрадался бедный. А теперь им будут восхищаться. Как картинами Гойи, еще б я помнил, что он рисовал!
– Маха обнаженная и Маха одетая.
– Настя, хватит ругаться нехорошими словами! – бросил Кеша на пороге ванной комнаты.
И Настя подумала под шум льющейся воды: кому-то нравилась герцогиня, а кому-то понравилась она. Кажется… Может, это была сцена ревности? Ах, если бы… И Настя схватила нож, чтобы намазать на булку масла, хотя сейчас могла сжевать ее даже всухомятку. Но завтрак вышел отменный, как и в то утро понедельника. И дело было вовсе не в удушающем аромате кофе. Как же меняется вкус привычной еды, если делишь ее с Кешей…
– Насть, ты там с мамой будь поосторожней, – попросил Кеша после завтрака, ополаскивая пустые чашки. – Без утреннего напора. У нее может быть свое мнение относительно наших с тобой отношений, и криками его не поменять. Проверено и не раз на собственных родственниках. Только временем и действиями. Пусть она сама поймет, что я не такой плохой, как кажусь. Кактусу понадобилось, по меньшей мере, пять лет, чтобы привлечь чью-то любовь, а не только маты в свой адрес… Я тоже терпеливый, как и он.
– Кеша, – Настя подступила к раковине и прижалась щекой к его спине, пуская руки вдоль ремня.
– Настя, убери руки… – Кеша выпрямился и замер. – Мне твоих голых коленок достаточно. Я не художник, я не могу смотреть на тебя равнодушно.
– И не надо…
Он повернулся к ней всем корпусом и поднял в воздух мокрыми руками почти к самому потолку:
– Вот когда вырастешь такой вот большой, будешь командовать, а пока сиди тихо, как мышка… – Кеша поставил Настю на пол и поцеловал в лоб, как ребенка. – Полностью одетая. Вечером можешь раздеться, разрешаю… Пошли. Я не могу опоздать на эту встречу. Раньше сядешь, раньше выйдешь. А я безумно хочу обратно в норку к своей мышке, – он замер, и Настя протянула к нему руки, к которым он тотчас прикоснулся губами. – Прости за пошлость.
– Я не ханжа, – улыбнулась Настя, затягивая сильнее узел галстука.
– Значит, и я со временем исправлюсь, – Кеша убрал ее руки и чуть расслабил узел. – И научу тебя правильно завязывать галстук. Я жутко не люблю делать это сам.
Настя заставила себя не отвести глаз: это делала его девушка? Да? Ничего, она научится и этому, чтобы Кеша наконец перестал вспоминать ту, другую. А он обязан перестать, иначе сказка закончится, не успев начаться. А Насте так хорошо в новом мире, что улыбка не сходила с лица всю дорогу, хотя она и пыталась ударить себя по губам дверью внедорожника. Но куда там – хотелось пронести Кешин поцелуй до самого вечера.
И день-то какой солнечный! Прямо не августовский. Или у нее просто рябит перед глазами от дрожащие ресниц. Что это? Слезы? Она плачет от счастья? Или от страха перед встречей с мамой? Ведь будет тяжело, безумно тяжело доказать ей, что Кеша не верблюд, а попугай. Но нельзя потерять с трудом отвоеванную у судьбы улыбку – она будет единственной защитой от несправедливых обвинений. И Настя дарила ее окружающим, не жалея, и получала улыбку в ответ от вечно хмурый, даже в субботний день, пассажиров петербургского метрополитена. И ей впервые не захотелось отвернуться от целующейся парочки. В кармашке рюкзака лежала гигиеническая помада, но Насте она была не нужна – губы блестели от прощальных поцелуев. Пусть так и лежит себе на самом дне. Вечно.
Глава 32. «Не нужны ей эклеры!»
Настя два раза роняла ключи, прежде чем смогла открыть дверь парадной, а потом и вовсе пыталась просунуть в замочную скважину не тот ключ, когда мама не открыла дверь по звонку. Собака не залаяла – увела на прогулку в неурочное время. Впрочем, так даже лучше. Она сможет собрать вещи без лишних комментариев. Только бы вытащить чемодан из-под кровати, не поцарапав пол, но он застрял, а поднять кровать и одновременно вытащить чемодан в две руки оказалось Насте не под силу. От досады она села на кровать и расплакалась. Совсем по-детски, размазывая по щекам соленую воду кулаками. Чего она ревет? Да кто ж скажет! Просто так…
И вдруг в замке заскрежетал ключ – вернулись, и не проскользнешь теперь в ванную, чтобы умыться. Хотя глаза все равно уже красные, жуть… Но где только девичья смекалка ни выручала! Настя рванула на себя пакет с рисовальным углем, в котором лежала старая пачка влажных салфеток – они не для снятия макияжа, вот и готов эффект красных глаз!
– Настя?
Мама заглянула в комнату раньше собаки, но Эйты вырвалась вперед и напрыгнула на Настю сначала передними, а затем и всеми четырьмя лапами, взобравшись на кровать. Настя только успевала уворачиваться, но сколько бы ни прятала лицо в ладонях, скрыть красноту глаз не получилось.
– Настя, что у вас произошло?
У мамы уже имелся свой ответ, и Настя принялась судорожно искать выбитую собакой из рук влажную салфетку: та, затоптанная, оказалась аж у подушки.
– Я пыталась снять тушь и перепутала салфетки…
Мама такой ответ не проглотила. Выпрямилась и изрекла:
– Не ври мне! Что? Наигрался твой кавалер?
Теперь Настя выпрямилась. Даже встала.
– Я пришла за вещами.
Собака спрыгнула с кровати и встала на задние лапы, царапая передними Насте грудь.
– Не поняла…
Настя надавила собаке на шею, чтобы снять с себя.
– Я буду жить у Кеши. Он приедет за мной. После работы, – добавила Настя неопределенный ответ.
– Как так? – мама привалилась к дверному косяку.
– Что как?
– Настя, ты знаешь его два дня…
– Две недели! – перебила она громко.
– Какая разница?!
Мама трясла перед собой поводком, точно ремнем, и Настя вздрогнула, хотя ее никогда не наказывали. Хотя отец все же пару раз шлепнул ее достаточно ощутимо. Один раз за то, что она крутилась перед телевизором, мешая ему смотреть фильм, а причину второго шлепка Настя не помнила. Но мамина «какая разница» ударила сейчас куда больнее отцовской руки.
– Я так решила, – сказала Настя твердо и для пущей верности и своего спокойствия сжала кулаки.
Мама их увидела и вышла из комнаты, не сказав больше ни слова. А Настя села обратно на кровать и закусила губу – если сейчас разреветься, мама никогда не поверит, что это от счастья. И Настя не была уверена, что счастливые слезы могут быть настолько горькими. Да и собака не просто так их слизывала – жалела.
– Будешь есть? – донеслось из коридора или даже с кухни.
Надо попросить помощи с чемоданом – другого выхода нет.
– Я завтракала, – сказала она поспешно и вышла из комнаты, чуть не защемив черный нос.
– А Эйты ничего не ела с вашего ухода, – мама махнула в сторону полной миски, в которой лежала заветренная каша с печенкой.
Настя подняла миску и вытряхнула содержимое в мусорное ведро. Собака голодала вторые сутки: сейчас тоже не взяла из Настиных рук даже кусочка булки. Тогда Настя протянула ей сыр, но только после уговоров и почесывания за ухом, Эйты соблаговолила его проглотить.
– Она будет скучать, – сказала мама, поставив на стол вскипевший чайник.
– Кеша хочет взять Эйты к себе.
Настя продолжала наглаживать собаку, потому не увидела вопрошающего взгляда матери, и той пришлось спросить:
– Зачем ему еще и собака?
Настю до дрожи покоробило это «еще». Она подняла голову и уставилась матери в глаза прищуренным взглядом.
– Потому что это моя собака.
– Настя, скажи мне, только честно – зачем это тебе?
Такой простой вопрос и как же трудно на него ответить. Настя знала ответ, но озвучить слово «люблю» при матери не могла.
– Я понимаю, зачем это нужно ему, – так и не дождалась от нее ответа мама. – Для удобства.
Настя сжала губы. Что же так завуалированно. Говорила бы уже прямо, по-цезарьски: пришел, пожрал, трахнулся, поспал, пошел обратно на работу. Будто она в этой цепочке неодушевленный предмет, резиновая кукла…
– Мне это тоже удобно, – выдала Настя мертвым голосом. – Постоянный партнер, разве это плохо?
Голос не дрожал, но внутри оборвались все нервы, и их швыряло туда-сюда ураганом чувств.
– Настя, ты не можешь так говорить, – качала головой мама, а дочь не мигая смотрела ей в глаза. – Я тебя не так воспитывала. Не для этого…
– А для чего тогда? – Нет, Настя не смогла произнести вопрос вслух, просто прошевелила губами. Сказала другое: – Тогда почему ты не веришь, что я его люблю?
Нет, не сказала, а выкрикнула – громко, точно желала, чтобы ее услышал весь дом. Но родная мать будто оглохла. Смотрела на нее и даже бровью не вела.
– Ты знаешь его всего две недели.
Боже! Настя прикрыла глаза. Другого аргумента у матери нет и не может быть.
– Я знаю его целых две недели! – Настя открыла глаза. – Я знаю его сестру с мужем и ребенком, я знаю его маму… Они абсолютно нормальные люди. Спроси Илью, я познакомила его с Кешей! – почти выкрикнула Настя и осеклась.
Да что же за день сегодня такой… Как черт за язык тянет…
– Когда? – Вопрос точно от прокурора. И такой же взгляд. Жестокий.
– Вчера. Хотели в кафе посидеть, но Кешу сорвали на встречу.
Голос не дрожал. Она не врала. Ведь так все и было.
– Илья мне ничего не сказал, – отчеканила мать. – А ведь звонил. Собираются завтра приехать. Интересно, зачем? Денег попросить?
Настя знала зачем, но не хотела лишать брата возможности самолично поделиться с матерью своей радостью. В кой-то веке. Да еще какой!
– У него с деньгами сейчас стало нормально, – говорила Настя спокойно. – Он ремонтами занялся. Там даже лучше платят. Хорошо, не повелся на уговоры начальства. Кинули бы по новой.
Настя поймала коробочку с пакетиками чая, которую мама толкнула в ее сторону, и положила один в чашку.
– Мам, ты только о нас с Ильюхой не переживай. Мы большие, мы справимся.
– Да какие вы большие… – Мама подняла чайник и налила в чашку дочери кипятка. – Только ростом большие, а головой оба не вышли. Настя, нельзя так, слышишь? Надо себя ценить, а не вот так, с первым встречным, только потому что у него дорогая машина…
– Мама! – Настя отдернула руку от чашки, будто обожглась. В груди действительно горело, хотя она не сделала еще ни одного глотка. – За что ты меня так? Неужели ты, кроме машины, ничего не видишь? Машина не его, а дядина… А на даче… Мама, у них даже камина нет! Они обыкновенные, слышишь?
Настя слышала свой голос будто со стороны – и ей сделалось стыдно за звучащие в нем слезливые нотки. Почему она должна оправдываться? Более того, оправдывать Кешу! Если бы только можно было все о нем рассказать – какой он отзывчивый и бескорыстный, но надо было молчать. Только толку-то молчать – мать нервы не сбережет, если продолжит накручивать себя там, где следует порадоваться. Почему же так, почему… Зачем только она расплакалась тогда в кафе и выдала их с братом финансовую проблему Кеше – тому, кто не должен, не обязан был ее расхлебывать… А ведь узнай Кешина мать про помощь, тоже бы сразу подумала, что она с ним из-за денег…
– Мама, он хороший, ты слышишь меня? Неужели ты думаешь, что я могла полюбить плохого?
Мама поднялась на ноги и отвернулась к окну. Видимо, не могла сказать дочери в лицо то, что собиралась:
– Да никого ты не полюбила… Что за глупости! Просто машина… Да, машина! – повысила она голос, будто убеждая саму себя в собственной правоте. – Дорогой костюм, цветы… Что еще? Да, именно то…
Наконец она обернулась, но моргала очень сильно.
– Это все флер, понимаешь? Задурить девчонке голову, когда есть деньги, очень легко.
Настя, мне очень хочется, чтобы ты понимала, что это все так, пшик… Я не хочу, чтобы тебе было больно, когда все это закончится. Когда он наиграется в принца.
Настя вжалась в табуретку, чтобы не вскочить.
– Мама, почему ты такая жестокая? Почему?
– Да потому что, кроме матери, никто не скажет тебе правду. Никто! И, конечно, его мать будет тебе улыбаться, потому что ее сыну хорошо, а потом она же будет первой, кто скажет, что ты дура и имеешь виды на ее мальчика!
– Мама, ну почему… Почему ты просто не порадуешься за меня?!
– Да потому что здесь нечему радоваться. Господи, – она опустилась на стул. Тяжело. Почти что со стоном. – Другие хоть понимают, что делают… Как та же Мила с твоим братом. Повесила на глупого мальчишку ребенка! И себя! А ты так, взяла и подарила себя тому, кому не дано это оценить. Кто привык получать все по щелчку пальцев. Конечно, он ухватился за тебя – красивая дурочка, которой еще ничего и не нужно. Но потом подвернется другая, а, может, и есть, да только ты о ней пока не знаешь…
Настя вскочила с табурета, оставив на столе нетронутый чай.
– Я лучше пойду соберу вещи!
– Иди собери, – ответила мама тихо и отвернулась к занавешенному коротким тюлем окну.
Собака ринулась следом, и Настя на сей раз закрыла дверь уже за ее хвостом. Эйты, продолжая радостно им вилять, прыгнула на кровать, а Настя, встав на колени, снова беспомощно уставилась на чернеющий в глубине чемодан.
– Да ну его к черту!
Ну, серьезно! Она же не в другой город переезжает, а в другой район. И Кеша не говорил собрать все вещи – может, он вообще запретит носить все, что она когда-то считала шиком. Оставит только старые вещи для училища: какая разница, в чем рисовать. Да и теплая погода продержится непонятно сколько – вот возьмет и пойдет завтра снег…
Настя достала из шкафа пару вещей, будто собиралась на выходные на дачу. Ну серьезно, не бежит же она из дома: понадобится что-то, приедет…
Зазвонил телефон. Явно на всю квартиру. И Настя приготовилась шептать, когда услышала в трубке радостный голос Кеши.
– Не ждала так рано? Ты что-то там говорила про кораблики? Поехали сейчас, потому что воскресный ремонт никто не отменял, – добавил он уже с настоящим смехом.
– Ты когда приедешь? Или, хочешь, я сама… Давай встретимся на Невском.
– А собака как?
– А собаку мама не отдает.
– Попугая не отдают, собаку не отдают… Я что, так и останусь жить с одной только мышкой?
Настя передернула плечами – как же ему сказать, чтобы перестал называть ее мышью!
– Я могу уговорить ее…
– Да, ладно, – ответил Кеша быстро. – Не оставлять же маму совсем одну. Захочет, потом отдаст. Я у тебя буду через пятнадцать минут. Я поднимусь?
– Не надо. Даже не надо подъезжать. Встретимся на старом месте.
– Насть, что опять случилось?
– Ты же сам сказал, что ей нужно время. И я не хочу, чтобы соседи что-то там говорили ей про меня…
– Боже, Настя, как у вас все сложно… Ну да ладно… На том же месте в сей же час. Уже тринадцать минут показывает. Одиннадцать, я проскочил светофор на мигающий желтый. Давай, жду.
Настя схватила рюкзак и бросилась к двери, но не открыла ее, вспомнив про коленки. Пришлось снять джинсы и натянуть вельветовые брюки с вышивкой – чуть мятые, зато полностью закрытые.
– Извини, пес, сегодня без прогулки…
Она потрепала Эйты за ушами.
– Вот, возьми…
Мама вышла в коридор с выстиранной и аккуратно сложенной рубашкой, а, может, даже выглаженной, но Настя, совсем не глядя, сунула ее в рюкзак и бросила поверх нее зубную щетку.
– Настя!
Пришлось поднять глаза, хотя те и отяжелели от подкативших к ним слез. Только бы не выкатились, только бы…
– Ты всегда можешь вернуться, и я у тебя ничего не спрошу.
Настя судорожно кивнула и бросилась к матери. Не повисла на шее, а просто упала на грудь.
– Ну куда ты с красными глазами пойдешь!
Мама отстранила ее и вытерла ладонью мокрые щеки.
– Иди умойся.
И Настя пошла. А толку? Кеше теперь тоже врать про перепутанные салфетки? Не прокатит.
– Я не знаю, когда приеду, – проговорила Настя, теребя ухо Эйты. – Буду рисовать на стене кактус. Может, в какой-то день днем выберусь…
– Хорошо, иди…
Мама почти подтолкнула ее в спину и закрыла дверь, не дождавшись, когда дочь ступит хотя бы на первую ступеньку лестницы. Настя тоже втянула носом сопли и спускалась не бегом, как обычно, а почти на ощупь, вцепившись в перила, которых никогда раньше не касалась.
Внедорожник стоял на прежнем месте, перегородив всем дорогу.
– Опоздание в три минуты, – Кеша не вышел встречать и сейчас просто повернулся к ней, чтобы забрать рюкзак. – Не любишь ты спокойствие соседей. Заставила меня снова быть уродом.
Швырнув рюкзак назад, он притянул Настю для поцелуя и сжал ей коленку.
– Ткань не помогает, – прошептал Кеша, меняя Настю на руль. – Откуда поплывем? От Грибоедова?
Настя пожала плечами. Он улыбнулся.
– Ты вот так, прямо в костюме?
– А я тебе в костюме не нравлюсь, что ли?
– Как-то нелепо будешь смотреться под мостами.
– Да забей ты на эти условности! Я уже сросся с пиджаками. Не замечаю их. И ехать переодеваться – полностью убить день. И потом мы пойдем куда-нибудь поужинаем, верно? Или пообедаем – решим на месте.
Пусть сам решает! Но пока он решал, отвечать на телефон или нет. Его гудки шли поверх притихшей музыки, и вот уже в самый, казалось, последний момент, Кеша все же нажал на иконку «ответить».
– Мона, я не один в машине, так что только по существу, – сказал он вместо приветствия.
На том конце воцарилась тишина. Такая же тяжелая, как и в салоне: звонок полностью выключил музыку.
– Я и звоню по существу, – услышала Настя женский голос, который показался ей смутно знакомым. – Я сортировала товар, и у меня кое-что осталось поштучного. Пытаюсь пристроить по знакомым. Собрала что-то для Тимки и… Ну в общем для малыша одежда… И там погремушки всякие, мобиль в кроватку…
Звонившая замолчала сама, а Кеша ответил совсем не сразу.
– Лида сделала аборт, – и тоже замолчал.
– Добился, значит, своего. Поздравляю.
Теперь Кеша не помедлил с ответом ни секунды.
– Это не мое решение. Они так решили с Никитой.
Настя видела, как побелели на руле его пальцы.
– И я не хочу это обсуждать. Я не один, повторяю, – он метнул в сторону Насти короткий взгляд. – Впрочем, могу взять вещи для малыша. У брата моей девушки в январе родится сын.
Снова тишина.
– Я с удовольствием отдам тебе эти вещи. Когда ты сможешь приехать? В понедельник вечером я уезжаю в Москву на неопределенное время.
– Да хоть прямо сейчас. Только мы не будем подниматься. Вернее, я один поднимусь забрать и сразу уйду. Короче, без чая.
– Зря без чая. У меня есть эклеры. Я с удовольствием напою вас чаем. Кстати, раз точно мальчик, я пару вещей доложу чисто мальчуковых.
– Мона, у нас были свои планы.
– Как скажешь, я не настаиваю. Но эклеры кто-то должен съесть. Я же их не для себя покупала.
Кеша снова метнул взгляд в сторону Насти.
– Ладно, мы поднимемся. Ставь чайник. Будем через двадцать минут. Дорога пустая.
– Жду. Пока.
И звонившая отключилась первой.
– Корректировка планов. Так всегда получается. Я не специально. Зато будет твоему брату подарок. Он маме-то сказал?
– Завтра, наверное, скажет, – ответила Настя. – Они собираются к ней в гости.
Снова тишина. Мучительная. Как и вопрос – где она слышала этот голос? Ах, да… Эта женщина звонила ей и представлялась Лидой. Кеша сказал потом, что это его секретарша, но по разговору Настя этого совсем не поняла.
– Кеша…
Он обернулся, но она не смогла спросить. Но он уже обернулся!
– Почему у вас на даче нет камина?
Он улыбнулся.
– Не ожидал такого вопроса. Наверное, потому что в те времена, когда отец начал строить дачу, камин был только у Бориса Николаевича. У Ельцина, то есть.
Настя кивнула. Просто так. Вопрос исчерпан, но Кеша продолжал говорить, будто не понимал, что она узнала голос…
– Там все по-дурацки, я знаю. Строили, когда появлялись лишние деньги, потом бросали, потом снова начинали, переделывая старое… Думаешь, нужен камин? Ну, можно ведь поставить электрический для антуража. В квартире будет смотреться глупо, а на даче в самый раз. Хочешь камин?
Настя мотнула головой. Не нужен ей камин. И не нужны ей эклеры. Она их не любит.
