Текст книги "Гильдия"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 84 страниц)

И тут в дышло впивается стрела.

– Брось меч, грайанец! – хрипло кричит от забора арбалетчик.

Ага, вот на сколько хватило их честной игры! Ладно, если кто здесь туго соображает, так можно растолковать.

– Легче с арбалетом, дурень! Меня пристрелишь – Сарх с тебя кожу полосками спустит. Кому дорогу перебегаешь, гиена? Начал поединок атаман – ему и кончать. А то выходит, я Сарха под телегу загнал, а ты, большой и грозный, со мной расправился? Перед ватагой главаря позоришь, верблюжья ты лепешка?

Все это говорится не столько для арбалетчика, сколько для Сарха. И он все понимает правильно. Вылезает из-под телеги, придерживая левой рукой правую, и выдает монолог потерпевшего неудачу, но не сломленного героя:

– Твоя взяла, Сокол! Но счет не закрыт, я еще заберу твою жизнь. А пока сдержу слово. Развязывай своих друзей – и на борт!

Неизвестно, надолго ли хватит этого показного благородства, поэтому первым лучше развязать Айфера.

Встав на ноги, наемник не тратит времени на обсуждение ситуации – молча топает к телеге и одним рывком выдергивает дышло. Пра-авильно, в его лапищах такая дубинка ораву троллей распугает.

Освобожденный Охотник кидается к ученикам, оглядывает их со всех сторон, чуть не обнюхивает, как собака пропавших и вновь обретенных щенят:

– Целы? В порядке?

– Учитель, Сокол ранен! – тихо говорит девочка. Все встревоженно оборачиваются.

– Ерунда, лезвие по ребрам прогулялось. Гляньте-ка: надо перевязать или так подсохнет?

Судорожный вздох из четырех глоток...

«Вей-о! Я и забыл, какое впечатление на непривычных людей производит моя спина!»

– Память о веселой юности. Как-то я нахамил одному высокородному господину, а тот велел забить меня насмерть плетью. А я из вредности взял да выжил. Ладно, хватит пустую мякину провеивать, есть дела поважнее.

* * *

Одномачтовое речное судно с низкой осадкой готово было отчалить. Сарх стоял у трапа, хозяин «Рыжей щуки» бинтовал полосой полотна его руку.

– А как же внучечка моя? – осмелился спросить трактирщик.

– Что? – отвлекся от угрюмых мыслей пират. – А, девчонка! Она в сарае.

Не дожидаясь, пока уберут трап, трактирщик неловко, как слепой, начал карабкаться по узкой тропке на крутой берег. Добрел до сарая, распахнул дверь и, коротко вскрикнув, рухнул на колени возле детского тельца с перерезанным горлом.

В это время Сарх, стоя у левого борта, поймал взглядом соломенную крышу сарая, что краешком виднелась над берегом, легко улыбнулся, слизнул полузасохшую капельку крови в углу рта и с нежностью выдохнул:

– Гратхэ грау дха, Кхархи.

– Атаман, – опасливо пробасил из-за плеча лохматый рыжий помощник, – эти чужаки – они гости или как?

– Глупец, они пленники, – холодно ответил атаман. – Но знать им об этом не надо. Позже скажу, что с ними делать.

* * *

– Господин надеется, что этому заморскому стервятнику можно верить?

– Да ты что, Охотник? Я за его клятву яичной скорлупы не дам. Но если б мы попытались уйти, нас бы расстреляли из арбалетов. Мы пленники, но руки у нас свободны. Скажи ребятишкам, чтоб были начеку. Ничего не есть и не пить!

– Пили уже, хватит. Второй раз о тот же камень не споткнемся.

– Если начнется заварушка, помни: на Айфера можно положиться. Виду не показываем, пусть думают, что мы доверчивые олухи. Надо вызнать, куда эти воры спрятали наши вещи. Беспокоюсь за свой меч. И... и за два небольших таких бочонка, завернутых в овчину.

11

Сначала – жуткая ночь, полная бурелома, кустов, коряг, закрывающих луну облаков. Летучие твари с длинными щупальцами возникали из мрака, били крыльями по головам бегущих людей, не давали свернуть, направляли, как щелкающий кнутом пастух гонит стадо на бойню.

Потом – рассвет среди развалин крепости, перед черными гранитными плитами, над которыми в световом столбе сменялись призрачные лики и слышались непостижимые речи. А четверо разбойников лежали на сыром от росы песке, придавленные невидимой тяжестью, навалившейся на плечи, словно снежное одеяло. Шершень молчал. Недомерок бессвязно молился. Старуха, не соображая, что говорит, тихо ругалась. Красавчик поскуливал.

Но лесные волки – не комнатные собачки. Судьба часто била разбойников, и они научились сносить ее удары, молча сплевывая кровь. Страх остался, но уже не сковывал, не оглушал. Сквозь беззвучный вопль в мозгу пробились проклятия по адресу дурня атамана, которого потянуло искать сокровища в этом окаянном месте. Мысли стали четче, определеннее, а «непостижимые речи» призраков превратились в раздраженную перебранку. Пленники напряженно вслушивались, гадая, какое влияние на их судьбу окажет эта разноголосица и будет ли вообще судьба – или сразу Бездна?

Тем временем маги хоть и не окончательно сошлись во мнениях, но все же нащупали решение, которое отчасти устраивало всех.

– Значит, идем втроем, – перекричал всех Ураган. – Я, Фолиант и... Заткнись, Ящер! Не начинай все сначала! Ну, нельзя тебе идти! Ты посредник между нами и Белесым. Через тебя в нас пойдет сила из зеркала. Если задерешь хвост и помчишься странствовать, мы в чужих телах и двух слов сказать не сможем. В человека вселиться – полдела... нет, четверть дела! А вот отпихнуть его личность в самый дальний уголок разума – соображаешь, сколько из Белесого силы выкачать придется? Не сдох бы раньше времени! Так что сиди здесь и... Ах, тебе надоело? Всем надоело. Уж потерпи как-нибудь.

Голоса вновь смешались в нестройном злобном хоре. Но гам разом утих, едва зашелестело бесцветное, негромкое сообщение Чуткого:

– Немое Дитя считает, что...

Тут замолчал даже Ящер, до этого что-то натужно сипевший. Даже Безумец, хохотавший тупым неживым смехом. Даже бабка-разбойница, которая что-то шептала развалившемуся рядом с ней атаману. А Чуткий монотонно продолжил:

– Она приблизительно прикинула, что каждый из троих, став властелином чужого тела, сможет наслаждаться новым бытием полдня. Именно на столько хватит магической силы и жизни Белесого.

Последовало обескураженное молчание. Привидения Кровавой крепости были когда-то матерыми, опытными чародеями. Сейчас каждый проверял в уме решение маленькой союзницы. Результаты были неутешительными.

– А ведь понадобится сила, чтобы добраться до места, вихрем или птицей, – горько сказала Орхидея.

– И на месте всякие сложности, – поддакнул Фолиант. – А добудем талисманы – ох, сколько тогда силы потребуется!

– Выход один, – врезался Ураган в обсуждение проблемы. – Идти втроем – роскошь. Три тела уничтожаем, берем четвертое. И я отправляюсь...

– Ах, ты отправляешься?! С какой стати именно ты?

Перебранка грозила вспыхнуть вновь, но тут раздался дерзкий голос:

– Если мои господа позволят мне сказать...

Эхо подхватило эти слова, отразило от полуразрушенной стены. Не так уж часто доводилось здешнему эху поиграть с реальным, не призрачным голосом.

Шершень с усилием поднялся на локтях. Бесстрашно глянул в струящийся столб света – оттуда злобно пялился темнолицый длиннобородый старикашка.

– Я не все понял. – Слова приходилось выталкивать сквозь вязкий воздух, язык словно перемешивал мед, но разбойник упрямо продолжал: – Но мы уже согласны, мы поможем...

Вдруг гнетущее «одеяло» исчезло. Воздух беспрепятственно хлынул в легкие. Атаман поднялся, приосанился, понимая, что задумка удалась, и заявил:

– Я так соображаю: господам надо в далеких землях отыскать каких-то людей, что-то у них отобрать, верно? Так уж мы, все четверо, чем зазря пропадать... берите на службу, не пожалеете! Я слыхал, Восьми Магам есть чем расплатиться.

– Семи! – возмущенно поправила его незримая женщина.

– Помолчи! – взвизгнул старик, тряся бородой. – Ты хоть понимаешь, кретинка, на какую интересную мысль наводит нас этот человек? Симбиоз! Не борьба двух личностей, а сотрудничество! Сколько силы можно сберечь!

Образ в луче света задрожал, растворился, вместо него возник воин с мечом у пояса. Шершень вспомнил, что призраки называли этого мага Ураганом.

– Беру его себе! – рявкнул воин. – Вот этого, смелого! Только посмейте что-нибудь чирикнуть – еще пятьсот лет на куче щебня просидите! – Его пылающий взор встретился с твердым взглядом Шершня. – Ты у этих людей за главного?

– Я атаман. Сделают, что велю.

– Здорово! Уверен, мы договоримся. Слушай, атаман, согласишься пустить в свое тело еще одну душу – мою?

– Это как? – деловито, без испуга поинтересовался Шершень и без паузы задал второй вопрос: – И почем?

Воин-призрак коротко хохотнул:

– Вот это мне нравится! «Почем?» А что живой отсюда уберешься, это тебе не плата? Ладно-ладно, шучу! Ты сам сказал – магам Кровавой крепости есть чем расплатиться. А уж когда вернусь в жизнь... Я швырну весь мир себе под ноги, а ты станешь моим первым помощником и лучшим другом!

– Я бы лучше золотишком взял.

– А это прямо сейчас! Не побираться же нам с тобой в пути! Нужно разыскать троих. Одного убить, у двоих отнять волшебные талисманы. Сделаешь это ты. Сам. А я притаюсь в уголке твоего разума, как кот за печкой. Если понадобится, помогу. Понял?

– Да вроде как не очень.

– Ну и не надо. Просто посмотри мне в глаза. Не щурься, не отводи взгляд!

Что-то незримое скользнуло по ослепительному лучу в сердце, в душу, в разум Шершня. Накатила тоска, захотелось завыть, словно было утрачено что-то драгоценное. Боли не было, но полынное чувство потери превосходило боль.

Стало светлее, словно с хмурого неба хлынуло солнце. Шершень хотел глянуть наверх и с ужасом понял, что не может этого сделать. Голова жестко, неподвижно сидела на шее, словно железный штырь сбил воедино затылок с позвоночником.

Грудь сама по себе глубоко вздохнула. Воздух заструился по горлу, губы зашевелились. Голос, родной, привычный, произнес громко и отчетливо:

– Получилось! Слышите? Клянусь смертью Шадридага, получилось!

И вопль, победный, яростно-торжествующий... но Шершень не имел отношения к этому крику! С немым ужасом паралитика глядел он, как его рука самостоятельно поднимается к лицу, как шевелятся перед глазами и сжимаются в кулак пальцы. Если бы он мог подчинить себе собственные губы, проскулил бы: «Верните мое тело! Ничего мне не надо!»

А захватчик, обобравший разбойника, повернул свое (нет, Шершня!) лицо к столбу света и возбужденно заговорил:

– Великолепно! Дивное ощущение! Я и не думал, что это так... Ну же! Кто следующий? Ты, Орхидея?

Статная женщина в плаще темных волос, не столько скрывающем, сколько подчеркивающем ее великолепную наготу, брезгливо сощурилась на пленницу:

– Но у меня нет выбора! Здесь только одна женщина! Пусть хотя бы встанет, покажется...

Бабка, которую отпустила невидимая тяжесть, поднялась и с самым независимым видом отряхнула с юбки песок.

– Это... это возмутительно! – Призрачная чародейка говорила тоном знатной дамы, обнаружившей, что шлейф ее платья проехался по конскому навозу. – Я – и мерзкая старая нищенка?!

– Это кто тебе старая, метла ты столетняя? – бесстрашно отпарировала бабка. – Уж кому бы про возраст не вякать! И какая я нищенка? У тебя просила, да? У меня хоть платье есть да сапоги, а тебе и задницу-то нечем прикрыть, кроме гривы нечесаной!

Тот, кто занял тело Шершня, запрокинул голову и со вкусом расхохотался. А разбойник вдруг понял, что страх исчез. Ему тоже хотелось посмеяться над ошарашенной колдуньей!

«Чего я боюсь? Хозяйничать в моем теле у него силенок не хватит. Пусть уж потешится! Небось невесело пять веков дымом по поляне плавать!»

– Она не столетняя метла! – сквозь хохот крикнул бабке Ураган. – Ей уже шестая сотня! – Он обернулся к своей союзнице, лицо которой наливалось гневом. – Не хочешь – не надо! Карауль развалины, жди, пока сюда забредет юная прелестница!

– Но женщина не так уж и стара! – увещевательно подал голос Фолиант. – Погляди, какая крепкая, боевая – за поясом кистень...

– За дуру меня тут держат? – заорала Орхидея, на глазах теряя аристократичность и смахивая на разъяренную рыночную торговку. – На кой мне сдался ее кистень? Сроду оружия в руки не брала! Отравить – могу, навести порчу – могу, соблазнить – пожалуйста, со взаимным удовольствием! А чтоб чем тяжелым по башке, как эта разбойничья подстилка...

– От подстилки слышу! – огрызнулась бабка. – Не опоросилась еще, так не визжи!

Оскорбленная чародейка вскинула голову. Волосы разметались, обнажая пышную грудь, плоский живот, высокие бедра. Шершень про себя одобрил наглую красоту колдуньи, но тело осталось равнодушным, не откликнулось по-мужски на распахнутые прелести красотки. Сейчас хозяином тела был Ураган, а он Орхидею видел-перевидел. За пятьсот лет она ему надоела до тошноты со своими грудями, ляжками и прочим призрачным богатством.

– Кто бы мог предвидеть пятьсот лет назад, – горько пожаловалась Орхидея, – что мы – мы! – возьмем в союзники кучку жалких разбойников!

– А что такого? – хохотнул старый Фолиант. – Удача – шлюха, она любит проходимцев. Если не договоришься с этой бойкой бабулей по-хорошему, можешь оставаться здесь.

– Тогда хочу, чтоб это тело сделали молодым! – капризничала Орхидея.

– Рехнулась! – охнул Ураган. – Такой расход силы!

– Но мне же придется пробраться в королевский дворец! Кого туда скорее пустят – старую грымзу или юную красотку?

Этот аргумент заставил всех задуматься. Притихла и бабка. До этого она готова была отстаивать свое тело от любых посягательств, как невинная скромница в компании пьяных наемников. Но надежда помолодеть сразила ее.

– А если кого соблазнить понадобится, чтоб до королевы добраться? – продолжала Орхидея гнуть свою линию.

Вмешался Чуткий и сообщил, что Немое Дитя обещает дать молодость телу пленницы, но не уверена, что эффект будет прочным. Вероятно, время от времени разбойница будет стареть. Надолго ли – неизвестно. И ее юный облик не будет обликом Орхидеи. Женщина станет такой, какой была когда-то бабка.

– Она же наверняка была уродиной! – чуть не расплакалась Орхидея.

– Кто? Я? – возопила бабка. – Да я была актрисой аршмирского театра!

Это решило вопрос. Орхидея без колебаний вплыла по лучу в распахнутые глаза старухи.

Фолиант некоторое время сомневался, кого из двух «деревенских баранов с тупыми физиономиями» ему предпочесть. Наконец остановил выбор на Недомерке: «Кретин, но хотя бы без дефектов речи!»

– Что сделаем с четвертым? – прошелестел Чуткий. – Отдадим Безумцу?

Жестяной смех залязгал по поляне.

Красавчик оцепенел, догадываясь, что приближается нечто жуткое.

И тут бабка, приводившая в порядок растрепанные седые волосы, шагнула к Красавчику. Пристально посмотрела в лицо – никогда парень не видел у своей «боевой подруги» такого хищного, оценивающего взгляда – и сказала с какими-то влажными интонациями:

– На Эрниди я представлюсь знатной путешественницей. Кто этому поверит, если при мне не будет слуги? Отдайте смазливого мне!

Красавчик, человек по-своему опытный, легко распознал похотливые нотки в словах «отдайте» и «смазливый». В устах старой женщины они звучали мерзко, но парень понял, что может спастись от чего-то страшного, и храбро улыбнулся дрожащими губами.

Поспорив, маги решили удовлетворить прихоть Орхидеи, и та, развеселившись, как девчонка, вприпрыжку (дикое зрелище!) умчалась с поляны, крикнув, что пороется в сундуках. Красавчик где стоял, там и уселся – ноги подкосились. Недомерок вышагивал взад-вперед: маг осваивался с новым телом. А Шершень с наслаждением ощутил, что может повернуть голову. Еще мгновение – и подчинились руки... какое счастье вновь стать хозяином самому себе!

Умерив ликование, Шершень ощутил безмолвное присутствие чужака в своем разуме. Словно не видишь стоящего сзади человека, а можешь разглядеть лишь тень у своих ног. Но с этим легко будет свыкнуться.

Вернулась бабка. Вместо бесформенного балахона и мужских сапог на ней было темно-синее открытое платье с сиреневого цвета корсажем. Дряблые пятнистые старческие груди нахально красовались в квадратном вырезе; жуткие ключицы, обтянутые желтой кожей, заставляли невольно отводить глаза. Из-под подола выглядывали мягкие синие туфельки.

При всей своей неискушенности в покрое женских тряпок Шершень понял, что платье не просто старомодное – старинное.

Женщина правильно истолковала его взгляд.

– Ну да, не последняя придворная мода. Думаю, ты слишком молод, чтобы это помнить, но так ходили дамы при дворе короля Джайката пятьсот лет назад... И все-таки лучше так, чем в лохмотьях. Переодевайтесь и вы. – Она бросила на землю перед мужчинами ворох смятых одеяний – сверкнуло золотое шитье на бархате. – Пусть люди думают, что вы рылись в прадедушкиных сундуках. А я... Вот увидите, эрнидийская королева еще будет подражать моим фасончикам!

И атаман не понял, кто это сказал: бабка или Орхидея.

Переодеваясь, Шершень обратил внимание, что, хотя от материи шел затхлый запашок, наряды были как новые, словно не пролежали в сундуке пять веков. Колдовство, не иначе!

Неугомонная старуха сбегала еще куда-то и вернулась с полным подолом монет и драгоценностей. Разбойники проворно разобрали золото (ссыпав его куда попало, даже за голенища сапог), обвешались побрякушками и окончательно смирились со своим пленом.

Хозяйственная Орхидея даже разыскала в одном из сундуков ковровую дорожную суму – не может же дама путешествовать без багажа!

Когда немного стих веселый гам, зашуршал голос Чуткого:

– Я нашел. Ралидж и Шенги плывут вниз по Тагизарне на борту речного судна.

– Оба? Вместе? Отлично! – Шершень вновь почувствовал себя атаманом. – Пенные Клыки уже прошли?

– Нет. И до темноты не пройдут. Они недалеко от Шаугоса, идут медленно.

– Тогда знаю, где заночуют. Есть только одно место, чтоб причалить... Слушай, приятель, как бы нам с Недомерком туда поскорее...

Он не договорил. Там, где он только что стоял, закрутился смерч и, взвившись над развалинами, полетел на запад. Следом за ним помчался второй смерч – тот, что миг назад был долговязым парнем с соломенными волосами.

– Ух ты! – с испугом и восхищением воскликнула бабка. – Ты... как тебя... Чуткий! Мне что делать?

– Возьми второго человека за руку, – прошелестел ответ.

Бабка строго ухватила за локоть перетрусившего Красавчика, и двойной вихрь, взмыв над травой, устремился на восток, туда, где за морем лежал остров Эрниди.

И все смолкло на руинах Кровавой крепости. Лишь из светового потока строго и сурово глядело вслед умчавшемуся вихрю странное дитя – хрупкая девочка лет восьми, в чепце на белокурых волосах и в строгом сером платье.

* * *

Арлина, отставив руку, вгляделась в серьезное детское личико, что огромными темными глазами глядело с черной зеркальной плитки.

Супруга Хранителя Найлигрима не была похожа на ту веселую, гостеприимную хозяйку, какой запомнилась Охотнику и его ученикам. Губы ее были плотно сжаты, густые брови сдвинуты, из-под ресниц сверкали зеленые молнии. Грозная королева, обдумывающая поход на соседние земли!

Встала. Опустила болтливое зеркальце в бархатный мешочек у пояса. Решительно вышла из комнаты.

В коридоре ей встретилась Иголочка, хотела о чем-то спросить госпожу, но, взглянув хозяйке в лицо, шарахнулась к стене.

Волчица прошла мимо, не обратив внимания на рабыню. Она сопоставляла странности в поведении мужа перед отъездом и воспоминания о своем путешествии в Наррабан шесть лет назад. Тогда довелось узнать кое-что, о чем она не собиралась говорить даже с мужем. А теперь чудак Ралидж разводит с Ильеном секреты в сарае, где устроили лабораторию! От кого секреты? От жены? Смешно! Мальчишки, они мальчишки и есть, в любом возрасте!

Арлина нагрянула в лабораторию, словно вражеская армия с развернутыми знаменами, и с порога повелительно позвала:

– Ильен!

Мальчик вышел, приветливо улыбаясь. Но улыбка увяла, едва он глянул в лицо Волчице.

Сильная смуглая рука вцепилась ему в плечо, с неожиданной силой толкнула к дверному косяку – не убежать, не спрятаться...

– Не вздумай отнекиваться! – зазвучал беспощадный негромкий голос. – Я все знаю! И мне нужна Душа Пламени! Ты слышишь? Душа Пламени!

12

На то и постоялый двор, чтоб на пороге появлялись гости. И чем чаще, тем лучше. Почему же так вытаращил глаза Вьянчи Юркий Заяц, узрев роскошную рыжеволосую красавицу, которая в сопровождении слуги вошла в «Смоленую лодку»? Толстячок даже побледнел.

Недоброе предчувствие? Пожалуй, и это... Но главное – появление очаровательной незнакомки не вписывалось ни в какие расчеты хозяина.

Несложные, кстати, расчеты. Припортовый постоялый двор – не трактир на проезжей дороге. Сюда гости не забредают, когда им заблагорассудится. Все на Эрниди знают, когда у Корабельной пристани бросает якорь судно. Тогда для Вьянчи самая работа: заняты все комнаты наверху, а трапезная гудит от мужских голосов, трепещет от женского перешептывания.

А сейчас наверху лишь мамаша с дочкой на выданье да потрепанный жизнью повеса. Эти трое не отплыли на рассвете на борту «Морской короны», остались ждать следующего корабля, чтобы еще порадовать себя посещением волшебного грота. И правильно сделали, что остались, раз позволяет кошелек. Трактирщик целиком и полностью это одобряет.

Но, во имя всех богов, пусть кто-нибудь объяснит Вьянчи, какие силы – чтоб не выразиться грубее – принесли сюда эту рыжую? «Морская корона» отчалила, рейд пуст... не вплавь же она до Эрниди?

Эти мысли не отразились на пухлом румяном лице хозяина. Напротив, оно просияло таким восторгом, словно до сих пор Вьянчи жил предвкушением этой встречи. Разумеется, трактирщик не произнес ни слова, подчеркивая свою уверенность в знатности дамы: начать разговор надлежало ей.

– Мне нужна комната, чистая, удобная и хорошо проветренная, – капризно потребовала незнакомка.

– Других у нас и нет, ясная госпожа... э-э... – поклонился трактирщик.

– Лейтиса Веселая Тропа из Рода Сауджар, – надменно представилась рыжеволосая, правильно истолковав деликатное, но вполне заметное «э-э».

Вьянчи погнал служанку прибрать комнату, а сам усадил рыжую за стол, поднес легкого сарханского вина и блюдо с полосками соленого кальмара. Затараторил, расхваливая «Смоленую лодку», эрнидийскую кухню, грот дори-а-дау, красоту здешних мест и незаметно подводя беседу к обстоятельствам появления госпожи на острове.

Гостья насквозь разглядела эти ухищрения. Пригубила вино, двумя пальчиками положила в рот кусочек кальмара и поведала о путешествии с братом, который предпочел скрыть свое имя. (Это как раз не встревожило Вьянчи: многие постояльцы назывались дорожным прозвищем – из суеверия.) Они прибыли сюда на «Морской короне», но брат запретил Лейтисе сходить на берег. Девушка взбунтовалась против семейного деспотизма, вдрызг разругалась с братом и перед отплытием «Морской короны» оставила корабль, чтобы посетить знаменитый грот и вернуться домой со следующим судном. Ущерба ее доброму имени это не нанесет, поскольку «Смоленая лодка» – постоялый двор с безупречной репутацией; к тому же Лейтиса здесь под охраной преданного слуги, достойного всяческого доверия.

(Вьянчи бросил беглый взгляд на рожу преданного слуги, достойного всяческого доверия, и решил на все время, пока этот тип будет околачиваться в «Смоленой лодке», отправить дочку к родне в рыбацкий поселок.)

Услышанная история не развеяла тревоги хозяина. Не потому, что была она шита белыми нитками, крупными стежками и по лицевой стороне. К измышлениям постояльцев Вьянчи привык. Пусть врут, лишь бы платили. Но если красотка и впрямь всю стоянку «Морской короны» в порту просидела в каюте, даже не выглянув на берег, – это весьма подозрительно. И вообще, было в гостье нечто тревожащее. Ой, заплыла в тихую бухточку акула!

* * *

В сопровождении бойкой рабыни Лейтиса поднялась на второй этаж. Следом шел слуга с переброшенной через плечо дорожной сумой.

С недовольной гримаской оглядев чистенькую комнатку с небольшим столом, узкой скамьей и нишей в стене, которую закрывала занавеска, Лейтиса возмутилась:

– А зеркало? Я не могу жить в комнате, где нет зеркала!

Девчушка умчалась посовещаться с хозяином.

Слуга, плюхнув на пол сумку, непочтительно ухмыльнулся госпоже:

– Ну, ты да-аешь! Назваться До-очерью Рода? Знаю, что сме-елая, но так судьбу дра-азнить... чужим имене-ем!

Женщина смерила его убийственным взглядом и с расстановкой произнесла:

– Красавчик! Твоя башка отличается от котелка только тем, что котелок прокоптился снаружи, а башка – изнутри. Что за грязные мысли? Я и есть Дочь Рода, только вашей блохастой шайке не представилась настоящим именем.

– Одна-ако! – протянул уничтоженный Красавчик. – Глядишь, Ше-ершень Сыном Клана ока-ажется!

Вернулась служанка с небольшим зеркалом в деревянной раме, приладила его на гвоздь над столом.

– И пусть принесут смородинового отвара! – распорядилась Лейтиса, отпуская слуг. – Горячего, с медом!

Служанка и Красавчик вышли. За дверью послышались визг и хихиканье.

Лейтиса села перед зеркалом, оперлась локтями на стол и завороженно уставилась на медово-рыжие кудри, зеленоватые глаза в окружении длинных ресниц; на тонкие круто изогнутые брови; на большой чувственный рот с полными свежими губами. Подняла руку, коснулась нежной розовой щеки с россыпью светлых мелких веснушек, полупрозрачного ушка с тяжелой рубиновой серьгой.

До сих пор у нее не было времени осознать громадность свершившегося чуда. Хищные кошмары ночного леса, плен в Кровавой крепости, путешествие в образе вихря, разведка на Корабельной пристани, вранье хозяину «Смоленой лодки»... Лишь теперь она осталась одна и могла насладиться своим юным обликом, выпить его по капле с зеркальной поверхности.

Одна? Нет! И вряд ли скоро она сумеет остаться в полном одиночестве!

Что-то чужое, темное заворочалось в глубине души. Лейтиса нахмурилась, поджала губы и стала слегка похожа на бабку из шайки Шершня.

– Вот что, подруга, – жестко сказала разбойница, – давай договоримся на мосту. Ты с утра трижды встревала в разговор и ляпала вздор. Больше этого не потерплю, понятно? Надо будет колдовать или другое чего – сама тебя позову. А пока изволь тихо радоваться, что я тебя на тех развалинах подобрала!

В комнате воцарилась тишина, лишь густо жужжала залетевшая в окно пчела. Однако ответ пришел слышный только Лейтисе, но четкий, внятный, облеченный в выразительные слова.

Лейтиса вскинула свои и без того высокие брови и сухо бросила:

– Уж ругаться-то я умею получше твоего. Прикинь, дура обветшалая: кто нынешнюю жизнь лучше знает, ты или я?

Молчание. Затем опять голос разбойницы:

– Ой, не могу, грозить она будет! Знаю, что начнешь хозяйничать, когда захочешь! Вот и начинай! Давай! А я отступлюсь. Вот мое тело, живи в нем как хочешь – полдня! Я пропаду, но и тебе, колдовская дохлятина, не уцелеть!

Вновь молчание, прерванное голосом Лейтисы, уже добродушным, примирительным:

– Толковые речи и слушать приятно! Я знала, мы договоримся! Две умные бабы... Что? Юноша? Во имя Тысячеликой, какой тебе юноша?.. Ах, Красавчик? Ну, я как-то о нем не думала, но почему бы и нет? Вот найдем время, разберемся, с чего это из-за него бабы дуреют. И то сказать, сколько я уже без мужика... Что?.. Да, верно, ты-то без них немножко подольше!

Лейтиса смеется заливисто, вульгарно и начинает снимать украшения. Вынимает из ушей серьги, кладет на стол. Снимает кольца, поглаживает намятые с отвычки пальцы.

– Слушай, подруга, спросить хочу. Ты ведь чувствуешь то же, что и я, верно? Если я не ем – ты вроде как голодная, если руку обожгу – тебе больно?.. Ага, я так и думала. А вот если, к примеру, Красавчик...

Голос женщины прерывается. Только что снятое ожерелье застывает в пальцах. Похолодев, Лейтиса глядит в зеркало, и то, что она там видит, наполняет ужасом не только ее, но и темную гостью ее души.

Прекрасный облик на глазах меняется. Темно-медовые волосы теряют блеск, повисают тусклыми, быстро седеющими космами. Нежная кожа желтеет, шелушится, ее бороздами рассекают морщины. И лишь огромные глаза, полные ужаса и слез, еще остаются прежними на стремительно стареющем лице.

* * *

С поклонами проводив гостью до лестницы, коротышка трактирщик сел на скамью и основательно задумался. Из этого состояния его вывел скрип двери.

– Где тебя демоны носят? – грозно обернулся Вьянчи к вошедшей женщине. – Как в гости ходить, так и ночевать там? Порядочная жена не...

И замолчал, увидев ее распухшие босые ноги с пятнами засохшей крови.

Юнфанни, не обескураженная холодным приемом, прошла через трапезную, села рядом с мужем, откинулась к стене и закрыла глаза.

– Ой, не начинай, Пышечка, ладно? – жалобно протянула она. – Ночь была тяжелая. Облава. Пришлось уходить по скалам.

Трактирщик молча встал, ушел на кухню, вернулся с чашкой топленого гусиного жира.

– Я этих паршивок, служанку и кухарку, занял делом, чтоб в трапезную не сунулись.

– Да я в комнату уйду, – сказала Юнфанни, не делая попытки встать.

– Сиди-сиди, тебе ходить больно!

– Гости могут спуститься...

– Они еще дрыхнут.

Вьянчи положил босую ногу жены себе на колено и начал осторожно смазывать порезы и ссадины гусиным жиром.

– И что тебя, дуру, носит на эти моления? Допрыгаешься до изгнания! Кто тогда по хозяйству хлопотать будет – дори-а-дау? От детишек наших толку мало, сама знаешь. Опять-таки внуки пойдут, им бабушка нужна, а не страдалица за веру!

– Ох, как хорошо! Спасибо тебе, Пышечка.

– Ты по скалам скачешь, как коза весной, а мужу совет нужен!

Вьянчи рассказывал о постоялице, появившейся ниоткуда. Юнфанни сидела с закрытыми глазами и казалась спящей, но не пропустила ни слова.

– Красивая? – спросила она вдруг.

– Очень. Волосы, как темный мед. Высокая, фигуристая. Почти как ты, но, конечно, ты лучше.

Коротышка трактирщик искренне считал жену образцом красоты. Даже теперь, когда ей сорок и у нее двое взрослых детей. За свои слова он был вознагражден легкой улыбкой. Но тут же Юнфанни нахмурилась:

– Думаешь, воры?

– Не знаю. Вообще-то похоже... На даме драгоценностей, как на бродячей собаке блох. Да какие камни крупные – хоть клади вместо гнета, когда капусту квасишь! А ты знаешь, я в молодости был в Аргосмире подмастерьем у ювелира...

– Знаю, Пышечка, не надо в сотый раз... В камнях разбираешься, кто же спорит! Ну и что? Обвешалась красотка стекляшками – пусть, раз ей нравится!

Трактирщик загадочно улыбнулся и с удовольствием произнес:

– А вот и не стекляшками! Настоящие камни, так-то! И у каждого массивная оправа! Старинная! Дивной работы! Вот!

Юнфанни открыла глаза, резко выпрямилась:

– Настоящие?!

– Еще какие! Имя назвала легко, без запинки. А слуга вздрогнул и быстро так на нее посмотрел, словно ожидал услышать что-то другое. А слуга – не поверишь! – в бархате!

– Небось господские обноски... Где он сейчас?

– На кухне. Приглядывает, как госпоже готовят смородиновый отвар с медом. Да ни за чем он, стервец, не приглядывает, кухарку по заднице шлепает. Я заходил, видел.