Текст книги "Шальная мельница (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Глава 13. Сокровенные мечты
* * *
Самое важное теперь было… дождаться Генриха, моего Генриха. Ведь именно ему предстояло окончательно, всерьез, решить дальнейшую мою судьбу. Увы, или на благо, постриг вовсе не был фикцией. Да, в подгаданный момент, однако… с чистою душою, правда, и полной вереницей сомнений.
– Анна, – несмело позвала меня Фреджа.
– Да? – удивилась я.
– Командор с Фон-Менделем прибыли на Бальгу.
– Как? Когда? – оторопела я от услышанного.
– Буквально только что. Сейчас отобедают, и… риттербрюдер попросил тебя явиться к нему.
Невольно взвизгнула я от переизбытка чувств, вовремя учтиво прикрыв рот рукою. Нервически, смущенно улыбаюсь.
– Беги, готовься. Принарядись слегка, что ли…, – шепчет женщина.
* * *
– Анна, – с притворной натяжкой и серьезностью проговорил Фон-Мендель, приветствуя меня и пропуская внутрь своего кабинета.
Резво, уверенно запереть дверь на щеколду.
Стремительный разворот – и ухватил меня, притянул к себе жадно, до сладкой боли сжав в объятиях.
– Как Вы тут, родная моя? – немного отстранил от себя. Взгляд в глаза.
Но сопротивляюсь, силой прижимаюсь обратно, не желая вновь чувствовать между нами расстояние – поддается.
Взволнованно, смущенно шепчу, томно прикрыв веки:
– Безумно соскучилась по тебе…
– Я тоже, моя хорошая. Я тоже, – сильнее сдавливает в своей чувственной хватке. Немного помолчать – и осмеливается продолжить. – Слышал, будто Вы… решили посвятить свою жизнь… Господу?
Обмерла я, уязвленная так неожиданно и столь скоро болезненной темой. Не дышу.
– Анна, это – правда? – силой отстраняет меня от себя, вглядываясь в очи. Поддаюсь, хотя и прячу взор. Тягучие мгновения, дабы собрать в себе силы и признаться. Коротко, лихорадочно киваю, обреченно шепча:
– Да.
Сглотнула болезненный ком страха и горечи, и лишь тогда осмелилась подвести глаза.
– Генрих, – полный мольбы взгляд. – Может, и вправду, мне стоит податься в монастырь? Дабы больше не искушать судьбу… и не гневить Бога? Иначе… иначе у меня совсем не хватает сил… противостоять зову сердца… любви к Вам. Может, хоть это… заставит меня одуматься и остановиться?
Болезненно рассмеялся. Вдруг движение – и коснулся ласково моей щеки своей рукой, провел вдоль скулы, замер у губ. Пристальный, голодный взгляд прикипел к устам.
– А Вы думаете, мы сможем?
Глаза в глаза. Чувствую, как уже дрожу под его напором.
Несмело, едва заметно качаю отрицательно головой.
Ухмыльнулся печально, головою кивая, вторя своим мыслям.
– Так что… прошу, Анна. Не надо, – короткая пауза. – Хватит и с одного из нас… греховного отступничества.
И вновь крепко меня сжимает в своих объятиях, отчего невольно уткнулась носом ему в шею. Словно вор, украдкой внимаю его теплу, жадно вдыхаю его запах.
– А что я… матушке скажу? – несмело бормочу.
Шумный вздох. Немного помедлил, но всё же ответил, прошептал.
– Я сам со всем разберусь. Сам с ней поговорю. Не переживайте.
Еще мгновения тугих рассуждений – и болезненно, едва различимо смеюсь.
– Мне теперь… наверняка, еще долго чепчик будет не снять. Иначе… испугаю Вас своим жутким видом.
Улыбнулся. Неохотно отстранил меня от себя. Неловкое, робкое движение – и внезапно стянул с меня головной убор. Тотчас пристыжено я опустила голову, пряча взгляд. Молчу, рдею, сгораю от смущения.
– Анна-Анна, – нежно провел, погладил по голове. – Как бы Вы не выглядели, всё равно будете для меня… самым прекрасным существом, которое когда-либо существовало на этой земле.
Еще больше ежусь, пряча очи. Задыхаюсь.
Но вдруг движение – и смело, ухватив меня за подбородок, вынуждает взглянуть ему прямо в глаза. Короткий миг, доля сомнений – и склонился, коснулся моих губ своими губами… Томное внимание сей дивной сладости – и храбрость уже в моих венах заставляет замереть мир вокруг, побуждая наши сердца бешено встрепенуться, а уста – заплясать в один такт…
* * *
Лежать в его объятиях, на софе, в одежде, даря ласку лишь… касанием рук и, временами, губ, сливаясь в нежном поцелуе…. – и от сего быть безмерно, невообразимо счастливой. Удивительно, что близость с мужчиной, минуя постель, пошлость и разврат, может принести столь невероятное удовольствие. Куда более значимее и прекраснее, чем когда-либо было в моей жизни. Счастлива. Я, наконец-то, искренне… безукоризненно и полноценно счастлива. Ведь избраннику моему, впервые наверно, важна именно я, душа моя, а не то, что сулит непосредственное нахождения рядом и гадкие, плотские потребности.
– Я слышал, Вы… с сестрой вернулись?
Слегка помедлив, совладав с разумом (затуманенным блаженством), несмело кивнула.
– Да. Нани…, – немного помолчав. – Я все-таки ее нашла… В Велау. Она меня сама признала. Жутко было, но… деваться некуда. Да я и рада…. если честно. Хорошая девочка. Что бы не произошло, какова правда прошлого не была, жаль ее одну было оставлять. Бросать. Эльза я… или Анна. По сути, не важно, да? – несмелый взгляд ему в глаза. Отвечает участием. Ласковая улыбка. Кивает головой.
Продолжаю (шумный вздох):
– Но теперь всё иначе. Мы в Цинтене, при приюте. Хорошие люди окружают нас. Хотя… и тетка неплохая была. Отчасти и ее жаль. Детей у нее нет, и никогда не было. Одна осталась. Но… и мы там не смогли бы больше быть. Вернее я. Вдали от Вас…
Усмехается. Крепче сжимает меня в своих объятиях. Поцелуй в лоб.
– Моя дорогая Анна, я тоже безмерно по Вам скучал.
И снова тишина, и снова тугие мысли, разбавленные сладостными парами нежности и любви.
Осмеливаюсь:
– Бауэр… Вы, наверно, уже слышали о нем?
Немного помолчал, но все же ответил (хотела взглянуть в глаза, однако не поддался):
– Да.
– И Вы тоже думаете, что я могла быть в том замешана?
Не удержался, движение – колкий, резвый взор в очи:
– Мне неважно. Но если и так, то я… благодарен. Генрих, Командор наш, уже сообщил мне, что буквально вчера нашли доказательства измены. И среди зачинщиков – и сам Фон-Нейман. Так что… хоть человек, хоть сам Бог или дьявол, кто бы его не остановил, я безмерно рад тому. Ведь иначе… не быть мне больше рядом с Вами… Да и друг бы мой верный пострадал. Посему… Анна, не стоит возвращаться к этой теме. Что было, то было, а какова подноготная того – пускай Господь судит, а не я. Согласны?
Несмело закивала головой, едва сдерживая радостную улыбку.
И вновь прильнуть душой и телом к своему возлюбленному. И вновь слиться с ним воедино своей судьбой.
* * *
– Анна, – нервно сжал мои руки в своих ладонях. Взволнованный взгляд то на наше сцепление, то мне в глаза. – Я бы очень хотел Вас попросить… остаться на Бальге. Конечно, с Вашей сестрой Нани. Я, искренне надеюсь, что ей здесь тоже понравится и найдет чем заняться. Нет… я не прошу вновь иметь дело с Хорстом. Вполне понимаю Ваши мысли и вероятный отказ, однако… Анна.
Смущенно рассмеялась я. Взгляд из-под ресниц.
– Конечно, согласна, Генрих. О другом не может быть и речи. Иначе, уж слишком много мне придется бегать из Цинтена сюда, и это… вряд ли уже останется незамеченным. И никакой Хорст меня не напугает, ни собой, ни своими недалекими нападками. Тем более что после Бауэра, он и вовсе стал меня изо всех сил сторониться…
* * *
Время для меня на Бальге летело незаметно. И пусть дни я проводила в приюте (негоже все же растрачивать зазря свой «дар»; а Нани – на кухне при доброй, заботливой Фреджи), вечера мы проводили с Генрихом вместе. Тайно, украдкой, словно воры – в саду, в пустующих, что редко проведывались даже прислугой, погруженных в полумрак, комнатах, в его кабинете, в библиотеке, – мы коротали время в томных разговорах, рассуждениях, порой, и пылких спорах.
Да только беда не спит, беда поджидает, и, едва расслабишься, едва уверуешь в то, что рай на земле все же существует, как вдруг – бах… и началась новая кутерьма, началось новое душетерзание.
* * *
Людское безудержное любопытство, вечная жажда лезть в чужой монастырь со своим уставом… и в этот раз сыграли в злой рок. Прознав о возрасте Нани, пожилые женщины с удивительным усердием принялись наставлять меня одуматься, не губить девку, а уже думать о ее будущем, подыскивать жениха, да побогаче. «Поди, ты не последний человек на Бальге, а посему как у прямой родственницы, будет у нее много шансов найти достойную себе партию».
Меня же эта тема просто убивала, бесила, доводя до белого каления и злобного чертыханья себе под нос, хотя… все еще молчала для виду и покорно кивала головой. Однако апогеем всего это массового помрачения умов стало внимание, слова Фреджи. От кого, от кого, а от нее не ожидала. Да, она всячески заботилась и опекала обоих нас, однако ее суждения всегда были трезвыми и толковыми, а тут, словно и ее эта хворь дурная коснулась.
– Шестнадцать – самый нужный возраст. Или во сколько, ты думаешь, она будет рожать? Или в девки старые пусть идет? Мается, вон как… ты.
Стыдливо переминаюсь из ноги на ногу. Взор уткнуть в пол.
– Пожалуйста, Фреджа. Давай оставим это ей решать.
– Что ей? ЧТО ЕЙ? Хочешь, чтобы нашла себе какого нечестивого соблазнителя – и всё, прощай, честь, прощай, светлое будущее? Так?
Еще рачительнее (виновато) прячу взгляд. Молчу.
– То-то же. То-то же, Анна! Думай, пока есть время и есть выбор. Может, не с Бальги, а из Цинтена кто на примете есть. Думай!
…
Прознала. Не знаю, кто как где проболтался, услышала ли, или, вообще, стали осаждать уже непосредственно ее саму, но вылетает из кухни, стремительно нападая на меня словесно, прямо около пациента, которому я перебинтовываю руку.
– Т-ты, т-ты не посмеешь! – заикается, дергается нервно на месте, тычет на меня пальцем, гневно махая. – Не посмеешь! Я не пойду! Я убегу! Но этого никогда не будет!
– Ты что орешь? – рассерженно рычу, оглядываясь по сторонам. Живо завершить манипуляции с хворым, тотчас схватить за локоть девку и потащить за собой в коридор, а там и в коморку.
С вызовом, гневные взгляды вдруг другу в глаза.
– Что ты орешь? Что случилось?
– Это – правда?! – уже более сдержанно рычит та. – Ты собралась меня замуж выдать? Да?
– Да кто тебе эту чушь сказал? – искренне удивляюсь.
– Да уже не первый раз слышу! Думала, сквернословят, старческое безумие нахлынуло на этих квочек. Но нет! Теперь даже Фреджа намеки стала бросать!
– Фреджа? – не верю своим ушам. Но вмиг совладать с собой. Глубокий вдох – и продолжаю, – не слушай их. Пусть, что хотят говорят – мне всё равно. И тебя не должно это волновать. Придет время – выйдешь замуж. И пусть тебе будет хоть эти же шестнадцать, или уже все сто! Плевать… кто что говорит. Пусть за собой следят и о своих детях думают. А я тебя… какому-то идиоту отдавать не собираюсь. Найдешь кого достойного, милого сердцу – и вперёд. Не мне за тебя решать. Потому что тебе потом с ним жить. Тебе, а не мне. А деньги, власть, достаток – видела я всё это, с лихвой. И ни капли там счастья не было. НИ КАПЛИ! – уже более спокойно, – расслабься и живи дальше. А будут доставать – мне скажи, я поговорю, так уж и быть. Раз сами до этого не могут додуматься.
Пристальный, сверлящий, отчасти напуганный, но многозначительный взгляд Нани. Не сразу сообразила, но еще мгновения – и насторожилась я. Прожевала эмоции.
– Что? – не выдерживаю.
Едва слышно, шепотом:
– А если… я уже нашла? Того…. кого люблю?
Округлила очи я, невольно приоткрылся рот. Выдох.
– И кто он? – неживым, сухим голосом.
Кривится, стыдливо прячет взор.
– Ну же, начала – так говори! Или что? – минуты тишины – и болезненно поморщилась я, закачала головой. – Только не говори, что какой-то гадкий старикашка с этой… монашеской Бальги!
Удивленно выстрелила мне взглядом в глаза. Несмело закачала головой.
– Нет… Он с Велау.
Резво выдохнуть с облегчением. Невольно, робко улыбаюсь.
– Погоди, – нахмурилась вмиг. – Тот парнишка…. что провожал нас? Да?
Пристыжено улыбнулась сестра, вмиг спрятала взор под ресницами.
Дрожащим голосом:
– Да. Мой Пиотр.
– Русский? – изумленно.
Несмело закачала девочка головой. Взгляд в глаза с мольбою:
– Поляк.
Невольно усмехнулась я.
Ну, да. Поляк. Это же для всех этих недалеких еще куда лучше.
– И почему сразу не сказала?… еще тогда?
Немного помедлив:
– Боялась. Он… – бедняк, безродный.
– Нашла мне проблему, – невольно гаркнула я и, облокотившись на лутку рукой, смущенно спрятала лицо.
Лучше бы Генрих был такой же. Хотя…. по сути, он и есть такой, только что имя дворянское, да… к власти фактически доступ есть…и обетов целая вереница.
Шумный вздох.
Выровнялась. Взгляд на дурёху.
– Хочешь, я с Фон-Менделем поговорю? Он заберет его сюда.
– Серьезно? – обомлела. Побледнела Нани. – Ты можешь?
– Конечно, – радушно смеюсь. – На то мы и сестры, верно? Чтобы помогать друг другу… чего бы это не стоило?
…
– В смысле? – недоумевает Генрих. – И как ты это представляешь?
Добро смеется.
Поддаюсь на его настроение, усмехаюсь.
– Как-как? В самых ярких красках.
Немного помедлил (все еще не спуская со своих уст улыбку) – и выдал:
– Ладно, посмотрю, что смогу для вас сделать. Как раз, – внезапно стал серьезным, поморщился, – где-то там в этот раз будем.
– Ты о чем? В какой "этот раз"? – оторопела я от услышанного.
– Сегодня Командор объявил о скором походе, – нервно сглотнул слюну. Виновато прячет взгляд. – Прости, Анна…
* * *
И тут мой мир вновь окрасился в черные краски. Сердце стало безумно ныть, и дело уже не в сладкой тоске, а в разрывной, иступленной боли…. предчувствуя и страшась неотвратимой беды.
* * *
Прижаться к Генриху, уткнуться лбом ему в грудь, нервически, сумасбродно отколачивая головой несмелые удары.
Жмурюсь, морщусь, вот-вот сорвусь ополоумевшим визгом.
С последних сил… обреченно шепчу:
– Не уходи…. пожалуйста.
Кривится мой риттербрюдер, болезненно чиркает зубами.
– Анна, дорогая моя, ты же знаешь… я не могу… увы, ничего не могу с этим поделать.
И снова жуткая, разрывающая душу на части, тишина. Каждый потопает в своих мыслях, словно в чертовом болоте.
Еще один шумный, глубокий вдох, и осмеливаюсь. Едва различимым, взволнованным шепотом:
– Тогда… подари мне ребенка.
Вмиг заледенел, окаменел, словно статуя. Перестал дышать.
– Если с тобой, – решаюсь продолжить (колко, раздирая себе горло до крови жуткими речами, но иначе, просто, не могу), – что-нибудь случится…. то хотя бы он останется. В память о тебе. Хоть какой-то будет смысл в последующей жизни. Ведь без тебя я… не смогу. Просто, не смогу…
Тягучая, жалящая тишина. Еще миг – и наконец-то дрогнул. Глубокий, вынужденный вдох. Тяжело сглотнул слюну. Шепчет:
– Ты же знаешь, что я не могу.
Невольно киваю головой, болезненно зажмурив очи.
– Знаю…
– И всё равно… просишь?
– Прошу…
И снова пауза. И снова жуткие страхи на грани истерики.
– Анна, – наконец-то осмеливается, невольно сильнее меня сжимая в своих объятиях. – Зачем ты так со мной? У тебя же есть Нани…
– Нани? – неосознанно горько смеюсь. – У Нани уже своя жизнь. И даже если этот её Пётр… не приедет, то, – кривлюсь от боли, – то, всё равно, она уже выросла.
(и тут я полностью осознаю, что чувствую себя Аней, той самой, которая дождалась моих восемнадцать и решила держать свой путь одна; и впервые, я ее не осуждаю, а… понимаю; и тоже сделаю сей подлый выбор, если дойду до грани)
– Пожалуйста, Генрих… – жалобная мольба в отчаянии.
Шумный, резвый вздох моего Фон-Менделя – и вдруг силой отстраняет меня от себя, неловко попятилась, запутавшись в ногах. Шаг (его) в сторону. Взгляд около, не касаясь глаз.
– Ты знаешь, – резко, грубо, черство гаркнул, – я не могу, – немного помедлив. – Прости.
Разворот, уверенное движение к двери, дернуть щеколду – и уже через миг скрыться в полумраке, оставляя меня в полном одиночестве и с разбитой душой.
* * *
Несколько дней всячески избегать друг друга. Вернее он старался, а я – не торопилась исправить всё, навязываться.
И не то, что было противно его видеть. Нет. Больно. Жутко больно. И, казалось, пока вновь не взгляну в его холодные, твердые в своей воле, глаза, пока и теплиться надежда, раненной птицей затерянная в овраге.
Обет. Я всё понимаю. Великое, благое дело. И оно достойно только восхищения и следования примеру. Однако…
…не в этом, моем, случае. Мысль, о том, что с Генрихом может случиться что-то ужасное, просто, убивает. И как потом жить? Зачем просыпаться и волочить свои ноги по сей чертовой земле, если его рядом не будет?
Нани? Если честно, то мне плевать на нее. Нет, конечно, я ее люблю, за нее переживаю, искренне забочусь о ней, хочу сделать всё возможное и невозможное ради ее счастья. Однако… по большому счету, в пределах всей вселенной, у нас разные дороги – и мне… плевать на нее. Как и Аня, я смело сделаю поворот, даже если этим и разобью ей сердце.
А вот Генрих… это – нечто иное. Нечто безумно важное. Словно воздух, без которого, просто… невозможна жизнь. Единственное исключение, это – человечек, который будет частью его, моего Фон-Менделя, продолжением. От него ребенок. Вот ради чего, кого… я готова буду всё стерпеть, пережить, и дойти свой жизненный путь… до конца.
* * *
Но… еще пару дней – и загремели словесные залпы, ядрами разрывая, кромсая в усмерть всё живое вокруг, оглашая жуткую, подобную грому, весть… о продолжении войны, о новом, с рассветом, походе.
Казалось, что-то лопнуло внутри меня, и тотчас разлился по душе… трупный яд. Нет мОчи встать (как осела на пол, так и замерла, обреченно склонив голову). В голове мутнеет, холоднеют, немеют конечности. Редко, неохотно дышу.
– Анна, ты меня слышишь? – испуганно рычит Нани, всматриваясь мне в лицо.
Боже, просто нет на всё это сил. Нет. Опять эти жуткие недели, месяцы… когда каждое мгновение в голове один только вопрос: жив ли еще?
Ничего не хочу.
– Анна, так ты идешь? Он ждет тебя.
Несмело, едва заметно качнула отрицательно головой. Болезненно зажмурилась, отчего тотчас покатились по щекам непослушные горячие слезы.
– Нет, – мертвым голосом, едва различимо. – Он сделал свой выбор.
Обомлела в ужасе Нани. Но еще миг – и опускается рядом, замирая на карточках. Пристальный, жалящий взгляд в лицо.
– Ты серьезно?
– …да.
Немного помолчав, вновь осмеливается:
– Ради меня тогда сходи.
(игнорирую, полное мое безучастие, лишь еще сильнее жмурюсь, сдерживая в нелепой темнице вездесущую боль)
Продолжает:
– Эльза, Анна, – в сердцах. – Прошу, не сходи с ума. Пожалуйста… Иди к нему. Уже утром он уедет. Ты же себе потом это никогда не простишь, – и вновь тяжелая пауза. – Как я не могу себе простить то, что так и не простилась с Пиотром, когда уехала с тобой из Велау… Пожалуйста…
Звонкий, горький, тяжелый вздох – и нехотя открываю глаза.
Пылкое, дерзкое противостояние взглядов – и не выдерживаю.
Покорно опускаю голову, неуверенно кивая.
– Хорошо.
* * *
Вечер уже. Сумерки.
Пройтись неспешно по коридору, залитым медовым светом свечей и факелов, застыть у двери его кабинета. Не нахожу смелости… взять и постучать. Уткнулась лбом в лутку – и жду, сама не знаю чего. Вот бы удавиться прежде… чем весь этот ужас содеется.
Внезапно, где-то вдалеке послышался голос Командора. Невольно вздрогнуть от испуга и неловкости. На автомате среагировать, уходя от лишнего внимания, – тотчас забарабанила в дверь.
Взволнованный взгляд около, и вновь уткнуть взор в деревянное полотно.
Едва различимый шорох за дверью – и послышались слова:
– Входите.
Глубокий, до боли вдох, – и толкнуть тяжелую преграду.
Хозяин… встретил. Прохожу мимо, не роняя на него взгляд. Мимо стола к софе – и замерла в нерешимости спиною ко входу.
Слышно, как захлопнулась дверь, щелкнул затвор.
Неторопливые, с опаской шаги ближе.
Замер за моей спиной. От его тепла… начинает пронимать до дрожи, а от его дыхания – мутнеют, путаются мысли.
Вдруг робкое, неуверенное движение рук – и обнял меня за плечи. Нервно дернулась слегка в сторону, но в следующий миг, тут же, осеклась. Заледенела покорно на месте.
Бережный напор – и поворачивает меня к себе лицом. Поддаюсь, но голову не поднимаю, не решаюсь взглянуть в глаза.
– Я подумал над твоей просьбой.
Резко выстреливаю взором в очи.
Слова словно стрелою в грудь. Окоченела в ужасе я, забыло и сердце свой бешенный ход.
Жуткие, убийственные мгновения тишины, выжидания… приговора.
Взволнованное метание его взглядов – и вдруг робко, неуверенно закивал головой. Зажмурился, болезненно скривившись:
– Я готов… её исполнить.
Жидким азотом прозрение разлилось по всему телу, окатив с головы до ног. Ошарашено, невольно, округлила очи. Шок сдавил горло, лишив возможности дышать. Вырываюсь из хватки, путанные шаги в сторону, по кабинету (не сопротивляется, отпускает). Всё еще не могу прийти в себя, не могу поверить. Обмерла в ужасе, схватившись за голову. Пристыженный, болезненный, на грани истерики смех, закостеневший в следующее же мгновение серьезностью. Растеряно, с опаской, веду взор около, а затем – резко, смело уставиться Генриху в лицо,
… выискивая там опровержения услышанному.
Но – нет. Уверенный, твердый взгляд в ответ истязателя.
Сиспугом отвожу очи в сторону.
Нервно сглатываю скопившуюся слюну.
Неторопливые шаги Фон-Менделя ближе – и застыл рядом. Короткий миг – и осторожно ухватил, обнял меня за плечи. Обернул к себе лицом – поддаюсь. Взволнованно дрожу, словно осиновый лист, под его напором. Ребяческая робость – и нежно коснулся моих уст своими губами. Доли секунд, дабы взять в узду, побороть страх, и отчасти спешно, нервически ответила ему тем же. Сладкие касания, ласка – и вдруг несмело теснит меня назад. Поддаюсь – шаги наощупь, пока не уткнулись в преграду. Бережно уложить меня на софу, неуверенно, нервно метая взгляды то мне в глаза, то на свои руки, забраться под полы платья, задирая его наверх, попытка стащить с себя штаны.
– Стой, – испуганно шепчу. Мигом останавливаю его рукою.
Застыл, изучающий, ошеломленный взор в очи.
Взволнованно молчит.
– Генрих, – подаюсь вперед, расселась рядом. Ласково коснулась его щеки. Глаза в глаза на расстоянии взгляда. Шепчу. – Коль нам всё равно гореть в аду за наши грехи, то… пускай, хотя бы, это будет не столь обидно. Чтобы было, действительно, за что.
Побледнел в непонимании.
Но уже и сама решаюсь на действия. Резво привстаю – немного отодвигается назад, давая простору. Неловкие, силящиеся движения мои – и стащила с себя платье, оставаясь в одной сорочке. Тотчас приближаюсь к нему. Попытка снять мантию – дрогнул, покорно помогает свершить задуманное, расстегнуть кафтан и сбросить его долой. Волнительные, трепетные минуты предвкушения – и сама осмеливаюсь на главный шаг: стаскиваю с плеч вниз рубаху, полностью оставляя себя нагой.
Нервно заплясал его взгляд по моим обнаженным формам. Лихорадочно заморгал. Взволнованное частое сглатывание слюны. Урывчатые, шумные вздохи, его, мои. Безвольное рдение щек. Сердца наши заколотились, забарабанили громко, словно дождь по крышам, еще сильнее пленя, туманя разум. Напряжение росло с каждым мгновением, и уже не было больше сил ни церемониться, ни терпеть. Опрометью бросаюсь на него первая (окончательно вырываясь из плена одежины), охально облокачиваю Генриха на спину – поддается. Забираюсь на колени. Тотчас хватаю его руки и сжимаю ими свою грудь. Возбужденно застонал, зарычал мой загнанный зверь – и в следующий миг с запалом впился жарким, похотливым поцелуем в мои губы. Вырвавшись из рук моих, с ненасытностью обнял, грубо, до сладкой боли, сжал меня за ягодицы и еще сильнее притиснул к себе. Недолгое мгновение – и отстраняюсь: стащить с него долой шемизу и брэ[2], окончательно освобождая нас от гадких преград, – и наконец-то, спустя столько времени, полностью слившись со своим любимым, стать искренне, безмерно… счастливой женщиной.
