Текст книги "Шальная мельница (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11. Малохольная
* * *
Хорста лечить – как велела Беата, а… своего Генриха – как опыт подсказывал. Хельмут, после всего, в тот же вечер, направился домой. Одно тревожило, пока никакой весточки. Да и, понимаю. Не тот больше мир. Не тот. Каждый – по свою сторону баррикады. Одна надежда, что добрался спокойно, без происшествий. Что не угодил в беду.
И, тем не менее, жизнь продолжалась. Помощницы Хорста покорялись мне, слушая мои указания, наставления, требования: сначала скрепя сердце, с опаской, но с каждой победой, с каждой спасенной жизнью, – всё охотнее и охотнее. Вовсю правили знания, врученные мне так благородно Беатой, Хельмутом, и даже школой – той самой, что я так ненавидела в свое время. Теперь простая биология, анатомия, медицина (довоенная подготовка), ОБЖ – всё играли в саркастический рок, являя чудо животворяще…
* * *
Чего стоил тот миг, когда впервые за всё это время распахнул веки Генрих…
и узнал меня.
– Анна… – едва слышно позвал.
Живо привстала я с пола (отрываясь спиной от колонны), ползу (буквально пару футов) на карачках ближе, рывок – и замерла у койки на коленях.
Застыли оба в трепете душевном, едва удерживая на ресницах слезы.
Несмело провожу рукой по его волосам, улыбаюсь,
заворожено шепчу:
– Я здесь, мой хороший. Я здесь…
Покорно прикрывает веки и внимает моему теплу.
Улыбка… счастливая, сладкая улыбка тотчас выплывает на его уста.
– Я же обещал вернуться…
Запнулась я в рыдании, выдав себя звуком. Тихо смеюсь, стыдливо прикрыв рот ладонью (но лишь на миг). И снова трепет, и снова ласка…
– Вернулся, мой родной. Действительно, вернулся…
* * *
А после – закрутило, завертело. Да и… ясно оно было, как Божий день: просто так не спустит мне это с рук сия мерзкая скотина, Хорст.
Буквально, только пришел в себя, как давай пытаться вспомнить всё произошедшее в тот вечер, понять, свести концы с концами, распутать клубок невероятных совпадений – и уже… через несколько дней, даже без верных тому доказательств, без фактов, начал вновь отчаянно утверждать, вопить, что я – ведьма, что наслала на него болезнь и что хотела со свету сжить. Но"…Господь узрел сию вопиющую несправедливость и вовремя вмешался, не дал Злу взять верх, в очередной раз доказывая, что никогда Тьме Свет не одолеть!"
Чертов угодник. Кто еще Тьма? Невежа гнусная…
И вроде бы ничего, и, вроде, вполне сносно. Ожидаемо… Его вечное, уже привычное, брюзжание, в противовес которому вновь смело ставало слово всё еще живого, и опять стоящего при власти, риттербрюдера Фон-Менделя. Всё как когда-то, и хоть время играло, в каком-то смысле, не на руку (раны заживали, и долг рыцаря, воина вновь звал за собой), однако… можно было жить и верить, надеется на доброе, светлое будущее.
Можно, да не есть. Видимо, карма моя сильно подпорчена. И мои греховные мысли… не смогли мне обойтись даром, даже если за ними… стояло добро.
Весть о том, что с фронта прибыл еще один вельможа, увы, вовремя меня не насторожила. Не могла даже допустить, что из всего невероятного количества риттербрюдеров… им окажется именно он. Бауэр фон Нейман, собственной персоной. Какое-то глупое, плёвое ранение. Не знаю даже, не касалась всего того – им занимался исключительно Хорст.
Дура. Ох, и дура я!
Такую ядерную смесь… и не заметить, пропустить мимо глаз, ушей, рассудка. А когда взорвалось – было уже поздно что-то делать.
Помню, стою, слушаю эту дикую, ужасную, откровенно наглую чушь – и не могу пошевелиться. Едва дышу. Глаза невольно выпучиваются от прозрения, от осознания того, на что эта сумасбродная, уязвленная, как униженные школьники, чета способна. И что сие – серьезно, и уже не просто слова, гадкие, мерзкие плевки в спину. Нет, а реальные, настоящие – дерзкие обвинения, нападки, претензии. И не просто в колдовстве, в попытке свести если не со свету, то с ума Хорста, в соблазнении Фон-Неймана и, получив отказ, безжалостном, зверском нападении на добропорядочного человека. Нет, теперь уже целая история родилась, будто я, отнюдь не Анна, а – Эльза, которая не так давно прибыла из неизвестной дали (предположительно, Велау). Будто в тот злополучный день, когда меня выловили из воды рядом с Цинтеновской мельницей, я пыталась свершить найстрашнейший грех – свести счеты с жизнью. Будто кто-то лишил меня чести, но затем всё же обещал жениться, да в последний момент передумал, обратив свой взор уже на другую. А я, всё узнав, ополоумев от несчастья, бросилась наутек, спасая себя и родных от позора: покинула отчий дом, сестру свою младшую, такую же сироту, как и я, на малознакомую, двоюродную тетку. Скиталась неизвестно где чуть меньше года, а дальше, совсем сгнив изнутри, отправилась на реку, вдали ото всех…. бесстыдно решая утопить свое горе уже не только в слезах.
Да милосердный Господь решил иначе: спас малохольную.
Цинтен. Наивные, добропорядочные люди приютили иуду. А та и связалась с Беатой, с такой же мерзкой отступницей. Последняя и научила всем своим бесовским премудростям, обратив в свою жуткую веру. И стали уже вместе творить свои колдовские чары, насылая болезни на местных, в том числе и помутнение рассудка на несчастных Бауэра и Хорста…
Однако, уже не так пугает собою весь этот несуразный бред, как тот факт, что в каких-то моментах… сия жуткая клевета вторила давно уже гуляющим по Цинтену слухам, и даже некоторые действия или слова (еще тогда, в первые дни нашего знакомства) Беаты и Хельмута – тому отчасти подтверждение.
А что если всё это-…правда? Или хотя бы… часть ее?
– Генрих, – отчаянно протянула я и закрыла от позора руками лицо. Едва не плачу, обреченно шепчу. – А вдруг всё это – правда? Эта их история… про Велау, сестру, реку… Я, я уже ничего не понимаю, – болезненно шатаюсь взад-вперед, желая успокоить свою внутреннюю бурю. – Ладно слухи, ладно домыслы. Но, что еще страшнее, так это то, что во многом вся эта жуткая, странная история перекликается с тем прошлым, что и я помню о себе… с реальным прошлым, хоть и не из этого времени. Вот только там я… – та девочка, что осталась. Я, – отчаянно вглядываюсь в глаза Фон-Менделю, бью себя кулаком в грудь. – Это я осталась, а Аня… ушла. Я, Лиля. Я, а не кто-то иной. Какая-то Эльза… понимаешь?
(ошарашено смотрит на меня, выпучив очи, немотствует)
– Это Аня… попыталась свести счеты с жизнью, Аня, а не я! И ее спасли. И мы обе бежали. Обе. А там Шалевский, Гоша повстречался на нашем пути, и он спас нас, он… от холода и смерти. Генрих, я же не сошла с ума? Я же не выдумала всё то в оправдание? Я же не отсюда? Да?
– Не знаю, – едва слышен шепот, печально опускает голову.
– Ну, не могу же я тогда знать такие вещи, которые не дано вам еще даже представить? Машины, самолеты, да элементарное электричество! У вас, небось, даже Ньютон еще не открыл Закон притяжения, а Менделеев – водку! Еще далеко до Попова с его радио… и ученые не научились расщеплять атом, и не открыли ДНКа.
Обомлел, испуганный взгляд мне в глаза.
– Ну, не смотри так на меня! – отчаянно завизжала я и, тут же, вскочила с места. Шаги по кабинету из стороны в сторону. Еще миг – застыла. Взор ему в очи. – Не выдумала я всё это! Не выдумала! Не знаю, почему и как оказалась здесь. И мне жаль, что никак не могу доказать, что не вру… Однако, – замахала разъяренно руками, гневно жестикулируя. – Ну, не могла я всё это выдумать! Откуда у бедной сироты такие познания в области биологии, математики, отчасти географии, физики и химии?! ОТКУДА? Да и, черт ее возьми, истории…. хотя б элементарной. Но, – застывая в поражении, зажмуриваю веки, – не этого края. Всеобщая, черт ее дери, всеобщая история… – руками стереть остатки напряжения. Взволнованный взгляд в лицо поникшему уже Фон-Менделю. – Я из Знаменска, Калининградской области. Не Велау, как они утверждают, и не из Восточной Пруссии. Не из Тевтонского Ордена или Польши. Нет, – качаю головой. – Я из России.
Понимаешь? России…
(немного помолчав)
… что мне делать, Генрих?
Безмолвствует. Лишь иногда, взволнованно, печально морщит лоб, редко, напряженно моргает. И вдруг движение – неспешно встает, шаг ближе. Замер коло меня. Дрогнули руки – обнял за плечи, притянул к себе – поддаюсь. Лоб в лоб.
Стоим, шумно дышим.
– Что мне делать? – едва различимо вновь шепчу, повторяю.
Тягучие мгновения, и, наконец-то, решается…
– Молчи, Анна. Как доселе молчала… Кто бы что бы когда не сказал – молчи. Какие бы знания не были в твоей голове, и в чем бы уже не путалась, откуда бы не пришла и что бы не помнила – молчи. Умоляю, молчи… и не иди ты против всех их, не иди.
Это ничего не даст. Ничего путного. Только себя погубишь – и меня заодно.
Силой отстраняет малость от себя – несмело поддаюсь. Чувствую его дыхание на своих устах. Дрожь волною, накатами от него – ко мне, от меня – к нему. Еще немного – и поддается, несмело касается моих губ своими губами. Нежное, сладкое, парящее ощущение. Словно тысячи звезд вспыхнули и засветили внутри меня, рождая невероятный свет. Еще движение, еще напор ласки – и страсть смывает робость, даря, взывая сказкой блаженность внутри меня. Крепко, до сладкой боли сжал в своих объятиях. Отвечаю, старательно откликаюсь тем же шальным позывом.
Но еще миг, еще мгновения слабости – и настойчиво отстраняет от себя. Глаза в глаза: смущенно дрожат слезы на моих ресницах. Боюсь дышать.
– Уезжай, Анна, – слова, словно молнией пронзили меня с головы до ног. – Уезжай, – закачал неуверенно головой. – Я не смогу долго противостоять им. Увы, не смогу. Скоро вновь в поход, ты останешься одна – и тогда всё. Только Господу известно, что они с тобой сотворят. Уезжай. Куда там, Велау? Отыщи тот дом, ту девочку, разрой правду. Узнай кто ты, или… чью историю тебе приписывают – неважно. А придет время, возможность – я найду тебя.
– Но у нас…. всё равно нет будущего? Верно? – печально шепчу, обреченно опуская очи.
Скривился вмиг, зажмурился, словно и сам не хочет верить… в очевидность. Покорно, неуверенно закивал головою.
Веду дальше:
– И ждать тебя… нет смысла – ты не приедешь.
Тягучая, убийственная тишина, безучастие – и все так же, морщась от боли, силой сдерживая слезы, рык, кивает головой.
Но еще миг – и словно отошел ото сна. Глубокий вдох, распахнув глаза. Отчего и я резко подвела свои очи.
Шумный выдох.
– Дождись. Даже если в этом нет смысла, если я выживу – я найду тебя. Обещаю. Ты главное – живи. И тогда мне будет ради чего сражаться, ради чего терпеть боль… разлуки.
Тягучая тишина…
… решаюсь:
– Я люблю тебя, Генрих, – нежно касаюсь рукой его щеки (тотчас накрывает ее своею). Глаза в глаза. – Даже если ты – не мой… и никогда моим не будешь.
– Увы, моя родная… Увы… Кто ж знал?
Прикрыть обреченно веки, едко усмехнуться горьким, колким словам Беаты, Хельмута и своим, наивным, дерзким, звучащим прямиком из недавнего прошлого: «Он – прежде всего, глубоко верующий…. и строгих правил, монах…», а не… «рыцарь»». «Мне жаль». «А мне – нет…»
* * *
Вскоре… ночью (вновь притворившись монахом, облачившись в темный балахон, с капюшоном по самый нос, подпоясанная прочным шнурком, с сандалиями на босую ногу) я покинула Бальгу… Прежде чем мой защитник (уже, практически, полностью оправившийся от тяжелого ранения) отправится очередной раз в поход, на беспощадную, бесчувственную войну…. и коршуны налетят на меня, дабы, вконец, насладиться, и без того, измученной, разодранной, изъеденной врагами, плотью…
* * *
С Божьей помощью, с доброты душевной тех, кого встречала по пути…. я добралась до пресловутого Велау. А там и вовсе… отыскала ту, которая на меня кинулась стремглав, дико, отчаянно завизжав от счастья, едва узрела.
– Эльза! Эльза, ты вернулась за мной! Как и обещала! Эльза!
Похолодело всё у меня внутри. Боюсь даже пошевелиться. Сердце бешено колотилось. Страшно так, неловко. Захотелось тут же свернуться в калач, спрятаться. Убежать. Умчать. Но не хватает ни сил, ни смелости на какие-либо активные действия.
Жадно стиснула меня незнакомка в объятиях, ухватила своими хрупкими, худющими ручищами и снова принялась визжать, нелепо прыгая, тряся меня, словно куклу.
– Я верила! Верила вопреки всему! Я знала, что ты вернешься!
* * *
– Ба, кто вернулся, – злобно, с отвращением рявкнула, скривилась женщина, ловкое движение – и вылила воду из таза через порог на траву. Выровнялась, пристальный, изучающий взгляд на меня. – А говорили, задавилась.
– А я Вам говорила, что это не так! А Вы не верили, перечили! – вмешивается Девочка.
Но та не реагирует. Кивает вдруг головой, но каким-то уже своим мыслям. Морщится.
– Видимо, правду твердят, зараза заразу не берет. Чего приперлась? Небось, выгнали? Или что? Еще один нерадивый жених повстречался?
Шумный, нервический вздох и невольно рычу в ответ:
– Я за сестрой, – вру.
Удивленно вскинула та бровями. Скривилась, паясничая.
(а Девочка вмиг взорвалась буйным криком, визгом и тотчас кинулась на меня, неуклюже, но сердечно сжимая меня в своих объятиях, – игнорирую, все ещё вниманием сверлю "тетку")
– Ну-ну. Давно пора, а то сколько можно у меня на шее сидеть? Не я вас вылупила, вот и нечего меня объедать!
…
После такого теплого приема и добрых слов… и кусок в горло не полез, хотя… все же решилась сия… угрюмая женщина пригласить за стол да ткнула пальцем, где можно будет переночевать.
Поблагодарить вежливо да пойти в сад, сесть на лаве, попытаться обдумать всё случившееся. Не ожидала столь стремительного развития событий, а, вернее… такого яркого радушия. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле. И как после всего здесь остаться жить? Мало того, что малая "обременяла" хозяйку сего дома, так еще и я… на голову свалилась.
– Ну, чего ты, Эльза? – несмело подошла ближе и взволнованно прошептала Девочка. Обмерла рядом. Мнется. Нервно выковыривает грязь из-под ногтей. – Не слушай ее, – взгляд украдкой. – Вечно она недовольна, что бы не произошло: то корова молока мало дала, то гуси всю траву пощипали, то соседская собака слишком громко лает. Только и умеет, что ворчать, слова доброго не скажет.
– Да ладно, – глубокий вдох, оборачиваюсь я к ней полностью; натянуто, лживо усмехаюсь. – Как ты тут? Чем днями занимаешься?
Вмиг радостью вспыхнули ее глаза, а на устах проступила счастливая улыбка.
Воодушевленный вдох – и полились слова рекою:
– Ох! Да вот по хозяйству ей помогаю! То здесь, по дому, то в огороде, то в поле. Корову научилась доить. Представляешь? – смеется (невольно улыбаюсь в ответ). – У нее даже поросята в прошлом году были! Свинья навела. Ух, сколько я с ними провозилась! Родными стали… – голос невольно печалью проник. – А затем продала. С долгами рассчиталась, да вот хату немного подладили, крышу сменили – а то уж совсем текла, в дождь – ведра подставлять приходилось. А ты как? Где была? Чем занималась?
Помрачнела я. Стыдливо опустила взгляд. Молчу, перебирая мысли.
Но вдох – и решаюсь на, какую-никакую, правду:
– При приюте жила. Помогала Лекарю и Знахарке.
– Да ладно! – завороженным шепотом. Глаза округлились. – Надо же! Это ты теперь болезни умеешь лечить? Да?!
Невольно смеюсь, плененная ее чистотою и ребячеством.
– Умею.
– О! А бородавку вылечить сможешь?
– Бородавку? – удивленно.
– Да, – живо поворачивается ко мне боком, задирает немного платье и показывает колено. Несмело касаюсь пятнышка, вожу пальцем. Нежно усмехаюсь. – Это – не бородавка, это – родинка.
– А это? – и вновь резкое движение, заламывая себе локоть, желая и самой разглядеть тревожное место. – А это? – тычет мне под нос.
И снова касаюсь. И снова смеюсь добродушно.
Качаю головой.
– Тоже родинка.
– А, ну ладно… Это – хорошо же?
– Хорошо, – киваю, улыбаясь.
– А ты, мы… здесь надолго? Чем думаешь заниматься?
Скривилась вмиг, виновато, стыдливо поджимаю губы.
– Не знаю…
– Эльза… а почему ты так долго не возвращалась? – с притаившейся обидой, несмело прошептала Девочка, страшась гнева.
Отвожу в сторону взгляд. Нервно тру ладонями лицо.
Не хочу больше врать. Не хочу…и будь, что будет.
Уверенно уставиться ей в очи. Шумный, глубокий, достойный тирады, вдох – и решиться:
– Правда в том…. что я не помню тебя.
Обомлела Девочка. Побледнела, не дышит.
Веду дальше:
– Более того, я и себя… не помню. Только до момента, как меня спасли из реки, – и снова пауза, и снова тяжелый вздох. – Разные слухи ходят о том, почему так произошло. Но… даже я не знаю истинную правду.
… чуть меньше года назад это произошло. А что до этого было – как рукой сняло. Пустота. Ничего такого. И о тебе узнала… совсем недавно. И то… до конца не верила, что… не лгут. Прости меня, – поморщилась я от жуткого ощущения собственного предательства (того самого, как в свое время поступила Аня, и как я ненавидела ее потом за это). Лихорадочно закачала головой. – Я не знаю, почему так поступила. Не знаю… и мне кажется, я… не могла. Хотя и факты говорят об обратном. Не знаю, о чем думала, когда уходила…
Когда бросала тебя здесь… с этой…
Господи, – зажмурилась я от боли, с последних сил сдерживая слезы. Спрятала лицо от позора в ладонях. – Я даже… не знаю, как тебя зовут. И… если бы не молва, никогда бы и не вернулась. Не пришла, не нашла… и не узнала бы.
– Нани.
Обмерла я, осознавая услышанное. Решаюсь опустить руки и взглянуть в очи. Изумленная.
– Меня зовут Нани, – учтиво объясняет Девочка.
Опускаю взор.
"Нани". Удивительно… но если всё правда, то почему… совершенно никаких эмоций, воспоминаний не вызывает у меня это имя? Нани. Не особо-то и на имя, как для меня, похоже…
– А лет-то тебе… сколько?
Взгляд на нее из-под ресниц.
Пожала плечами Девочка.
– Той зимой, вроде как, четырнадцать исполнилось. Мама говорила, что я на Рождество родилась.
Киваю головой:
– Ясно, – немного помедлив. – А когда ушла, сколько было?
– Три весны тебя не было.
(похолодело внутри; ежусь, скручиваюсь, сжимаюсь невольно, прячась от боли)
Но еще мгновения тишины – и храбро продолжаю бой.
– Родители? Что с ними…?
Поджала губы девчушка. Поморщилась от воспоминаний…
– Отец давно умер, мы еще очень маленькие были, даже не запомнили, как выглядел. На лесозаготовке деревом привалило. А мама…, – печально опустила взгляд, голос дрогнул. – Незадолго до твоего ухода… умерла. Лекарь сказал, что простуда… Жар ни на день не сходил, кашель сильный, да так, что… иногда жутко ставало (особенно ночью, когда так тихо вокруг). Чудилось, что вот-вот душу выплюнет, что в этот миг и умрет…
Немного помолчав, осмеливается на взор из-подо лба:
– Что… совсем-совсем ничего не помнишь?
Глаза в глаза. Шумный вздох.
Качаю отрицательно головой.
– Ничего. Словно я из другого прошлого. Не такого, о котором ты говоришь, ни ты, ни другие мои нынешние знакомые. Не такого… Для меня всё вокруг, – взгляд около, – кажется каким-то диким, чужим. Все эти… повозки, мельницы, хлева, камины, свечи – словно…
Запнулась, осеклась я, понимая куда веду. И хотелось бы ей всё рассказать. Очень бы хотелось, однако… боюсь сглупить. Не готова еще… ни она, ни я. Слишком опасно и опрометчиво.
– Да неважно, – рявкнула я, да так, что излишне громко вышло. Кисло, наигранно усмехнулась. – Главное, что я, все-таки, нашла тебя… и теперь мы будем вместе.
Засветилась от радости Девочка. Пристально, взмолившись, уставилась мне в очи, словно выискивая там подтверждения. Щеки вмиг залились румянцем.
– И ты не бросишь меня, больше никогда?
Мотаю головой, ответ как святую истину твердя:
– Ни за что на свете.
* * *
Бежать, ехать – просто… некуда. А потому, скрепя сердцем, принять зло и негодование тетки, и молчаливо, нагло приютиться в ее доме. С каждым днем всё меньше презрения с ее стороны, всё больше примирения и свыкания…
Что касательно слухов, то они сюда особо и не дошли: пропала, да и пропала, на том и вся история.
Снова податься в лекари, снова окунуться в этот чан самоотречения и порицания – не решилась. Уж извольте. Хватит с меня платы злом за добро. Добро, творенное на грани человеческих сил и возможностей. Хватит.
И по хозяйству работы хватало: то на кухне, то в хлеве, то в огороде. А там и в поле с теткой приходилось выходить, замещая Нани.
Вовсю правила осень…. а значит – дел невпроворот. Близится холодная зима, и что она принесет – только одному Богу известно…
Заготовить дров впрок, засушить ягоды, фрукты, грибы, немного трав (на случай элементарных болезней – спасибо Беате за науку). Заготовить сено, утеплить дом. Жизнь крутилась, вертелась, словно бешенное чертовое колесо, погоняя нас, бестолковых грызунов, решетя души и истязая плоть тяжелым, надрывным трудом и язвительной проголодью.
… но это были мелочи, шелуха, ведь по-настоящему жуткое… творилось на сердце. Вопросы, ответы на которые даже не стоит ждать, но и без которых существовать невыносимо: жив ли еще, жив? Или… уже всё… тщетно?
* * *
– Не знаю, что ты там натворила и не хочу знать. Так что иди разбирайся сама! – гаркнула внезапно мне в спину Тетка, отчего я невольно вздрогнула и чуть не разлила из корыта кашу. Вылить остатки из ведра и поравняться на ногах. Взгляд на женщину.
– Вы о чем?
– О том, что гости у нас. И совсем непрошенные…
…
Ушам своим не смогла поверить, когда незнакомый мужчина (небедно одетый, хотя и без всяких знаков отличия Ордена) стал рассказывать с чем приехал. И это-то… после такой затяжной тишины, молчания, безучастия… Почти год прошел. Никто нигде не искал, не касался моего отсутствия (там), ни моего присутствия (здесь), а тут – на тебе… Однако, вместо гонения, презрения и настороженности, какая-то печаль, мольба, провинность звучала в голосе Посланца. Внутри всё враз затрепетало, едва услышала такие милые сердцу слова: "округ Бальги", "Цинтен"… Однако, увы, отнюдь не Генрих сию весточку направил. Отнюдь не он.
Очередное деловое предложение. Очередная попытка купить мою душу маслеными обещаниями и уговорами, пылкими сказками.
Бауэр Фон-Нейман… неизлечимо болен. И даже "всемогущий" Хельмут и "коварная" Беата не в силах помочь. Изменить, исправить его участь. Единственная надежда – на необычайный дар… такой же необычайной "Целительницы", "Лекаря", "Знахарки"… Анны, которая в присутствии уже многих людей являла "чудо животворящее": возвращая беспросветно больных, представленных к смерти людей, к полноценной жизни".
– Это какая-то забава? Шутка? Или… инквизиция нынче стала действовать тонко и тайно?
Поморщился, нахмурился мужчина от моих слов.
– Побойтесь Бога, какая инквизиция? Я, как представитель Ордена, предлагаю вам заключить договор, причем на Ваших же условиях: Вы излечиваете риттербрюдера Бауэра – а мы хорошо Вам за это платим. Не обидим. Или что…, – взгляд около (отчего и я ему вторю), – Вы живете в полном достатке и подобные глупости больше не занимают Вас?
Взгляд на Нани – казалось, та готова была сейчас взорваться от счастья; на Тетку – окаменевшая, дико таращила глаза и, чудилось, будто уже не дышит.
Глубокий вдох, и вновь глаза в глаза со своим супротивником.
Нервно прожевать эмоции.
– А если я не справлюсь? Не в моих будет силах? Или… опоздаю? Путь-то… неблизкий.
Закивал живо, лихорадочно головой.
– Оплатим дорогу и все Ваши усердия. В случае успеха – отличные премиальные. Так что, не обидим при любом исходе.
– А защита? Кто мне гарантирует защиту от нападок… некоторых людей? Лживых обвинений?
– Орден, – уверенный, твердый кивок головой. – Полностью положитесь на нас. А не достаточно моего слова, члена конвента Бальги, как и… остальных риттербрюдеров, фон Неймана и фон Менделя, то обязательство Командора, Рихтенберга.
Тотчас кольнуло в груди. Запнулась. Боль вмиг пронзительной стрелой ворвалась в сердце, отчего откровенно поморщилась я.
– Фон-Менделя? – несмело, сухо шепчу.
– Да, – лицо незнакомца просияло, – брата-рыцаря фон Менделя. Поговаривают, вы когда-то хорошо ладили между собой. Да и… конечно, великое исцеление его – полностью Ваша заслуга. Увы, отблагодарить Орден в полной мере не смог.
Качаю головой.
– Нет, не стоит. Дело было не в оплате.
Загадочно ухмыльнулся тот, но смолчал (не прокомментировал).
– Так что? Каково решение?
Обмерла я. Жуткие за и против. Страх заживо сдирал кожу, но безумно подкупало то, что я, наконец-то, увижу его…. моего Генриха.
– А Цинтен… он все еще под поляками?
Оторопел мужчина, невольно округлив очи.
– Нет, что вы! Уже давно наши войска вернули сие селение в лоно Ордена.
Коротко, неуверенно киваю. Еще секунда – и устремляю взгляд на Девочку.
– Нани?
– Да? – резво ожила Девочка, машинально ступила пару шагов ближе, но тут же обмерла; нервно заломила себе пальцы.
– Решай.
* * *
Уже повозка с нами стала набирать быстрый ход, как вдруг резво обернулась Нани, словно что-то почувствовав. Последовала ее примеру и я.
… на выходе из города стоял какой-то молодой человек и внимательно, напряженно, всматривался нам вслед. Еще миг – и вдруг резкий разворот, бег на грани сил куда-то в сторону, минуя городские ворота. В лес…
– Кто это? – испуганно шепчу ей.
Шмыгнула носом та, тотчас отвернулась, пряча взгляд. Едва слышно:
– Неважно!..детские глупости.
