Текст книги "Шальная мельница (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Глава 14. Предназначение и предопределение
* * *
Уже больше месяца никаких вестей от Генриха. Сердце болезненно, строптиво выло от тоски и страха, и единственная мысль, которая… давала силы держаться, терпеть сие, так это то – что я уже не одна. Две недели задержки. Думаю, сегодня, после обеда, как покончу со всеми важными делами в приюте, отправлюсь в Цинтен, к Беате. Она-то уж точно скажет, глупости всё это, или же нет.
Цокот копыт по брусчатке, переполох во дворе заставил замереть в испуге на месте. Но, внезапно, смело кинулась ко мне Нани, живо ухватила за руки и потащила на улицу. Не сопротивляюсь.
Несколько шагов буквально – и замерли среди толпы встречающих. Не могу втолковать, что происходит. Беглый взгляд по незнакомым лицам гостей, новоприбывших всадников, по их мантиям с полукрестом святого Антония; оживленная воодушевленная речь сиих мужчин, гул гурьбы. Полная неразбериха.
И, наконец-то, к нам выходит Замещающий, в сие нелегкое время, Командора, риттербрюдер Фон-Кронберг. Вежливое приветствие кивком головы странников – и получить письмо от одного из них.
Поблагодарить, торопливо развернуть сверток – и приняться читать про себя.
– Это – он, – едва слышно, счастливо шепнула мне на ухо Нани, отчего я вмиг, в испуге, метнула на нее взгляд.
– Кто?
Смеется.
– Пиотр мой, тот, что слева.
Ошарашено перевожу взор на незнакомца.
Высокий, статный, гордо держет осанку, делая непринужденный вид, хотя временами, нет-нет, да начинает выискивать кого-то взором в толпе.
Внезапно закивал головой брат-рыцарь.
– Хорошо, добро пожаловать. И большая благодарность за вести.
– Прошу помощи у Вас. Ведь мы… не с пустыми руками, – бросает один из всадников взгляд куда-то вдаль, на повозки у ворот.
Многозначительно ухмыльнулся Фон-Кронберг.
– Я вижу, вам непременно помогут. А пока… позвольте пригласить вас отобедать с нами, дорогие гости…
…
Не без подачи Фон-Менделя и его друга, нашего Командора (как мы догадывались, и как и подтвердил кое-кто потом сам), сии два фамилиара (Пиотр и его брат), а так же известный своей родословной и богатствами, димидиус[3] Готфрид фон Альтенбург, будучи новыми членами Ордена, любезно прибыли к нам, дабы своими трудами и имуществом помочь и дальше процветать великой Бальге. Как потом выяснилось, более того, кроме уведомления, в том письме шло полное определение сиих особ на должности. Так, молодые люди, вопреки традициям, все же оставались в пределах крепости и приставлялись работать в конюшню, а Фон-Альтенбург, продолжая свое старое, славное дело, обрел место на мельнице.
Всё закрутилось, завертелось, внеся волнительные перемены в нашу жизнь. Отчего планы во многом рухнули, и пока всё внимание было уделено тому, чтобы хоть как-то происходящее привести в порядок. Буквально сразу Пиотр заявил о своем непоколебимом желании жениться на Нани, к чему, естественно, я не имела никаких претензий, и, более того, всячески стремилась помочь в реализации.
Но где мед, там и деготь. Ведь иначе, просто, будет «скучно» жить. Верно?
Вот и мне кажется, что верно.
Не прошло и больше двух недель с того момента, как прибыли наши гости, а уже вдогонку мчало новое письмо. Новые вести.
И снова нежданный, взволнованный цокот копыт по брусчатке около замка. И вновь торопливый, взволнованный шаг Фон-Кронберга.
Бегло провести взглядом по строчкам – и обмереть в ужасе.
– Значит, правда… – неуверенно шепнула Фреджа.
– Что такое? – в ужасе обернулась я к ней.
Немного замялась, прожевала страх та, но… решилась.
– Еще вчера в Цинтене пошла молва о том, что Мариенбург… больше не наш. Якобы, добровольно отдан за долги. А там, как бы, вовсе, Польскому королю не отошел. Теперь Великий Магистр переехал в Кенигсберг. Ой, – болезненно протянула женщина, шумный вздох, – нехорошая эта война. Нехорошая. Беда беду погоняет. Как бы вновь… города не перешли под вражеский гнёт. Нет средств – а значит, армия голая и голодная. И толковой подмоги всё никак нет. Страшно думать, куда это всё ведет, уже который год. Страшно… если уже даже столицы дарят по закладным…
Взгляд мне в лицо и вдруг насторожено нахмурилась, лихорадочно затараторив:
– Анна, что с тобой?
Живо обнимает меня за плечи – и подает немного назад. Подчиняюсь – присела на лаву.
Сама не могу понять. Дурно как-то, жутко, в голове туман, и странная пустота, боль… по всему телу.
– Анна, – и вновь пытается дозваться до меня Фреджа.
– Да у нее же кровь! – внезапно взвизгнула Нани…
* * *
Нет больше надежды. Ни надежды, ни веры, ни мечты…
Нет больше надобности идти к Беате. Даже чтоб убедиться, всё ли там после всего… в порядке. Нет ни сил, ни желания… кому-то в чем-то признаваться. Даже Нани не догадывалась, что могло сие означать. Обычные, слегка излишне обильные… регулы, ежемесячный приговор проклятой женской доли.
И вновь одиночество. И вновь черная полоса гадкими шрамами через всю мою жизнь. Не смогла даже достойно порадоваться за свою сестру. Буквально уже к концу следующего месяца отыграли скромную свадьбу, а еще через два – Беата подтвердила, что моя юная, любимая Девочка – беременна.
Пиотр оказался хорошим, добрым, трудолюбивым, местами даже излишне заботливым, мужем. Каждую свободную минуту эти (такие милые, с виду – еще дети) двое старались проводить рядом друг с другом. Это была нежная, душу трепещущая сказка, что хоть какой-то свет вносила в мое гнилое существование.
От Генриха – по-прежнему, никаких вестей. Даже от Командора перестали приходить указания да посылы. Пусто. Тихо… и жутко.
* * *
И вновь переполох, и вновь весь народ на ушах. Целая гурьба во дворе.
Бросить свои дела незавершенными – и мигом выскочить на улицу. Сжалось взволнованное сердце, будто чуя что-то.
Испуганный, ошалевший взгляд около, выискивая причины всему происходящему.
Но буквально миг – и по навесному мосту раздался цокот копыт. Счастливые, ликующие крики, возгласы масс – показался Командор…
Вынужденно расступилась толпа, давая дорогу славным воинам. Еще миг – и уловила я взглядом своего горячо любимого Генриха. Силой, волей сдержать дикий визг, задыхаясь от переполнения чувств.
А вот и замерли посреди двора. Живо соскочить с лошадей, приняться приветствовать товарищей, в том числе и (не менее довольного, чем мы) Фон-Кронберга.
Быстрый, украдкой взгляд по сторонам, а на устах не сходит сияющая улыбка. Фон-Мендель, казалось, совсем никого не замечал, никого… кроме меня.
Наконец-то глаза встретились. Обмерла, не отваживаюсь ступить и шаг. Но и без того Генрих был полон решительности. Торопливо приблизился ко мне. А взор, раненной птицей, заметался от очей к животу, и обратно.
Побледнела я от четкого осознания того, какие именно сейчас мысли, буйные надежды, верования, в его голове. Еще секунды – и, когда между нами оставалось всего несколько футов, кривясь, морщась от боли, я закачала отрицательно головой и тотчас виновато опустила голову.
Горькие рыдания позорно выдали обреченность нашу сполна.
– Анна, – живо ухватил меня за плечи, и, ничего не стыдясь, прямо на людях, вмиг притянул, притиснул к себе. Поддаюсь, прижимаясь в ответ.
Едва слышно шепчу:
– Прости меня…
– Родная моя, – вынуждающее движение – и отстраняет малость, дабы встретились наши взгляды. Ласково проводит руками по моим волосам. – Ты чего, хорошая моя? – сжал за плечи. – Ничего страшного. Мы еще попытаемся… Слышишь? – усерднее вглядывается мне в глаза. Неуверенно, криво улыбаюсь. – Я вернулся, и теперь у нас всё будет хорошо.
Несмело, едва заметно киваю.
– Генрих, – послушалось грозное, с укором за нашими спинами.
Резко отстраняется, шаг в сторону, полуоборот.
Командор. Порицательный, многозначительный взгляд того на друга.
Покорно закивал головой мой Фон-Мендель и виновато опустил голову.
– Анна, – вдруг удостоил меня взором Рихтенберг. – Рад Вас видеть.
Смиренно, молча, кланяюсь.
Бойко хватает моего риттербрюдера за локоть и тащит в сторону, ко входу в замок.
– Ты из ума, что ли, выжил? – доносится до меня рычание. – Не при всех же!
* * *
Словно на иголках, день. И здесь уже мой Генрих, здесь! И, тем не менее, по-прежнему, в недосягаемости. И хоть монахам не подобает, даже по такому случаю, закатывать пиры, все-таки общая трапеза, с вдохновленными, возвышенными, возбужденными речами и радостным, добродушным смехом, имела место быть в тот вечер. А потому еще одна ночь полного одиночества и душетерзания, однако, главный ответ на главный вопрос получен: Генрих жив. А потому… что еще нужно? А остальное – стерпится, и переживется.
* * *
На следующий же день, едва перевалило за полдень, как уже гонец, в виде мелкого мальчишки с мельницы, принес мне весть, срочное прошение риттербрюдера Фон-Менделя «явиться к нему на аудиенцию».
Сломя голову, путаясь в полах платьях, я мчала по коридору Замка, пока того не замечали сторонние взгляды. Но буквально поворот – и внезапно кто-то окликнул меня позади. Пристыжено обмерла я на месте. Резвый разворот.
Командор шагал навстречу.
Мгновения покорного ожидания – и застыл около меня. Загадочный, порицательный взгляд в очи.
– Анна…
– Да? – испуганно дрогнул мой голос.
– Я бы хотел… кое о чем Вас попросить, – едва различимый шепот.
– Слушаю, – нервно сглотнула я ком скопившейся слюны.
Немного помедлил, но, сделав шумный, глубокий вдох, осмелился:
– Я… всё понимаю. Вопреки… даже собственным ожиданиям. Однако… очень прошу, будьте осторожны. И это касается не только Вас. Я надеюсь, понимаете, о чем я, – многозначительный, проникая в самую душу, взор (несмело киваю головою в ответ), тут же виновато пряча взгляд.
– Он мне тоже дорог, – продолжил Комтур, – как и Вам. И хоть по духу, а не по крови, но считаю его своим братом. И мне страшно думать, полагать…. куда это всё ведет. Хотя… останавливать не смею. Даже если и… должен. А потому, еще раз, очень прошу, будьте осторожны. Тем более, это – куда больше в ваших интересах, нежели моих. Верно?
Покорно киваю головой, не смея подвести очи.
– Еще одна просьба… пусть этот разговор останется только между нами. Даже нашему общему знакомому… не стоит про него знать. Хорошо?
– Да, – поспешно отзываюсь.
– Радует. Надеюсь, мы друг друга отлично поняли. Береги Вас Бог.
Уверенный разворот – и пошагал прочь, оставляя меня застывшую в ужасе и ошеломлении, в полном одиночестве.
* * *
И если я в тот день так и не отважилась дойти до дверей моего Генриха…. после всего услышанного от Рихтенберга, то уже сам Фон-Мендель предрешил мою участь.
Вечером, после ужина и молитв, мой рыцарь пришел ко мне в приют и странными, отчасти излишне радостными, речами вынудил с ним отправиться на прогулку. Сначала сад, потом – библиотека. Да только, до последней мы так и не дошли.
Живо распахнуть дверь кабинета – и нырнуть внутрь, прячась за тяжелым, твердым полотном крепкой защиты.
– Анна, родная моя, что случилось? – вмиг обнял меня, притянул к себе. Пытливый, с опаской, взгляд в глаза.
Замялась, поморщилась я. Вырываюсь – шаг в сторону. Поддается.
Несколько шагов по комнате делаю – и полуоборот. Не подводя глаз:
– Меня пугают мысли о том…. что однажды тебе, возможно, придется ответить за… любовь ко мне. Причем, – кривлюсь, – я имею в виду, здесь… на земле.
Взгляд в очи.
Тугая, непроницаемая серьезность – и вдруг ухмыльнулся. Уверенное движение ближе – и обнял за плечи, вынужденно представив меня лицом к лицу.
– Прошу… оставь эти мысли – мне. Я привык нести ответственность за свои поступки и решения, причем самостоятельно. А посему, надо будет – отвечу. А пока не стоит забивать сим голову. Иначе всё будет… зря.
Вдруг оторвался от меня, прошелся по комнате, к столу. Обогнул его сбоку, выдвинул ящик – и что-то взял оттуда. Резво выстрелил взглядом мне в очи. Добрая, нежная улыбка. И вновь подойти ко мне ближе. Нежно коснуться плеч.
– Родная моя, Анна, – шумный вздох. Глаза в глаза. Задрожала я в волнении, чувствуя что-то неладное. – И пусть… мне не дано никогда на тебе… жениться, я… всё же хотел бы… принести клятву, – немного помедлив, виновато опустил очи. – Возможно, в свете… некоторых событий, грош цена моему обету. – И вновь взоры схлестнулись. – Однако, прими мое слово… всегда любить тебя и заботиться о тебе, в радости и горе, в здоровью и в хвори. Пока буду жив…
Обомлела я, не дыша.
– Я не могу надеть… на палец тебе обручальное кольцо, однако… вот медальон… с изображением Пресвятой Девы Марии, покровительницы нашего Ордена, пусть она оберегает тебя и дает силы верить в светлое будущее, что бы ни происходило вокруг. Анна…. я тебя безмерно люблю. И готов пойти на всё что угодно, лишь бы сделать тебя счастливой, – немного помедлив, продолжил, – ты примешь мои чувства?
Несмело, смущенно закивала я головой, стыдливо пряча взгляд. Улыбаюсь.
– Да, – глаза в глаза. – Я тоже тебя люблю… безумно. И клянусь в своей верности и заботе, чего бы мне это не стоило.
* * *
Не отступился мой Генрих и по поводу своего решения… поспособствовать тому, чтобы я, наконец-то, познала радость материнства. И как велели наши собственные страх и разум, и как просил Командор, встречи наши были излишне осторожными, украдкой. Однако, редкими – сложно их было назвать. Как и прежде, мы просто не мыслили друг друга порознь, а вынужденные часы были сродными пыткам, доводящим если не до бешенства, то до смятения и глубокой тоски.
Время шло. Недели за неделями. Месяцы за месяцами. Однако страх, истинный страх не сходил с умов и душ обитателей Бальги: война продолжалась, Орден повсеместно приходил в упадок, чувствуя огромную потребность в деньгах. Помощи, по-прежнему, особо ждать неоткуда было. Не сегодня-завтра… вновь могут объявить о новом походе. Только уже кого в него собирать – жутко было думать и полагать.
Не увенчались победой и наши с Генрихом усердия. Очередная дата – и очередной раз приходят такие ненавистные мне… вестники того, что утроба моя пуста, и все надежды – напрасны.
Раньше я так неистово боялась узнать, что… где-то произошла погрешность – и я от… Ярцева забеременела, что до сих пор не по себе от тех жутких мыслей, страхов… и просьб.
Сколько я тогда… противозачаточных перепила. Наверно, на складе в аптеке их было меньше, чем у меня… Чуть не жменями.
Нет, по норме, но с перестраховкой. Где, какой препарат можно совместить – тотчас все шло в дело. Ненормальная… я сама себе твердила, что я – ненормальная. И, тем не менее, приходил момент, когда… вновь это мерзкое совокупление происходило – и я мчала за таблеткой, как за… спасательным кругом для утопающего.
А теперь всё иначе… я молю каждую ночь, каждое утро, каждый день… Господа подарить мне ребенка, однако…
Что заслужила, то заслужила. Наверно, так?
Но ради Генриха, который уже не меньше моего, ждал каждый раз счастливую новость, я сейчас собираюсь в путь.
Цинтен. Моя дорогая Беата. Одна надежда на тебя и твой талант.
Ты мне поможешь. Непременно поможешь.
Я знаю. Я… верю.
* * *
Застала свою Знахарку на кухне, перебирала травы. Адель не было рядом – а потому смогли смело поговорить.
Сказать, что моя просьба, то, с чем я к ней пришла, сильно удивила ее – солгать. Так только, легкое вздрагивание бровей – и тяжелый, неподъемный взгляд.
Тихие, печальные вздохи.
– Беата, почему ты молчишь?
Несмело подвела взор. Застыла, подбирая слова.
– Я-то помогу. Всё, что смогу, что в моих силах и знаниях, сделаю…
– Но?
– Но… – кивает головой. – Есть один у меня страх, мысли…
Виновато опускает очи, отчего я невольно нахмурилась. Но лишь на миг.
Выстрел взглядом.
– Полынь… наша любимая полынь… нас наказала, – немного помолчав, продолжила. – А ведь я просила, предупреждала…
– Ты тоже? – едва слышно прошептала я, в ужасе округлив очи.
Печально опустила та ресницы, вмиг потекли по щекам слезы.
– Мы можем сколько угодно… ненавидеть себя, начать думать… даже на своих мужчин. Однако…боюсь, это – приговор. На всё воля… Божья.
* * *
Усердно пить травы, послушно и дальше вести втайне ото всех свой самодельный календарик овуляции, сражаться за поставленную цель – но… еще один день, еще одна неделя – и вновь омертвевшим взглядом узреть всего сего напрасность.
И даже если Беата… уже смирилась с этой нашей… в какой-то мере, заслуженной, участью, я… не могла опустить руки.
Далеким эхом из прошлого в голове моей звучал пример невероятного чуда, пример истинного упорства и положенной награды за неимоверный труд. Пример Ирины, жены Ярцева. Которая вопреки отлаженным, продуманным действиям сего беса – смогла удержать в своем лоне жизнь.
* * *
Но, пока моя голова была затуманена своими проблемами, совсем позабыла, вернее, не думала, что уже… подошел срок рожать Нани.
Прожогом помчать в Цинтен за Хельмутом и Беатой – и привести их в наш приют. На благо, или с каких других наставлений, Хорст не был против подобного вмешательства в тихую жизнь его фирмари. Более того, сделал непринужденный вид – и подался восвояси из зала, едва те стали на порог.
Жуткие были роды. Тяжелые. За все время, наверно, я впервые такое видела. На благо, наша Беата отлично владела ремеслом повитухи, а потому даже весть о том, что ребенок стал поперек и никак не желает далее проворачиваться, вовсе не выбила ее из колеи. Уверенные, точные движения руками – и процесс уже хоть как-то, но пошел своим путем.
Дикий, отчаянный визг, крик уже изрядно выбившейся из сил Нани, меня в очередной раз приводил в исступление, и только дружеские объятия за плечи Хельмута позволяли мне делать очередной, свободный вдох.
– Я больше могу, прошу, – сквозь слезы причитала Девочка. – Дайте мне умереть. Пожалуйста…
– Терпи, дуреха, – рычала Знахарка. – Не гневи Бога.
И снова писк, и снова крик, рев сестры, доводя и меня до рыданий.
– МАТЬ ТВОЮ, ЛИЛЯ! – внезапно зарычала (на русском) Нани, дико выпучив на меня очи. Но еще миг – и обмерла, откинувшись на подбитые под спину подушки.
– Головка! Показалась! Молодец! Дыши, родная!
А я все еще стояла заледеневшая, не имея возможности поверить тому, что только что услышала. Но, казалось, никто и не отреагировал. Лишь только потом… странный, взволнованный взгляд на меня метнула Беата, но так и ничего не сказав.
Еще немного – и наконец-то… финальный выдох. И даже двойное обвитие пуповиной вокруг шеи не остановило сею прекрасную жизнь.
Обтереть мягким полотенцем малышку – и вручить счастливой мамочке…
…
Потом, как та немного пришла в себя, на следующий день я все же… рискнула задать, напомнить Нани о том, что произошло, о ее странно крике, словах, однако – состроив искренний, смущенный вид, девушка сказала, что ничего подобного не помнит.
А ведь удивительно, если мне не изменяет память, то о том, что настоящее мое имя – Лиля, я лишь однажды обмолвилась, и, отнюдь, не перед Нани…
А что по поводу Генриха, не думаю, что он мог бы с ней таким поделиться, да и, наверняка, сам уже невольно успел позабыть.
* * *
И снова, как только смогла свободно выдохнуть после такого жуткого и, одновременно, радостного вечера, дня, события в семье Нани и Пиотра, и нашей семье, как сестер, а именно – рождения прекрасной девочки, я направилась к Беате, осаждать ее вновь своим назойливым, сумасбродным прошением помочь в нелегком, беспросветном деле.
– Есть одна… бабка, – едва слышно шепнула девушка мне на ухо. – Говорят, она всё может. Даже невозможное… Сестра моей мачехи. Только, если… моя – пошла по пути добра и знахарства, то та – сама понимаешь…
Пристальный взгляд в глаза.
– Если рискнешь, поставишь всё на карту. Плохая о ней молва идет. Очень плохая. Хотя и не злая она, тетка Поля. Добрая. Просто, что знания ее – куда шире наших. Хочешь, отправляйся к ней. В Прейсиш-Эйлау. Только никому не сознавайся, куда и зачем. Выдумай что-нибудь. Даже Генриху и Нани. Иначе и на них беду можешь накликать.
Неуверенно закивала я головой.
– Благодарю…
* * *
Еще несколько дней собраться с духом, подгадать хорошее тому время – и отправиться вместо Цинтена, как объявила всем своим родным и знакомым… в Прейсиш-Эйлау.
Практически на полпути лежал он, этот великий город, от Цинтена до Фридланда, а потому пришлось не к одним мимо проезжающим добродушным людям напроситься в попутчики.
Оправдывалась я нуждой проведать Лекаря из местного приюта, однако… следуя завету Беаты, до самого города так и не дошла. Свернуть на узкую улочку, а там и вовсе податься в сторону леса.
На самой окраине прилегающего поселка и жила… сия пресловутая бабка.
Не сказала я ей ровным счетом ничего. Ни кто прислал, ни кто подсказал, ни даже… с чем наведалась я. Сама заткнула меня хмурым своим видом, при этом резво, строго грозя пальцем.
– Чего пришла ко мне, глупая?! Дурные мысли в твоей голове! Не о том думаешь! Сама не рожденная, давно мертвая, а еще ребенка просишь! Не должно быть тебя здесь! Не должно! И сама знаешь. По глазам вижу – сама знаешь! Давно должна была уйти. Давно! А всё топчешься! Всё сильнее воронку раскручиваешь! Не бу-дет тебе, – машет в мою сторону злобно кулаком, – того, чего так желаешь. Не будет! Сама счастья никому не даешь, и у других забираешь! Смерть только своим принесешь! Глупая! Отступница! Только о своих похотях думаешь! Сегодня – одно, завтра – другое. А колесо, оно вертится, сегодня ты это зерно в землю, а завтра – уже оно тебе стократ. Убирайся! Убирайся туда, откуда пришла! Пришло время! Уходи!
* * *
Ошеломленная, подавленная, убитая ужасом прозрения и догадок, я уже толком и не помню, как добралась обратно.
Слезы высохли, предательски стянув кожу на щеках. Пустой взгляд пред себя. Бреду по коридору.
Чей-то голос, оклик – но не реагирую. Еще немного, по лестнице – и пнуть бесцеремонно дверь в его кабинет.
– Анна? – мигом привстал со стула в ужасе Фон-Мендель.
– Что-то случилось с Вами? – живо поспешил ко мне кто-то, кто был с ним, кто вел беседу.
Смотрю – а перед глазами пелена. Не могу даже втолковать, кто это.
– Присядьте, пожалуйста, – любезно подхватив за локоть, помогает опуститься на софу.
– Я потом зайду, – малознакомый голос.
– Я сам Вас отыщу, – сдержано гаркнул в его сторону Генрих.
Едва стукнула дверь, оповещая нас, что остались наконец-то одни, как мигом присел у моих ног, испуганно взяв мои ладони в свои.
– Родная моя, что случилось? Скажи! Молю, скажи мне! Не рви мне душу!
Малодушный взор обрушить в его полные замешательства глаза.
Несмело, неуверенно закачать головой.
– Я никогда… не смогу подарить тебе… счастья.
– Ну, что ты? – болезненно смеется. Вмиг целует мои руки. Украдкой, метающийся, взгляд в глаза. – Ты и так уже мне подарила счастье. И так… вдохнула в меня жизнь, отчего я безумно благодарен. Скрасила мое существование. А наши попытки…
– Зря, – гаркнула.
– Что зря?
– Всё зря. Никто нам не поможет, – отчаянно качаю головой.
– И не надо, – горько морщится, с натяжкой улыбается. – Даст Бог – будет. Нет – то и нет.
Мне и тебя хватает.
– Не говори так, – рычу. – Ты даже не представляешь, что она мне сказала…
– Кто? – нахмурился, пытливый взгляд в глаза. Невольно поддаюсь, отвечая тем же, но в следующий миг поспешно осекаюсь, уводя очи в сторону.
– Неважно…
– Беата?
Удивленно вздернула я бровями.
Уверенно качаю, отрицая, головой.
– Нет. И, тем не менее, – набираюсь храбрости взглянуть в лицо. – Это – жутко, но и… верно на все сто. Будто, полностью меня считала, заглянув не только в самую душу, но и… далекое, то мое, практически никому неизвестное, прошлое – и выудила самое сокровенное. Сплюнула в лицо. Она сказала, что я… ничего доброго вам, моим близким, не сделаю, кроме как… Господи, – испуганно, болезненно поморщилась, тотчас вырывая руки из его плена и закрывая ими свое предательское лицо.
– Да не слушай ее, кем бы она ни была, – рассерженно рычит. Поерзался немного на месте, а затем и вовсе встал. Прошелся по комнате.
Обмер, руки в боки.
– Глупости всё это.
Вмиг убираю ладони, колкий, гневный взгляд на него.
– Неужели? – рявкаю. – Чего только стоили роды Нани? Если бы не Беата… не жить бы ей вовсе. Да и тебя… постоянно довожу до грани… каждой этой нашей встречей.
– Не надо, Анна, – гневно бормочет, в негодовании, мерно качая головой. – Вот только не надо меня в эту чушь вплетать. Я даю отчет тому, что делаю. Мои поступки – моя ответственность. И не надо облачать себя в мою вину.
– Вину, – победно киваю. – Вот именно, вину!
– А как иначе? – обмер, выпучив глаза. – Да, вину, за несдержанное слово. И что? Причем здесь ты?
Немного помедлив:
– Это я тебя на это подбила.
Скривился, ядовито закивал головой.
– Приятно слышать, что ты считаешь меня своей глупой марионеткой.
– Не перебирай слова! – живо подрываюсь на ноги. Шаги вперед.
– А ты глупости не городи! С пустого места… паника и истерика.
– С пустого? Не сегодня-завтра, – развожу обреченно руки в стороны, – вновь объявят о новом походе – и нет тебя. На месяцы, или… И это в лучшем случае.
– В лучшем? – оторопел.
– Командор в курсе. И неизвестно кто еще. Кто, кому сие будет излишне противным, или нетерпимым. И… мне страшно тогда представить, что из этого всего выйдет.
– А раньше тебя это не пугало.
Обмерла, я уличенная в очевидном.
– Потому что…глупой эгоисткой была.
– А теперь? Прозрела? – дерзко сплюнул слова.
Внезапно стук в дверь.
Кривится, злится, сопротивляется, но еще миг – и, прожевав какие-то ругательства, прошелся к двери.
– Командор?
– Генрих, выйдем?
– Давай не сейчас?
– Нет, сейчас.
Взгляд на меня Фон-Менделя, колкое, все еще напряженное:
– Подожди меня здесь. Прошу, никуда не уходи. И не делай глупостей.
… еще миг – и осталась я одна в комнате.
Несмело пройтись к столу. Застыть в нерешимости.
А в голове жуткие слова старухи: «Сама счастья никому не даешь, и у других забираешь! Смерть только своим принесешь! Глупая!»
Бойко, уверенно снять с себя медальон – и положить на столешницу.
Прощальный, с замиранием сердца, взгляд около – по родным палатам, – и рвануть к двери.
Пока вдали, у окна пылко беседовало два Генриха, мой да Командор, украдкой, мышей прорваться мимо невольных свидетелей и пуститься наутек.
– Я не знаю, что делать с этим Цинтеном.
– Анну пошли.
– Тоже уже думал. Поди помощь лишней не будет…
(доносились слова из невольно подслушанного разговора)
Но еще миг – и выныриваю на улицу. Едва добраться до приюта, как вдруг путь преграждает перепуганная Фреджа.
– Что случилось? – в ужасе заглядываю в ее глаза.
– А ты еще не слышала? Цинтен. Мельница в Цинтене. Говорят, сгорела едва не дотла..
Обомлела я в ужасе.
– Это – знак.
– Что? О чем ты? – нахмурилась женщина.
Лихорадочно закачала я головой.
– Ничего, – шепотом; не имея больше сил сопротивляться – задумчиво улыбнулась.
– Анна. Ты куда?
Но не слушаю, не реагирую, мчу уже к своей Нани.
…
Понимающе закивала головой девушка. Загадочно ухмыльнулась.
– Ступай. Ступай, куда тебе там нужно. А обо мне не думай – мы сами справимся. Ты и так сделала… невероятное для меня, за что вовек я буду благодарна…
* * *
И вновь помчать, уже на память заученной, дорогой до Цинтена. Вот только пойти мимо приюта, не свернуть туда даже и на миг.
…
Мельница, и вправду, была в сверх жутком состоянии. И хоть уже давно все было потушено, дым, запах гари все еще блуждал по сиим руинам. Целый слой спёкшейся золы, грязь от воды и земли, которыми тушили, вперемешку с обугленными, недогоревшими балками, досками, закопченным кирпичом, и, частично нетронутыми огнем, обломками непонятно чего, в полумраке угрюмой ночи, – всё это лишало любого желания и смелости попытаться забраться внутрь. Однако, твердое решение, принятое несколькими часами ранее, вынудило совладать со своим страхом – и (под гром разражающихся в моей голове слов старухи) переступить, опасаясь лишнего внимания со стороны местных, через треклятый порог.
– Анна, стой, – внезапно послышалось за моей спиной, и кто-то ухватил меня за локоть. Резвый разворот – обмерла в ужасе.
– Генрих? Т-ты… как здесь?
Виновато опустил на мгновение взгляд. И снова очи в очи. Тихим шепотом:
– И всё же… некоторые вещи я про тебя хорошо усвоил, да?
– Не надо, прошу, – кривлюсь от боли, попытка выдраться из его хватки.
– Анна, это глупо – слушать кого-то ополоумевшего, все бросать долой, только из-за каких-то мерзких, завистливых чьих-то слов.
Лихорадочно качаю головой.
– Это – не просто слова. Совсем не просто. Она полностью поняла, кто я. И она сказала, что нет мне здесь места, и не должна я была быть здесь. И ничего, кроме смерти, вам не принесу. Генрих, молю, – жалобно. – Дай мне вас спаси! Пожалуйста… Хороший мой, ПОЖАЛУЙСТА!
Обмер, словно уколола его в самое сердце. Но еще миг и вдруг ухватил меня за руку. Что-то вложил в нее.
Живо перевожу взгляд, раскрываю кулак – мой (подаренный им) медальон.
– Ты мне обещала. Так прошу, не уходи… Ты же моя… Анна…
– Не АННА – Я! НЕ АННА! – гневно качаю головой. Резкое движение – и вырываюсь долой, шаги на ощупь, пятясь. – И НИКОГДА АННОЙ НЕ БЫЛА! А то, что безмерно люблю – истинная правда, потому и ухожу! УХОЖУ, пока еще все живы!
– АННА, СТОЙ! – ошеломленно взвизгнул и тотчас кинулся ко мне.
Не сразу сообразила, попытка оглянуться, но в тот же миг и рухнула прямиком куда-то вниз, в какую-то яму.
Удержал, схватив своей рукой – мою.
Всматривается бешеным, испуганным взглядом в глаза.
– Родная моя, держись! ДЕРЖИСЬ, МОЛЮ! Я тебя вытащу!
– Не надо! – сама даже не знаю, как такое ответила.
– ДЕРЖИСЬ!
Но еще мгновение – и скользнули мои пальцы, обреченно унося меня от него вдаль.
– ЛИЛЯ! – отчаянно, зверски завопил Генрих. Рывок, попытка совершить невозможное, ухватить, спасти меня в последний момент – да тщетно.
Вдруг… хрустнула балка, обвал – и полетел мой милый следом за мной… прямиком в ад.
–
[1] Dziewczynka, gdzie idziesz? – с польского: «Девушка, куда путь держишь?» О! Można jeździć? Ja też tam. – с польского: «О! Может, подвезти? Мне тоже туда».
[2] – Шемиза – льняная, реже хлопчатая, нательная рубаха (нижнее белье). Брэ – нижние короткие штаны-трусы, к которым крепились чулки-шоссы (на основе статей про одежду Тевтонцев и Госпитальеров (в том числе, спасибо автору Fra Bertran)).
[3] – Полубратья (лат. «димидии», или «семифратрес») – некоторые союзники «кавалеров Святой Девы Марии» и «благодетели», или «донаторы» (а говоря современным языком – спонсоры ордена). Главные задачи подавляющего большинства полубратьев (приносивших при вступлении в Тевтонский орден обеты целомудрия, послушания и бедности и вносившие в качестве вклада всю свою движимость и недвижимость) лежали в сфере хозяйственной деятельности в орденских имениях. Димидиус был лично свободным человеком. Ниже полубратьев в орденской иерархии тевтонов стояли так называемые фамилиары. Они не принимали монашеского пострига, вели обычную мирскую жизнь за пределами орденских комменд (уже упоминавшихся нами выше замков-монастырей), не выходя из своего сословия, но должны были выполнять определенные обязанности по отношению к ордену Девы Марии. В знак своей принадлежности к ордену фамилиары, подобно вышеупомянутым «полубратьям», носили черный «половинчатый (половинный) крест» в форме буквы «Т», или «Тау» («крест святого Антония»). (Ист. – «История Тевтонского ордена» В.В. Акунов).
