Текст книги "Яркими красками по небу (СИ)"

Автор книги: Ольга Резниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 12. Псы и волки: меж двух сплошных

Глава 12. Псы и волки: меж двух сплошных

***

– В смысле, закроете? – не могла поверить собственным ушам. Попытка улизнуть от меня, но тут же догоняю ублюдка: – Макс, ты ох**л?

Враз замирает на месте, отчего едва не налетела на него. Вовремя остановилась.

Обернулся. Глаза в глаза. Кривится, скалится, давится яростью:

– Я о**ел?! Это ты ох**ла! Вы че, б***ь, натворили?! А, с*ка? – кивает в сторону бригады скорой, что уже грузила в машину труп. – Одно дело – тра**ться со всеми подряд, а другое – людей валить! Вы че, совсем е**нулись, нарики конченные?! Или че за х**ня?!

– Не закрывай его... – испуганно, смиренно.

– Посидит – проспится, протрезвеет малёха! Может, чуток ума наскребет! Как показания будет давать – пригодится!

– Макс, – отчаянно пищу, пытаюсь ухватиться ему за руки, но вырывается, увиливает.

Пошагал прочь. Вновь бегу за ним: – Макс, он из-за меня в драку полез!

Обмер, вновь взор мне в лицо:

– И че, б***ь?! Думать надо! Даже когда машешь – ДУМАТЬ НАДО!

– А ты всегда думаешь?

Обомлел, осознав укор. Сжался на мгновение. Но секунды – и тотчас совладал с собой.

Смолчал, лишь метнул взор на своих:

– Грановского не подпускайте. Я сам разберусь.

И вновь очи перевел на меня; нервически сглотнул слюну; скривился, подбирая слова:

– Садись в машину, домой закинем. Утром – ко мне в кабинет, посмотрим, что можно будет сделать с этим вашим болотом. Никому ни слова – сама похе*ишь, сама потом расплачиваться будешь. Ясно?

– Ясно, – лихорадочно киваю, заливаясь благодарной улыбкой.

***

Надежда. С*ка, надежда. Или я – с*ка, что в нее поверила, сама себе нарисовала.

Как был Фирсов тварью... так ею и остался.

Меня выгородил сполна, а вот Киселева… взд*ючил по полной.

От превышения самообороны до тяжких телесных, повлекших по неосторожности смерть потерпевшего... и эта стрелочка по счетчику металась даже не от показаний (продавца... каких-то еще, откуда-то взявшихся, непонятных иных очевидцев), а решения самого Фирсова. И, что самое обидное, никаких соплей от той шмары, за которую мы (так глупо, как оказалось) тогда заступились... Как я и боялась, эта тварь трусливо залегла на дно, скрыв с собой очень важные детали – ведь иначе просто даже не докажешь, что это не мы сами полезли в драку... к бедолаге, к "тихому мирному мальчику, который и мухи не обидит" – согласно словам матери и соседки убитого. И фигурировал нынче по делу исключительно один Киселев, мои же даже показания были не в счет, как свидетеля (не говоря уже о том, что причастна) – бумажка, конечно, в папочке лежала... (я со слезами едва уговорила ее приложить туда). Однако... пойдет ли она вход, или же останется альтернативой газетки для местного туалета – неизвестно.

– Я и Кузнецова твоего достану! Всех твоих е**рей пересажаю! Так только будет за что – сразу за шкирку и на нары! А не, с*ка, б***ь, ходит-ноет она за них! НЕ БУДЕТ ТАКОГО, чтобы я за этих уе*ков твоих вписывался! А сейчас – на**й отсюда пошла! Чтоб глаза мои больше тебя не видели!

– Я тебя ненавижу, Фирсов!

Обмер. Миг, дабы прожевать очередной залп ярости, и тотчас дерзко сплюнул:

– А ты ведь тоже… Фирсова! – с отвращением.

– Да будь проклят тот день, когда мать решила мне дать... эту злое**чую фамилию! И ты вместе с ним, мусорИла вшивая!

***

Это был последний шанс. Последний реальный шанс для нас с Киселем.

И пусть я окончательно надену себе петлю на шею и вздерну себя, но его использовать – я обязана.

Однако... судя по реакции, как тот торопился со мной встретиться, как брал трубку... или отвечал на смс, эта петля и так уже (с той ночи) была наброшена мне на шею и затянута сполна. Видимо, новости хорошо дошли до него, и без моего участия. И то, что я вновь ношусь с Киселевым, сыграло свою роль, как то и ожидалось: предатель... Я – предатель.

Что ж, осталось лишь выбить табурет из-под ног.

В офисе было не продраться сквозь сплоченную толпу сотрудников, да и не поговорить откровенно на подобные темы, а потому... Отчаянное, дерзкое, в моем духе.

С*ка, пятница. И, казалось, любой ушлепок знал, что эта свора красиво так зависает сейчас в бане.

Пролететь мимо ресепшена, да в "банкетный зал". Тщетно: одни девки.

Гневное, уверенное, борзое на овец:

– КУЗНЕЦОВ, Б***Ь, ГДЕ?!

Оторопели те, испуганные. И лишь одна осмелилась пальцем ткнуть в сторону второй двери.

Влететь в душевую – пусто, рвануть деревянное полотно парилки.

Зайти внутрь.

Целая толпа голых кобелей (отчего вмиг по телу побежали мурашки, а тело схватили конвульсии, предрекая нечто ужасное, нечто куда жесточе, чем то, что мне уже пришлось пережить).

– Вот это поворот! – вдруг звучит жуткий, насмешливый, незнакомый голос.

Терплю. Стою оловянным солдатиком по струнке смирно и ищу взглядом нужное мне лицо среди чреды красных, оскалившихся в счастливых улыбках, мразей.

Но вот и сам сорвался с места виновник, причина «хулиганства», шаги ближе – попытка ухватить меня за руку, мигом отступаю, увиливаю – но тут же натыкаюсь на кого-то и враз падаю на оного.

Дико ржут гнусные животные:

– О, синяя птица сама в руки лезет! – попытка того то ли придержать меня, дабы еще больше не скатилась на пол, то ли удержать рядом с собой.

Испуганно, с отвращением морщусь, чувствуя под собой откровенные места и восставшую похоть. Силюсь восстановить равновесие и быстрее, молнией убраться от него долой.

– ПОШЛИ, Б***Ь! – гневное, жестокое на меня  Бориса.

Вмиг хватает за локти и помогает выровняться на ногах. Натиск – и выталкивает в душевую, плотно закрывая за нами дверь, пряча бесстыдную срамоту. Но еще удерживает подле себя.

– Ты ох**ела, что ли? Или че за суицид? – машет в сторону товарищей.

Еще сильнее дрожу под его напором.

– Нужно поговорить.

– Не о чем нам больше говорить! Ты сделала свой выбор! КИСЕЛЕВ – ТАК КИСЕЛЕВ!

– Борь... но это... нечестно, – отчаянно, тихо шепчу, боясь... даже, что услышит.

Мигом отталкивает, швыряет в сторону, высвобождая из хватки – попятилась, но не упала, удержалась на ногах.

Сутулюсь, жмусь, идя ходуном уже от переизбытка чувств.

– НЕЧЕСТНО?! ТЫ, С*КА, СЕРЬЕЗНО СЕЙЧАС?! – вдруг дико, ополоумев, взревел Борис. – Я же тебе, твари, давал шанс! ДАВАЛ! А ты в очередной раз на него х** положила! Вот и пи***й отсюда! Малолетка конченная! Мужиками все играет. Манипулирует. Умная больно? Да  сейчас, б***ь, обратно за дверь затолкаю и по кругу пущу, шмару е**чую! Вот тогда точно поумнеешь! Х**в ей все мало! Мало одного! Давай два! Три! Или сколько у тебя предел, А?! – в неистовстве рявкнул на меня, гневно сжав кулаки.

Обомлела, оцепенела я от всего услышанного, да так, что дрожь прошла. Сплошной лед. Ушел страх, ушел и ужас... полная прострация и разочарование. Мой идол... пал.

Еще один предал. Еще один не понял... Еще один душу растоптал.

С*ка – ты... такой же как и Фирсов.

Ровным счетом такой... пустой.

Опускаю взгляд. Долгие, тягучие мгновения – и решаюсь.

Мерно, холодно.

И даже глядя в глаза:

– Он же и твой друг...

– Х*юг!  Думать надо! Когда, где, как и на кого машешь! И не мусоров звать, а своих! ...коль так хочешь. А прое**ли всё – расхлебывайте теперь сами! ...или че, Максимка не вытягивает? – язвительное, саркастическое, словно лезвием по горлу.

– Ему же... дох*ра светит! – взмолилась я отчаянно, сквозь застывшие на ресницах слезы. – Да что ж вы за люди-то такие?!

Шаг ближе, яростное в лицо:

– Ты где людей нашла? Очнись, б***ь! И Кисель твой – не святой! А домахался, спалился – сиди!

– А ты бы сел? – обиженное, растоптанное...

– А я и сел! – бешено рявкнул в лицо, отчего враз распяло меня прозрением. Не дышу, лишь жадно пучу на него очи. – Накосячил, б***ь, поймали – и сел! И не ныл! И баба за меня никакая не бегала, не молила! Да решали, да помогли свои, но НЕ НЫЛ! Отмотал трояк – как положено, как влепили, и пошел по своей дорожке дальше, умнее став на век. Может, и ему поможет, гниде трусливой! Жалко ей... А пацана не жалко? НЕТ?! Марш отсюда! Пока тебе... и за него не влепил! Подстилка е**чая!

***

Не помню, не знаю, даже как выбралась оттуда. Как шла, куда сворачивала – пришла в себя лишь, когда уже замерла у двери своего подъезда.

Беглый взгляд в окно – темно. Отлично... самый кайф.

Одиночество...

Зайти в квартиру, на кухню... Не включая свет, отыскать заныканную матерью (на случай праздника и явки е**чего «Максика» в гости) бутылку коньяка и открыть, вытащить пробку.

Глотки с горла.

Взять нож – присесть у окна. Отложить пока трофей на стол. Достать пачку сигарет, прикурить… – глубокая затяжка. Выдох.

Крутить, вертеть, нервически играться зажигалкой.

Бесцельный взгляд около.

Вот и всё. Конец. Окончательно и бесповоротно – конец всему... Мечтам, глупым чувствам… которые, наверно, впервые во мне так ярко, четко, осознанно, полноценно, истинно зародились. Чувства… то еще мне слово. Глупости, ошибка.

Умопомешательство…

Тщетно. Всё теперь тщетно: ночи без сна, грёзы, фантазии… желания. Даже слёзы.

Слёзы… Говорят, камни не плачут. Плачут. Когда никто не видит – плачут… Как небо, как водопады – плачут.

Вот и сейчас по моим щекам шальные потоки… обреченности, и ненависти самой к себе.

Всех подвела, всех… Всем в душу нас*ала, а Киселёву даже судьбу сломала.

С*ка… тупоголовая, конченная с*ка. Б***ь. А еще Фирсова порицаю, ненавижу… А, в итоге, не лучше – даже хуже. Хуже и омерзительнее…

Ведь они мне верили, доверяли… чувства какие-то питали. А я их всех предала, подвела. Подставила. Пусть и невольно – но подставила.

Отложить зажигалку на стол, сигарету – на блюдце.

Взять в руки нож – и привычными движениями стать рисовать на теле… благодатные движения… Света луны вполне достаточно для сего идиотического, странного, возможно, жуткого... но для меня – спасительного, бальзамного ритуала. Тонким, острым лезвием по коже... поперек руки... ровным, красивым... игриво-болезненным забором...

Нет, я не хочу кончать с собой. И, наверно, никогда сего по-настоящему не хотела. Нет, лишь сплошная... грубая игра... чувств, когда физическим душишь боль душевную, сердечную. Когда разум затыкается, направляя мысли лишь на язвящие раны, щипающие  и колющие... К'н'и:гo'ч:eй'.нe'т Когда даже страх отступает – и лишь наслаждаешься больной эйфорией сумасбродного припадка, прострации... полного отсутствия твоего внутреннего Я.

Сбежало... всё сбежало н**й, напрочь всё, оставляя лишь ядреное, е**чее безумие...

Еще немного – и когда спустя такие долгие... но сладкие минуты дозволенное, отведенное полотно иссякло – сижу, смотрю... как темно-багровые капли скатываются на серую столешницу... Жива... я. всё еще. внутри. жива...

Еще минуты – и вынужденно, обреченно встаю со стула.

Еще один глоток спиртного – и подойти к крану. Открыть воду – засунуть руку под не менее игривый, в доли со мной, в сговоре, холод... Остановить игру, скрыть улики...

А шрамы, рубцы... да даже свежие порезы – уже давно их никто не видит, не замечает, никто и не знает... Всё давно поглотили такие же, как и я, скандальные, но преданные, понимающие, поддерживающие легенду здравомыслящей девочки (девушки, человека), татуировки.

Смерть. Не боюсь я давно уже ее. Не боюсь... только лень всё прерывать, лень что-то менять, делать. А так – не боюсь, ибо давно меня ждет там мой единственный и верный, невольный, друг. Ждет тот, чей уже столько лет крест ношу на теле, под сердцем, добровольно набитый под левой грудью как первый, как истинный, как непоколебимый протест против Фирсова, против жизни и против судьбы в целом...

Печать того, что «новая» Леся сменила «старую», развязав войну.

Старую…

Не думала, подруга, что ты еще существуешь. Не думала, но слёзы текут… и сердце ноет, а значит ты еще жива, еще существует где-то внутри меня. Это Борина заслуга, да? Конечно, Борина… Это он тебя разбудил, еще тогда… Позвал к себе, приласкал, пригрел, вселил в нас мечту – а теперь… бросил.

Всё стало на свои места – всё, но не мы, не мы, подруга. И вновь ты избитая, растоптанная, растерзанная и брошенная. Сидишь, плачешь. Вот только слезами горю не поможешь. И ничего не изменить, не излечить и не замазать. Ты – ангел, а я – демон. И нет в нас человека. А потому – уже проще. Уже… проще.

Еще одну стопку перекинуть в себя. Очередная затяжка, пройтись к окну – взгляд в темень.

Буря утихает. Снежинки внутри меня мерно падают на дно, кроя холодом растрепанную душу.

Выдох.

Тишина. Вновь наступает тишина во мне, покой. Прострация.

Ушёл? Ушёл. Бросил? Бросил. Прогнал? Прогнал.

Всё что угодно – но еще жива. Жива. И я нужна Киселёву. Он нуждается во мне.

А потому не время лить слезы, давиться соплями и жалеть себя.

Я заварила кашу – и мне ее расхлебывать… чего бы мне это не стоило, и к каким бы жертвам сие не привело.

Я справлюсь и без тебя, Кузнецов, без твоей «благодати». Справлюсь. А ты вали… на**й. Раз я – пуста, то и ты теперь для меня – пустое место.

Глава 13. Война

Глава 13. Война

Кто хочет (действовать), тот ищет возможности, кто не хочет – ищет причины.

Сократ

***

Через Петровича достать номер телефона Балашовой (то бишь Еремовой, всё привыкнуть никак не могу), а там уломать ее устроить в ближайшее время (дни, желательно, часы) встречу с ее муженьком, Григорием Викторовичем, по деловому вопросу.

Перезванивает Тамара:

– Гриша говорит, что он в офисе сейчас, и есть свободная минута. Можешь подскочить, если удобно. А так – вечером заходи к нам, на ужин. Чего-нибудь вкусненького приготовлю.

– Не надо! Спасибо, теть Том. Мне и офиса  вполне будет достаточно. Там всего-то пару вопросов – и один ответ. Да – да, нет – нет. Никто никого принуждать или упрашивать не будет.

– Что случилось? – растерянное, взволнованное. – Я могу чем-то помочь?

Пристыжено смеюсь:

– Нет, благодарю. Всем, чем могли, уже помогли – а там дело уже… за вашим мужем. А не поможет – то тоже в обиде не буду. Всё понимаю… поди, не первый день живу.

(и не первый отвернулся – хотела, было, добавить, но сдержалась)

– Но с тобой всё в порядке?

Еще больше рдею от смущения:

– Да всё зае**сь, теть Том! Все в порядке… Не у меня залет, но я… к тому причастна. Другу хочу помочь. Вляпался… Не переживайте, всё пучком. Я сама за всех всё попереживаю, – идиотическая шутка, идиотически и ржу. – Ладно, буду прощаться, а то еще нужно успеть вовремя доехать, пока не свалил никуда. Понимаю же – весь в делах, занятой человек.

– Ну, да, конечно. Беги. Звони, как будет время, желание… или нужда. Всегда тебе рада.

– Спасибо огромное. Непременно! Спасибо за всё… До свидания.

***

– Чай? Кофе?

– Нет, спасибо. Давайте сразу к делу…

– Ну, к делу, так к делу…

…

– Пойми меня правильно, Лесь… Это уже давно не мой огород, а – Кузнецова. И я в него не лезу. Решил Борян за твоего Киселя не вступаться – значит тому есть причины… И так тому и быть.

Обмерла, я, переваривая услышанное…

Долгие, нудящие, полные сомнений минуты тишины, моего молчания, и наконец-то осмеливаюсь на дерзкое предположение:

– А если… тому причиной – я?

– В смысле? – нервически заржал; нахмурился. Вдруг закачал головой, машинально поправил бумаги на столе, взгляд около: – Пойми… Лесь, он не такой человек, – пристальный, с вызовом, пронзающий взор мне в глаза, выдерживаю напор. – Да, деспотичен местами, черств, властен… Но и принципиален вместе с тем. Очень принципиален. Я его еще малолеткой помню… С*ка, зверь, а не человек: за своих всегда рвал и метал. Да даже меня… с того света вытащил: не забздел, пошел против всех. А бабу, – вдруг рассмеялся. Вновь качает отрицательно головой, – нет. Он никогда крысить или чужую бабу отбивать не станет, особенно у друзей. И особенно – в такой мерзкий, подлый, низкий способ. Я бы еще поверил в драку… в дуэль, с*ка, в конце концов, – ржет пристыжено. – Но не так… Что-то там другое… А вот что – х** его знает.

– А если… не отбить? А уничтожить. Обоих. И что… если я его до этого довела? – виновато прячу очи. Страшно даже дышать, дрожу от признания, стыда и откровенного покаяния, словно перед судьей у плахи.

Нервически цыкнул вдруг. Шумный вздох:

– Ну… – взгляд около, – если ты так сильно в этом уверенна. Максимум – помутнение, дурман. И то, я в это не верю. Баба?.. – от удивления дрогнул голос. И снова звонкий вздох. – Но если да, то всё это скоро пройдет. Само пройдет… – немая, тягучая, жуткая пауза. – Или ему надо помочь,… – внезапно, словно гром среди ясного неба, – коль делу не терпится, – вдруг Еремова тон сменился. Отчего тотчас уставила я на него свои глаза. Коварно прищурился: – Но не я это должен сделать. Если… реально дело в тебе, как ты тут утверждаешь, кровь из носа, то тебе его и душить. Только аккуратно: перегнешь палку – и пи**ец всему. И никто тебя уже не спасет: ни ты, ни Макс, ни я, ни даже сам Боря… если захочет. Кузнецов – это вулкан, и будить его, ой, как опасно. А раз уже начался внутри накал, бурление – то рванет за**ись как. Смотри сама… кто, что тебе дороже: этот твой Киселёв… или твоя шкура. Короче… думай, решай… ОЧЕНЬ хорошо думай. Оч-чень. И дай Бог тебе мудрости… нащупать правильно грань, а ему – сил сдержаться.

***

Ну, что ж… Душить, так душить. Причем обоих гадов: и Кузнецова, и Фирсова заодно.

…

– Выпусти его хотя бы до суда…

– Зачем? – ржет Фирсов, наконец-то отрывает взгляд от своих бумаг и устремляет очи на меня. Кривится, как всегда, в свей е**чей ухмылке: – Чтоб сбежал?

– Этот трус? – вполне искренне. Подступаю ближе. Руками упереться в столешницу: лицом к лицу, отчего вынужденно отодвигается, откидывается на спинку кресла. Барский, выжидающий взгляд. Веду дальше: – Он же и так сознался во всем: явка с повинной, помогал в раскрытии преступления. Готовый зек, – язвлю, – что тебе еще надо? Будь человеком… хоть последние дни дай догулять – неизвестно, что там его ждет дальше, когда закроют.

– Перед смертью – не надышишься, – саркастически сплюнул мне в глаза и еще сильнее заухмылялся, наслаждаясь своим полным превосходством и моей позорной, подобной скулению загнанного в угол щенка, капитуляцией. – И потом, если не он накосячит, то это может сделать Кузнецов, – дерзко цыкнул зубом. Закачал головой: – Нет, не отпущу…

Еще ближе к нему подаюсь, с напором:

– Кузнецов твой… от него отказался.

Удивленно вздрогнули брови:

– Мой? Он уже мой? Я думал, твой… – ехидно скалится.

Ведусь на брошенное:

– Больше… не мой, – резво (позорно) отстраняюсь, выровнялась. Взгляд сверху вниз.

Не выдерживает. Мигом вскакивает. Шаги по кабинету. Замер около меня. Пристальный, изучающий взор в очи. Тягучая, жуткая, режущая тишина, молчаливые его рассуждения, игра чувств, эмоций, мыслей на его лице… и наконец-то губы дрогнули, послышались слова:

– Только если пообещаешь, – на мгновение закусил губу, словно желая себя остановить, да тщетно: – Никаких свиданок: ни с одним, ни с другим, ни с третьим…

– А третий – это кто? – отчасти иронически, с опаской, тихо.

– Еремов, – гаркнул. Шумный вздох: – Я выпущу твоего Киселева, до суда, под подписку. И, возможно, даже… дело пересмотрю. Только… уймись, и возьмись за ум.

– И ты его не посадишь? – ошарашенная, но еще изо всех сил пытаюсь скрыть удивление и радость.

– Сажаю не я, а суд.

– Ну да… – язвлю, раздраженно скривившись. Взгляд около…

– Да! – жестко, черство. – А чуток отдохнуть ему – не помешает. Поди, ума наберется.

«Еще один…»

– Идет, – шумный вздох и киваю одобрительно.

***

Но, с*ка, я больше тебе не верю. И пусть отпустил Киселева, отпустил под вечер из-под стражи, но я тебе больше не верю. А потому и лечу темными дворами и косыми дорожками сейчас к нему домой.

– Опа! Какие люди! – радостно вскрикнул Артем, увидев меня на пороге. Видно, только после душа, голову полотенцем вытирает. Счастливый, улыбается: – Проходи, – отступает пару шагов назад. – Не знаю, как у тебя это получилось… Но Фирсов пасонул… немного, но все же… Че, чай, кофе?

– Водка есть? – метаю уверенный взгляд.

Обмер в растерянности:

– К-коньяк.

– Сойдет, тащи…

…

Еще даже бутыль не выглушили, а этот гад принялся ныть о жизни тяжелой… об обреченности его положения, и о том, что я его не дождусь, что всему конец, и что будь проклят тот день вместе с той с*кой, за которую заступились.

– Артем, – ржу уже истерически, не выдерживая этого бреда и негативизма, – знала бы, не дала тебе пить.

– Да ты мне и так ниче не даешь… – хохочет идиотически. – А тут бы еще… и последнюю стопку отобрала…

Шумно вздохнуть и потянуться, растянуться на полу. Взгляд вбок, на сидящего рядом со мной Киселева. Оперся спиной на кровать. Взор устремил бесцельно в стену… и сосет дальше потихоньку ядреного из горла.

Еще один вдох глубокий и решаюсь:

– Презики есть?

– Че? – нервно дернулся, метнул взгляд в мою сторону. Нахмурился, не веря своим ушам, разуму.

Лукаво ухмыляясь, потешаясь над его честностью, добротой… наивностью… все то, что столько времени держало меня рядом с ним. Ведь не просто игра. Человек-то он хороший… и если бы не мое больное сознание… может, чего когда и вышло доброе у нас.

Столько терпел, столько ждал, ни разу не пытался взять силой, или надавить морально.

А потому вздох и решаюсь повторить, только уже громче и четче:

– Презик, говорю, есть?

Даже рот от удивления у него приоткрылся. Испуганный, мечущийся взор – и вдруг словно очнулся, встрепенулся.

– А, да, – сглотнул скопившуюся слюну. Дернулся к тумбе, взвизгнул выдвижной ящик.

Секунды – и уже враз повис надо мной. Глаза в глаза – все еще не верит своему счастью.

– Уверенна?

– Ты сейчас доп***ишься, – ржу нахально.

Резво прилипает поцелуем к губам, но не отвечаю, а потому шальной дорожкой тотчас покатился к мочке уха, по шее… вниз…

Стащить с меня платье, снять лиф. Обомлел… наслаждаясь долгожданной, вожделенной картиной.

– Долго пялиться будешь?

В момент реагирует, пристыженный. Враз впивается в одну грудь губами, бережно вбирая в себя сосок вместе с сережкой, а вторую накрыл, утопил в ладони и сжал до сладкой боли – невольно застонала я, сдаваясь физиологии и алкоголю.

Тут же уже руками добрался до трусов и стал жадно сдирать их вниз – поддаюсь напору…

Еще движения, еще усердия – и ощутила его всего в себе… невольно вскрикнула… от наслаждения и легкой боли.

Движения, напор, страсть… по венам…

Да только удовольствие – странное, непонятное. Если тело и замирало от каждого толчка, рывка, если сдержанные стоны и вырвались наружу из меня, то в груди словно кто кислотой все обдавал, заставляя неистово жечь, ныть сердце, а на глазах – проступать слезы.

Даже двигаться особо не пришлось. Мой герой сполна довольствовался  осознанием того, что наконец-то крепость пала – и он теперь целиком владел ей.

Мерзко на душе, гадко, гнусно… Перед глазами – один лишь Боря, да только ни алкогольный дурман, ни физическая услада не могли перекричать разум, или хотя бы убедить, насадить больные фантазии. Ничего. Тщетно. И с каждым поцелуем, лаской Киселева все больше ненависти к самой себе разгоралось внутри меня, доводя уже едва… не до рыданий.

Но еще миг, еще движение – и вдруг победно замер Артем, упиваясь удовольствием.

Секунды (какого-никакого) приличия, учтивости – и силой сталкиваю его с себя.

Резво отворачиваюсь, набок – замираю, позорно пряча бегучие по щекам соленые потоки.

– Ты чего? – испуганно. Несмелое касание плеча. – Я что-то сделал не так?

Слегка прокашляться, сыграть равнодушие, но вышло грубо, неблагодарно:

– Нет. Все хорошо. Я спать.

– Давай хоть на кровать отнесу.

– Мне и тут хорошо, – откровенно гаркаю… отчего больше не решается на слова.

Разлегся рядом. Шумный вздох…