Текст книги "Яркими красками по небу (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Глава 23. Глухая совесть
Глава 23. Глухая совесть
***
Открыть глаза – и не сразу понять, осознать, где я и что вокруг.
Беглый взгляд по сторонам – и удивиться, поразиться обстановке, причем не меньше тому, кто именно сейчас рядом, неподалеку, в кресле: сидит, спит...
Дернулась, вздрогнула, но тотчас игла в руке, причиняя боль, заставила обмереть на месте. Зажмуриться. Ойкнуть.
Шорох. Шумный вздох. Заспанным голосом, невольно потягиваясь:
– Пришла в себя?
– Что это? – раздраженный, взбешенный взор по сторонам. А сама реально – ничего не помню. В голове только кладбище, Киселев, Кузнецов... автобус. А дальше – провал, прострация. – Почему я в больнице?
Взгляд около, не решается почему-то ответить сразу.
Несмело встает, шаги по палате, разворот, глаза в глаза:
– У тебя был передоз.
Обмерла, ошарашенная я.
В смысле? Чего?
Лихорадочно перебираю, шпыняю мысли в голове, выуживая хоть что-то из прошлого. Тщетно, с*ка. ТЩЕТНО!
– Чего? – робко, пристыжено.
Застыл на миг. Вдруг движение, ближе: лицом к лицу. Уперся кулаками в койку. Пристальное, с вызовом... в глаза:
– ЧЕ-ГО? – злобно гаркнул. Хмыкнул вдруг. Выровнялся, от волнения вновь шаги по палате. Отвернулся к окну. – Че-го... – передергивает слова, странным образом смакуя ими. Нервически, звонко сглотнул слюну (а страх, странный, непонятный, так и распинает меня, заставляя сжиматься все мышцы в камень в теле; стыд дикой кошкой скребет сознание и плоть). Вдох, отваживается наконец-то произнести вслух: – НАРКОТЫ. Если бы я тебя не отыскал, если бы не догадался... что ты... у Киселя дома... Если бы телефон твой не зазвенел, и если бы дверь не вскрыли... То и тебя бы похоронили. Там же... – язвительно, жестоко, гневно, казалось, заживо рубая и себя заодно, – рядом. Счастливую чету... гребанных молодоженов.
Огорошенная, дрожу... вспышками пробивая в сознании брешь за брешью, выуживая куски прошлого: ключи, среди вещей погибшего, врученные мне по моему требованию, накануне, Фирсовым. Поход в тот ад. Слезы, отчаяние. Опять алкоголь, опять сигареты. Наткнулась на нычку белого порошка... И то, чего не взяли, не смогли побороть "младшие" братья... взял он – стопроцентный дурман, эйфория, молчание... Тишина, смерть мыслей... и чувства вины. Но не сразу... А потому очередной догон – и наконец-то поплыло, поехало, прогоняя прошлое вместе с будущим... и настоящим.
...
Скрипнула дверь.
Незнакомый мужчина в белом халате.
Скривился недовольно тот, стиснул на мгновение зубы от злости – но порицать не стал. Лишь только горький вдох и взор то на Бориса, то на меня:
– Пришли предварительные анализы. Судя по всему, так как срок еще очень маленький, и плод на самостоятельном питании... ему ничего не угрожает.
Обомлела я, расстрелянная словами: услышать, но до конца не осознать.
Нервно дернулась, рассевшись. Поморщилась:
– Плод? Какой плод? – лихорадочно.
Жуткая пауза…
Прожевал эмоции. Вдох. Решает ответить, уточнить:
– Ребенок.
– Я не беременна... – нервически, коротко рассмеялась я, а во рту – кислота. От шока глаза на лоб полезли.
– Беременна, – едкое, презрительное. – Срок небольшой, потому и повезло... Хотя, рано еще судить – все еще впереди: все последствия и результаты.
– Ну, что вы несете? – истерически еще сильнее рассмеялась я, уже взмолившись на изувера. – Какое беременна? Какой ребенок? – отчаянно разум открещивался от очевидного.
Скривился от злости мужчина, шаг ближе – тотчас швырнул мне на руки какие-то бумаги, снимки:
– А такой... – дерзко, – который жить, судя по всему, куда больше хочет, чем его... нерадивая мать.
Сижу, ошалевши, бешено пучу глаза – и хоть ничего еще не понимаю, не могу уже отметать явное: сверлю взглядом черные квадратики с серыми пятнами.
Беременна...
Господи... Я? ...беременна.
Слезы замерли на ресницах. Перехватило дыхание.
Тихо, едва слышно, шепотом:
– Какой срок?
Тяжелая пауза, сражаясь в очередной раз с эмоциями, и наконец-то решает ответить:
– Недели три.
Настом вмиг покрылось все тело. Поежилась. Пробрало морозом до самых костей...
Сердце враз принялось отбивать свой последний, смертельный такт. Мелодию, где ноты только... реквиема.
Еще минуты, жуткие, давящие, сводящие с ума минуты, и отваживается. Боря отваживается. Робко, боязно, словно страшась, что действительно отвечу:
– Киселёва? – грохочет гром.
Обреченно зажмуриваю веки. Не шевелюсь. Не дышу.
Страшно жить. Осознавать. Существовать.
Но и выбора... больше нет.
Обязана.
Тихо:
– Да.
И опять напряжение. Опять накалились между нашими душами провода, стругая, оголяя нервы.
– Ладно, я вас оставлю, – неуверенно, в удивлении сгорая, дрогнул голос врача.
Быстрые шаги – и наконец-то хлопнул тот дверью.
И опять тишины разлом. Слышны лишь робкие, неохотные, вынужденные, тяжелые вдохи... и надорванный ритм сердец, стремящихся вылететь из грудных клеток всполошенными воробьями на волю.
– Я пойму... – осмеливаюсь растерзать безмолвие, – если тебя больше никогда не увижу.
Холодно, мерно... как всегда, когда режу себе по плоти лезвием... до крови, до пьянящей боли, до плоской, гладкой прострации.
Но молчит. Не уходит. Думает. Сомневается. Сражается...
Не знаю зачем, но пытаюсь... оправдаться. Сгладить всё. Хотя бы... чтобы не ненавидел:
– Я не врала тебе... Я не знала... что беременна.
У нас с ним было... один раз.
И то... когда ты меня бросил, отвернулся,
...когда решил нас уничтожить: я вновь пошла на дно, а он – беспощадно стал давить своей безысходностью.
Не знаю, зачем так поступила. Не знаю... но. Что есть, то есть.
Мне жаль, что я не оправдала твое доверие, ожидания...
Мне жаль, что... ты не увидел во мне то, чем я являюсь на самом деле... вовремя.
Мне жаль, что всё так... обернулось.
...что я влезла в твою жизнь.
...и что родилась на свет.
Вдруг движение, шаги.
Обреченно зажмуриваю веки – чтобы хотя бы не видеть это. Услышать, понять (что принял решение, что уходит) – осознать, но хотя бы не видеть.
Хватит мне мертвого лица Киселева. Не хочу видеть... еще и мертвую себя в его, в Бориных... глазах, в его поступке.
Но еще звук – и внезапно дрогнула кровать рядом со мной, проседая под давлением, весом.
Доли секунд сомнений – и коснулся, провел по волосам; обнял за плечи и притянул аккуратно к себе, поцелуй в висок:
– Я вас не брошу, Лесь. Не брошу. И не проси...
Дикий, отчаянный писк, визг... бешеный крик вырвался из меня, из моей груди, рождая вновь внутри меня... из демона – человека.
Глава 24. Семья
Глава 24. Семья
***
Несколько дней отлежаться в больнице, а затем... Боря забрал к себе.
Поздний вечер. А потому... поужинать едой из ресторана, да спать...
Боря. Я уступила ему, себе...
Отныне вынужденная жить, вопреки всему. Но что у меня есть? Одиночество? Собственная никчемность? Отвращение к самой себе? Ненависть? Глухая, упертая совесть и опять... непомерное, бесконечное чувство вины?
И куда с таким багажом... тащить ребенка? Куда, как?
Опять пойти за принципами? Опять быть гордой... и пустой? Быть... батей своим?
Быть с*кой, сволочью, мразью?..
Если... Боря нашел в себе силы меня простить, принять... нас обоих, то мое слово уже... неважно. Более того, мне это нужно. Боря мне нужен – как воздух, как влага, как земля, как опора. Он – всё мое, мой мир. И только с ним... у меня есть шанс выжить. Жить.
Перевернуться в постели на бок, свернуться в калач... и ждать. Чего угодно... и если даже придется вновь играть, притворяться, пока страх и неловкость не сменю на смелую откровенность – я ко всему готова. Даже если... на душе по отношению к Киселеву... будет паскудно. Читай больше книг на Книгочей.нет Даже если стена вины станет еще выше, ибо каждый раз буду докладывать своей «неприличностью», «безобразностью», «бессовестностью» кирпичик за кирпичиком, пока и вовсе неба не станет видно.
Вновь перекрутить в голове то, что уже успела о себе услышать:
"Мужа благополучно схоронила, можно теперь и с любовником не прятаться"... "Еще не охладел, а она уже на другого смело лезет"... "Небось с ним и тягалась, когда бедолага разбился"...
Именно. А еще жить с "любовником" своим стану. И вскоре рожу нам ребенка. И че теперь?
Да задавитесь вы со своим порицанием, гневом, гнилью, нападками... На меня – и моих плетей хватит. За собой следите. За собой, с*ки...
Я ценю веру, доброту Бори – и мне плевать, что вам это не по «кодексу», не по «приличию», не по «моральным принципам». Мне гадко... отчасти.
Но это – жизнь, а я устала гнаться за непонятными идеалами, где все герои должны страдать... и лишь зрители радоваться.
А потому по***. Уже на всё по***. И я в постели с любовником. И я его люблю. И будем делать то, что сами захотим.
Что сердце подскажет...
...
Забрался под одеяло и жадно обнял, притиснулся к мне, к спине, поцелуй в макушку.
Обмер. Тихое, сдержанное дыхание, а сердце колотится от волнения, от счастья... но ни на что большее Кузнецов мой не решается. То ли ждет моего решения, участия, то ли сам... еще не готов.
Живо провернуться в объятиях, робкий, тревожный взгляд ему в лицо.
Делает вид, что спит. Но вижу же, чувствую... притворяется. А затем и вовсе не выдерживает – и начинает пристыжено улыбаться.
Тихо, смущенно:
– Хватит пялиться, – ржет.
Улыбаюсь и я. Глаза в глаза:
– Спи, – продолжает. – Мне завтра рано вставать. Да и у тебя много дел...
– Дел? – удивленно, невольно дернулась, дабы лучше разглядеть его эмоции, мысли, проступающие наружу.
– Ага, – ухмыляется. – К новому дому привыкать.
Немного помолчав, смакуя этой странной, «неправильной», идиллией, решаюсь:
– Борь... – тихим, напуганным шепотом: – А тебе не стыдно... за то, что... творим?
Удивленно вздернул бровями. Пристальный, бурящий взгляд. Дрогнули, скривились в кислой мине уста:
– За то, что счастливы? ...нет. За то, что – резко все, не вовремя – мы ничего не планировали, и сделали всё, чтобы его спасти. Но он сам... решил всё перекроить, испоганить, урезать. Так что – тоже нет. Вернее... перед людьми – не стыдно. Перед собой – ... моя вина в том, что с самого начала дурью занялся. Гордость включил. Не башкой, а... *** его знает, чем думал. Это да, это – косяк. Надо было сразу все решать толково, и тебя забирать, а не... кота за яй** тянуть. Чем больше телишься – тем больше дров. Всегда же знал – а тут... как идиот, как непонятно кто... Накрыло. Ну, и поплатились, все. Лесь, – шумный вздох, – я тебя люблю. Причем... давно понял, что... не просто так ты в моей жизни. Я должен был за тебя грызть глотку, достойно, с честью – а не крыться за принципами и мудозвонством. Не вини себя – Кисель сам свой выбор сделал. Ты же не врала ему, так? Не играла... дала понять, что между вами отныне только дружба? Или что?
– Да, – виновато опускаю взгляд.
Тишина. Пауза – молчит, выжидает, видимо, недовольный странной моей реакцией.
Горько сглотнуть:
– Я-то ему давала понять, но он... судя по всему, не хотел верить в очевидное. Да и... никогда не была я его. Любила бы – сразу отдалась. А то больше года мурыжила...
– Вот и я о чем, – вновь отваживается заговорить. – Неведение, отрицание, а затем... разочарование – это его выбор. Как и то, чтоб набухаться, упороться – и сесть за руль. Он даже сражаться не хотел... а только сдаться, – и вновь жгучая, жалящая пауза. – Но я и себя не оправдываю сполна. Мерзко поступил, не скрою. В какой-то мере – мерзко. Однако... теперь уже всё... по***. Он сделал выбор... за всех нас – и нам теперь с этим жить. И малого, малую (кто там будет) – не переживай. Воспитаем. Буду любить как своего ребенка. И не из чувства вины. Нет. Это – ТВОЙ ребенок. А значит – и МОЙ. А на мнение чужое – класть. Да с такой горы, – вдруг сильнее сжал в объятиях, отчего невольно уткнулась носом ему в грудь, поддаюсь – утопаю в беспечности, томно зажмурив веки, – что пусть еще больше от такой наглости, "бессовестности" ох**вают. Ибо мы у них ничего не просим, и не берем. А со своим – и сами разберемся... Я тебя люблю, а на всё остальное – забей. И, вообще, сейчас совсем другие мысли должны быть в твоей голове... Ты скоро станешь... мамой.
– Угу... – несмело, с волнением, тревогой бормочу.
– Сережки... из сосков повынимаешь, – вдруг игриво, задумчиво протянул.
Ржу пристыжено. Попытка вырваться – поддается, немного отстраняюсь. Глаза в глаза. Рдею от смущения:
– А тебе это только и надо?
Смеется пристыжено:
– Ага, – язвит. – А то... жмакать аж страшно.
– А ему бы только... жмакать, – притискиваюсь обратно, поцелуй в шею. Замираю.
Сжал заботливо за плечи, поцелуй в висок.
– Но если честно... – вдруг отозвался. – Есть кое-что... что меня напрягает. Лесь...
Нервно дернулась. Опять очи в очи. Жду.
Продолжает:
– Не ради меня... и даже не ради себя. А ради ребенка...
– Ну, что уже? – гаркаю, злобно, не выдерживая.
– Дурман этот... твои привычки.
Скривилась пристыжено, прячу взор. Уткнуться носом в своего судью.
– Да я... сама знаю. И не для кайфа это всё... а от придури... Гадких мыслей. Но... и сама давно думала со всем завязать... Вот только жизнь все поводов не давала, а напротив...
– Теперь дала.
Несмело, неловко (в силу позы) киваю головой:
– Да... – немного помолчав. – Борь... ты прости меня... за те слова, за крики, поведение... – и снова запинка, попытка подобрать менее жуткие слова. Но их... нет: – На кладбище. Я тогда... сама была не своя...
– Я знаю...
– И передоз, – резво перебиваю, дабы не сбил с мысли, не упустить сей разговор. – Я не нарочно. Просто... совесть, вина… они так… орали, так язвили, так рвали меня… И ничто не помогало, ничто не могло их утихомирит, заткнуть… Я думала, чуток приму… А те – еще упорнее… Ну, и… догналась.
Я бы так не поступила… спецом. Не бросила бы тебя… по крайней мере, не таким способом.
***
Время шло. И хоть мы жили отныне с Борей в одной квартире, и даже спали в одной кровати, неловкость росла между нами, словно снежный ком, преграждая собой путь к чему-то большему, чем просто духовное единение.
Он не давил – а я не торопилась. И вроде всё было естественно, правильно, приемлемо и приятно... однако всецело осознавала, куда всё это ведет, к чему... и какие еще истории могут начаться в нашей жизни.
А потому – хватит. Точка. Силой снять с души вдовью вуаль – и взять себя в руки... свою судьбу.
Придушить гнилые чувства – и дать свободу чему-то чистому, доброму, светлому. Чему-то, что поистине важному, весомому и достойному существования. То, что принесет плоды – вместо... сухостоя.
Нанести боевой макияж; шикарное платье, высокие каблуки – и рвануть в такси в сторону... пресловутого «ОНГМ».
...
– Лесь, прости... – отчаянно взмолилась Лиля, хотя и понимала свою обреченность против моей наглости. – Но у него совещание... Борис Федорович очень будет злиться...
– О! В самый раз! – дерзко захохотала я, тотчас рванув на себя дверь за ручку.
...
И как бы не кривился, не злился мой суженый-ряженый (а глаза его полезли на лоб от такой явки), а всё же пришлось бросить в ожидании целую толпу народа в конференц-зале, и выйти ко мне в коридор.
Взволнованный голос, вожделенный взгляд по глубокому декольте.
Строю серьезный, тревожный вид:
– Надо поговорить. Срочно.
– Это я уже понял. Что случилось? – попытка обнять за плечи.
Нервно отдергиваюсь. Беглый взор по сторонам:
– Но не тут же...
Поморщился, недовольный. Секунды на размышления – и хватает меня за руку, тащит куда-то в сторону лестницы, а там – по ступенькам вверх...
...
Выйти на крышу. Идеальный вариант.
Живо запираю за нами дверь, дабы никто не сорвал мне планы. И если мой герой уверено, показательно прошелся к самому краю здания, к перилам, то я нарочно медлю... плетусь позади него.
Миг – и обмираю. Ловкие движения – и, спуская с плеч, вовсе сбрасываю с себя платье – упало на пол.
Враз обернулся Кузнецов, реагируя на странный шорох, – окаменел. Глаза округлились. Боится моргнуть.
Переступила, выбралась окончательно из одежины – шаги вперед, почти вплотную.
Взор не в силах был оторвать мой герой от обнаженного тела, то и дело, что алчно скользя по всем моим формам. Сердце бешено колотилось; дыхание – сбитое, рывками...
Придвинулась. Губы к губам. Вдох-выдох. Обжигаю его своим теплом... Еще миг, еще сомнение – и прилипла к его устам поцелуем. Нежно провела языком и тотчас проникла в рот. Застонал невольно. Вмиг ухватил за руки, сжал в стальной, повелительной хватке. Грубый напор в ответ – и уже Тиран не в силах противостоять, сдерживаться. Скользнул ладонью по телу – а затем дерзко, голодно сжал грудь. И вдруг еще сильнее застонал. А после – пристыжено рассмеялся. Оторвался от моих губ. Тихим шепотом:
– Сережки сняла...
– Я хочу тебя, Борь... – отчаянное, изнеможенное; накопленная жажда не за один миг...
– Зай, не сейчас же... – печальное, горькое, а в глаза так и трепещет боязнь, что поведусь, что соглашусь, послушаюсь.
– Сейчас, – уверенное, сладкое, господствующее.
Морщится, все еще воюя с собой.
– Там столько народу ждет...
– Но ты же... все равно уже здесь. Со мной...
Еще миг, еще мгновения напора вожделения – и, обреченно, пораженчески... облизавшись, тотчас накинулся на меня. Обхватил за шею – властный поцелуй в губы. Момент – и, скользнув ладонями по спине, сильнее притиснул к себе, сжал за ягодицы... Рывок – и поддаюсь давлению, заскакиваю на него, обвившись ногами вокруг поясницы.
Шаги едва не наощупь, куда-то в сторону... Пока вовсе не наткнулись на какой-то выступ. Живо опустил меня на землю, стащил с себя пиджак – и бросил на железный ящик. Покорно ведусь: уселась сверху – помогает. Резвые, спешные, нетерпеливые его, мои движения... высвобождая и моего героя от противной одежды... Очередное его грубое, страстное, будоражащее блуждание рук по моему телу, и жаркий, сводящий с ума, шепот:
– И опять ты... щеголяешь без белья... – рычит недовольно-довольно.
– А к моему Хорьку иначе ж нельзя, – напором поцелуй в губы, взывая к прощению.
– Хорьку, – едко ржет. – Сейчас этот Хорек быстро... накажет свою мышку... за безобразие...
Деспотическое, на грани сладкой боли движение – силой ухватил за бедра, подал на себя.
Откровенный, смелый миг, решение – и слились, срослись наконец-то в долгожданной, неумолимой страсти, что враз по венам нашей любви вновь запустила кипящую кровь.
Эпилог
***
Постучала в дверь и тут же рванула на себя полотно, не дожидаясь вердикта. Открыто.
Шаги внутрь.
Переполох на входе. Внезапно кто-то, не обращая внимания на меня, пролетел мимо, вырвался в коридор. Другой же – все еще стоял, преграждая тем самым мне путь, закрывая вид. Вдруг резво обернулся. Узнаю – Грановский:
– О, привет, Малая!
– Привет… – тихо, отвечаю шепотом. Еще вдох – и осмеливаюсь, подхожу ближе, к столу.
Спиной к нам Фирсов, копошится в своем сейфе.
Робко, конфузясь, позвала:
– Макс…
Тотчас полуоборот, выстрел взглядом в очи.
Нахмурился:
– Олеся?
Повернулся целиком, лицом к лицу. Проворно засунул пистолет в кобуру, магазины с патронами распределил по карманам.
– П-привет, – дрогнул мой голос.
Ну, и с чего начать?
Резвое движение его ко мне ближе:
– Привет, – шумный вздох. Попытка обнять меня, но тут же сам себя и пресекает. Замялся в неловкости: – Прости, Лесь… – торопко, надрывисто как-то, оправдываясь. – Но ты сейчас… реально не вовремя.
Уязвлено вздернула я подбородком. Тихо буркнула:
– Я никогда ни для кого не бываю вовремя.
Раздраженно цыкнул.
Задергался, разрываясь между долгом и мной.
И снова вдох-выдох, сдерживая ругательства.
– Ладно! – гаркнул. – Только если что-то очень срочное. Давай, быстро, а нет – то потом. У меня реально: дело горит. Люди ждут!
Морщит лоб, взглядом сверлит, бурит – да только давно уже ему ничего с меня не считать.
Скривилась я, давя в себе недовольство, очередную… обиду.
Хотя... чем короче сей разговор – тем лучше:
– Я замуж выхожу.
– ОПЯТЬ? – громко, невольно вскриком. Округлились его очи.
Тихий смешок за спиной.
Резко обернулся Фирсов, полный ярости взор на товарища:
– ВНИЗУ ЖДИ!
– Окей, Босс! – не сдерживаясь уже, залился смехом Андрюха; тотчас цыкнул и в негодовании закачал головой, гад.
Не сразу, но подчинился.
Едва стук двери, оповещая нас о том, что наконец-то остались наедине, как вновь лицом к лицу: а в глазах уже вздымалась новая, неукротимая буря.
– Чё опять за игра? – раздраженно оскалился.
Рывками вдохи. Вот-вот, казалось, закипит уже.
Невольно сжалась от страха я; пытаюсь состроить гордый, уверенный вид – тщетно.
– Это не игра, – искренне; впервые за долгое время… отчаянно и откровенно, отчего враз словно волной его обдало: поежился, обмер. Продолжила: – Я выхожу замуж... за Кузнецова, – глаза округлились его еще больше. Окаменел. Ни вдоха, ни выдоха. Побелел враз, что полотно...
Отчаянно рублю дальше:
– И это не обсуждается… – жуткая, тягучая пауза. Добиваю окончательно: – А еще… я беременна.
Нервически сглотнул слюну. Казалось, в этот миг по его жилам вместо крови растекся жгучий яд.
Враз разворот – и кинулся к двери:
– УБЬЮ, С*КУ!
Как чуяла, вторю движением – и успеваю преградить путь. Грохнувшись, ударившись спиной об дверь, вмиг прижимаю полотно обратно. Невольно скользнула немного вбок, сражаясь с собой за равновесие. Глаза в глаза:
– От Артема! – резво, выстрелом.
И снова обмер мой Судья, казалось, уже не просто теряя дар речи и душевные силы внимать, справляться со всем услышанным, а просто уже физически не выдерживая напора безумия.
Минуты, жуткие, жгучие… перебирая всё в голове. И тихо, охрипло… наконец-то выдал, шепотом, отведя очи в сторону:
– А он знает? … Кузнецов твой?
Сглотнула скопившуюся слюну я. Победно, с облегчением:
– Да, – немного помедлив, – более того… весь этот мой визит к тебе, разговор – всё это только... его заслуга. По его просьбе, – и снова жалящая тишина, подбирая слова и давя внутри себя странные чувства, режущую боль. – Макс… я готова… простить тебя за всё. Не сразу, но… попытаюсь. Как и ты… – несмело, с опаской, жутким страхом и дрожью, трепетом в душе, подвожу взгляд. Отвечает тем же. Очи в очи: – Прости меня… за всё… если сможешь.
***
Свадьба. А вот и свадьба… Пышный пир… едва не на весь мир. Уж тут-то постарались не так мы с Борей, как Ерема. Поди, наконец-то тот дождался, когда его старый, добрый «...дружбан-охламон, – цитата, – одумается и покончит со своим распи**яйством»…
Макс, мама… и бабушка… все мои в этот раз были. За свидетельницу – теть Тома, за свидетеля… естественно, Гришаня.
…
– Только вычуди мне! – гаркает, помню, на него мой Борясик.
Ржет нахально, ничего не стыдясь и не боясь, Еремов:
– И че?
– А ниче! Вот если ты тогда только угрожал, то я – всех вас порешаю! Лесе нельзя волноваться! Так что… не надо, без шуток!
– Это вы о чем? – вклиниваюсь я, ничего не понимая, что за бред они несут.
Игнорируют меня эти два барана. Не уступают друг другу в схватке:
– А моей Томе можно было, да? – злокозненно ухмыляется Шафер.
– Мы ее сразу предупредили!
– Я тоже предупрежу! – хохочет гад, паясничая…
К вечеру – поняла.
Гости – в хлам уже. Боря – тоже, да еще где-то по залу шатается, с друзьями своими лясы точит. Одна отрада – Тамара: заныкались мы с ней в углу и давай тоже рассуждать о насущном. И вдруг движение – плюхнулся на стул, как раз напротив нас, Еремов. Вальяжная поза, барский взгляд на меня:
– Ну, че… – кивнул головой, – готова?
– К чему? – враз нахмурилась я. А башка уже не соображает толком. Реально, не секу, о чем и к чему, хотя бы предположительно.
Коварно усмехнулся пьяный гад:
– Нервы своему Борюсику трепать.
Пристыжено рассмеялась я:
– Да я как-то и не завязывала с этим.
Захохотал:
– Вот и отлично!
– Э-э-э! – грозное тотчас раздалось сбоку. Резвые, стремительные (по мере возможности) шаги к нам. Взгляд гневный, настороженный. Да так, что даже я в шоке. Кузнецов: – Так, Еремыч… а ну х*р отсюда, – вдруг вполне серьезно рявкнул на своего друга и махнул рукой куда-то в сторону. – Я не шучу.
А тому фиолетово… Ржет, строя из себя идиота:
– А че, я че? Я ниче…
– Я тебя предупредил, – показал сердито кулак мой муженек.
Отчего враз в ответ выписал ему идиотскую рожицу Гриша:
– Да-да, Борян. Я всё помню… Всё-всё…
Ухмыляется Кузнецов, но все еще напор не сбавляет.
И вдруг сзади кто-то, раздраженный, криком:
– Борян! Кузнецов, б***ь! Ты идешь?!
Мигом разворот:
– Да иду, ждите! – и снова взгляд на Григория, приказным тоном: – Порву, не глядя!
– Ага!
– Я слежу за тобой! – жест пальцами.
– Да без проблем! Иди, иди… пока твои девочки совсем не расплакались, – давится смехом, кивая в сторону его товариСЧей.
И вдруг – несколько шагов Бориса, ныряющего в толпу, как тотчас приблизился ко мне Еремов и тихо, но так, чтобы я услышала, не смотря на шум и музыку:
– На задний двор иди.
– И че там? – киваю, с не меньшей уверенностью и дерзостью, чем тот.
Ухмыльнулся:
– Подарок ждет.
– А я уже свой сегодня получила, – не сбавляю оборотов.
Хмыкнул:
– Ну, че ты, а? Силой, что ли, вынести? – не отступает.
Улыбаюсь. Приблизилась еще сильнее. С вызовом, боем взор в глаза. Едко:
– Вынеси.
– А я же могу, – короткая пауза. – Только потом не визжать, не истерить. И не плакать.
– Че за хе*ню вы мутите? – с неприкрытым наездом уже рублю я.
Ухмыльнулся странно:
– Долг у Бори. Готова платить?
– Я-то готова. Как бы вам… потом не обоссаться. Че за долг?
– Как он мне тогда втюхивал? Традиции… кража невесты.
– И всё? – недоумеваю я.
Но вдруг странная, коварная, пугающая улыбка, а в глазах заплясали черти:
– О, да. И всё…
…
И ведь чувствовала, догадывалась, что не просто отсидеться в подсобке придется. И не пару кругов в автомобиле, как вариант, скрываясь, навернуть (пока те – что там обычно требуют? – пару танцев спляшут, да выкуп сделают). Чувствовала…
И, что еще обиднее, добровольно… сама… мышью выскочила из зала, на задний двор, пока этот гад… сидел на парадном месте, обеспечивая себе алиби…
В общем, утащили меня Еремы товарищи наверх, на балкон, в лоджию (а ресторан-то по типу театра был), у самой крыши. Сижу, смотрю теперь на эту феерию с высоты.
Тамада дает клич… и нехотя… уже ужраные и убитые гости ползут за стол. Туда же и жених… с невестой. И платье как мое (эксклюзив, говорите, да?), фата, пузо торчит к носу, и даже тату на руках, груди – точь-в-точь мои. Заледенела я от удивления...
И садится, с*ка, прям на мое место.
И тут кто-то коварно завопил: «Горько! Горько!!!»
Ну, че… сил уже нет, но народ требует. Боря хоть и хмельной, но еще более-менее справляется с непослушной фатой. Миг – и едва уже потянулся целовать, как обмер ошарашенный. Сидит, моргает испуганно. А все радуются, подначивают, не поймут подставу. А тому аж поплохело: побледнел, бедолага. Думает: всё… пи**ец, белочка прискакала.
Девка к нему целоваться – а он как дернется, как шарахнется, словно черт от ладана.
Смотрю на Ерему, а тот в углу… чуть по полу, схватившись за живот, не катается.
– Не моя она! – взревел испуганно Кузнецов.
Гости в ауте…
Невеста с напором, а Жених – наутек. Обмерла толпа, затаившись. Забыли даже… как дышать. По сторонам мой муженек… по закоулкам: нет меня. На стоянку вылетел – машины все на месте.
– Гарифан, я тебя убью! Где Леся?!! – завопил, обезумевши.
Ерема, умирая уже от слез и смеха… бегом на террасу. Кузнецов за ним. Да с кулаками… на газон повалил один другого...
Бабки крестятся. Мужики ржут (даже Макс лыбится). Девки: кто визжит, кто хохочет. Невеста пытается жениха отодрать от свидетеля. Да еще, тварь, так жалобно приговаривает (не знаю, сколько ей заплатили за храбрость, но она бесстрашнее меня):
– Боренька, зайка! Одумайся! Очнись! Ты чего?! Это же я! Твой Лесенок!
И обнимает его, и гладит моего муженька – а я уже сама готова убить падлюку, да только… ребята дружно держат, не пускают, хотя не меньше остальных ржут, уссыкаясь, лазая по полу.
Обмирает в поражении Боря... отпуская недобитого, ржущего Гришу. Расселся на газоне. Ошалевший, отчаянный взгляд на девку и так жалобно, отчаянно, взмолившись:
– Уйди! УЙДИ ОТ МЕНЯ! – отмахивается. – УЙДИ, ОКАЯННАЯ! Не моя ты... не моя жена…
Тут уж… и я хохотом пошла, да так, что чуть не выпала из окна.
Тем же и спалила всю контору. Резвый взор, ошарашено выпучив очи. Мгновения, дабы прийти в себя – и диким, взбешенным, адским ревом, грозя неистово кулаком:
– УБЬЮ ГАДИНУ!!!
Буквально за пару минут влетел ко мне. Растолкал охрану – и тотчас схватил в объятия. Жадный, жаркий, голодный поцелуй...
А затем и вовсе... утащил с собой. Вернее, я его… в кладовку. Хоть как-то привести в чувства и погасить ласкою взорвавшуюся ярость…
***
А после… роды, не менее впечатляющие, чем вся моя безумная жизнь. И опять мой Борясик рядом, изо всех сил уговаривающий не крыть матом врачей, Киселя, жизнь... а смирно следовать советам уже на грани, отчаянной, перепуганной акушерки...
Мальчик. Причем даже спорить, сомневаться в свое время не пришлось. Заранее решили – Артем. Вопреки всем «но» и уговорам наших близких – Артем. Усыновленный (в связи с измывательствами законодательства), но... Артем Борисович Кузнецов. Здоровый, крепкий, жизнерадостный...
Даже не смотря на тот ужас, что я поневоле... сотворила с ним. Не знала. Не думала. Не чувствовала... за что вновь чувствую... безмерную вину.
Но теперь всё иначе. У меня есть мои мальчики – и я с радостью уступаю им. Да, черствая временами, строгая... Да, кусачая и странная, сама себе на уме. Но любящая, примерная жена и мама. Я стараюсь... изо всех сил стараюсь – и пока... вроде, получается...
***
А дальше и вовсе случилось нечто невероятное. Не успела я прийти в себя, и хотя бы пару ночей отоспаться за последние два с копейками месяца, как новость. Да такая, что я чуть сознание не потеряла. И снова мат, и снова крик. И снова едва не готова душить всех подряд: залет. Беременность. Двойня. С*ка, два месяца, говорите... смело можно? Пока дни не придут? Ну-ну, умники... Ну-ну.
Мало того, что нервов на всё не хватает, даже не смотря на ловкую нянечку в подарок врученную мне мужем, теперь еще и пузо выше носа, да так... что даже обуться сама не могу. Все папенька бегает, прислуживает. Ну, и пресмыкайся. Сам постарался – сам теперь и страдай, раб мой...
…обожаемый.
***
И пусть вряд ли когда меня простят родственники, близкие Киселева... отгораживать ребенка, как и их от него... я не могла, не хотела.
Более того, когда он чуть подрос, месяцев девять было, собрались и на Рождество приехали к ним. Без приглашения. Без предупреждения.
Боря остался на лестничной площадке, даже не рискуя пытаться зайти внутрь, или еще чего – ведь он был для них самым, что не есть, врагом... Предателем. Крысой, "отбившим жену у друга", доведя тем самым последнего до... безрассудства и смерти. Так что я одна, с малышом в охапку, через порог – и к матери Киселева...
