Текст книги "За широкой улыбкой (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Сегодня было проще: уже не было этого адского скопления народа, да и девиц сомнительного поведения тоже. Ребята Еремы (в том числе Боря), люди Алтухова, невесты да жены некоторых из них (как потом выяснилось; кстати, и Лена здесь тоже была). Ну, и непосредственно я с Гришей. Всего человек пятнадцать.
Да и на столе, вместо коньяка, виски и водки – чай; а по еде, как и прежде: фантазия серверовщика разгулялась на полную...
Больше всего я боялась того момента, когда Еремов затронет тему, из-за которой мы все здесь собрались. Или даже сам Алтухов... Я понимаю, как это важно для Еремы, вернее, важно для меня, а вот для Гриши – сложно и ответственно. Что не могу подвести или показаться дурой перед таким человеком, как Виктор Семенович, однако… если наедине я и смогла это все озвучить, то так… здесь, при всех, да еще и незнакомых (не считая Гриши и Бори)… я не смогу. Я понимаю, что надо… Но не смогу.
Хватит из меня того года, пока суд шел. Сколько нервных срывов было – спасибо Фирсову, в психушку не попала. А так приходилось каждый раз возвращаться в тот ад, и все выворачивать из души наружу, на публичное обсуждение, дабы наконец-то те приняли решение: кто же из нас… врет.
Но опять я допускаю свою старую ошибку: почему-то считаю, что кто-то, что они – глупее меня. Что не смогут понять элементарного. А потому уже и поздний вечер наступил, а темы болезненной так и не прозвучало. Мало того, складывалось впечатление, что Алтухов вовсе не в курсе того, что со мной случилось (или ему просто плевать). Народ веселился. Шутки, байки и даже песни. Хохот не смолкал ни на миг.
– Ба-бо-ньки, ба-бо-ньки! – вдруг отозвался сквозь смех Виктор Семенович. – Поторопитесь в парилку! А то мы сейчас уже там засядем – и будете опять на нас губы свои дуть...
Зашевелились барышни, покорно покидая свои места.
Испуганный, пытливый взгляд бросаю на Еремова: слова Алтухова явно отдавали намеком желания остаться наедине. Но внезапно забросил мне руку на плечи Гриша – и прижал к себе. Короткий поцелуй в макушку. Не отпускает.
– Ладно, народ! Пошлите и мы тогда покурим, – послышался голос Бори.
Подчиняются уже и ребята.
Решаюсь на слова (едва различимо шепчу на ухо Ереме):
– Мне, может, тоже уйти?
Немного отстранился. Глаза в глаза:
– Нет, – коротко, но глубоко.
От страха внутри все сжалось...
Только захлопнулась дверь, как вдруг Григорий отодвинулся, выпустил меня из своей хватки.
Пристыжено опускаю очи, замирая слово перед судьей.
Шумный вздох – и вдруг прокашлялся Алтухов:
– Тамара...
Испуганно, учтиво перевожу, выстреливаю взглядом в глаза говорящему.
Молчу.
– Ты же понимаешь последствия всего этого?
Обмерла я, ошарашенная. Не дышу. Хотелось и вовсе сквозь землю провалиться.
«Чего этого?»
Словно понял вопрос. Продолжил:
– Будут вопросы – и нужны будут ответы.
Нервически сглотнула я слюну, робко киваю головой, соглашаясь: деваться некуда. Сейчас страшнее даже, чем на суде.
Громкое сопение, выдох – и отодвинулся, оперся на спинку лавки.
Барский взгляд на меня:
– Особые пожелания будут?
Ошарашено выпучила я на него очи. Несмело отрицательно качаю головой.
Вздернул бровью, хмыкнул. Взор около.
– Даже так?
И снова глаза в глаза, но я уже не выдерживаю – виновато опускаю взгляд.
Шумный выдох в очередной раз и внезапно отозвался:
– Ты правильно сделала, что… Некоторые вещи иногда по-другому не остановить: когда ваши законы не работают, наши – исполняют. Надо широким взглядом на мир смотреть, а не упираться, как баран в запертые ворота. Тогда много гадского можно предупредить, и много кого спасти. Так, ладно, Гриш, – хлопнул ладонями по коленям и неохотно встал с места. – Иди зови братву. Пойдем в парилку. А то девки наши… уж совсем там сварятся.
Обмерла я даже, растерявшись. Как, и это всё? Или о каких «вопросах» и «ответах» он говорил?
О тех, что будут… после?
Поднялся с лавки Еремов. Добрая, нежная улыбка мне:
– Не скучай. Сейчас придет к тебе твоя группа поддержки. Главное, не забалуйте здесь без нас.
Хохочет.
Не сдержалась и я: усмехнулась в ответ, сгорая в растопленных нежных чувствах и невольном смятении.
***
Не знаю, сколько времени прошло, пока они там парились, но казалось – целая вечность.
Наконец-то дверь распахнулась – вышли все. Все, кроме Бори и Гриши.
Шумный, нервический вздох, утопая, скрываясь в организовавшемся переполохе.
– А эти где? – сквозь смех поинтересовалась Лена.
Хохочет Алтухов:
– Посоревноваться решили: кто из них дольше там просидит.
Качает в негодовании та головой:
– Гос-споди, мужикам уже за сорок, а они всё, словно дети себя ведут.
– Ну, – загадочно улыбнулся Алтухов. – Не мужикам, но… есть такое дело.
– А помните, – вдруг отозвался кто-то из молодых людей Виктора Семеновича, – как наши гаврики соревновались? Даже неотложку потом пришлось вызывать.
Хохочет мужчина:
– Ты сейчас вон Тамару так напугаешь, что, бедная, тут же бросится спасать своего благоверного.
...
Но не успел народ еще доесть свои порции подоспевших копченых лещей, как вдруг скрипнула дверь. Мигом перевели все взгляды на «гостя».
– Бо-оря, – смеется одна из барышень, язвительно пропев. – Чего так скоро?
– Ой, да ну его! – махнул рукой, спешные шаги – и присел на лавку, причем рядом со мной. Машинально сдвинулась я вбок, предоставляя больше места для товарища.
Рассмеялся вмиг звонко Алтухов:
– Вот оно как! Пока тот дурью там мается, этот уже быстро сообразил.
Захохотали и остальные (неловко сражаясь с эмоциями на пару с острыми косточками непослушной рыбины). Заулыбался и Кузнецов:
– А как иначе? – иронизирует.
Организовать себе строптивую на блюде, перекладывая из общей тарелки, и вдруг движение, приблизился ко мне, да шепотом на ухо:
– Иди к нему. Пусть не грузится. А то его уже там перемкнуло…
***
Пристыжено прячу взгляд, рдею от смущения. Несмело встаю.
– Правильно, – смеется Виктор Семенович. – Сходи, проведай. А то, может, ему тоже уже неотложку вызывать надо.
И снова смех грохочет, вот только страх уже не дает мне поддаться всеобщему веселью.
Слова Бориса не просто насторожили. А испугали. Что уже не так? В чем дело? Кто тому виной?
Едва я протиснулась, нырнула в душевую, как вдруг дверь парилки содрогнулась – и ко мне вышел распаренный, красный, как кумач, Еремов.
– О, Гриш! – замялась, зарделась я, невольно ловя взглядом его наготу. Живо отворачиваюсь, давая возможность прикрыться. Разыгрываю непринужденность в голосе: – Просто там народ уже волнуется...
– Народ, или ты? – тихо смеется. Вдруг пискнул кран – и зашипела вода.
Невольно оборачиваюсь, дабы оценить реальность догадки. Черт, и вправду, задумал мыться.
Увожу взгляд. Шаги ближе, дабы слышал меня, но взором скольжу около, подальше от цели.
– Боря сказал, что ты грузишься чем-то. Что-то произошло? – короткий, косой взгляд через плечо на Еремова, но тут же вновь осекаюсь.
Шумно, тяжело вздохнул Гриша:
– Ох, уж этот Боря!
Обмер молча, отчего вновь невольно делаю оборот.
– Не подсматривай! – вдруг брызнул на меня струей воды из душевой лейки, забавно взвизгнув, точно та честная девица.
Смеюсь невольно, еще сильнее разворачиваясь. И снова брызги, не давая даже раскрыть глаза. Мигом выставляю руки и с напором, напролом иду к нахалу.
– Перестань, Гриш! – отчаянно, недовольно бурчу. – Я же мокрой буду!
– И что? – обмер, прекратив дразнить.
Стереть капли с лица и с негодованием уставиться наконец-то этому паршивцу в очи. Неосознанно морщусь:
– Это вы тут паритесь! А мне холодно будет. И неприятно.
– Ну, хочешь, я согрею? – глумится. Живо закрыл воду, убрал дождик.
Смущенно прячу взгляд, уводя в сторону.
– Опять ты, да? – обижено дуюсь.
Шаг ближе.
Робкое движение – и обнял за плечи, отчего тепло тотчас разлилось по моему телу, током прошибая до самых пят. Побежали мурашки по коже. Нервически сглатываю слюну.
Желание с каждым разом все сильнее, а доводов против остается все меньше и меньше, и вес их тает словно воск свечи.
Шумное, возбужденное его дыхание волнами обдавало меня, вовсе увлекая в сладкий, беспечный дурман.
Наконец-то осмеливаюсь подвести взор и уставиться ему в очи.
Долгие, трепетные мгновения зрительного боя – и неспешно, робко потянулся ко мне, сильнее сжав в своей хватке. Мигом отворачиваюсь, пытаюсь увильнуть:
– Гриш, не надо…
Но его губы уже слишком близко, а тяга настолько велика, что даже вся вселенная, казалось, сейчас начнет обратный ход. Сама уже решаюсь я: уверенный, смелый, отчасти грубый рывок – и впиваюсь ему в уста. Живо подхватывает Еремов движение – и сам уже проявляет страстный, пылкий напор. Тотчас врывается в мой рот своим языком, откровенно взывая к близости. Возбужденно застонала. Словно ждал – в момент обхватил меня за ягодицы и сильно стиснул. Ловкое движение, подхватывая меня себе на руки, отчего не в силах устоять, противостоять – обвилась ногами вокруг его поясницы. Шаги на ощупь – пока вовсе не уткнулись в огромную деревянную лаву. Повалил на настил. Мигом проник снизу под простынь, забираясь уже и под сами кружева.
– Гриш! Еремов! – отчаянно, испуганно дернулась я под ним. Силой убираю, отталкиваю, вынимаю его руки из запретных мест. – Гриш, пожалуйста! Не надо!
Обмер, ошарашено выпучив на меня глаза. Молчит.
– Пожалуйста… – тихим, отчаянным голосом шепчу. А на глазах со страху вмиг застыли слезы.
Проглотил скопившуюся слюну.
Вдруг затаил на секунды дыхание – а затем шумный, болезненный выдох.
Проморгался.
Несмело отступил назад, давая возможность и мне встать, поравняться на ногах рядом.
Но не выпускает все еще из плена.
– Это всё из-за этого… – кивает головой на меня. – Да?
Испуганно подвожу взгляд. Глаза в глаза. Дрожу предательски:
– Из-за чего?
– Из-за того, что под простыней.
Тотчас виновато, пристыжено опускаю очи. Не дышу.
Тягучие, жуткие минуты тишины: когда ни он, ни я не хотим уступать собеседнику.
– Ну? – не выдерживает первым Еремов.
И снова безмолвствую. Не в силах в голос сознаться.
Но и не надо: всё интерпретирует и без того верно сам.
– Дай я посмотрю, – вдруг неуверенное движение и слегка дернул у меня на груди уголки белой простыни.
– Что? – словно молнией меня пронзило. Сжалась испуганно, скрестив руки, удерживая самое драгоценное. Глаза в глаза.
– Всё равно это когда-то произойдет, – вовсе не жалея меня, режет дальше.
Волнение уже буквально до судорог пробивает конечности. Силюсь провалиться со страха и стыда сквозь землю.
– С чего такая уверенность? – неосознанно, отрешенно, словно в дурмане утонувшая, шепчу.
Обвился вокруг руками шеи и притянул к себе, буквально силой укладывая мою голову себе на грудь. Глупое, пугливое сопротивление – и сдаюсь. Обмякла в трепетном тепле и заботе.
– А разве не так? – немного помолчав, отозвался. – Тома… – насильно отстраняет, вынуждает взглянуть в глаза: – Я тебя безумно хочу. Как и ты меня… И мне неважно, что у тебя там, – кивает головой мне на руки. – Что ты там прячешь. Это только тебя останавливает, но не меня. Мне важно лишь, что ты чувствуешь ко мне и как поступаешь. И всё. Остальное – х**ня. Понимаешь?
Пристальный, пронзительный взгляд, давлению которого просто невозможно было не покориться.
Несмело, покорно киваю.
– Так что… давай уже покончим со всем этим – раз и навсегда.
Стою, заледеневшая. Боюсь даже пошевелиться.
Но того и не потребовалось вовсе: силой хватает меня за руки и убирает их с моей груди.
Слезы тотчас подступили глазам и грохнулись вниз, стекая извилистыми дорожками по жгучему, покрасневшему от стыда и смущения, лицу. Решительное, окончательное действие – и разомкнул, развязал импровизированную одежину, оголяя все мои тайны для себя сполна. Оголяя… «мерзкую душу».
Нервически сглотнул.
Не шевелится более. Даже не моргает. Не дышит.
Лишь внимательно, с ужасом изучает все мои «письмена», сделанные рубцами и шрамами.
Долгая, жуткая минута – и внезапно потянулся рукой, дернув, скинув с плеча лямку бюстгальтера, а то и вовсе желая полностью стащить с меня белье.
– Не надо, – испуганно вскрикнула я, прикрываясь враз.
Однако в этот же миг постучали в дверь – распахнулась оная настежь.
– Вы там живы?
В страхе дернулась я, попытка спрятаться за спиной Гриши, но уже и сам он отреагировал – тотчас схватил, прижал к груди, скрывая в своих объятиях.
– Идем! – неистовым криком.
– Пардоньте, – попятился молодой человек, отворачиваясь. – Просто, Ерем, тебе там зае***и трезвонить… – бросил робкие оправдания на прощание и пулей убрался прочь.
***
Быстрый, ленивый взгляд на экран телефона – и отбить вызов, выключить звук.
А дальше было вовсе нечто странное и пугающее.
Хотя, чего странное? Именно этого я опасалась. Именно это и получила.
И как бы Еремов не «свистел» там о внутренней моей красоте, и о исключительной важности лишь «чувств и деяний», вернулся в зал ко всем своим знакомым совсем другим человеком. Ни веселья, ни задора, ни даже просто доброты, человечности.
Холодный, замкнутый, черствый, постоянно огрызается. А шутить в его сторону – вообще не вздумай.
Хмурится, злится на что-то, грузится тугими мыслями. Уже больше получаса ковыряется в своей рыбе, словно та застрявшая скотина в болоте.
– Гриш, что не так? – наконец-то не выдерживает Боря и бросает ему тихо.
– А? – уставился на него в непонимании Еремов, нехотя отрываясь от раздумий.
– Что случилось? Еще больше накрыло? Или дерябнул?
– Точно, – словно прозрел Григорий. Разворот к товарищам: – Колян! Слушай, там же вроде с прошлого раза еще пару бутылок водки осталось, верно?
Обмерла я, словно передо мной только что расстрельный взвод свои дула возвел. Не дышу.
– А… ну… вроде, – замялся тот.
– Алтухов, будешь? – кидает дружественный взгляд на мужчину Еремов.
– Ну, – скривился Виктор Семенович. – Я же уже говорил. Хотя… за такую встречу… Как говорится, грех не выпить. Так что, – улыбнулся, махнув рукой, – наливай!
Залпы.
–
Глава 15. Потаенное
–
***
Ко всему случившемуся мне только пьяного Еремова не хватало. Пьяного, злого. И неудовлетворенного. Меня больше не замечал. Даже косых взглядов не бросал, и на «случайные» касания, как впредь, не отваживался.
Сижу, гружусь уже и я. На глазах застыли слезы. Унижена, растоптана, но даже от стыда некуда спрятаться. Некуда и не как. Нельзя же просто взять встать и уйти. Или можно? Наплевать на всё и всех – и долой рвануть, куда глаза глядят. Или что?
Или сама виновата? Зачем, идиотка, согласилась на уговоры? Дура! ДУРА КОНЧЕННАЯ! Любви захотелось? Ну, так и играла бы! Зачем остановила? Зачем вообще всю ту песню завела? Надо было как с мужем, тогда еще, до развода: подпоить, свет выключить – а там уже неважно было бы ему: хоть швабру обнимать, хоть чучело.
Хоть раз – а все же счастье да перепало бы...
С*ка, идиотка конченная...
– Пошли, покурим, – внезапно выпаливает в нашу сторону Борис: то ли мне, то ли Еремову. Мигом устремляю взгляд: естественно, Грише. Не сразу поддается уговорам тот: сопротивляется; пьяный, отнекивается; шуточки дурные бросает.
Но минуты упорства – и победа за Кузнецовым.
Шатаясь, словно моряки во время качки, пошагали к двери...
Долгие, жуткие, разрывающие сознание минуты моего ожидания, неведенья, волнения и одиночества (среди толпы)...
И вдруг звонок. Вновь пропущенный Еремову. Живо хватаю со стола аппарат и бегу на выход, по пути вежливо оправдываясь заботой о благоверном.
Конечно, плевать, по большому счету, кто и почему звонит – но, может, хоть так, с глазу на глаз, уговорю поехать домой… или хотя бы меня одну отпустить, в отделение. Если сегодня Петрович там будет дежурить – уже будет с кем ночь скоротать, режась в дурака или нарды.
Черт, какие нарды?
Обмерла я пристыжено около двери, не решаясь пнуть полотно: нужно продумать сначала, как и что сказать, лишь бы не обидеть, и лишь бы понял всё правильно.
И вдруг среди шума невольно различаю голос Еремова:
– Бо-ря! Месиво… У нее там не кожа, а сплошное месиво… Я, с*ка, ох**л, когда увидел. Понимаешь?
Словно кто-то горло мне только что перегрыз, разорвал в клочья и вытянул, выдрал через него жизнь, жилу за жилой, окончательно лишая права на вдохи, на существование.
Глаза жадно выпучились, норовя из последних сил сдержать шальные потоки. Но и без того – громкий, отчаянный визг, рыдания вырвались из моей груди, позорно оглашая, обличая меня перед всеми, как тихушника, как сопливую, наивную дуру, от которой открестились, как от чего-то невероятно мерзкого и жуткого.
Мигом открывается дверь:
– КАКОГО Х**? – взревел Еремов, жадно окидывая взглядом творящееся.
Опрометью мчу я в раздевалку.
Влетает за мной.
– Ты че ЗДЕСЬ ДЕЛАЛА?! – орет мне в спину.
Разворот – и тотчас швыряю телефон ублюдку прямо в голову:
– На, б***ь! ТВОЕ!
(увиливает Григорий)
Воплю диким отчаянным возгласом, лихорадочно стирая с лица слезы, чтоб хоть как-то видеть происходящее перед собой.
Аппарат – в хлам, разлетелся в щепки.
Стоит, ошарашенный Еремов, не может даже и слова выдавить.
Сбрасываю без стыда уже и заминки с себя простыню и кружусь в гардеробной над скамьей, перебирая сложенные в кучу вещи: скорее одеться, обуться и нах** отсюда долой!
– А я ему поверила! ДУРА! ДУРА КОНЧЕННАЯ! – ору, словно ополоумевшая, ничего уже не срамясь. Попытка натянуть на себя свитер. – Значит, месиво там! Ох**л он от меня! – рычу неистово.
Голову продеть, а вот гребанный рукав вывернулся, оттого маневр не удался – и вовсе застряла, словно дура, силясь свершить, казалось, невозможное.
Вдруг резвые шаги – и грубо хватает меня в объятия, подает назад – невольно пячусь, а затем и вовсе падаю на чужую одежду.
– Придурок! Идиот! Отпусти! Урод!
Но нет! Какие уговоры?! За секунды снимает с меня свитер, отшвыривает его долой, нагло рвет бюстгальтер, трусы – и наваливается сверху.
– Гриша! Пожалуйста!
Тут же проникает руками между бедер, разводя их в стороны. Губы к губам.
Запах перегара, сигарет, хмельной его аромат – дурманят сознание, обволакивают, поглощают, утаскивают в себя, хотя страху так и не дают затеряться.
– Пожалуйста, не надо! – отчаянно реву, молю, визжу, словно одержимая. Дрожу под ним, будто он душу из меня хочет вынуть.
Чувствую его уже всего, хотя все еще на грани.
Вдруг замотал головой.
Обреченно:
– Нет, – шумные вдохи, сражаясь с желанием. – Нет, родная моя, – как-то добро, испуганно прошептал мне в лицо. – А иначе… это будет вечная песня. Ты не сможешь решиться. А я не смогу вечно ждать. Но я очень тебя люблю. Слышишь? Люблю. И знаю, что ты меня любишь. Так что…
Вдруг движение – ворвался в меня, враз вскрикнула, тотчас еще быстрее слезы потекли из глаз.
Обмер, всматриваясь мне очи. И снова взгляды сцепились.
Нервически сглотнул:
– И единственное, что меня не устраивает, так это то… что эта тварь еще жива.
Приблизился вплотную своими губами к моим. Обжигает дыханием:
– И мысль, что если я хоть на миг расслаблюсь, отвернусь, то этот гад до тебя доберется, меня просто убивает… Но я тебе обещаю, даю слово, я найду этого ублюдка. Найду и выпотрошу сполна.
Накрыл мои уста своими, прилипая робким поцелуем. И вдруг движение – отчего вновь обреченно вскрикиваю, не то от боли уже, не то от счастья. Звонко, голодно, окончательно признавая его полную власть. Причем как тела, так и души.
Еще движение, еще, еще – и с каждым таким натиском страх, боль, ужас, горечь отступали, высвобождая сознание и душу иным, истинным ощущениям и чувствам – долгожданному счастью, радости, пленяющему удовольствию… Еще рывок – и нет больше сил сдерживаться: вырвался предательский, обличающий стон наслаждения. Тотчас впился поцелуем в губы Еремов и похотливо, победно, вожделенно зарычал…
В мгновение господство его стало смелым, дерзким, диким, ненасытным… взрывая эйфорию по шальной экспоненте. Не выдерживаю – и сама уже накидываюсь в ответ, отзываясь на сладкую, страстную, вызывающую грубость хрупкой, но не менее чувственной, откровенной, алчущей, беспринципной, сумасбродной лаской…
***
– Ну, что? Помирились, буйные? – рассмеялся Борис, завидев нас на пороге зала. Стоим, обнявшись. Молчим, пристыжено улыбаясь.
Прячу взгляд.
– А чего в одежде? – вдруг отозвалась одна из девушек.
– Без обид, но мы – домой, – с неподдельной радостью констатировал Еремов.
– Еще бы! – весело вскрикнул Кузнецов. – Теперь-то есть повод зашкериться.
– Ладно, ребята, серьезно, – лениво оторвался от меня Гриша, шаги через всю комнату. Сердечно пожать руку Алтухову, другим мужчинам: – Безумно рад был всех вас пов-идать, – икнул, – но… дела зовут.
– Да мы слышали, кто тебя… как и куда зовет, – кинул ему Боря.
Рассмеялись тотчас все. Не сдержались и мы с Еремовым от улыбки (хотя, по правде говоря, куда больше хотелось провалиться от стыда сквозь землю).
– Да ладно, – внезапно отозвался Виктор Семенович, спасительно отвлекая на себя внимание, добродушно усмехнулся, – все мы когда-то такие были: молодые, влюбленные, глупые... Но, по правде говоря, они-то правы: че-то мы уже конкретно засиделись... Пора делать расход: домой, да на боковую...
Ухмыльнулся радушно Григорий:
– Созвонимся, – только разворот, как обмер, кое-что вспомнив: – Б***ь, точно! – неразборчиво буркнул себе под нос. Движение, хмельной взгляд на Кузнецова: – Телефон же нае***лся. Так что, если что – Балашовой брякните.
– Хорошо, – хохочет Борис. – Герои-любовники…
– Давайте, не прощаемся…
***
Бросить на стоянке авто (кто ж знал, что и сегодня этот гад нажрется, а я морально не в состоянии буду сесть за руль). Вызывать такси – и наконец-то отправиться домой.
Домой…
Едва переступили порог, как тотчас голодно накинулся на меня, сдирая одежины.
Смущенно смеюсь:
– Еремов, тебе что, мало?
– Надо закрепить полученный результат, – жадно впивается поцелуем в губы, – пока ты вновь не передумала…
–
Глава 16. Пробуждение
–
***
Утро было сказочным.
И пусть за окном – очередная слякоть, небо затянуто серыми тучами, и даже моросит мелкий дождь, казалось, будто в мире взорвалось нечто прекрасное, озарив собой всё вокруг.
Провернуться в Гришиных объятиях и коротко, украдкой поцеловать в кончик носа.
Дрогнул, вмиг распахнул веки. Улыбнулся.
– Выспалась, что ли? – шумно вздохнул и лениво потянулся.
– Кушать будешь?
***
Ему кофе, мне – чай. Ему – пельмени. Мне – конфеты.
Идеальный завтрак. Пристыжено прячу взгляд. Краснею, вспоминая вчерашнее.
– Что? – заметил, смеется.
Пытаюсь выкрутиться, отвлечь другой темой:
– Хорошо, что только суббота.
Ржет с набитым ртом Григорий:
– А у вас там что, еще и выходные есть?
– Ха-ха, – паясничаю.
Прожевывает.
– Сколько не замечал, ваш Фирсов там сутками сидит. Зачем ему вообще квартира? Жил бы там. А то зря только на бензин деньги тратит.
Скривилась я недовольно, что он задевает моих.
– А он и жил бы, если бы не семья, – рычу.
– Семья? У него еще есть и семья? – язвит, неприкрыто улыбаясь.
– А то ты не знал! – сплевываю саркастично.
– Надо оно мне?! То ли Балашова…
Вздергиваю бровями. Но тут же хватаюсь за давно интересующее:
– Так что… реально в моем деле половины страниц нет? Ничего об Евсееве?
Вытянулось его лицо от удивления на мгновение:
– Реально, – проглотил остатки пищи и новый пельмешек затолкал в рот. Попытка говорить: – Чего б я тебе врал?
Пожимаю плечами.
– Но как-то странно...
Обмер:
– Что странного? – ухмыляется. – Мыли дело.
– Мыли?
– Да, – цыкнул зубом. – Был план – следы убирали. Не думаю, что ваши хотели это просто так спустить ему с рук. Особенно после того, как дали только десятку.
И вновь пожимаю плечами. Пристыжено опускаю очи. Молчу.
– Слушай, – вдруг шумно, тяжело вздохнул Еремов, отчего предчувствие тут же ужалило меня, заставляя поежиться. Мигом выстреливаю взором ему в лицо.
А вот он не смотрит – взгляд около. Тугие мысли, рачительно подбирая слова:
– Возвращаясь к вчерашней теме… – тихо пробормотал, с опаской.
Жуткая пауза, отчего я уже не выдерживаю. Рявкаю:
– И?
Несмело подводит взор. Глаза в глаза:
– Только… не вздумай обижаться. Пойми правильно.
Похолодело все внутри меня, перехватило дыхание.
– Говори…
– То… твое состояние, – почесал лоб, нервически коротко рассмеялся. – Хотела ли бы ты что-то изменить? Если дело только в деньгах, то я оплачу всё. Без всяких обязательств после.
Обмерла я, пришпиленная прозрением.
Вмиг на глаза проступили слезы.
Ах, вот оно как, да?
Наступило отрезвляющее утро – и теперь уже не так и плевать на тот мой ужас, мой «изъян».
Действительно. Чего это я? Идиотка!
– Том, чего ты молчишь? – не выдерживает напряженной тишины Гриша. Задумчиво: – Слушай… – испуганный взгляд на меня, словно что-то учуял. Резво вскочил со стула. – Ты что, плачешь?
Попытка обнять – отворачиваюсь, вырываюсь. Бросаюсь в коридор.
Слышу гневное вдогонку:
– Да ма** тв** же! Балашова! Сколько еще можно?
Резвые, уверенные, стремительные шаги ко мне ближе.
Силой выдирает из рук шапку, не давая ее надеть.
– Да всё с тобой ясно! – рычу обижено.
Плевать на шапку – живо хватаю обувь и начинаю пялить на себя.
Вдруг хватает за ботинок – отчего тут же пошатнулась и грохнулась на пол.
Стянул обратно с меня и швырнул со всей дури в другой конец коридора. Пытаюсь встать на карачки, выровняться, как внезапно хватает за плечи, заставляя замереть лицом к лицу.
– ОСТЫНЬ! – гневно крикнул на меня и встряхнул, приводя в чувства. Взгляды схлестнулись. – Что опять, б****, не так?! Что опять в твоем маргарине там случилось? Что?
Нервически сглатываю слюну, непроизвольно уже начиная дрожать от страха, хотя все еще пытаюсь не подавать вида:
– Да все понятно! Мерзость – она и есть мерзость.
Шумный вздох – и вдруг резко отстранился, расселся на полу, опершись спиной на стену.
– Приехали...
Провел рукой по лицу, снимая напряжение.
Сижу и я рядом, боюсь пошевелиться. Шмыгаю носом, проглатываю слезы.
Звонкий, глубокий вдох (его). Тягучая пауза.
Взор на меня:
– А то, что вчера было… то уже не показатель? Да? – наконец-то находит силы на слова.
Взволновано сглатываю слюну. Прячу глаза.
– ЧТО? Чего молчишь?! – не выдерживает.
Передернуло от его крика. Несмело, едва слышно, шепотом:
– Ну да. Спьяну и показатель …
Застыл, окаменел, огорошенный.
– Ох, ё* тв** ж мать! – нервически рассмеялся. Повесил голову.
Жуткие, долгие мгновения рассуждений.
И вдруг иронически:
– Нет, Балашова… Ты точно е****тая, – перевел взор на меня. Ухмыльнулся: – Но я справлюсь.
Вмиг рывок, движение – кинулся ко мне. Попытка (моя) отстраниться, спрятаться от него, да только обреченно влипла спиною в дверь. Сижу, застывшая в страхе.
На расстоянии вдоха.
Коварная улыбка выползла на его уста:
– Только потом не сопротивляться.
Молниеносно срывается на ноги и подхватывает меня себе на руки.
– Гриш, не надо, – испуганно шепчу.
Шаги в спальню. Повалил на кровать. Силится стащить с меня штаны.
– ГРИШ, ПРОШУ! – отдергиваю его руки, сопротивляюсь (хотя вяло, неуверенно).
– О да, хорошая моя. Меня это уже заводит.
Содрать свитер, футболку.
– Еремов!
Прибил за руки к постели.
– Что Еремов? – улыбается. – Все вопросы к Балашовой. Это у нее там какие-то… прибабахи.
Расстегнуть бюстгальтер, оголяя грудь.
Рдею, прячу стыдливо взгляд. Страшно даже взглянуть ему в лицо, завидев реакцию.
День. Треклятый день – даже нет лампочки, чтоб ее разгромить, скрывая свой страх и позор. Скрывая… уродство.
Но вдруг впился жарким, неистовым поцелуем в шею. Откровенно провел языком по коже и тут же витиеватой дорожкой побрел к потаенным местам. Дерзко, грубо сжал руками голую, возбужденную грудь, требовательно пропуская ее между пальцев – голодно, хищно облизал и до сладкой боли сжал губами, зубами, одну за другой, отчего бесстыдно застонала я, захлебываясь страстью. И вновь долгий, смелый путь – уже к низу живота… Дрогнула под ним невольно, желая сбежать, но удержал, сверху учтиво прибивая всем своим телом. Приспустил кружева, оголяя запретное. Заживо сгораю от трепета. Задыхаюсь. Нежные, ласковые поцелуи вдоль линии приличия, наворачивая дикие волны вожделения, жажды, заставляя внутри пробудиться демонов; закипеть, забурлить кровь. Бешено запульсировало желание, предательски воззвав к жесткому, повелительному, неуклонному властвованию надо мной.
– Гриш, не надо… – отчаянно зашептала, робея, краснея; забилась под ним, словно испуганная, раненная птица.
Только подразни зверя – вмиг стянул с меня полностью белье и скользнул ладонями между бедер, напористо разводя их в стороны. Слабовольно поддаюсь натиску – нетерпеливо впивается наглым, властным поцелуем в отвоеванные места, а затем уверенно, чувственно, скользя языком, стал пробираться все выше и выше, все дальше и дальше, пока и вовсе не достиг цели. Отчаянный, сумасбродный, пронзительный крик мой раздался на всю квартиру, оповещая о полной капитуляции завоеванной, порабощенной жертвы, отдающейся ему сполна.
–
Глава 17. Дела
–
***
Проснулись от того, что в дверь кто-то постучал, заколотил нещадно.
Мигом подорвались, расселись мы на месте. Хмурится, кривится недовольно мой Еремов, с трудом приходя в себя после бурных суток. Замотал головой, прогоняя дурман.
Резвое движение – вскочил с кровати. Дерганые, топорные, раздраженные попытки отыскать одежду, пистолет. Беглый взгляд на меня:
– Что бы там не было – не выходи. Если что – через балкон на крышу и в соседний подъезд.
Обомлела я, ошарашено выпучив глаза. И звука нет сил выдавить...
На ходу надел на себя брюки.
В коридор. К двери.
Щелчки: предохранителя, замка...
– Борян, ты че, б***ь, е**нулся? Х** творишь?!
– Дело срочное.
– А телефон?
– Какой, б***ь?! Тот, что разъе**шили? – рявкнул.
– Проходи...
Стукнула дверь (судя по всему, кухни). Звук притих...
Мат. Жесткий, отборный... едва ли прерывающийся на человеческую, «обыденную» речь...
Каждый гатил, не стыдясь и не сдерживаясь. В какой-то момент раздался грохот... и отчетливый крик Еремова – опять безумствует.
Пытаюсь не слушать. Пытаюсь пропускать всё мимо, дабы если что – в качестве свидетеля и слова из меня нельзя было выудить.
Закрыть уши руками... и ждать. Нервически покачиваться вперед-назад, отсчитывая секунды. Слезы, жалкие, гадкие, трусливые, скатывались по щекам... признавая мою слабость, немощность... и бесполезность...
И снова грохот... и снова мат, казалось, просто заживо вынимая из меня душу, стегая плетью холода по коже – погоняя по жилам страх, животный, дикий, отчаянный... куда неистовее, нежели даже когда мысли заходят о Евсееве.
Жизнь, свобода, безопасность, покой Еремова сейчас были куда важнее для меня, чем что-либо еще в этой жизни. Гриша вдохнул в меня жизнь, стал моей опорой, и без него я теперь – полный ноль: рассыплюсь, растаю, исчезну...
Еще минуты, еще безумие – и вдруг хлопнула дверь, щелчки замка. Резко всё стихло. До жути, до дрожи, до ужаса...
