Текст книги "За широкой улыбкой (СИ)"
Автор книги: Ольга Резниченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
–
Глава 20. Свобода
–
***
Свобода.
Вот она, да? Моя свобода? Даренная волею иронии судьбы, или даже сарказма – не судом, не той стороной, которую я избрала как мир для себя, как Закон, как наставление, как цель, а «врагами»… «Чужими», в то время как у «своих» вопреки всему… с этим не срослось.
Свобода. Несколько лет… но теперь – свободна? И ни тебе ночей в отделении, и ни тебе страха за спиной. И ни тебе черной дыры внутри, вместо… души, что пожирала все вокруг?
Еремов. Мой Еремов мне эту свободу подарил. Под солнцем, на ветру, среди покоя…
Суббота. Гриша уехал по делам. И я осталась одна.
Но сегодня я этому и рада. Рада, побыть наедине с собой – и полностью осмыслить все это, ощутить, понять. Переварить и принять: его больше нет.
Самого жуткого кошмара моей жизни – больше нет.
Закрыть дверь на ключ.
Сесть в лифт.
Несколько этажей – и выбраться наружу.
Выйти на улицу.
Впервые за долгое время не оглядываться.
Вдохнуть полной грудью.
Свобода.
Шаги по тротуару, вдоль по улице.
Жива. Я – жива. И буду жить…
Каренко? Каренко я не боюсь. Нет в нем того потенциала, что был в этом демоне. Да, может, я снова недооцениваю врага, но… тем не менее. Каренко – не Евсеев, а… как говорил когда-то Еремов, «очередной преступник», с грубостью, жестокостью которого приходится мириться, терпеть, и изо всех сил стараться не уступать. Ведь мы его поймаем. Я, Фирсов, Грановский – все мы приложим усилия и поймаем его. Без одаренного наставника – он где-то да ошибется. Я верю, чувствую, что проколется, споткнется гад – и тогда мы его схватим. Я схвачу – и засажу. И справедливость будет восстановлена.
Господи, неужели?
«Евсеев – мертв», – слова вторились в моей голове, словно у помешавшегося маньяка. Мертв.
Рада ли я? Чего греха таить – рада. Увы, но рада. Мы словно были замкнуты в одной комнате, где кислорода хватало до прибытия спасателей лишь на одного.
Либо он. Либо я.
И судьба решила иначе. Судьба, а не я. Я не отрицаю своей вины. Нет, однако… это судьба меня свела с Еремовым, да так плотно связала, скрутила, что и бежать не только нет сил, но и желания.
Я люблю Гришу. И теперь знаю – он любит меня. Странной, грубой, черствой любовью… и возможно, лишь на несколько месяцев, недель, дней… как утверждают его же друзья-знакомые, но… любит. Сегодня он меня любит. Сегодня – я его, и при этом свободна.
А мне более и не надо.
Перейти через проезжую часть – и податься в торговый центр. Не за покупками даже. Нет. Просто прогуляться, пройтись среди толпы, каждую минуту не пробивая боковым зрением обстановку, не оглядываясь, и не шерстя предчувствием округу. Нет.
Просто… жить. Просто… бродить. Просто… дышать.
…
Сесть в автобус. Автобус! … и отправиться домой, к себе в квартиру.
За последние месяцы была здесь всего несколько раз: да так, что на пальцах можно пересчитать, одной руки.
Уже отвыкла от всего. Дико даже.
Так быстро дом Еремова стал для меня родным, а мой, «облюбованный» годами, – пустым и чужим.
Перебрать вещи. Приготовить пакеты. Убраться немного: целый слой пыли, меняющий цвет мебели в уныло-серый. Выбросить мусор, засохший цветок.
Еще раз проветрить закрыла ли краны на трубах: газ, вода.
Взгляд на баулы у входа: пусть завтра сам приезжает и забирает их. Не хочу тащиться с ними, хоть даже и в такси.
Захлопнуть дверь, закрыть на два замка…
И снова лифт. Улица.
Строптивая зима. Вокруг – промозгло и жутко. Сумерки спустились, времени не стыдясь.
Пройтись в сторону местного супермаркета: купить бы чего-нибудь из еды, а то уже и желудок крутит. За целый день ни крошки во рту. А не хватало еще возвращение гастрита. Хотя, чего это я? Скоро опять-таки весна, и вероятней всего – «плановое» обострение. Так что, хоть молись, хоть крестись, а что заработала, то заработала.
Через темные дворы да в сторону яркой вывески. Издевательское поведение фонарей: там островок света, будто днем, здесь – ленивое мерцание, диско (только музыки не хватает): то зажгутся, то потухнут задумчивые и неопределенные стражи-светочи. Еще немного вглубь – и вновь полная темень. Хоть глаз выколи. Одно спасение: временами из-за туч выходила заботливая, снисходительная луна.
Ускоряю шаг – старая, чаще всего неосознанная, привычка. Да оно и понятно: гоп-стоп никого не милует. Попался в нужном месте в нужный час – получай. И не факт, что не арматурой по голове.
Я-то одному смогу дать отпор, даже в свете нынешних своих «слабостей», однако толпа – оно, как говорится, и батька проще бить. Пистолет? Мне его так и не выдали. Да и ладно. Особо нигде одна и не шатаюсь. Только что сегодня, и то… в честь «праздника».
Еще немного – и послышался где-то рядом хлопок. Странный, непонятный.
Обмерла на мгновение.
Но даже не от звука.
Странное, жуткое, просто убийственное чувство из прошлого.
Запах… яда, смерти, страха…
Запах Евсеева. Я готова была сейчас клясться всем, чем угодно, что это именно он, и мне не кажется, а так оно… и есть.
Живо закрутилась, скользя взглядом по сторонам.
Животный, первобытный страх сжал все мышцы в теле.
Черная дыра… она вновь проснулась внутри меня и начала свой плавный, замысловатый ход, стягивая все в себя живое по спирали.
Сердце заколотилось, затрепыхалось в груди, словно бешенное. Будто чувствуя, ощущая каждой своей клеткой: еще немного – и его вынут из его дома и вновь отправят на съедение… голодным псам.
Мигом срываюсь на бег, вперемешку с торопливой ходьбой, дабы сильно не привлекать внимания. Дабы слиться с серостью и толпой.
Шорох за спиной.
Казалось, я уже кожей чувствовала его рядом.
Дикая кошка ужаса заживо драла давно когда-то не додранное…
Еще миг – и выскакиваю на свет. Оборачиваюсь на миг – издалека виден силуэт. Не сбавляю скорости. Мчу в сторону проезжей части – а там длинным путем, но можно добраться домой.
И снова оборачиваюсь – словно выстрел: узнаю лицо. Обезумевшая, лечу в сторону единственного оплота, единственного места, где можно укрыться.
Слышно скорое, стремительное движение за мной...
Долететь до подъезда, на ходу уже лихорадочно вынимая ключи из кармана. Прислонить синий кружок к домофону – пиликнуло устройство.
Тотчас нырнуть внутрь и плотно, с диким лязгом захлопнуть за собой.
Не знаю, правда или ложь, но странный звук, шорох за дверью, отбивающийся в моем вскипевшем сознании жутким шепотом:
– Куда же ты, родная?
На лестницу – только не лифт!
Забраться наверх и лихорадочно целясь, а затем, крутя ключами в замочной скважине, отпереть пристанище.
Едва не отрывая барашки, запереть замки.
Сползти на пол.
Сердце… колет, режет, ноет. И снова чертова лопатка словно горит. Рука адски немеет, лишая возможности даже нормально ей управлять.
Нырнуть в сумку. Достать таблетки. Лихорадочные, топорные движения – что порвала, что просыпала.
Заглотнуть едва не жменей по максимум дозу всего подряд – и выдохнуть.
Опереться спиной на стену.
И вновь выдох.
Догорает, умирает душа от страха…
Несмело достать телефон. Набрать заветный номер:
– Да, зай? – послышалось наконец-то…
Жуткая, волнительная пауза – перебираю слова, находя силы на звук:
– Зачем ты соврал?
Обмер, не сразу ответил:
– Ты о чем? – казалось, вполне искренне, даже грубо удивился.
Сухие, мертвые слезы скатились по щекам…
– Евсеев. Он же жив…
...и он здесь, за моей дверью.
–
Глава 21. Эксплозия
–
***
Не знаю, сколько прошло времени. Но недолго.
Когда забарабанили, злобно, уверенно заколотили в дверь, меня даже подбросило на месте, вырывая из дурмана, прострации.
– ОТКРЫВАЙ! Балашова, это я – Ерема! ТАМАРА!
И снова жесткий, дикий стук, отчего скоро так и соседи выползут на сие землетрясение.
Неспешно, буквально из последних сил, поднялась, дотянулась до дверного глазка.
Пристальный, внимательный взгляд – и подчиняюсь: провернуть барашки, один за другим.
Полотно проделало свой ход – несмело отступаю, давая возможность зайти внутрь. Мигом хватает за руки:
– Том, ты как? – заставляет присесть на низкую тумбу. Сверлящий, молящий взгляд в глаза: – Что случилось?
– Я его видела. Еле убежала…
Пристыжено опустил взор, нервически сглотнул слюну. Скривился.
– Зачем ты мне соврал? – едва слышно, тихо, смиренно. Отрешенно…
Но не ответил. Шумный вздох. Внезапно схватил за локоть и подал вверх, заставляя встать:
– Пошли на кухню, воды выпьешь.
Подчиняюсь неохотно, лениво, едва осознанно.
Присесть на табурет. Пустой взгляд пред собой.
Протянул кружку:
– Вот, выпей – станет легче. Выпей, выпей, – подначивает, силой поднимает чашку и заставляет влагу коснуться моих губ. И вновь невольно покоряюсь – короткие, несмелые глотки.
Отпустить посудину, роняя в его ладони.
Живо отставил на стол, присел напротив меня, на корточки. Схватил руки в свои и крепко сжал.
– Все хорошо. Теперь я рядом…
– Гриш, – не унимаюсь. Робко подвожу взгляд: глаза в глаза. А в груди так и дерет обида. – Зачем? Я же не просила… – качаю головой, – я же тебя не натравливала на него. Зачем?
Нервно сглотнул слюну.
Встал, отстранился от меня. Шаги по кругу. Обмер. Руки в боки.
Вдруг негромко, но мерно и жестко проговорил:
– Я – не врал. Он – мертв.
Качаю головой, поражаясь его упрямству: даже сейчас, когда и так все стало ясным. Явным. Когда ложь раскрылась. Зачем?
– И вообще, – внезапно отозвался недовольным голосом. – Чего ты по темноте одна гуляла? Что, вообще, забыла здесь? – взгляд около. – Нах*ра приехала? Завтра бы вместе смотались, если так срочно понадобилось. Или ночью, когда бы я там сегодня приехал домой... Ну?
И снова глаза в глаза. Не отступаю:
– Зачем? Зачем соврал?
Окаменел. Жуткий, пронзающий взгляд – словно только что достиг точки кипения.
Резко дернулся, приблизился ко мне, на расстоянии вдоха (тотчас от испуга все сжалось внутри меня).
Впился неистовым взглядом.
Жестко, яростно завопил:
– ДА, НЕ ВРАЛ, б***ь! НЕ ВРАЛ Я! Я сам этой с*ке глотку перерезал!
Заледенела от услышанного. Оцепенела, изумленно выпучив очи.
Неспешно отстранился. Шумно выдохнул.
Но вдруг резкое, бешенное движение – схватил табурет – запустил в стену, отчего тот враз развалился на части.
(передернуло меня от страха)
Гневный, больной крик на всю квартиру (разъяренно жестикулируя):
– Я, с*ка, НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ, кого ты там, б***ь, видела! НЕ ЗНАЮ! Но, х** того – больше НЕТ! ...НЕТ!
Приблизился. Очи в очи.
…дико, словно зверь, утробно зарычал
(сильнее ежусь):
– ЕВСЕЕВА. БОЛЬШЕ. НЕТ!
Медленно отодвинулся. И вновь шаги по кругу...
Внезапно забрюзжало, зашумело что-то где-то, а затем и вовсе раздалась мелодия.
Живо нырнул в карман Еремов, достал телефон:
– ДА?! – раздраженно рявкнул на нервах. Но миг – и уже более сдержанно: – Ничего. Здоров, – долгая, жуткая пауза, замечаю, как на лице пробивается не то удивление, не то злость: – Ясно! – гневно перебил собеседника. – Едем. С кем, с кем, б***ь?! С ЖЕНОЙ!
Ошарашено опускаю взгляд, дрожь по телу.
Вдруг поворачивается ко мне Еремов. Сдержано:
– Шмотки – завтра. А сейчас собирайся. Дела зовут. Одну я тебя не ставлю. Со мной поедешь. Не знаю, кто там к тебе приходил, некогда разбираться. Всё потом… ЖИВО!
***
Сесть в авто – и зажать педаль газа.
Мчали… далеко от дома: от моего, от его. За город. По трассе – в никуда.
Спросить – не решаюсь. Да и не скажет. Судя по всему: я всегда буду в стороне от его той, другой жизни. Что, возможно, и не худший… вариант.
Нервно сглотнуть слюну и отвернуться в сторону. Взгляд за окно.
Евсеев.
Не знаю уже… Раз Еремов так уверен, раз он «сам»…
Черт. Но я готова клясться, что там, во дворе был Евсеев. Что его голос я слышала через дверь.
Да и оно более разумно: невозможно этого демона вот так просто убить. НЕВОЗМОЖНО! Ничто и никто его не берет. Порой мне кажется, выстрели я ему в лоб – он все равно останется жив. Не знаю, какая неведомая, жуткая сила в нем – но она есть, и она им не просто управляет, движет, а оберегает его, хранит.
– А если это был Каренко?
– А? – кинул на меня в непонимании взгляд Гриша. – Что Каренко?
– Если там был Каренко?
– Ну-у, – повел, – в это я еще могу поверить.
– Нет, не у меня, – перебиваю. – Запах Евсеева я везде узнаю. Мне сложно это объяснить, но… Короче, – хмурюсь, качая головой, понимая, что веду не туда, что еще хуже сейчас сделаю. – А что если… ты, – «убил»? сказать «убил»? – «остановил» Каренко. Они очень похожи. Погоди, – обомлела я от прозрения. – Все сходится. Подражатель – нелепый, глупый, наивный, с мечтой как у него. Отличная рокировка, алиби, отвод глаз. А дальше сам Евсеев становится Подражателем на Подражателя. Дела творит – а шишки на друга валяться. И если что – пострадает исключительно тот. Пострадает Каренко. Он явно не рассчитывал на наш с тобой союз, но что мои ребята, друзья, бросятся его душить – это непременно. Вот почему они так похожи. Вот почему из всех – именно Каренко. Чтобы если и убили, то не его. Спорим, все мелочи, даже вещи в кармане, одежда сама – все было Евсеева, все штрихи стрелками указывали на этого ублюдка. Вот только… ни тело, ни душа – отнюдь не демона. Глупого, слепого, наивного, доверчивого преступника. Но не демона…
Пристальный, с вызовом взор на Еремова, ища подтверждения своим словам.
Но молчал. Лишь нервно кривился, играл скулами, пристально всматриваясь на дорогу.
Внезапно вновь шорох, звук вибровызова, вот только уже мелодия другая. Мой телефон.
Мигом ныряю в карман. Взгляд на экран: «Фирсов».
– Кто там? – бросает косой, отчасти машинальный, пустой взор Гриша.
– Макс. Фирсов, – несмело отвечаю. – Принять?
Глаза в глаза. Странно улыбнулся:
– Прими.
И вновь взгляд перевел на проезжую часть.
– Слушаю?
Торопливое, серьезное, на грани надрыва:
– Если ты с ним – то беги.
… гудки.
В ужасе, в непонимании уставилась я на дорогу: входим в поворот, и вдруг буквально нос к носу столкнулись с преграждающими путь автомобилями (часть – даже с мигалками).
– НАЗАД! – визжу, словно ополоумевшая.
Резко реагирует: по тормозам, разворот – и, вдавливая педаль газа до упора, мчим долой.
– Что сказал? – бросает жесткое.
– Сказал бежать.
– Понятно… Вот, с*ка… – гневно пнул баранку.
Но миг – и уже крутит руль, ловко входя в очередной поворот. А сзади отчаянно ревут хищники, так голодно, яростно требуя в свои лапы улизнувшую дичь.
– Кто? Что случилось? – испуганно шепчу.
– Не знаю, – рычит и снова занос. – Б***ь! Реально, не знаю! Отрываться надо. По трассе нельзя: железно и там тупик.
Вдруг сбрасывает скорость – чуть в сторону и прямо в лес. Прыгая по кочкам, как по пружинам, мы рвались в никуда… Ловко, на грани чистого везения, проскальзывали между стволами деревьев, что буквально стеной стояли впереди. Еще миг – и резко по тормозам – едва кубарем не пошли вниз.
Обрыв. По бокам – густые заросли.
– ВЫХОДИ! – командует. И сам тут же выныривает наружу.
Достал пистолет. Схватил за руку.
По гребню, по краю обрыва, хватаясь по пути за ветки, как за спасательные страховки, дабы вовсе не сорваться вниз.
Послышался вдалеке стук дверей.
Прибавить скорости: бежим, на пределе, путаясь в собственных ногах.
Задыхаюсь.
И снова чертова боль в груди, которую я бы безумно хотела не замечать, но каждый раз она все сильнее, пронзительнее, и уже даже золотистые звезды в глазах на темных пятнах не дают четко видеть, куда ступаю шаг.
– Хорошая моя, пожалуйста! – тянет уже силой меня за собой. – Шустрее, зай!
Миг – спотыкаюсь и падаю, в глазах темно, в груди уже не камень, а валун – вдохи делаю лишь осознанно, силой. Нет во мне больше… сил жить. Реву, отчаянно.
Присел. Схватил мое лицо в свои руки.
– Ты слышишь меня? Том! Тома, ответь!
– Да.
– Оставайся здесь. Жди их. Сразу сдайся – ничего не будет. Скажи, силой уволок. В заложники взял. Жизни угрожал. Что угодно плети – не страшно. Ничего не бойся. Если начнут давить, если видишь, что не справляешься, что могут не как свидетелем пустить – звони Ефиму. В любое время, в любой момент. Не страшно. Он поможет. Бесплатно. Выгородит тебя. Через Борю его найдешь. Кузнецову доверяй. Я вернусь по тебя. Как смогу – вернусь. Обещаю.
Еще миг – и оторвался. Разворот – помчал прочь...
Дикий, обреченный стон, писк… словно сама моя чертова жизнь вырвалась наружу.
Рухнула лицом наземь, в грязь, в труху – и горько завыла, отчаянно грызя кулак, дабы не выдать заранее… ни себя, ни его…лишним звуком.
–
Глава 22. Послевкусие
–
***
Сидя на голой земле, жадно поджав под себя ноги и нервически качаясь, шатаясь из стороны в сторону, бессмысленно пялилась я в одну точку.
Не сразу даже поняла, что кто-то что-то кричит мне. Приказы. Угрозы. Требования...
Плевать. На все – плевать. Конец. Всему конец.
Подошел, склонился, несмело коснулся плеч.
– Балашова! – в очередной раз прозвучало, встряхнув мое тело, словно неживое, прежде чем окончательно я поняла, осознала вокруг творящееся. – Посмотри на меня!
Нехотя подвожу взгляд.
Фирсов.
Отворачиваюсь, опускаю очи, вновь бесцельно потупив взор в землю.
– Кому тут врач?! – послышалось где-то сбоку.
– Ей! Вот. У нее лет восемь назад была трансплантация сердца. На таблетках.
Присела рядом со мной медработник.
– Женщина, вы меня слышите?
Не реагирую.
Шевельнулась та, что-то достала из своего кармана – и тотчас яркий свет выстрелил мне в лицо, отчего невольно дернулась, зажмурилась я.
– Отлично, – подытожила та.
– А ее кто-то досмотрел? Есть какие вещи?
– Да, Фирсов смотрел: ничего, и пушки тоже нет.
– Да ей и не выдавали, – послышался голос Макса.
– Ну, мало ли… этот ее, – и вновь едкое, незнакомое, мерзкое.
– Женщина, – снова обратилась ко мне незнакомка.
– Тамара ее зовут, – неожиданно кто-то вмешался, подсказывая. Неохотно подвожу взгляд – Грановский. Серьезный, сдержанный: но ни жалости, ни зла на его лице нет. Рисованное равнодушие.
– Спасибо, – кисло улыбнулась мадам. – Тамара, какие препараты сегодня принимали?
– Хех, вот с*ка! – слышится чей-то жуткий смех. – Бабу свою бросил... крыса позорная...
– Слушай, – внезапно перебивает его другой. – Так что там за перестрелка была? Попали?
Заледенела я, ошарашенная, округлив очи. Прислушиваюсь.
– Не знаю... Наши – все целы, а кровь, вроде как, нашли. Как эксперты подтвердят, так и отвечу…
– С*ки! С*ки, вы! – мигом срываюсь с места и бросаюсь на ублюдков, тут же пытаюсь заехать одному кулаком в челюсть. Но так не вовремя кто-то поймал, остановил меня и тотчас оттянул от урода, силой сдерживая в стальной хватке. Застыли гады, ошарашено выпучив глаза.
– Эй, Фирсов, забери свою больную! Пока мы ее не пришили! – послышался незнакомый мужской голос у меня над ухом.
Подоспел Макс. Враз захватчик швырнул меня в его сторону – отчего невольно споткнулась, запутавшись в собственных ногах, упала на землю. Завизжала, зарыдала я, словно ополоумевшая.
Сгреб в охапку Фирсов и жадно обнял. Короткие, нервные поцелуи куда попало. Противлюсь, вырываюсь, бьюсь, словно птица в клетке – тщетно. Скулю обезумевши...
– Тише, тише, – шепчет, еще сильнее сдавливая, удерживая меня в оковах своих рук. – Успокойся. Никто никого не ранил и не убил. Все в норме. Успокойся. Побереги себя.
Еще удары, еще мгновения – и обмерла, обвисла обреченно:
– Я его не сдам, – едва различимо, на ухо, сквозь плач.
Кивает головой Фирсов и еще сильнее обнимает, прижимает меня к себе:
– Я знаю… – шепотом.
***
Сдали. Свои же его и сдали. Не за Каренко-Евсеева, нет. Всё гораздо хуже и глубже. Указали на нить, нити, за которые потягивая, начали так удобно, так ловко и скоро милиция, прокуратура разматывать весь чертов клубок... Это был бунт, самый настоящий – для перераспределения власти. И много, очень много крыс тогда повылазило на свет. Вот только ошиблись… Их оказалось недостаточно, чтобы полностью перекроить, перечертить всю схему. Устранить Еремова – устранили, но еще остался Кузнецов – до мозга костей верный человек Гриши. Более того: он был лишь вершиной айсберга. Ибо преданных людей осталось гораздо больше тех тварей, что так слепо погнались за призрачной выгодой и возможным господством…
И кто все это заварил, кто сдал?
КТО?
Блохин. С*ка, БЛОХИН!
Гнида е**чая!
Как бы мне хотелось самой этой вше кадык вырвать!
Никогда не думала, что на это способна, да даже просто подумать о таком! Но сейчас – это был пик моих прелюдий, нежности и понимания.
Растоптала, с*ка, растерзала нас, прожевала и выплюнула.
А ведь все его считали другом (вопреки всем "но")…
***
Естественно, ничего на Еремова валить не стала. Сразу первый делом положенный звонок – Боре. Тот – Ефиму. И уже через час этот странный, веселый, но невероятно проницательный и хитрый мужичок вытащил меня за шкирку из бездонного колодца.
В свете всех этих обстоятельств, не без «кое-чьей» настоятельной просьбы, я уволилась из милиции. Задним числом.
Хотя и сама того хотела. Грановский оказался той еще с*кой, желающей кожу заживо с меня содрать и вывернуть наизнанку (хотя, и молодец в каком-то смысле, не поспоришь). Фирсов же, чье дело-то, как раз таки, сейчас блистало, вертелось, горело на столах и в чужих руках, тот, кому важнее всего было все это раскрутить, ибо вложено сил в него немало, и шерстилось не один год, оказался… истинным другом. Человеком. Не давил, не вымогал. Местами, даже морально поддерживал, особенно первые недели после случившегося, пока валялась в больнице.
Нет, так нет. Что уж тут? Да, официально я не была Еремову ни женой, ни иным близким родственником, а потому свидетельствовать была обязана. Однако Ефим все организовал, что не есть, в лучшем виде: любые упреки или намеки отскакивали от меня, словно мячик пин-понга от ракетки, основываясь на полном моем неведении, алиби или плохой памяти в связи с инвалидностью и постоянным, на грани нервного срыва, состоянии из-за дела Евсеева и Каренко (подозреваемых в совершении чреды убийств, "возможно" продолжающие мою прежнюю историю).
Еремова не только не схватили, но и след его упустили: где, как, и даже в какой стране нынче – неизвестно.
Была ли я в обиде на него за то, что он меня там бросил?
Ни капли. Побеги я дальше – и точно бы Богу душу отдала. Останься он – влепили бы пожизненно, или "наши" пришили его ("при задержании" – и, кстати, это скорее всего; не говоря уже о тех крысах, которые тоже хотели обглодать его кости). Так что нет... Более того, это оградило меня от нападок предателей: подтверждая, что я – лишь очередная, тупая «шмара его, которую вовсе не жаль и в лесу бросить, на разрыв шакалам»...
Единственное, что меня грызло, на кого я злилась – это исключительно на себя. Это я нас обоих подвела: не смогла в нужный момент в нужном месте проявить физическую и моральную стойкость, сноровку и силу воли...
Я. И только я…
***
За мной следили «органы»: прослушки в телефоне, в доме. Любой поход – сродни кадрам из боевика. Однако и на том спасибо, какая-никакая, а все же "охрана": куковать в отделении больше не могла, а потому в страхе и одиночестве утопала в своей квартире, прячась за "тонкой" железной дверью.
Выходила на улицу исключительно днем, при свете белом и то, только в магазин да мусор вынести.
***
Блохина, как еще нескольких предателей из приближенных Еремы, убили буквально сразу. Причем, это была явно… чреда показательных казней. Даже того же Блоху – не успел и на сто метров отойти от своего дома, как в подворотне подловили, до полусмерти избили и ножом пырнули несколько раз, позорную крысу на тот свет гоня… и оставляя труп на видном месте.
Из новоиспеченной «шатии-братии» бунтарей никто даже не рыпнулся за них. Никто не шелохнулся, не вступился, и мстить – и мысли таковой не явил… Однако, свято место пусто не бывает: и вслед за ним, за ними – пришли другие, жаждущие уже и Бориса смести, ставшего у руля вместо Гриши…
Это была война. Холодная, жестокая, беспощадная война… временами все же переходящая в откровенные, масштабами поражающие, «боевые действия». И милиция не особо стремилась всему тому помешать... То, что «наши» не смогли убрать, остановить законным путем – начало сметать себя, будто кто порохом всё засыпал, фитили подвел да в одночасье поджог...
С Борей связываться было опасно. Ему явно было не до меня: ведь кроме темных дел, еще и бизнес полностью свалился на его плечи …
...
Но я рискнула…
Заветное ОАО «ОНГМ».
Опять нервные секретарши. И опять Балашова без записи лезет.
Вот только уже совсем не до веселья.
– И когда ваш Кузнецов сегодня сможет принять? – рычу уже, не скрывая злости.
Раздраженно закатила девушка под лоб глаза:
– Я вам уже в сотый раз объясняю: проще – записаться!
Но тут внезапно, буквально у самой двери «босса», раздался мужской голос.
Оборачиваюсь на звук: ну, как же иначе? Значит, нет его, говоришь…
Резвые шаги вперед – и мигом, бесцеремонно рву на себя дверь за ручку.
Едва не лоб в лоб с каким-то молодым человеком столкнулась. Игнорирую. Бросаю взгляд тому за спину: сидит барин. Сидит и усом не ведет.
– Борис Федорович! – откровенно, гневно дерзя, пробиваюсь напролом – вовремя (учтиво) пропустил меня незнакомец. – Вы меня сегодня примите, али как?
Округлил очи Кузнецов:
– Балашова?
В момент подскочил с кресла:
– Да, конечно. Пошли…
Не ожидала – оторопела я от такого добродушного участия. Не менее ошарашенные застыли на пороге и зрители: испуганная секретарша и удивленный то ли сотрудник, то ли гость.
Стремительно приблизился, схватил куртку с вешалки Борис. Живо накинул себе оную на плечи. Движение ко мне – обнял за талию и повел на выход.
По коридору, а там – на лестницу. На крышу.
Замерли на краю. Упереться руками в перила. Взгляд, скользя по горизонту.
– На тебе, наверно, прослушка, – наконец-то осмеливается на слова Кузнецов. – Ходят по пятам шакалы, верно?
В свете нынешних событий вынужденно пропускаю мимо ушей оскорбление:
– Я бы заметила, – едва слышно, шепотом.
Рассмеялся, но добро так, понимающе. Взор на меня – подчиняюсь, отвечаю тем же.
– Не будь наивна. Ладно. По сути, неважно: здесь глушилки стоят. В общем, слушай меня. Говорим на эту тему – один раз и серьезно. Еремова не жди. Сама видишь, как все повернулось. Жив, здоров, но проблем хватает и без того... Живи своей жизнью. Будто ничего этого и не было...
Окаменела я, боясь даже моргнуть.
Тотчас заскребла обида в горле. Еще миг – и опускаю голову, пряча слезы.
– По поводу Евсеева – сама понимаешь. Если он и жив (а я в этом тоже глубоко сомневаюсь, так как сам потом... видел труп ублюдка), увы… ничем помочь пока не смогу. За каждым нашим шагом следят, да и ты – на крючке, причем я сейчас говорю не только о "ваших"... Так что… ни лично приглядывать, ни людей приставить не получится, – немного помолчав, шумный вздох: – Но не все так плохо, – печально улыбнулся, – есть один вариант...
Резвое, уверенное движение – и вытащил из-за пояса пистолет, из кармана – глушак, да прикрутил оного к стволу. Протянул мне:
– Только если что – не колеблись. Стреляй сразу в голову.
Не решаюсь взять. Стою оторопевшая – и вновь не моргаю.
Не выдерживает паузы Борис. Обернулся целиком. Мигом хватает меня за руку и вкладывает трофей в ладонь:
– Осторожно с ним. Он хоть и чист, но все же не игрушка. Найдут – вали всё на Еремова. Мол, с прошлой жизни еще остался: не видела, не знала, не заметила. Будут проблемы – звони сразу или мне, или Ефиму – смотря, что или кто беспокоит. В остальном… как говорится, будь здорова… и не поминай лихом.
Прощай.
***
«Не жди…»
Легко сказать, да тяжело сделать.
Господи, почему? Почему? Ведь сколько знакомых, да даже друзей было. Муж. И никто, НИКТО не смог стать тем, кому бы удалось растопить, успокоить, понять душу так, как это сделал за сии короткие месяцы... Еремов. И почему именно он... должен был исчезнуть? ПОЧЕМУ ОН? Так стремительно и бесповоротно?
И как теперь жить... без него? КАК? Единственный человек, который полюбил меня не только за внешность, – исчез. Бесследно исчез.
Евсеев надеялся, что "оголив" мою душу, он явит миру правду, отвернув всех от уродства. Но вместе с тем он прогадал: да, он оголил, действительно оголил мою душу, заставляя прозреть ослепленных смазливостью, но Еремова это не оттолкнуло, не испугало. Наоборот. Среди дерьма физического и духовного он нашел то, за что можно полюбить – и полюбил. И вместо полного упадка – во мне разгорелась жизнь.
–
Глава 23. Охота
–
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих...
«Двенадцать стульев»,
Илья Ильф и Евгений Петров.
***
В какой-то момент всё это осточертело. До безумия осточертело!
Ожидание (причем, обоих «Е»). Страх. Одиночество.
Гнилая безысходность.
Адская ненависть самой к себе…
И я решила покончить со всем.
Сыта. Сыта по горло.
Мне уже нечего терять. И пора свершить то, ради чего я тогда выжила…
Куртка, кроссовки, кепка – весенний набор, все как всегда. Вот только засунуть в карман пистолет, надеть наушники, создавая вид, будто отвлекаюсь на музыку, – и смело выбраться на улицу.
Не днем. Нет. Не сегодня.
Поздний вечер, вокруг темно, холодно, мерзко. Безлюдно.
Уверенно свернуть на короткую дорогу к супермаркету: мимо «диско» прямо в темень. Что ж, если он следит за мной – то встреча неизбежна. И кому-то из нас придет конец: или мне (что тоже неплохо), или ему…
Шаги словно по эшафоту... Голова невольно вжимается в плечи, ежусь, по телу мурашки... по спине стегает страх, но я иду. Вперед. И ни шагу назад.
Не сегодня...
Вот уже больше половины пути, а никто ни сзади, ни сбоку не нападает. Даже шороха нет, или отдаленных шагов. Тишь да гладь.
Замерла я на месте.
Присесть, делая вид, что завязываю шнурок.
Сегодня я – хищник...
Ну же, Евсеев. «Родной»!
Где же ты ходишь? Поиграем!
Я знаю. Это – не паранойя. Не психоз.
Ты – РЯДОМ.
Пройтись до конца – в магазин, купить батон с молоком – и податься обратно.
Чертов гад.
Выжидаешь. Наверняка, выжидаешь, присматриваешься. Чтоб за мной не было хвоста.
Ну, смотри, смотри: последние отклеились совсем недавно. Видимо, окончательно тоже смирились, что Еремов… меня бросил. Вынужденно, но ушел.
Добраться уже до подъезда. «Забыть» закрыть дверь – медленно ползла старушка, проделывая полуоборот. Замереть около почтовых ящиков, перебирая корреспонденцию, рекламные брошюры. Ну же, ваятель! Где ты? Твое «животное» уже… заждалось.
Тщетно.
***
Через пару дней – вновь выйти на охоту: тот же курс, только заодно свернув к мусорным бакам. Чего такому моменту пропадать? Можно и с пользой прогуляться.
И даже если в этот раз кто-то и шагал за мной, причем даже, вроде, мужчина, то, увы, – никакой агрессии, заинтересованности он не проявлял. Даже когда замерла, запнулась я на месте, тот пролетел мимо, по инерции едва не сбив меня с ног.
И снова тихо.
И снова – ноль.
***
Хоть собаку себе заведи, чтобы обрести видимый повод так изгаляться в темени, выискивая себе и прочие приключения на голову, а не только Евсеева.
