Текст книги "Сердце меча"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Глава 4
Спасенные с «Вальдека»

Догмат «О человеческом достоинстве», принятый на Третьем Петропавловском Соборе 2652 года, гласил, что все существа, наделенные плотью, разумом и свободной волей, являются детьми Божьими независимо от их происхождения и внешнего вида, им от рождения принадлежит достоинство человека и никто не вправе его отнимать. Таким образом догмат объявлял всех гемов людьми и категорически запрещал верным применять по отношению к ним все то, что запрещено применять по отношению к людям: эвтаназию, ментальное программирование, использование их органов и тел без их на то согласия, использование их труда без справедливой платы. Несоблюдение грозило интердиктом, а в случае упорства – то и церковным отлучением.

В это же самое время в Вавилоне разразилась война двух крупнейших военных кланов – Рива и Кенан. Причиной войны была политика дома Адевайль, уже почти полтора века удерживающего Директорию в своих руках. Политика была проста и эффективна: Солнце, избираемый «пока это тело служит ему» монарх Вавилона, женился на представительнице дома Адевайль и назначал своим преемником потомка этой представительницы, в обмен на лобби, обеспеченное этим домом при выборах. Таким образом, выборность монарха стала понятием чисто номинальным – Адевайль держали в руках все ключевые посты в Директории. Бунтовать всерьез никто не решался, так как Адевайль не переходили границы, отделяющей диктатуру от тирании, а вавилоняне – народ осторожный, и затевать гражданскую войну не торопятся, пока не появится очень серьезная причина.

Гроза разразилась после того как Правый министр Шейт Фарран выдвинул на рассмотрение директории проект постепенной элиминации гемов на всем вавилонском пространстве. В меморандуме Фаррана, зачитанном на совете Директории и ретранслированном на всю планету, разъяснялись причины экономических и политических неурядиц, постигших Вавилон в последние полтора столетия. Пока Вавилон смеялся над имперцами, отстающими в генной инженерии из-за запретов, наложенных Церковью, Четвертый Рим разрабатывал альтернативные технологии, позволяющие людям выживать там, куда Вавилон посылал гемов. И вот сейчас, когда возможности генной инженерии были практически исчерпаны, Вавилон оказался перед неприятным фактом: экспансия, которую он вел четыреста лет, по сути дела не была экспансией людей. Это была экспансия гемов; в 27% вавилонских колоний население было гемским на 96%. В ходе частных войн с имперскими доминионами и неприсоединившимися мирами за последние двести лет от Вавилона было отторгнуто 16 миров; в основном, окраинных, не стоивших полномасштабной войны; но вот сейчас доминион Шезаар вплотную подбирается к миру Сунасаки, очень ненадежно инкорпорированному в дом Раат, и судьба планеты может решиться простым голосованием пайщиков – а все из-за того, что разоренный торговой войной с домом Суза дом Раат не может достроить задуманную им космическую станцию, ради которой осваивалась планета. Захудалый доминион Шезаар убьет одним камнем двух птиц: стравит демографическое давление и за фук получит недоосвоенный, но перспективный мир и станцию, на которой работы – начать и кончить. Ведь главное богатство Сунасаки – не в океане, покрывающем ее почти всю целиком, а в месторасположении: в этом секторе смыкаются четыре крупных дискретных зоны, которые так и просят проложить через них новые торговые пути. Уж поверьте, имперцы сумеют это использовать. Но чем мы хуже имперцев? У нас тоже есть альтернативные технологии, но мы их не развиваем, потому что дом Микаге, основной производитель гемов, отстаивает свои интересы не хуже чем Церковь в Империи. Но дом Микаге – монополист, и его продукция, увы, слишком часто несет на себе печать монопольного производства…

Каждому разумному человеку было ясно, что за меморандумом Фаррана стоит Экхарт Бон, тайсёгун дома Рива. Каждый разумный человек понимал, что альтернативные технологии, о которых говорит Фарран – эти технологии, украденные в Империи домом Рива через синоби, промышленных и военных шпионов дома. И уж конечно, всем было понятно, что если Солнце Аттар одобрит этот план, то по шапке получит дом Микаге, и дом Кенан, тесно с ним связанный, и ветвь дома Адевайль, которая держит их руку. А вероятность того, что Солнце поддержит план, была велика, потому что план этот был широко обнародован одновременно с оглашением Меморандума Фаррана, и народу он понравился, а Левый Министр Дормкирк, наоборот, не нравился народу, и очень давно.

Но произошло событие, от которого все перевернулось: служба безопасности дома Кенан предотвратила покушение на министра Дормкирка (если не на самого государя) – прямо в Зиккурате был схвачен убийца. Он успел убить себя еще до первого допроса – но генетическое сканирование указало на его принадлежность к дому Рива, и Экхарта Бона вызвали в Зиккурат, где в качестве ответа на обвинение он покончил с собой. Дом Рива объявил законный мятеж и в Вавилоне началась гражданская война, которая так ударила по экономике, что дом Адевайль меньше чем через год был готов пойти на переговоры с Рива о мире. Неизвестно, чем бы переговоры кончились, если бы не удар в спину: верхушка дома Кенан, недовольная тем, что дом выполняет всю грязную работу, но не участвует в управлении, взбунтовалась. Солнце был смещен, Директория разогнана, тайсёгун дома Кенан сделался «правым советником» нового Солнца – по сути дела, полновластным диктатором Вавилона. Дом Рива объявили вне закона – чтобы уцелевшие представители дома Адевайль не могли воспользоваться их помощью. Сначала казалось, что Кенан одолевает. В их руках были пять самых богатых планет Вавилона и две собственные планеты, заводы Микаге по массовому производству боевых морлоков (Кенан предпочитал пехотинцев класса «Аякс») и огромные ресурсы. В руках Рива были корабли и несколько баз на перекрестках межзвездных путей. Казалось, стоит только уничтожить их или захватить – и война выиграна. Даже две планеты дома Рива – холодный тайрос и Картаго, вращавшаяся вокруг двух звезд, Акхат и Анат – не могли обеспечить своих детей ресурсами в достаточном количестве: Тйрос был ледяной пустыней, а бешеный климат Картаго не позволял толком развивать ни сельское хозяйство, ни промышленность; впрочем, для дома Рива это было принципиально, так как оседлость и привязанность к стабильным планетным благам Рива считали объективным, хоть и необходимым, злом. Единственным серьезным ресурсом на Картаго были небольшие лаборатории, где по технологии Микаге (которую считали устаревшей) производили боевых морлоков класса «Геракл». Микаге в свое время продали Рива эту технологию, так как «Гераклы», предназначенные для десантных операций, отличающиеся повышенной агрессивностью и пониженной управляемостью, не годились для создания больших армий. Словом, силы были настолько неравны, что даже представители дома Адевайль, низложенный Солнце и его супруга, не рассчитывали на победу. Этан бин Га’ал, тайсёгун дома Кенан, хвалился, что через полгода выставит голову Рихарда Шнайдера, тайсёгуна Рива, запаянной во флексиглас на площади перед зиккуратом Нуэва-Урука. Однако война длилась год… два… три… А голова Шнайдера пребывала на плечах. Шпионы и пилоты-разведчики бин Га’ала не могли узнать месторасположения Картаго, а захват немногочисленных космических баз Рива ничего не решил: будучи рассеян на малые группы по два-три корабля, и не скован абсолютно ничем, космофлот Рива свободно перемещался в пространстве, и наносил дому Кенан удары там, где их не ждали. Выявить всех планетарных правителей, кто помогал Рива, было невозможно, так как Рива не брезговали грабежом, а значит, и добровольную помощь по обоюдному согласию легко оформляли как грабеж. На третий год войны дом Кенан, остервенев от неопределенности, перешел к тактике “разберусь как следует и накажу кого попало”, чем восстановил против себя даже тех из князей Вавилона, кто изначально не собирался вмешиваться в драку.

Через четыре года гражданской войны Рива окончательно взяли Вавилон в свои руки. Этан бин Га’ал с супругами покончил с собой в пентхаусе зиккурата под рев двигателей десантных катеров Рива, садившихся на Анзуд, столичную планету Вавилона.

В одном из этих катеров летел и Раймон Порше, тогда не носивший никакого имени, имевший лишь серийный номер 744211034, то есть, просто Тридцать Четвертый, или Санйон – юный боевой морлок, только что покинувший тренировочный лагерь на Картаго.

Второй раз он высаживался на Анзуд двенадцать лет спустя, в составе Третьей Добровольческой Имперской Армии, и на груди его уже был крест Синдэна, и он носил имя, которое Бог при его рождении написал на Своих ладонях: Раймон Порше. Догмат давал ему право на имя и на крест.

«Раймон Порше» – так назывался корабль, десантники которого взяли полумертвого Рэя в плен и выходили его. В честь человека, имя которого носил корабль, Рэя крестили. И лишь сейчас, через десять лет после крещения, он услышал его историю от младшего матроса с «Паломника».

Начался этот разговор за обедом с того, что молоденькая фема посчитала совпадением:

– Так вас подобрали десантники Синдэн с «Раймона Порше»? Вот интересно: Дика тоже подобрали десантники с «Ричарда Львиное Сердце». Какое совпалдение!

– Не совпадение, – возразил юноша. – Мне дали имя в честь корабля – я ведь не помнил, как меня по правде звали. И мастера Порше крестили в честь корабля тоже. То есть, в честь крестоносца, по которому назвали корабль… В Синдэне так часто делают.

– Наверное, тезок там немерено, – в шутку предположила Бет.

– Нет, фрей, – качнул головой морлок. – Когда сталкиваются десантники Синдэн и боевые морлоки Рива, пленники – огромная редкость. Таких, как я, очень мало. Мы, морлоки, ненавидели Синдэн. Нас так учили, что нет больше зла, чем эти люди, потому что они не желают ничего для себя, и убивают потому что они безумны. И хотя они меня крестили, я так и не имел с ними дела потом.

– Мастер Порше, – вдруг спросил Майлз. – А вы знаете, что за человек был тот, от кого вы получили имя?

– Нет, сударь. Наверное он был смельчак, потому что именами трусов корабли не называют. Но больше я не знаю ничего.

– Пусть Дик расскажет о нем, – сказал капитан. – Тебе нужно это знать, морлок.

Дик покосился на Бет, словно прося поддержки, но та еле заметно пожала плечами. Тогда юноша положил ладони на стол перед собой и тихо сказал:

– Во время Первого Крестового похода, при Антиохии, в тысяча девяносто восьмом году от Рождества Христова, турки вывели на стены пленного рыцаря Раймона Порше, и приказали ему просить у своих, чтобы те его выкупили. Иначе ему угрожали смертью. Но рыцарь стал говорить крестоносцам, чтобы его считали за человека уже мертвого и ничего не делали ради него, но продолжали осаждать город, потому что долго Антиохия уже не продержится. Эмир Антиохии, узнав, что говорит рыцарь, обратился к нему через толмача, требуя сейчас же принять ислам и предлагая за это множество подарков и свою дружбу; в противном же случае эмир обещал сию же минуту отрубить Раймону голову. Вместо ответа рыцарь преклонил колени и поклонился в сторону Иерусалима, на восток, и голова его скатилась со стен.

Потом он тихо кашлянул, прочищая горло, и почти вполголоса, боясь не справиться с простой мелодией и «пустить петуха», пропел:

Когда мы видим Ее вблизи – нам больно за всех людей[22]22
  Стихи Алана П. Кристиана. Земля, ХХI век от Р. Х.


[Закрыть].

Ты думал о справедливости, но забыл о жизни своей.

Ты думал о милосердии, но забыл о своем пути.

А впрочем, охота уже началась,

Лети, мой голубь, лети!

Он пел, старательно проговаривая, даже слегка растягивая "л", словно боялся насмешить людей своим акцентом и испортить песню; следуя правилам не разговорной, а классической латыни: «c» везде произносить как «к», а «t» – везде как «т». Это придавало слогу песни особую, хоть и непривычную для Рэя, чеканность.

А, белый город, священный сон, больное сердце земли:

"Ведь ты хотел к Голгофе, Раймон – вставай, за тобой пришли.

Ты шел куда-то с крестом, Раймон?

Так вот, мы уже пришли."

Раймон – это было его имя, уже десять лет его имя. Он не грезил об Иерусалиме. Христианам и мессианским евреям с Бет-Геулы было запрещено даже приближаться к Старой Земле, которую они покинули в ходе Эбера. Рэй хотя бы с орбиты Марса видел голубую звезду – когда войска Рива через Терранский сектор перебрасывались к Анзуду. Для Дика же и Рим, и Иерусалим сошлись в этой голубой точке, за сотни и сотни парсеков отсюда. Он мог только петь.

В сиянье, не то в лохмотья одетый, еще продержись, паладин:

А, Симон Киринеянин, где ты, зачем я совсем один?…

Но Симона нет, а внизу – все братья, то цирк, и праздника ждут.

Махни рукой им, ты должен сказать им, что знаешь – они дойдут.

Что ж, они дошли, и Рэй был тому свидетелем. Он не входил более в терранский сектор – во второй раз к Анзуду их перебрасывали через Аэндор – но он говорил с людьми, которые видели своими глазами слегка светящийся силовой купол над Иерусалимом, входили в храм Гроба Господня и целовали камни на площади Святого Петра в Риме.

Потому что все мы забыты в плоти земной. А там, у Тебя, я был бы рад

Маленькой чести – праведной смерти, благу, единственному на свете,

Когда эти стены нас более не защитят.

Мальчик допел и умолк, потом вдруг порывисто вскочил и побежал прочь из кают-компании.

Молчание, которое воцарилось за столом, было сущей пыткой. Если кто и нашел бы в себе силы прервать его – то одна эта женщина, которая сверху была из фарфора, а внутри – из стали. Отпустив плечи сына, она выпрямилась и сказала:

– Ну что ж, господа… Пилоты скоро начнут готовиться к прыжку, и совсем скоро мы дойдем до точки перемены курса… Поэтому я приняла решение о вашей судьбе и предлагаю его на ваш суд.

Гемы подняли головы, Том перевел им сказанное, а леди Констанс продолжала:

– Вы нарушили законы Империи, и справедливость требует передать вас, как и говорит капитан Хару, в руки Синдэна для дальнейшей депортации. Но мне не нравится это решение, хотя я и готова на него как на крайнюю меру. Возможно и другое – так же нелегально доставить вас на любую из имперских планет – этого я ни в коем случае не буду делать, потому что как доминатрикс должна первая соблюдать закон. Я предлагаю следующее: вы все принесете мне личную вассальную присягу и отдадитесь под мое покровительство. Я буду вашим ходатаем перед имперским судом и инквизиционной комиссией, а вы станете моими подданными и поселитесь в моем владении, на планете Тир-нан-Ог.

– А там… живет много гемов, сударыня? – робко спросил Том, старший из четверки.

– Ни одного. Пока. У нас не было резона привлекать иммигрантов. Но с этого года я подниму вопрос об иммиграции в коммунах моих городов.

– То есть, мы… совсем одни[23]23
  В палочки для еды тиби, как и в японском языке, нстоящее и будущее время – одно и то же.


[Закрыть]?

– Первое время – да.

– Зачем вам это, о-химэ-сан[24]24
  Приблизительно соответствует титулам «княжна», «принцесса».


[Закрыть]? – спросил тэка.

– Я предлагаю это потому что не вижу иного способа помочь вам и соблюсти закон.

Гем перевел ее слова и тэка еще тихо посовещались между собой, а потом старшина спросил так, словно ему тяжело было решаться задавать этот вопрос:

– Скажите, миледи, мы должны подчиняться, кроме вас, Папе?

– А что это тебя так коробит? – не выдержал капитан Хару. – Небось, когда вкалывал на шахте, подчинялся всякой сволочи и не пищал. А из рабства тебя православные вытащили, никто другой.

– Нет, сэр, – покачал головой тэка. – Пусть мастер Хару не обижается, но нас освободили протестанты. И мы тоже протестанты есть.

Мастер Хару фыркнул.

– Протестанты! Это против кого же вы, интересно, протестуете?

– Мастер Хару знает: против того, чтобы человек назывался наместником Бога.

– Да кто ж вам в головы вдолбил этакую чушь? Сроду Папа не назывался наместником Бога. Протестанты! Да эти жуки из Порт-Линкольна сроду бы не пошли вас освобождать, если бы Папа не объявил Крестовый Поход! – не выдержав накала эмоций, капитан Хару встал и покинул кают-компанию, бросив напоследок:

– И охота же вам, миледи, с этакой бестолочью возиться!

– Я не буду требовать от вас переменить конфессию, – сказала леди Констанс.

– Идолы, – мягко возразил младший из гемов. – Здесь есть. Соседи, хозяева – все идолопоклонцы… И белые… Мы нет.

Леди Констанс хотела что-то ответить, но всех отвлек странный звук: короткие выдохи, перемежаемые тихими стонами.

Вавилонянин смеялся, чуть ли не сгибаясь пополам, так что концы длинных светлых волос мели по столу.

– П… простите, – профыркал он, заметив, что центр всеобщего внимания сместился в его сторону. – Этот межконфессиальный спор… Произвел на меня… непредвиденный комический эффект.

И он тоже вскочил из-за стола и выбежал прочь, уже в коридоре позволив себе засмеяться во весь голос.

Это, наверное, было заразительно – Рэю тоже невыносимо хотелось вскочить и уйти, причем не куда-то и зачем-то, а просто так, без цели прошвырнуться по кораблю, чтобы не сидеть. Его распирало изнутри, и наполовину это было из-за песни, а на вторую половину – из-за слов леди Ван-Вальден.

– Скажите, сударыня, – попросил он. – А то, что вы говорили – это всех нас касается или только их?

Он не обольщался на свой счет. Он знал, как выглядит. Создатели постарались на совесть, непривычные люди, глядя на него, крестились или отводили глаза.

– Мастер Порше, – сказала леди Констанс. – Вы все показались мне людьми достойными и благородными. Вы не исключение.

– Но ведь вы нам предлагаете не просто помощь, так? Это еще и испытание. Как вон с ней, – Рэй кивнул в сторону Бет.

– Мастер Порше, – вступил в разговор шеэд. – Шааррим испытывает всех своих детей. Если бы для приемных делалось исключение, было бы справедливо предположить, что Отец не ждет от них ничего великого и доброго.

Рэй вздохнул.

– Леди Констанс, – сказал он. – Мастер Кристи. Сначала, сколько себя помню, я принадлежал дому Рива, и своей воли у меня не было. Теперь я свободен, и новые хозяева мне не нужны, даже если это такая хорошая женщина как вы, леди. Я знаю, что вы желаете мне добра – но ведь не только мне. Вы больше думаете о своем владении, о том, как неплохо было бы подать имперцам хороший пример. А я не хочу быть примером. Пусть меня вышлют обратно на Джебел-Кум, я не променяю свободу на новый хомут.

Леди Констанс поднялась и взяла Джека за руку.

– Дядя Рэй, ты Динго к нам еще приведешь? – спросил мальчик. Рэй улыбнулся – одними губами, чтоб не показывать клыки – и кивнул.

И леди Констанс, и тэка вышли из комнаты. Рэй остался один на один с шеэдом.

* * *

Констанс вынуждена была признаться себе, что Рэй и тэка больно ударили по ее самолюбию. Ей казалось таким удачным ее решение, оно оставляло место и закону и милосердию, она была убеждена, что встретит благодарность – но встретила отказ.

В словах Рэя была еще одна горькая правда: она искала не только способа им помочь, но и выгоды… для Доминиона? Для себя?

Уже не понять. Она – это Доминион. Хрупкая точка равновесия противоречивых интересов. Средоточие сотен связей – вассальных, коммерческих, государственных. Дочь дукаса Мак-Интайра, надежда и опора отца, потому что… «Ты же понимаешь, Констанс, что Гус будет делать только то, что ему интересно, а интересно ему сутками просиживать у сантора или спорить с такими же как он, одержимыми, как пространство проворачивается через время».

Констанс. Стаси – так ее называли лет до семнадцати, до того времени, когда всем стало понятно, что Августина небо интересует куда сильнее, чем земля. Потом отец и мать называли ее только полным именем: Констанс. А вот Августин до сих пор для мамы – Гус.

Когда же она потеряла то время, где еще могла сказать – это нужно мне, а это – планете? Бет… Да, пожалуй, последний раз был именно тогда – она захотела взять эту девочку, именно эту, маленькую хрустальноголосую кокетку с доверчивыми смеющимися глазами. И пусть у нее оливковая кожа и гранатовые волосы. Шел шестой год войны, и второй год с того дня, когда при Тайросе погиб лорд Дилан Мак-Интайр, а гены шедайин уже дважды убивали дитя в ее утробе. И когда ей сказали, что понравившаяся ей девочка с Тайроса, она поняла, что это знак.

Но потом? Потом все пошло по-прежнему. Она – доминатрикс, и она подает своим подданным пример того, что «Человеческое достоинство» – не пустые слова. Сколько раз «доброжелатели» предупреждали ее, что Бет – неполноценный ребенок и никогда не сможет стать нормальным членом общества, и сколько раз она холодно отвечала, что этот вопрос нужно обсуждать не с ней, а с епископом Тир-нан-Ог… А потом Бет начала ходить в школу и приходить из школы в слезах… А потом была Мауи, где они обе погрузились в Вавилон; пусть и побежденный, но все-таки Вавилон. И Бет уже не рыдала, а дралась, как мальчишка – но по ночам бегала слушать песни ама… Видит Бог, девочка моя, я не хотела бросать тобой вызов ни Вавилону, ни Империи… Но что теперь сделать, раз так получилось? Только одно: продолжать идти нашим путем. Потому что нельзя положить руку на плуг и оглянуться.

Им предлагали и это: фенотипическая ремодификация. Из-под кожи выводят красящий пигмент, и Бет становится обычной девочкой. В Вавилоне с ней поступили бы именно так перед тем, как убить, чтобы дать жизнь ее «матери». К удивлению Констанс, отказалась сама Бет. Да, в этом отказе было больше позы, чем желания принять и нести крест всех пленников Вавилона. Бет нравилось быть не такой как все, пусть даже за это приходилось платить отвержением. Она плакала ночами, но не покидала своих подмостков, репетируя ариозо «Цыганка» и грезя об Эсмеральде, танцующей у позорного столба.

Если не лукавить с собой, то из спасенных гемов Констанс нравился только Рэй. Только ему она предложила вассалитет искренне, как в свое время искренне пожелала Бет себе в дочери. Она пришла к этому решению, когда Рэй вступился за своего коса и утвердилась в нем окончательно, когда Дик пел свою песню. В этот момент Рэй Порше походил на плачущего демона. Слез не было, боевые морлоки плакать не умеют – но невидимые слезы словно текли вовнутрь. Он был совсем не страшным в эту минуту – желтые тигриные глаза полуприкрыты, уголки рта опущены – просто очень большой и израненный мужчина. Квазимодо, созданный злым чародеем – правда, чародей оказался большим эстетом. Всем гемам Вавилона была присуща особая красота – например, тэка явно были «стилизованы» под сказочных «домовых эльфов»: треугольные лица без единой морщинки, большие глаза, приостренные ушки и плотный сиреневый пушок на голове. Создатели боевых морлоков серии «Геракл» тоже думали не только об эффекте, но и об эффектности, и вдохновили их, наверное, изображения существ восточного пандемониума – джиннов и ифритов. Рост Рэя, если считать от пяток до макушки, составлял два метра двадцать сантиметров, а если от кончика хвоста – все три. Череп его был вытянут к затылку, как у людей-долихоцефалов, но чуть сильнее, и лишен всякой растительности, зато снабжен небольшим, примерно в полдюйма вышиной, костяным гребнем, который начинался там, где у людей начинают расти волосы и заканчивался над затылочной впадиной. Уши его тоже были приострены и вытянуты, широкий нос – приплюснут, лоб – скошен назад. Когда полные, почти круглые губы размыкались, становились видны клыки. Глаза Рэя были цвета расплавленного золота, зрачок – такой большой, что почти не видны белки, и при ярком свете зеница становилась вертикальной, как у змеи. Широкую грудь, спину и плечи покрывали шрамы, следы давних боев – молодых морлоков в ходе обучения постоянно стравливают друг с другом – и страшного ранения. Если Рэй не испытывал сильных чувств, его лицо оставалось неподвижно: мимическая мускулатура гемов бедна. Похоже, изменения во внешности преследовали еще одну цель: окончательно убедить хозяев в том, что их рабы не люди. Что ж, им это более чем удалось, плоды их труда производили впечатление даже на имперцев. «Вот посмотришь на такого, и еретиком станешь» – брякнул простодушный капитан Хару. – «Он же больше на черта похож, чем на человека».

Тем не менее, он очень быстро понравился Джеку. Мальчик впервые в жизни встретился с кем-то настолько огромным, чтобы можно было сесть к нему на ладонь и качаться как на качелях, а еще лучше делать то же самое на великолепном хвосте, сильном и гибком как огромная змея.

Констанс поражалась тому, сколько нежности в двух таких сильных и опасных существах как Динго и Рэй. Играя с мальчиком, кос позволял ему такое, что Констанс или Бет самим приходилось прекращать эти дикие ласки – из жалости к животному. Джек ездил на Динго, держа его руками за уши, пытался сдвинуть с места за хвост, когда тот спал, трепал за шиворот – и кос ни разу не выпустил своих страшных когтей и не рыкнул на него. Констанс знала, что эти звери чувствуют эмоциональный фон человека, и чем ты спокойнее и добрее, тем рядом с ними безопаснее: некогда их создали специально для того, чтобы охранять детей от террор-групп; человек, сознание которого полно страха и ненависти, просто не мог к ним приблизиться. Иногда Констанс думала – не это ли было причиной нападения коса на Алессандро Мориту? Что кроется за непроницаемой доброжелательностью вавилонянина?

Ночью Констанс приснился скверный сон – как будто она скользит по крутому ледяному туннелю, с головокружительной скоростью, ударяясь о стены и в ужасе ожидая последнего, страшного удара о лед внизу. И когда туннель под ней закончился, она проснулась.

Такие сны, пояснил ей капитан, случаются у людей после прыжка: та часть мозга, что отвечает за ориентацию в пространстве, реагирует на неведомый раздражитель. Констанс поднялась, набросила кимоно и подошла к постели детей.

Джеку, видимо, тоже приснилось что-то дурное – он забрался на койку к Бет и прижался к ней, спрятав головку ей под мышку. Сама Бет тихо пристанывала отчего-то, глаза ее метались под веками, и Констанс положила руку ей на лоб, чтобы успокоить дочь.

– Ма, – пробормотала Бет, – только не бери себе другую девочку…

– Ни-ко-гда, – тихо и четко проговорила Констанс ей на ухо.

Потом она взяла из личного шкафчика свой сантор-терминал и вызвала рубку.

– Капитан…

– Да, миледи?

– Сколько времени осталось до точки перемены курса?

– Часа полтора у нас сейчас займет ориентировка, – сказал капитан. – А что?

– Не нужно менять курс. Мы летим на Санта-Клару.

– В смысле?… Эти, зелененькие – они что… согласились на присягу?

– Нет, капитан. Но мы летим на Санта-Клару, таков мой приказ.

– Ну ладно, – недовольным голосом сказал капитан. – Ваша воля. Одной морокой меньше, в конце концов…

* * *

Рэй проснулся, когда маршевые двигатели отключились. С ним это часто бывало и прежде – он чувствовал перемену в ритмах корабля и открывал глаза в темноте, а вокруг спали товарищи – справа Тридцать Третий, Сандзюсан, слева – Тридцать Пятый, Сандзюго, сверху – Сорок Четвертый, Йондзюйон. И сейчас ему на миг показалось, что он слышит их мерное дыхание в темноте. Но нет – это дышал Динго.

Прежде он засыпал через какое-то время – устав запрещал покидать койку во время отдыха иначе как по тревоге. Но сейчас он был свободен. Уже почти девять лет свободен…

Рэй встал, набросил на плечи одеяло, потрепал вскинувшегося было Динго по шее – «Лежи, лежи!» – и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.

Когда тэка немного оклемались, капитан велел поставить на место переборку, разделявшую две смежные каюты, превращенные в одну общую палату. Рэй таким образом оказался отдельно, ячейка тэка – отдельно. Он раньше перестал нуждаться в помощи, метаболизм морлоков обеспечивает железное здоровье – до пятидесяти лет, когда отказывают все системы разом, и ты просто рассыпаешься на куски. Рэю было тридцать. Тэка живут дольше – до шестидесяти пяти. Им не нужна ни скорость реакции, ни крепость и эластичность связок, они создавались не для битв, а для унылого однообразного труда. Тэка недолюбливали и боялись морлоков, морлоки недолюбливали и презирали тэка. Превыше всего на свете Рэя приучили ценить доблесть – а тэка, да и вообще все рабочие гемы, были трусоваты. Так что он не имел ничего против уединения, а уж они и подавно.

Он тихо шагал по коридору жилой секции, глядя по сторонам. Постоял немного возле кают-компании, потом зашел в часовенку. Здесь было тесно – растопырив локти, он дотянулся бы от стены до стены, а стоя во весь рост, касался гребнем потолка. Рэй сел перед Распятием и подобрал хвост.

Прямо в лицо ему смотрела Мария. Справа от нее стоял Святой Брайан, слева – Святой Ааррин. Рэй плохо разбирался в православном иконостасе, но узнал их: иконы этих двоих были на любом корабле. Они считались покровителями пилотского дела.

Рэй не был предубежден насчет «идолов» – в конце концов, крестили его католики, а что он осел на протестантской планете, так это случайность. До ближайшего православного храма было три часа езды, и три обратно, а он уматывался, как собака, вот и ходил к необаптистам. Правда, в последний год его отлучили от причастия – за бои на тохё. Как будто у него был другой способ прокормить себя и Сейру… В теологических тонкостях он не разбирался – все сводилось к тому, что в Синдэне служат на нихонском, а у необаптистов Джебел-Кум – на старом эйго, который Рэй понимал со страшным скрипом. Ему пытались было объяснить, в чем кроется священный смысл Библии Короля Иакова и почему английской – сакральный язык, да он не въехал, так что протестантство было для него чистой отговоркой. А вот для тэка это было серьезно, настолько серьезно, что они готовы были вернуться обратно на Джебел, лишь бы не жить с идолопоклонниками. Если подумать, чистая глупость, а с другой стороны… Рэю очень не хотелось этого признавать, но так получалось, что тэка показали смелость. И теперь ему неловко было отступать, хотя и хотелось. Очень хотелось – леди Констанс показалась ему хорошей госпожой.

Он посмотрел на Ааррина и вспомнил свой разговор с шеэдом. Много чего интересного сказал шеэд… Но в главном Рэй не мог с ним согласиться – свобода возможна лишь тогда, когда есть кому ее отдать. Отдать? Держи карман. Свобода хороша сама по себе, хотя он и… устал от нее. Пять лет – с того дня, как он списался с корабля на планету – он провел один, и лишь шестой год – с Сейрой. И кроме этого года, ничего хорошего в свободе не было…

Проклятье!

Он поднял голову к распятию и горько сказал:

– Ты нехорошо со мной поступил, Бог. У меня была Сейра, а ты отнял ее. Теперь ты не дал мне улететь в Империю. Зачем ты так со мной?

Но Бог молчал. Он всегда молчал, когда Рэй говорил с ним. Не то чтобы Рэй удивлялся или обижался – даже Солнце, будучи человеком, не снизошел бы до того, чтобы говорить с морлоком, а тут Бог… Но все-таки надо было кому-то излить душу.