Текст книги "Сердце меча"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Пока Бет не различила этого, она просто следовала Дику, чистому и сильному альту «Паломника». А потом ее уверенность окрепла – она смогла бы сыграть свою партию в этом адском оркестре, она уже не боялась. Альт и сопрано сливались в одном музыкальном рисунке – так, словно бы художник взял в руку одновременно красный и синий карандаши и начал рисовать, не отрывая руки от бумаги, причудливый узор.

«Пикколо» словно бы нарастало, его посвисты пришли в соответствие с мелодией «виолончели», и усиливались. Крещендо. Бет чувствовала вызов, необходимость устоять перед этой силой, не дать ей подавить мелодию «Паломника»… Как вдруг в музыку включился кто-то еще. Бет сразу отличила его бархатный баритон от массы звуков и созвучий: как и их мелодия, эта музыка была сознательной, живой. Третий человек, пилот, находился рядом с ними в межпространстве – и пока еще не настаивал на своей музыке, но ненадолго. Он словно ходил и присматривался – а потом напал. Баритон на миг заглушил альт, сбил его с ритма, словно хотел навязать дуэт, но Бет удержала мелодию, полностью сосредоточившись в ней. Она не позволяла страху овладеть собой – просто вошла в музыку и держала ее, доводя до совсем близкого логического конца.

А борьба альта и баритона продолжалась на ее фоне, и какое-то время казалось, что баритон одолевает, а альт звучит все тише, глуше… но тут что-то случилось. Баритон отступил, и альт снова вошел в ее песню, чтобы еще через два такта поставить точку.

Обессиленная, Бет упала в тишину.

Когда она открыла глаза и позвала: «Дик!» – ей никто не ответил. Она позвала снова.

– Он вроде как еще не проснулся, фрей, – отозвался морлок, сгорбившийся над консолью, – дайте ему немного времени.

Бет не могла так поступить. Сама она была еле жива, по лицу градом катился пот, и ее слегка тошнило – но она помнила схватку двух голосов в темноте и чувствовала, что Дик, а может, и все они, – в большой опасности. Девушка повернула голову – и в губы ей ткнулась трубка из пакета с энерджистом. Бет ухватила ее губами, как младенец хватает материнскую грудь, единственный источник пищи, тепла и жизни. Терпкий, кисловатый вкус энерджиста придал ей силы. Она отстегнулась от кресла, выбралась из шлема и, держась за кресло руками, перебралась к Дику.

– Фрей Элисабет! – воскликнул предостерегающе Рэй.

– На нас напали, – сказала Бет. – Дику плохо.

Ему и в самом деле было плохо. В лице – ни кровинки, даже губы посерели, дыхание редкое и какое-то судорожное, глаза закрыты и неподвижны под веками.

– Что с ним? – спросил морлок.

– Он никак не приходит в себя, – Бет сняла с Дика шлем, запоздало спохватилась что он может быть не отключен – и сердце ушло в пятки, хотя она не представляла, чем это может грозить – но, посмотрев, увидела, что все-таки отключен и вспомнила, что он отключается сам собой, если биоритмы мозга показывают что-то не то.

Лицо Суны было холодным. Бет сначала с силой потерла его щеки, потом дважды хлестнула по ним ладонью – никакой реакции. Она набрала полный рот энерджиста из трубки Дика и прыснула ему в лицо. Ничего: все равно что брызнуть в лицо мраморной статуе. Бет запаниковала.

– Кусо! – Рэй явно выругался. – Параллельным курсом идет какой-то корабль.

– Какой?

– Далеко, по сигнатуре не видно.

– Брюсы! – в ужасе выкрикнула Бет.

«Нас предали! Но кто???»

– Морита, – сквозь зубы процедил Рэй.

– Что?

– Позовите Мориту, фрей! Он хвалится, что был пилотом – значит, знает, что делать! Он сукин сын, но тут уж выбирать не приходится.

Бет выскочила из рубки и дверь за ней закрылась.

Тут силы, кажется, совсем собрались ее покинуть. Она упала на колени под стенкой коридора и заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть. Только не упасть в обморок. Только не это.

Она удержалась в сознании и на четвереньках добралась до лифта. Там поднялась на ноги – не хватало еще приползти к Морите на карачках. Где он? Наверняка в своей каюте, в койке…

Лифт остановился на четвертой палубе и Бет вывалилась оттуда. Шатнулась, устояла и скорее бросила свое тело, чем пошла по коридору.

– Мастер Морита? – она стукнула в дверь каюты. Изнутри послышалась возня – вавилонянин отстегивался от койки. Потом дверь открылась.

Что-то он тоже бледно выглядит, подумала Бет. А может, это у меня в глазах туманится.

– Брюсы, – выдохнула она. – На нас напали… там… Дик, он…

– Ментальная атака, – Морита взял ее за плечи и усадил на свою койку. – Отдыхайте, фрей. Я сделаю все, что смогу.

Бет закрыла глаза и откинулась на стену.

* * *

Рэй слышал о таких вещах, но ни разу не видел воочию. Случалось, что пилоты атакуют друг друга в межпространстве – и если жертва погибает, то атакованный корабль оказывается заперт в локальном секторе и его можно брать на абордаж. Сейчас Рэй напряженно следил за вражеским судном, которое шло параллельным курсом, и не начинал торможения. Он слышал от Дика и других левиафаннеров, что их суденышко не уступит в скорости ни одному из имперских или вавилонских кораблей, за исключением, разве что, новейших курьерских. Значит, нужно реализовать это единственное преимущество, не сбавлять скорости. Но что если он так и не отстанет? Кто будет прыгать в Сектор Ласточки? Что им останется делать, если Дик так и не придет в себя? Довериться Морите?

Рэй увидел вавилонянина на мониторе внутрикорабельного обзора и открыл дверь. Морита мигом кинулся к юному пилоту, склонился к его лицу и провел щекой по его губам, ловя дыхание. Потом взял за руку, нащупывая пульс. Выругался. Вытащил Дика из кресла и положил на пол, несколько раз с силой и резко надавил скрещенными ладонями на грудь юноши, напротив сердца, потом зажал ему рукой нос и, прижавшись ртом ко рту, мощно выдохнул воздух ему в легкие. Да неужто так плохо? – ужаснулся Рэй.

Морита еще несколько раз проделал эту процедуру, потом сел на колени и вытер рукой лоб, покрытый испариной. Протянул руку к держателю на рукояти пилотского кресла, вытащил пакет энерджиста и высосал его чуть ли не одним глотком. Устал до такой степени – с чего бы? Или переволновался за мальчика?

– Жить будет, – сказал вавилонянин. – Насчет остального не знаю. Где они?

Рэй показал пальцем на экран одного из сканеров, где точкой мелькал вражеский корабль.

– Хорошо, не снижай скорости. Каким курсом идешь?

Рэй посмотрел в визор, на инструкцию, оставленную Диком, потом перевел взгляд на штурвальную консоль.

– Север тридцать шесть, – зенит семнадцать и две, – запад, восемьдесят одна и сорок.

– Так и держи, – Морита подхватил мальчика на руки, и Рэй заметил, что его слегка шатнуло. – О нем не беспокойся, завтра будет как новенький.

Если бы Рэй мог оторваться от консоли и проследить за Моритой, он бы убил его, увидев, какие странные эволюции он совершает. А сделал Морита вот что – вместо того, чтобы сразу отнести бесчувственного мальчика в его или капитанскую каюту, он спустился с ним сначала на третью палубу, в свою аппаратную, где был терминал с данными со всех датчиков систем жизнеобеспечения. Там Моро перевел дыхание – он сам был близок к обмороку – и напился энерджиста из припрятанного под консолью пакета. Потом ввел в терминал запрос на доступ к центральному узлу сантора. Терминал выдвинул панель сканера и Морита положил на нее ладонь Дика. Подтвердив действительность первой ступени доступа, он перевернул руку мальчика и вложил перстень в выемку для кодового ключа. И после этого ввел давно подобранный пароль…

Доводить дело до конца не было времени и сил – Морита снова подхватил мальчика на руки и перенес в его каюту, а затем позвал Бет – и вернулся на свой «пост». Ему нужно было, во-первых, доделать то, ради чего он предпринял всю эту безумную авантюру, а во-вторых, отлежаться после схватки в межпространстве. Он и сейчас держался только на одном нейростимуляторе.

* * *

Дик почувствовал чью-то руку на лбу и позвал:

– Бет…

– Нет, это я, – ответил ему голос Мориты. – Как вы себя чувствуете, капитан?

Дик раскрыл глаза. Он был в своей каюте, лежал на своей койке, на стояке была закреплена почти пустая капельница, а игла торчала в сгибе его локтя, закрепленная пластырем. Грудь болела так, словно на ребрах сплясал джигу упитанный лепрекон.

Морита сидел напротив, на койке Майлза. Выглядел он что-то неважно: лицо бледновато, под глазами круги. Дик схватил себя правой рукой за левую, нащупал перстень-ключ и вздохнул с облегчением. И тут же вспомнил все, что случилось перед тем, как он провалился в беспамятство. В одном из боковых переходов хрустальной пещеры таилась темная тварь без лица и формы. Она напала на Дика, когда он уже вывел корабль в сектор Кентавра, облепила его и принялась душить. А он не мог бежать от нее, потому что с ним была Бет – нагое, маленькое и беззащитное создание, каким был он сам, когда впервые высунул нос в это страшное место. Он должен был защитить Бет, дать ей уйти, и сделал себя твердым как сталь, как алмаз, резал тварь на части – но части снова срастались, обволакивая его. Он хотел спихнуть Бет в темное озеро – там она была бы в безопасности – но не мог: тварь оторвала его от нее, и сжала в осьминожьих объятиях. Он бы погиб, раздавленный ею, но тут спасительная мысль сама пришла в голову – и он сделал себя еще более бесформенным, нежели тварь, он превратился весь в невесомый туман и распался на тысячи частей. Это было мучительно – но тварь испугалась и отступила. Тогда он попытался собрать себя снова – и это оказалось очень нелегко… Если бы у твари хватило терпения, она могла бы подождать немного и взять его совсем беспомощным, выпить его жизнь – и то, что осталось, ускользнуло бы лучиком света из хрустальной пещеры, влилось в белый свет наверху и никогда бы не смогло вернуться.

«Ментальная атака!» – хотел сказать Дик, но пересохший рот весь слипся, и вышло только:

– М-м-м-н-н-н…

– Да, ментальная атака, – понял вавилонянин. – Очень мало приятного, я в курсе. Пей, – он распечатал пакетик с энерджистом и вставил в него трубочку.

Пока Дик пил, Морита рассказывал:

– Фрей Элисабет и леди Констанс боялись, что это Брюсы, но я думаю, это не так. Если бы это были Брюсы, если бы они знали, что леди Ван-Вальден здесь – уверяю вас, капитан, они не отстали бы так просто. Так что это было обыкновенные рейдеры. Их пилот обнаружил вас в межпространстве еще до того, как смог распознать сигнатуру корабля, и атаковал наудачу. Но, увидев, что догнать вас не удаётся, он понял, что это либо левиафаннер, либо имперский почтовый клипер. В любом случае овчинка выделки не стоила – ведь пилота убить не удалось, а в скорости мы намного их превосходим, так что погоня не имела смысла. Морлок отлично справился с управлением и сейчас ходит гордый, как индюк. Вы были без сознания четырнадцать часов, поэтому я на свой страх и риск приказал гемам следовать тому курсу, который вы проложили, а также сверился с конфигурационной картой. Мы на месте, в секторе Кентавра. Еще тридцать девять часов на этой скорости – и мы будем готовы ко входу в сектор Ласточки.

Дик испытал укол недовольства от того, что вавилонянин лазал в карты, но не мог не признать, что тот действовал совершенно правильно.

– Спасибо, Морита-сан.

– Не за что. Мы все в одной лодке и все, что я делаю – я делаю для себя.

Дик поднял глаза на капельницу.

– Это, кстати, работа Бет, – проследив его взгляд, сказал Моро. – Из-за болезни брата у нее неплохие навыки сиделки. Да, у малыша новый приступ… Но даже если бы это сделал я – это никак не отменяет моих слов. Вы мне симпатичны, капитан, посему мой душевный комфорт предполагает сохранение вашей жизни. То есть, в конечном счете я это делаю тоже для себя.

– Это странно, Морита-сан.

– Что именно?

– Что я вам симпатичен. Я ведь не любил… и не люблю вас.

– Я не имперская драхма, чтобы меня все любили. К тому же, у вас, капитан, есть все основания не любить вашего покорного слугу.

Дик скрипнул зубами – оказывается, Моро не хуже него самого умеет изводить людей формальной учтивостью, только у него это все помножено на жестокую иронию. Юноша вытащил иглу из руки и сел.

– Хотел бы я в самом деле знать, Морита-сан, чего вам нужно от меня. Нам бы тогда было легче общаться.

– Мне трудно это объяснить… – Моро жестом старого курильщика положил пальцы на губы, призадумавшись. – Попробую. Как это высокопарно ни звучит, вы для меня – в каком-то смысле олицетворение Империи. Всего того, что я ненавижу до самой глубины своей души: сверхценностей в виде религии, аскетизма, который граничит с самоистязанием, идеализма, который граничит с идиотизмом… Но вот вы передо мной – не фанатик, не мазохист и не идиот. И тем не менее, в вас есть безумие – как и в леди Констанс. Вы в своих действиях принимаете в расчет фактор, на который нельзя не только повлиять – но и достоверно убедиться в том, что он вообще действует в жизни. Более того, если он и в самом деле действует, причем таким образом, который мы видим, то безумие называть его Всеблагим, а его действия добром. Это странное извращение этического чувства, которое я не без оснований считаю заразной ментальной болезнью, червоточиной в мироздании, источником, если хочешь, мирового зла.

– Вы хотите сказать, что я – злой человек, и леди Констанс – злая женщина?

– Нет. Будь это так, я бы интересовался вашим внутренним миром не больше, чем врач – внутренним миром вируса DX-чумы. Но скажи мне, Дик: если бы кто-то ни с того ни с сего напал на ваш корабль и уничтожил всю команду – он совершил бы зло?

– Конечно, Морита-сан. Большое зло и большой грех.

– Но ведь твой Бог это самое и совершил! Ты же веришь, что все в мире происходит согласно его воле, ну так значит, это он и послал левиафана, он и отнял разум у капитана Хару, он и уничтожил вашу команду, оставив тебя один на один с этим равнодушным пространством и с этой громадной ответственностью! И после этого ты будешь продолжать верить, что он есть Любовь?

– Да, Морита-сан. Он забрал их туда, где им будет хорошо.

– Ой ли? Неужели он неспособен засунуть твоего капитана в ад за то, что тот был несдержан на язык? Или Болтона – за то, что он слишком легко смотрел на секс? Или Майлза – я уж не знаю, какие там у него дела в его шеэдском прошлом? Или Вальдера – за то, что тот был груб со всеми, а особенно с тобой? Я как-то слышал поучительную легенду о том, как Бог отправил в ад одну монахиню святой жизни за то, что она видела эротический сон и утаила это на исповеди. Велико же милосердие: вечная пытка огнем за одну невинную ложь!

– Разве лгать, выдавая себя за того, кем ты не есть – хорошо для Вавилона?

– Это безразлично Вавилону до тех пор, пока это не наносит никому реального и ощутимого вреда. А если наносит, то Вавилон судит за вред, а не за ложь.

– То есть, вы сами считаете, что причинять ближнему зло неправильно и достойно наказания по справедливости?

– Конечно. Но мы так считаем не потому, что некий высший авторитет обязывает нас так считать, а потому, что между нами есть своего рода договор, согласно которому мы обязуемся не причинять друг другу боли сверх неизбежного. Я говорил уже тебе, что позаботился о тебе для своего же блага. Каждый вавилонянин заботится в первую очередь о себе; о других – лишь постольку, поскольку их комфорт предполагает его комфорт, как это всегда бывает между друзьями и любимыми. За все свои дела отвечаю я один, и нет ничего такого, про что я мог бы сказать: «я сделал это не для себя». И наша клятва друг другу – для того, чтобы увеличить радость и уменьшить боль, и низачем больше. Есть некий предел допустимого и неизбежного зла, которое мы позволяем себе причинять друг другу – но тот, кто переходит этот предел, считается нарушителем клятвы и чужим. С ним поступают так, как найдут нужным, потому что он – вне закона.

Дик помолчал, потом спросил:

– Скажите а гемы – они входят в эту вашу клятву?

– Нет. Как бы я ни относился к генетическому рабству – а я отношусь к нему плохо – гемы не люди и не входят в клятвы людей, разве что как имущество. Я знаю, тебе противно это слышать, но мы говорим так: люди не несут ответственности перед крысами, крысы не несут ответственности перед людьми.

– А… – безо всякого выражения сказал Дик. – Я думал, допустимое зло – это вы про гемов.

– Нет. Просто на ристалище этой жизни мы нередко оказываемся противниками. Например, двое юношей соперничают из-за руки одной девушки. В клятве дома Микаге, которому принадлежала Мауи, эти двое могли чинить друг другу такое допустимое зло: выставлять противника глупцом или подлецом, интриговать против него, использовать свое служебное положение, если это возможно; а вот убийство противника считалось злом недопустимым и каралось по закону. А в доме Рива можно было вызвать соперника на поединок и зарубить его – честная дуэль считается допустимым злом, а вот убийство из-за угла – недопустимым.

– А когда дом Рива поднял мятеж против дома Кенан – какое это было зло?

– Дом Рива не поднимал мятеж против дома Кенан – он верно служил дому Адевайль и отстаивал права законного Солнца. Кенан сам нарушил клятву.

– А Сунасаки?

– Я знал, что ты об этом спросишь. Сунасаки подписала договор с домом Рива в войне против Кенан, вошла в его клятву. Потом эта планета взбунтовалась… Дик, на клятве о взаимном благе зиждется весь Вавилон. Позволить кому-то безнаказанно нарушить клятву нельзя. Может быть, я бы нашел иное решение – если бы я тогда был в доме Рива, если бы оно хоть сколько-нибудь от меня зависело. Но не оставил бы это дело безнаказанным. Я знаю, как тяжело тебе это слушать, но скажи я иное – был бы лицемером.

– За правду вам спасибо, Морита-сан, – тихо сказал юноша. – Вот только как быть мне с тем, что я не помню никакой клятвы, которую вроде бы как заключил, а потом нарушил. Я только помню, как мама меня просунула в люк водостока. А клятвы никакой не помню – извините, Морита-сан. Где она записана, чтобы я нашел ее и прочитал?

– Ну, конечно, ты никакой клятвы не помнишь – в нее вступают взрослые люди и за детей тоже, а правительство – за всех взрослых людей. Ты ведь соблюдаешь законы Империи – на самом деле потому, что считаешь себя человеком имперской клятвы.

– Эту клятву я помню: я присягал леди Констанс, когда капитан Хару брал меня в ученики, и давал обязательства соблюдать цеховые правила. И свою клятву Богу я помню, я каждый день читаю Credo. А такая клятва, которая нигде не была мной подписана, но по которой меня убивали – она мне и даром не нужна, Морита-сан.

– Но по твоей вере выходит, что Бог все держит с своей руке. Если бы он не захотел – с людьми Сунасаки не случилось бы несчастья. И ты же каждый день молишься ему на коленях. Посмотри на себя, Дик: ты умный, смелый и справедливый мальчик, неужели чудовищная глупость всего этого тебя не смущает? Можешь меня ударить, если тебе больше нечего сказать. Все равно ты сейчас слаб, как котенок, и никакого вреда от этого я не понесу, а душу тебе отвести, как видно, надо.

– Не надо, Морита-кун, – Дик сел и разжал кулаки. – Я не хочу отводить душу, я лучше пойду и еще раз помолюсь, и поблагодарю Бога за то, что он спас меня тогда и сейчас. Да, мне больно от того, что мои родные страдали, и вы растревожили эту боль, чтобы склонить меня к своей вере, где стараются друг другу без надобности боли не причинять. А я боюсь к ней склониться, потому что не знаю, где есть надобность причинять боль, а где ее нет. Иной раз, как вот сейчас, мне кажется, что есть надобность спалить все вавилонские планеты. Я не знаю, где должное зло, где недолжное.

– Это просто. Справедливость требует брать меру за меру: убить убийцу, оскорбить оскорбителя, обмануть обманщика – это должное зло. Сплошь и рядом мы по мелочам конфликтуем друг с другом – это допустимое зло. Зло, которое мы в рамках своей клятвы признали допустимым, мы должны друг другу прощать – как, например, ты простил Вальдера. Зло, признанное в рамках нашей клятвы должным, нам позволительно совершать для предотвращения большего зла – например, казнить заговорщика, чтобы предотвратить смуту. Каждый раз, признавая то или иное зло должным или допустимым, мы подсчитываем, каким будет вред от этого зла. Если польза от него перекрывает вред, то оно допустимо, если не перекрывает – то лучше оставить все как есть, потому что клятва направлена на уменьшение боли. Алгоритм в общих чертах таков, а в частностях – по ситуации. Таким образом, действие “спалить все вавилонские планеты” никоим образом нельзя отнести к категории зла допустимого: жителей Сунасаки это не вернет, а успокоение твоей душевной боли не стоит физической боли миллионов людей.

Дик помолчал немного, устремив глаза в какую-то невидимую точку перед собой, словно там была открыта книга, которую он сосредоточенно читал, а потом поднялся и сказал:

– Я не знаю, как вы подсчитываете радости и боли, Морита-сан. Я начал – и сразу сбился, слишком это сложно – а мне бы хоть курс вычислить. Может быть, я глуп, но, по-моему, если прощать, то без счета, а если не прощать – то… в общем, тоже без счета. Это была интересная беседа, Морита-сан, но дела ждут меня. Я вас понял: вам меня жаль, потому что, на ваш взгляд, я хороший парень, но у меня странная голова, а если бы я перешел в вашу веру, то голова встала бы на место. Я не могу на вас обижаться, потому что я сам о вас думаю похоже. Давайте разойдемся на этом.

– Я мог бы многому научить… вас, капитан. Например, как сражаться в межпространстве, чтобы потом не валяться в коме по десятку часов.

– Спасибо, Морита-сан. Но я как-нибудь обойдусь. Чтобы вступить в вашу клятву, мне пришлось бы разбить свои, а я не хочу. Да, кто сейчас на вахте?

– Старшина гемов.

– У его есть имя, Морита-сан.

– Я не состою в вашей клятве, капитан. Для нелюдей у меня нет имен.

* * *

То, что случилось с капитаном, напугало всех, а Тома – особенно. Он знал, что он не смелый. Тэка не делают смелыми, им это не нужно, они же не солдаты. Тэка делают дисциплинированными и конструктивно мыслящими. То, что корабль почти на сутки оказался почти под контролем Мориты – было, конечно, плохо, но другого конструктивного решения никто не находил. Морита был компетентен. Некомпетентность юного капитана тоже пугала Тома, но она была все-таки конструктивнее, чем нелояльность Мориты…

Том старательно держал курс, который показал ему Раймон. Он только старательностью мог искупить свою некомпетентность, и потому то и дело сверялся с инструкциями, оставленными ему Диком. Он знал, какая опасность может грозить кораблю на такой скорости, но не решался нарушить инструкцию, данную Моритой, боясь повторного нападения. И когда в корабле на несколько секунд погас свет, Том слегка запаниковал – но свет очень быстро включился снова, и голос бортмеха по внутренней связи попросил прощения за неудобства.

Том посмотрел на консоль – и ужаснулся – за те несколько секунд, что свет не горел, он умудрился свернуть с курса, и очень сильно! Он помнил все, что говорил Дик: поворотный маневр нельзя проводить резко, если не хочешь в лучшем случае зря истратить кучу энергии гравикомпенсатора, а в худшем – угробить экипаж. Он очень плавно подключил поворотные двигатели и два тормозных, и вернулся на прежний курс так, что сам не ощутил никаких перемен.

Он был доволен своей работой.

Будь на его месте Дик или хотя бы Рэй, они бы задались вопросом: как это корабль умудрился резко сменить курс, а никто при этом не ощутил ни малейшего толчка. Но инициативное мышление не было сильной стороной гемов тэка. Они прекрасно справлялись с поставленными задачами, но сами ставить себе задачи почти не умели.

Когда в рубку пришел Дик, Том очень обрадовался и, конечно, доложил о происшествии.

Дик счел, что отклонение от курса не могло быть большим, раз он не почувствовал ни его (он в это время был уже в сознании и вел с Моритой занимательную теологическую дискуссию, от которой до сих пор не мог толком прийти в себя), ни возвращения на курс. Он похвалил Тома и сменил его на вахте.

До дискретной зоны, через которую пролегал прыжок к сектору Ласточки, оставалось еще тридцать семь часов и за это время Морита имел еще одну занимательную беседу – на сей раз с леди Констанс.

Началось все с того же, чем закончилось с Диком: выслушав краткий отчет о корабельных делах, леди Констанс сделала Морите одно замечание: неплохо было бы называть гемов по именам.

– Сударыня, – сказал Морита своим обычным любезным тоном. – Этого вы не имеете права от меня требовать.

Он был сейчас очень смелым, потому что дело было во время ужина в столовой при кухне, и все гемы, в том числе Рэй, которого Морита все-таки побаивался, находились на вахте либо спали после нее, а Бет, которая могла бы поднять тучу пыли и наговорить резкостей, сидела в каюте с Джеком, ухаживая за ним после припадка.

– Почему не имею? – спросила леди Констанс. – Разве вы не слышали, как сказал Дик: на корабле не будет ни гема, ни естественнорожденного, мы все – одна команда.

– Я не только слышал, я еще и видел, – сказал Морита. – Видел оружие, которое капитан Суна носил за поясом. А еще видел, что важнее, какими глазами смотрел на меня морлок. Так что мне не хотелось спорить. Позвольте мне остаться твердым в своих убеждениях.

– Но это бесчеловечные убеждения, мастер Морита, – леди Констанс посмотрела сначала на брата, потом на Дика, словно ожидая поддержки, но лорд Гус слов не находил от возмущения, а Дик уже понимал, что из этого разговора толку не выйдет, и потому молчал, ожидая, что будет дальше.

– Нет, сударыня. Это вполне человечные убеждения. Бесчеловечно было выводить эту расу. Бесчеловечно было также внушать ей надежды, которым вы сами не дадите осуществиться. Их имена – символ этой надежды, лживое обещание того, что они когда-нибудь могут оказаться приняты в сообщество людей как равные.

– Настанет время – и мы заставим себя признать в них равных.

– «Заставим себя» – какой очаровательный оборот, сударыня. Он свидетельствует о том, что вы воевали за них, не будучи готовы признать их равными себе; что вы разрушили моей мир во имя того, во что еще не верите сами. Вашими же устами я вас обличил.

– Если бы мы не сражались за них, мы никогда не смогли бы признать в них равных.

– Ну да: сначала кучка церковников принимает догмат, а потом вся Империя тужится, пытаясь под этот догмат себя подогнать.

– Когда-то Церковь признала равенство перед Богом людей всех рас – раньше, чем это сделали любые государства. Нам не в новинку обгонять время.

– Боги мои, да ведь между последним людоедом из Конго и лордом Дизраэли разница меньше, чем между вами и вашим разлюбезным хвостатым вассалом! Дело даже не в том, как он выглядит – поймите, он иначе мыслит и чувствует; настолько иначе, насколько ни один человек иной расы, ни даже шеэд не может мыслить и чувствовать! Когда-то при помощи теологии, френологи и прочей чепухи белые пытались убедить себя, что черные созданы для рабского труда; но гемы и в самом деле созданы для рабского труда, над этим старались поколения генетиков, и искусственный отбор шел веками! Я восхищаюсь вашим упорством, но вам этого не переломить. Они неспособны к самостоятельному существованию в социуме, они могут жить только в зависимости от человека, и в конечном счете вы возьмете их в рабство, чтобы не оставлять их подыхать. Но вы будете гораздо худшими хозяевами, чем мы, потому что мы видим в них совершенное животное, а вы – искалеченного человека.

– Не могу понять, почему это сделает нас худшими хозяевами, даже если принять ваши слова за правду, – вступил наконец в беседу лорд Августин.

– А вы вспомните историю. Освобождение негров-рабов в южных штатах США и Бразилии вызвало массовую безработицу. Прежние хозяева кормили и защищали рабов, новые предоставили им свободу… подыхать с голоду. И мои слова подтверждаются – расспросите гемов, как им жилось на Джебел. Я вижу возмущение в глазах леди и предугадываю ответ: на Мауи совсем не так, там ама живут пасторальными рыболовецкими общинами под присмотром мудрых и добрых монахов. Но и на это есть историческая параллель: вы слышали о государстве иезуитов в Парагвае?

– Противники иезуитов любят рассказывать о нем всякие мерзости, – сказала леди Констанс.

– Они в основном лгут, – щедро улыбнулся Моро. – Иезуиты, прибыв в Парагвай, нашли, что индейцы-гуарани подвергаются совершенно бесчеловечным набегам работорговцев. Милосердные иезуиты пожалели индейцев и решили научить их защищать себя. Чтобы оказать отпор работорговцам, следовало объединить гуарани в большие и сильные общины, поселить в укрепленных фортах и создать из них войско. И иезуиты в этом преуспели. Правда, гуаранийскую государственность им пришлось создавать с нуля – у индейцев не было даже понятия частной собственности. У наследников Лойолы было лишь два образца для будущего государства – уже треснувший по всем швам феодально-монархический строй, все недостатки которого были иезуитам прекрасно известны – и строй, который описывали в своих книгах мечтатели-утописты вроде Мора, Кампанеллы и де Бержерака. Социализм, как его назвали позже. Его недостатки иезуитам предстояло открыть самим. Кроме того, установлению этого замечательного строя в Европе мешало то, что европейцы, несмотря на семнадцать веков христианства, все еще ценили собственность превыше своей бессмертной души. А гуарани вообще не знали такого понятия – «собственность». Этот трудолюбивый народ идеально подошел той муравьиной державе, которую отцы-иезуиты выстроили. Социализм с клерикальным уклоном. Заботливо ухоженные общественные поля и стада, сытость, грандиозный экспорт кож и кожаных изделий, ткани, зерна, какао – в обмен на оружие, лекарства и, как говорят сейчас, технологии. Одинаковые бараки, где живут туземцы, проложенные по линейке чистенькие улицы, браки по рекомендации святых отцов, секс по расписанию, роскошная церковь в центре правильного четырехугольного форта. Термитник. Индейцы сыты, защищены от бандитов, получают бесплатную медицинскую помощь и образование, которое получал в то время не каждый европейский ребенок. Вот только размножаются отчего-то плохо. Но это не главная беда. Главная беда в том, что, когда иезуитов, испугавшись их растущего влияния, из Парагвая выперли – индейцы напрочь оказались неспособны поддерживать себя в прежнем состоянии. Они разбежались из миссионерских сеттльментов по лесам и снова сделались полукочевым народом и легкой добычей разбойников. Тем более легкой, что разучились жить в лесах. Сударыня, а если Мауи все же заполучит Брюс – что станет с ама? Вы разве сможете вывезти их всех на Сирену или Тир-нан-Ог? Да и как они там будет жить без теплого океана?