Текст книги "Сердце меча"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 55 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Ну, в самом деле – что ждало ее впереди? Счастливый брак? – практически исключено, никто из знати Сирены или Тир-нан-Ог не женится на урожденной рабыне. Разве что осуществятся ее мечты, она сделает головокружительную певческую карьеру, но и тогда – как она узнает, любят ли ее или ее славу? Нет, чем быть женой человека, готового обвенчаться со славой – лучше быть любовницей человека уже известного… Как знать – может быть, даже самого императорского наследника… Ну, помечтать-то можно? И все равно – никто и никогда больше не будет любить ее просто так, потому что она – это она. Нет, решено – и Бет понадобилось меньше недели на это решение – «цветок Эсмеральды» сорвет Дик Суна. Пройдет много времени, ее имя будет греметь от Периметра до Периметра, и когда-нибудь на вопрос барда, пишущего ее жизнь, она ответит, что ее любили многие – но она сама любила только одного – юношу, который собирался посвятить себя Богу и войне, но не устоял перед любовью. Потом они расстались навсегда, и теперь он ведет ту жизнь, к которой так стремился… но в его сердце хранится воспоминание о ней и только о ней. Черт, это же классно – отдать свою девственность мужчине, для которого ты с гарантией будешь единственной в жизни женщиной, не выходя за него замуж.

Правда, мужчина был… тот еще. Они бы уже давно все сделали, окажись он хоть чуточку смелее – и время было, и место. Может, она бы взяла инициативу в свои руки, но… она не знала, как. В романах это все описывалось словами типа «и жгучая волна страсти захлестнула их с головой», а в наименее целомудренных фильмах камера полностью сосредотачивалась на лицах героев. Теоретически Бет знала, какой штекер вставляется в какой разъем, но… например, как он попадает туда не глядя? Или (ой, кошмар какой!) он все-таки смотрит? Или (совсем не хочется об этом думать!!!) она должна помогать руками?

Когда шеэд увидел их, Бет крепко перетрусила – но прошел день и за ним ночь, а леди Констанс ничего не узнала, и Бет воспрянула духом. Шеэд и Дик, похоже, рассорились, Дик спал теперь в одной каюте с Рэем и Динго. И Бет решила закинуть удочку снова.

Какая-то часть ее понимала, что задуманное – бесчестно по отношению к Дику, а главное, глупо, но власть над мужчиной, пусть даже таким юным; чувство, что ее боготворят, азарт охотницы – это было сильнее доводов разума и совести. И ведь она тоже ощущала влечение. Когда она подглядывала за Диком, исступленно сражающимся с собственной тенью – он действительно был очень красив. В конце концов, отмахивалась она от себя самой, это я рискую погубить свою репутацию, а не он. Он на Санта-Кларе поскачет в ближайшую церковь, покается – и все, сможет опять мечтать о своем Ордене. Я ему еще и добро сделаю: будет о чем вспомнить, когда пострижется в монахи.

Успокоив себя таким образом, Бет занялась подготовкой к ответственной операции. Самым лучшим временем было время, когда Дик сменяется с вахты, самым лучшим местом – спиральная лестница аварийного хода, самая нижняя ее часть: здоровенный Вальдер всегда пользовался лифтом.

Осталось только дождаться нужного момента. Что ж, сектор Кентавра был велик.

* * *

Сектор Кентавра был велик, и, что самое плохое – Брюс там чувствовал себя очень вольно.

– А если патруль Брюса нас остановит? – спросила леди Ван-Вальден.

– Это как же он, интересно, нас остановит? – хмыкнул капитан Хару.

– Я думала, это происходит так: на корабль наводят орудия и приказывают ему отключить двигатели и лечь в дрейф.

– Ага. А я им на это показываю, где заканчивается предплечье и начинается плечо.

– Капитан Хару имеет в виду степень защиты левиафаннера в сочетании с его скоростью, – пояснил Майлз. – Наши силовые экраны рассчитаны на спонтанный выброс антиматерии, а наша скорость позволяет настигать левиафана. Мы просто не войдем в зону поражения гравитационным оружием, а от лучевого оружия экраны нас защитят.

– А еще, – добавил Болтон, – мы психи, и с нами лучше не связываться. Кто знает, а не придет ли нам в голову сбросить левиафана во время абордажа: умри, душа моя, вместе с филистимлянами…

Констанс обвела взглядом всех троих – правду они говорят или утешительную ложь? И пусть даже они считают все сказанное правдой – нет ли в их словах пустой бравады. Она слышала о том, что ни патрули, ни даже эскадренные гравидестроеры Синдэн не решаются останавливать левиафаннеров – но если к Брюсу, несмотря на все предосторожности, все же просочилась информация – он может решить, что игра стоит свеч. Вариант «умри, душа моя, вместе с филистимлянами» его вполне бы устроил: гибель наследника Мак-Интайров и Ван-Вальденов стоила потери фрегата или даже крейсера.

«Поздно спохватилась. Снявши голову, по волосам не плачут…»

– Хорошо, – сказала она и улыбнулась. – Итак, нам не страшен дукас Брюс. Капитан, что вы еще хотели обсудить со мной?

Мастер Хару поднялся и коротким прощальным поклоном к своим подчиненным дал понять, что он желает поговорить с леди Констанс наедине. Майлз и Джез вышли из каюты.

– Я хотел насчет пацана поговорить, – сказал он без обиняков. – Сдается мне, миледи, что он запал на вашу девчонку. Ему, конечно, кое-что строго-настрого сказано, да он и сам понимает. Но… похоже, что она ему глазки строит, а он же не железный.

– Глазки? – Констанс изумленно улыбнулась. – Мне казалось, напротив – она так зло его вышучивает, его просто жаль. То и дело мне приходится за него заступаться.

– Не в обиду вам будь сказано, миледи, но вы женщина, и вам это незаметно, а я мужчина, и когда ваша сестра строит куры – я это чувствую. Вся команда это чувствует, вы, может, не в курсе, но Вальдер чаще на людей рычит, чем Динго, Джез в мужской компании такие шутки отпускает, что экраны краснеют, а Суна с Майлзом отчего-то перестали разговаривать. Говорите, Бетси шпыняет мальчика – это верно. Она его затем и шпыняет, чтобы никто не подумал обратного, – он вздохнул. – Честно говоря, миледи, если бы я знал заранее о ней – я бы вам отказал или велел бы отправить ее с кем-то другим. Потому что женщина на корабле, если она не чья-то жена и не такая высокая дама, как вы – это просто погибель. Даже если она себя блюдет как надо, все равно раздрай начинается.

– Что вы предлагаете, капитан? Запереть Бет в каюте? Сшить ей чадру?

– Нет, миледи, такого не надо. Но неплохо было бы, если бы она одевалась так, чтобы не сверкать пупом. Я знаю, на Мауи все так ходят, и еще похлеще, но тут уже не Мауи. И пусть не бегает на третью палубу и не поет там, а если поет, то не крутит задом.

– Я велю ей этого не делать. Что-то еще?

Капитан почесал подбородок.

– Я вот что надумал. Я это с самого начала предвидел и старался пацана пригружать так, чтобы у него поменьше времени оставалось на лишние мысли. С другой стороны, сверх меры его припахивать тоже нельзя – на вахтах засыпать начнет. А тут появились эти работяги, взяли много работы на себя, ну и… не могу же я гемов держать в безделии, а на Рики воду возить в это время. И тут меня осенило. У парня сильные проблемы с гэльским будут, когда ему доведется поступать в Академию. Экзамены-то он сдаст на латыни, но лекции слушать все равно придется. И вообще, на Эрин его без знания гэльского на смех подымут. Так я хотел попросить: позанимайтесь с ним.

– Охотно, – согласилась Констанс. Предложение капитана решало одну из ее собственных проблем – мучительная праздность начала ей досаждать. Она уже давно завидовала Гусу, которому его одержимость физикой заменяла и компанию, и все другие дела. Все книги были перечитаны, все игры переиграны. А занятия с Диком действительно позволяли убить одним камнем даже не двух, а сразу трех птиц.

Она зашла в каюту – Гус сидел у сантора, больше никого не было.

– Где Бет и Джек?

– В грузовом коридоре, играют в какую-то дикую игру с мячом. Там еще мастер Порше и его кос.

Констанс пошла к лифту, вызвала его и набрала код второй палубы. Но лифт остановился на четвертой, и ее глазам явился Дик Суна. В обоих его руках были пустые корзины по десять литров каждая – из чего Констанс заключила, что его послали на третью палубу за бустером. Он поклонился и встал спиной в угол. Констанс хотела заговорить, но Дик успел раньше.

– Миледи, – внезапно выпалил он, когда дверь за ним открылась. – Можно будет сегодня с вами встретиться один на один?

– Да, конечно, – она удивилась такому совпадению, но виду не подала. – Приходи, когда освободишься, в… – Констанс вспомнила разговор с Рэем, – в часовню.

– Я приду, – пообещал мальчик, и бегом бросился из лифта.

Неужели правда? – подумала Констанс и улыбнулась. Матери слепы, так говорят. Они все узнают последними. Но если это правда, то… Бедный мальчик. Бет – взбалмошная, изнеженная девчонка, составить счастье мужчины она сможет не раньше чем через десять лет. Особенно такого невыносимо требовательного к себе, как Ричард Суна.

На второй палубе стоял дым коромыслом. Рэй с завязанными глазами обыскивал коридор из конца в конец и шарил кругом своими огромными ручищами, а хвостом сканировал пространство позади себя, прилагая гигантские усилия к тому, чтобы не изловить Джека, то и дело выдающего себя смехом, испуганным писком или громким топотом. Бет старалась двигаться бесшумно, но и у нее при виде стараний морлока то и дело вырывался сдавленный хохот. Динго носился вокруг всей группы вместе и вокруг каждого по отдельности по сложной траектории, напоминающей траекторию спутника в системе счетверенных звезд.

– Мама пришла! – Джек заметил ее первой, бросился к ней, налетел на хвост морлока и закачался в полуметре от земли, обвитый этой пятой конечностью, как змеей-анакондой. – Что, уже кушать идем?

– Миледи, – Рэй поднял повязку с глаз, осторожно поставил Джека на землю и преклонил колено.

– Бет, – сказала Констанс. – Нужно поговорить. Мастер Порше, я могу на вас полагаться?

– Разве я не ваш вассал, миледи? – похоже, Рэй слегка обиделся.

– Тогда продолжайте игру, пока Джек не устанет, и приводите его к обеду.

– Слушаюсь, миледи.

– Бет говорила мне, что вы пытаетесь обучать его приемам будо?

– Мы только играем, миледи.

– Я думаю, это будет ему полезно.

– Слушаюсь.

Они с Бет вошли в лифт, а за их спиной возобновились хохот и визг и шутливый рык морлока.

– Элисабет, – Констанс завела дочь в пустую каюту Гуса. – Сегодня со мной говорил капитан Хару… Он находит, что я слишком много тебе позволяю…

– Что именно? – Бет вздернула подбородок. – Например, ты позволяешь мне считать себя человеком. Да? И ты решила принять меры по такому случаю?

– Элисабет! – Констанс сама устыдилась того, как резко прозвучал ее голос. – Ты хочешь обидеть меня?

– Прости, ма. Но это… само собой напрашивается. А капитан Хару, извини меня, расист.

– Это правда, как ни жаль, – согласилась Констанс. – Но то, что он неправ в одном вопросе, еще не делает его автоматически неправым в другом. Бет, ты действительно слишком вольно ведешь себя, попав в чисто мужское окружение.

– Ну так что мне, в паранджу завернуться?

– Для начала – перестань носить чоли и перестань репетировать в грузовом коридоре. Звукоизоляция кают достаточно хороша.

– Ладно. Еще что?

Констанс немного помялась.

– Бет, скажи, что у тебя с Диком?

– У меня? С ним? Ма, ты сама все знаешь. Мы обмениваемся записями.

– И больше ничего?

Бет пожала плечами.

– Ма, да он еще детёныш.

Это было сказано с таким небрежным превосходством, что Констанс засмеялась.

– Бет, он сам зарабатывает на свой хлеб, – сказала она. – Кто из вас детёныш?

– Мальчишки все равно поздно взрослеют. Он с Джеком играет в шарики-прыгуны. Представляешь, он до сих пор хранит свою коллекцию шариков!

– Ну, и как играет?

– Классно. Сначала выигрывает у Джека примерно половину, потом проигрывает все, кроме двух – чтоб было с чего начинать в следующий раз. Джек своим успехам радуется до безумия.

– Что-то я давно не видела их играющими… Он вообще давно не заходил. Как ты думаешь, почему?

– Откуда я знаю?

Констанс посмотрела в честные глаза Бет и ничего не сказала.

Дик ждал ее вечером, как и условились – в часовне. Пахло ладаном – видимо, он жег палочку – но сейчас он не молился. Констанс была уверена в этом.

– Давайте не будем никуда уходить отсюда, – попросил он, когда они обменялись приветствиями. – Я хотел поговорить с вами. Я знаю, что капитан попросил вас заниматься со мной гэльским, но сначала мне нужно поговорить. Может, вы еще и не захочете…

– Не захотите, – машинально поправила Констанс, и улыбнулась. – Похоже, урок начался сам собой. Ну, так в чем же дело?

Дик шумно набрал воздуха в грудь.

– Не знаю прямо, как начать, – сказал он. – Позапрошлой ночью я… нет, не так. С самого начала, как вы с нами полетели, я думал прийти к вам и попроситься, чтобы вы отпустили меня в Синдэн. Я прежде жил только этим, понимаете? Ни о чем другом и думать не хотел, но все не решался и откладывал на потом. И вот уже третья неделя идет, как вы с нами летите, а со мной творится не знаю что… – он снова запнулся

– Тебе понравилась Элисабет? – напрямик спросила Констанс.

– Да, – выдохнул юноша с таким видом, будто вынул занозу.

– Ты любишь ее?

– Я… не знаю, миледи.

– А она тебя?

– Не знаю…

– Ты пробовал признаться ей?

– Да, миледи.

«Вот стервочка», – подумала Констанс, вспомнив честные глаза Бет.

– А она? Что она говорит?

– Говорит, что любит меня, но… я не знаю, так это или нет. Я не думаю, что она врет, миледи, просто… может быть, она не знает, чего хочет… да я и сам не знаю, чего хочу.

– Пойдем от обратного. Ты по-прежнему хочешь в Синдэн?

– Да, миледи. Я думал, попрошусь у вас сейчас, и если вы согласитесь – значит, такая судьба, так я ей и скажу… А когда увидел вас, понял, что это будет нечестно.

– Это действительно было бы нечестно: ты заставил бы меня наугад решить судьбы двух дорогих мне людей…

При слове «дорогих» мальчик изумленно поднял брови.

– Чего ты хочешь больше – быть синдэн-сэнси или быть с ней?

– Вот этого я и не могу понять, – с досады Дик стукнул кулаком в циновки пола. – Отец Андрео говорил, что не верит в мое монашеское призвание. А Майлз говорит, что видит меня воином, но не монахом. Выходит, они правы, а я ошибаюсь.

– Давай пока оставим «их» в покое, – твердо сказала Констанс. – Прислушайся к себе, к своему сердцу, и ответь мне на один вопрос: Синдэн – это лучшее, что было в твоей жизни?

– Да, – ответил Дик без малейших колебаний.

– Что там было хорошего?

– Друзья. Коммандер Сагара, сержант Коннор, рядовой Гах… Они меня спасли, они меня учили всему… И они до сих пор там где-то сражаются. Ищут флоты и базы Рива, уничтожают их, останавливают работорговцев…

– Попробую сформулировать мое мнение о твоем призвании – а ты поправишь меня, если что-то не так. Во-первых, Синдэнгун – самое сильное и приятное впечатление твоей жизни. Ты встретил там замечательных людей, которым хотел подражать во всем, в том числе и в их призвании. И хотя с тех пор ты встретил немало других хороших людей – отец Андрео, капитан Хару, наконец, Бет – твои воспитатели из Синдэна были первыми, а значит, уже этим имеют преимущество перед остальными. Во-вторых, тебе до сих пор хочется мстить, – второе предположение она высказала осторожно, внимательно глядя в то место, где были бы глаза Дика, если бы он перестал смотреть в пол.

Он поднял голову и их взгляды встретились.

– Да, – сказал мальчик тихо. – Мне хочется мстить. Я хочу, чтобы Рива не осталось в этом мире. Чтобы все они или перестали быть Рива или… чтобы умерли все. Я не стал бы убивать детей и женщин, как они. Ни один воин Синдэна не стал бы. Но я бы разбросал их по всей Империи, чтобы двое из них никогда не встретились друг с другом, потому что где их двое – там дом Рива, а я хочу его уничтожить.

Он раскраснелся и глаза его разгорелись.

– Я очень хороший пилот, миледи. Это не гордыня, потому что дар – не от меня, а от Бога. И вы это знаете, иначе не определили бы меня на левиафаннер – тут нужны самые классные пилоты, нигде нельзя так развить дар, как здесь. Я бы стал разведчиком, я бы прошарил все сектора, ведущие от Тайроса – и нашел бы Картаго.

– Но, Дик, монашеское призвание – это любовь к Богу, а не жажда мести.

– Вот и отец Андреа то же самое говорил.

– Давай тогда разберемся с Бет. Все-таки она моя дочь, и меня касается напрямую ее судьба. Скажи, может такое быть, что Бет… произвела на тебя столь сильное впечатление просто потому, что была первой девушкой, с которой ты провел достаточно много времени?

– Я не знаю, миледи, – убитым голосом сказал Дик. – Но когда я ее не вижу, я как будто не дышу.

Констанс не знала, что ответить. Будь у нее самой опыт подобных любовных переживаний… Но его не было. Была девчоночья влюбленность в преподавателя истории, потом – такая же, в нового священника в соборе Св. Иоанны. Могла ли она сказать о себе этими словами – «я как будто не дышу»? Похоже, что нет. Потом ее выдали замуж за Якоба, и то, что сложилось из уважения к очень хорошему человеку, воину и правителю, взаимной верности и помощи, они стали называть любовью. Она никогда не была романной всепоглощающей страстью, потому что ни Констанс, ни Якоб не были людьми страстными. Она знала, что страсть обманывает и заводит в беду – но, похоже, Дик это знал и сам, а Бет еще получит свою нахлобучку. Но что-то же нужно сказать прямо сейчас…

– Бедный мой мальчик, – сказала она, и обняла его как сына.

«А ведь по возрасту он мог быть мне сыном… Если бы Донован выжил, ему было бы столько же…» Донован – они с Якобом заранее придумали имя первенцу, и когда ее чрево выбросило умершего младенца, для нее он остался Донованом. Следующему они побоялись давать имя заранее… и оказались правы…

А этот мальчик с пяти лет не знал, что такое материнская рука на плече. Может быть, он грезил об этом так же страстно, как она – о тяжести младенческого тельца на руках. Она нашла себе Бет, а он, наверное, убедил себя, что нуждается не в женской ласке, а в мужской дружбе. Но тело порой труднее обмануть, чем разум… И тогда он…

…Тоже нашел Бет? О, Господи… Она собирается отнять у ребенка не конфету, а хлеб.

Дик сипло вдохнул, и как-то окаменел под ее рукой.

– Не надо меня жалеть, миледи… Не то я сам начну себя жалеть, а мне этого нельзя.

– Почему? – тихо спросила она. – Жалость – начало милосердия, Дик. Человек, который немилосерден к себе, будет немилосерден и к другим. Неужели жизнь так плохо обходилась с тобой? Неужели тебе совсем не встречались люди, которые любили и жалели тебя? И неужели тебе самому никогда не хотелось никого пожалеть? Но ты ведь защищал слабых в школе – не только потому что хотел предстать героем? Неужели у твоей жалости всегда сжаты кулаки? Разожми их, Дик. Открой ладони.

Его плечи опустились, обмякли.

– Похоже, я сделала ошибку. Не нужно было устраивать тебя на корабль. Нужно было – отдать в большую семью, где у тебя были бы младшие братья и сестры. Чтобы ты их учил держать хаси[27]27
  Палочки для еды.


[Закрыть], завязывать шнурки на ботинках, а самых маленьких помогал пеленать и носил на плечах…

Дик то ли коротко застонал, то ли кашлянул, а потом рывком отодвинулся, почти отшатнулся, назад, чем-то крайне изумленный.

– Леди Констанс, – сказал он. – Не надо больше. Я понял.

– Дик, я вовсе не хотела…

– Я знаю, что вы не хотели – само получилось. Вы… Я сказать не могу, что вы сейчас для меня сделали. Вы же правы, Бет – первая девушка, с которой я… говорил дольше чем полчаса кряду. Я же просто разрывался от того, что не знал – хочу я быть с ней, или нет. А теперь… То есть, я и теперь не знаю, но знаю, что должен решить…

– Надеюсь, ты не будешь торопить меня с освобождением от вассалитета, чтобы ты мог сразу по прибытии на Санта-Клару отправиться в командорию Синдэн?

– Нет, миледи. То есть, если бы Вы разрешили…

«Это было бы слишком сильное искушение для тебя, мальчик», – Констанс улыбнулась.

– Обещаю: когда срок твоего ученичества закончится и ты достигнешь совершенных лет, чего бы ты у меня ни попросил: разрешения уйти в Орден или руки Бет – я дам тебе. Второе – если Бет захочет, но у тебя будет безусловный приоритет перед всеми остальными молодыми людьми. А теперь послушай, Дик. Отдашь ли ты себя Богу или женщине – в обоих случаях нечестно предлагать незрелый плод. Читал ли ты житие Иоанна Оксонского?

– Это как он расстался со святой Юдифью на три года? – Дик энергично кивнул. – Да, это правильно. Если я не выдержу – значит, это была не любовь, а так…

«Скорее уж она не выдержит… Впрочем, об этом он и не подумал. Мужчины все-таки есть мужчины, даже самые лучшие из них в первую очередь думают о себе…»

– Я не настолько строга, чтобы запрещать вам переписываться. Хотя… Думаю, Бет такой запрет только утвердил бы в любви к тебе. Она, кажется, дала тебе Ростана?

– Да, миледи. Только Бет совсем не похожа на эту дурочку.

«Гораздо больше, чем ты думаешь – но тебе сейчас лучше этого не говорить; да ты и не пожелаешь слушать».

– А теперь – мы выйдем отсюда и пойдем в каюту Гуса заниматься гэльским?

– Благодарю, миледи. Только вам будет трудно со мной. У меня нет способности к языкам.

– Не верю. Ты знаешь два языка и можешь бегло объясняться на третьем – а значит, ты вполне в силах освоить орфографию.

– Я пытаюсь, миледи, но там же так сложно! Эта буква тут читается, а тут не читается, а тут читается, но не так… В астролате все хотя бы читается одинаково, и все ударения на одном месте! А когда я диктант пишу, я не все эти правила вспоминаю. Я страшный туподум… тугоум…

– Тугодумы – это люди, которые думают хорошо, но медленно. – Констанс больно прикусила губу, чтобы подавить смех. – А проблемы со словообразованием – это поправимо.

* * *

Освобождение.

Одно короткое объятие сказало больше, чем тысяча слов. Поначалу Дик перепугался -влечение к доминатрикс это почти то же самое что влечение к Деве Марии… Но уже через секунду он сообразил, что чувства его совершенно свободны от пола. Нежность, охватившая его, если и соотносилась с полом – то не напрямую, как секс, а опосредованно, как чувство сыновства.

Так значит, этого чувства теперь можно было не бояться. Эта тоска не была приукрашенной похотью, и собственное сердце, говорившее, что она вполне законна, не обманывало: каждый человек вправе желать нежности. Он задыхался без Бет только потому, что не знал, с кем еще может и с кем должно быть связано это чувство. О, Господи, он может теперь не бояться себя!

Но теперь следовало изгладить свою вину перед Бет. Он ведь едва ее не соблазнил, гонясь за тем, что мог бы получить без всякого секса. Надо было поделиться с ней своей свободой и объяснить, как им быть дальше. Они расстанутся на Санта-Кларе и проведут три года врозь, договорившись не искать встреч. И за это время они или полюбят друг друга еще крепче, или поймут, что полюбить не смогут. Нужно только сейчас сделать над собой усилие – и прекратить эти тайные свидания. Зато теперь они могут встречаться в открытую, а не прятаться по углам. Снова разговаривать, не вышучивая друг друга ради чужих глаз, играть с Джеком и наслаждаться законной близостью.

Правда, внутри жил еще один мелкий и мерзкий червячок. Леди Констанс ничего не знала об их тайных встречах с Бет и о том, как далеко они зашли – а они зашли довольно далеко. Дик не знал, важна или нет эта недоговорка, и потому отмахнулся от нее.

Он решил оставить Бет подарок, память о себе на эти три года. Она подарила ему оперу «Чио-Чио-Сан», а у него было две вещи, которыми он очень дорожил и с которыми не расставался: четки, подаренные коммандером Сагарой – храмовнические, из десяти крупных бусин и одного креста, он носил их на руке, как браслет – и нательный крест, полученный от сержанта Коннора: самодельный, плетеный из световода. Сначала Дик подумал отдать четки – хоть их и было очень жаль, но с крестом расстаться было немыслимо: это единственное, что у него осталось от Коннора. Но потом ему пришла в голову мысль куда лучше: самому сплести такой же. Достать световод было нетрудно: отработанные световоды в изобилии валялись на складе запчастей. Синдэн-сэнси много времени потратил бы на выдумывание нового узора переплетения – но Дик собирался подарить Бет точную копию своего креста.

В следующие два дня он тратил свое свободное время только на плетение. Вечером у Бет наконец истощилось терпение и она подловила его в лифте.

– Где ты пропадал? – спросила она, торопливо лизнув его в губы. – Я чуть с ума не сошла – ты что, заболел?

– Нам надо поговорить, – сказал он. – Очень серьезно.

– Тогда сегодня в одиннадцать вечера, на аварийной лестнице, – сказала она.

– Хорошо! – в этот момент двери лифта открылись, и они отскочили друг от друга.

Дик считал минуты до этой встречи. Леди Констанс отметила его невнимательность на уроке, а Джез на вахте сказал, что вчера у него был такой вид, словно он долго терпел и наконец сходил по-маленькому, а сегодня выглядит, словно ему опять невтерпеж. Дик снова пожалел о своем запаздывающем остроумии. Вот бы как Сирано – р-раз, и смертельная шутка выстреливает, точно лезвие флорда!

– Не то чтобы я давал вам советы, мастер Суна, – сказал Рэй вечером, увидев, как Дик надевает чистые, еще влажные после стирки и глажки хакама и лучшее хаори. – Но как бы чего не случилось.

– Ничего не случится, – Дик подавил досаду. От морлока еще не хватало советов.

На аварийной лестнице был полумрак – там где все равно никто не ходит, не было смысла прокладывать ничего лучше полудохлого световода. Бет слегка припозднилась.

– Ждала, пока ма уснет, – объяснила она. – Ну, что это с тобой? Мне из-за тебя была здоровая вздрючка: ты сказал маме, что уже признался мне, а я ей еще раньше соврала, что нет. Теперь она думает, что я хочу разбить твое сердце. Рики, твое сердце как, цело? Можно потрогать? – она протянула руку к вороту его кимоно и наткнулась на два креста.

– Подожди, – сказал Дик. – Вот…

Он снял с шеи второй крест и протянул его Бет.

– Красивая штучка, – похвалила она. – Это мне?

– Да.

– Здорово! Надень сам, – Бет подставила голову. Дик осторожно, стараясь не касаться ее лишний раз, надел ей крест.

– Послушай, – сказал он, отступая назад. – Ты была права. Мы не можем так больше встречаться, чтобы это ничем не закончилось.

– Ну так поцелуй меня, – прошептала она, пододвигаясь ближе.

Они стояли на площадке второй палубы, и здесь было слишком тесно, чтобы Дик мог эффективно устраниться.

– Погоди, – сказал он, беря ее за плечи и удерживая от себя на расстоянии вытянутых рук. – Давай поговорим сначала. Понимаешь, ты это верно сказала – мы встречаемся втихомолку, а потом расстанемся, и это ничем не кончится. Нужно что-то делать.

– Да, – сказала Бет, и голос ее слегка дрогнул. – Дик, я очень тебя люблю, и я согласна. Только ты постарайся не делать мне больно, хорошо?

– П-подожди… Я не об этом.

– А о чем? Ты ж сам сказал – расстанемся и ничем не кончится. Так давай переспим наконец. Ты этого хочешь, и я этого хочу; если честно, я просто извелась и думаю, ты тоже.

– Ага. Но ведь так оно будет, даже если мы это сделаем, Бет. Если мы… переспим – мы же все равно потом расстанемся. А я не хочу тебя терять. Я никого раньше не любил, как тебя.

– Так поцелуй меня наконец.

Дик не смог устоять. Губы Бет пахли яблоками – как в «Песни Песней». Руки Бет прошлись по его голой груди, вызвав сладкую судорогу, а потом добрались до разрезов на хакама…

– Подожди! – выкрикнул он шепотом. – Да постой ты, пойми, нам нельзя этого делать. Мы любим друг друга, а потому нам нельзя этого делать, это как если бы мы украли что-то!

Бет слегка обиженно отстранилась.

– Логика твоей фразы от меня ускользает. Объясни подробнее.

– Я долго думал, Бет, этого всего так сразу и не рассказать. Понимаешь, я всю жизнь мечтал только о Синдэне. Ничего другого и не хотел, и не задумывался над этим – но было так потому что я, кроме Синдэна, ничего хорошего в жизни не видел. То есть, капитан Хару и все наши – они просто золотой народ, но в Синдэне были самые лучшие. И поэтому я сначала трусил тебе это сказать – я думал, что если попросить тебя стать моей женой, я предам всех своих друзей, Синдэн, Бога, всё! Если бы не миледи, я бы так и не понял, наверное, что к чему. Бет, меня на голову переворачивало, я даже молиться не мог от всего этого. А твоя мама – она меня как будто взяла и поставила опять на ноги. Она… она такая… Я не знаю даже. Если бы она была мужчиной, она бы знаешь, каким священником была…

– Воскресла нам Алиенора! – с пафосом процитировала Бет какого-то притворного пиита. – Дик, я очень люблю маму, но еще одна ода к ней из твоих уст – и меня стошнит. Я по три раза в день слушаю, какая она замечательная. Давай лучше о себе.

– Так обо мне почти все, Бет. Понимаешь, мы с тобой страшные дураки. Мы с тобой думали, что это прямо как у Ромео и Джульетты: раз-два, полюбились-поженились… А так нельзя. Шекспир прав, так оно вот чем заканчивается. А настоящая любовь – это как у Сирано. Пятнадцать лет знать – и молчать. Только нам не надо молчать, мы же не комплексуем насчет носа и всего такого.

– Дик, я потеряла нить твоего монолога. Немножко более конкретно: чего ты хочешь?

– Я хочу просить тебя стать моей женой, но не сейчас, а через три года. Я тогда уже поступлю в Академию, а ты закончишь школу. А если до того времени мы поймем, что на самом деле не любили друг друга, а просто искали… утешения, что ли… То мы просто письмами это все объясним.

Бет какое-то время молчала, чуть наморщив нос, потом сказала:

– Тебе в самом деле вредно читать. Ты подхватываешь из книг самые дурацкие идеи. Смотри, я здесь. Ты меня любил? Ты меня хотел сделать счастливой? Так вот, это совсем просто. Возьми мою любовь здесь. Сейчас.

– Это будет… неправильно.

– Да почему же?

– Мы после этого не сможем смотреть людям в глаза.

– Кто не сможет, а кто и сможет, – хмыкнула Бет.

– Ты… сможешь?

– Да что в этом такого?

– А если нет ничего такого– то почему мы прячемся?

– Потому что все здесь такие же зануды, как ты.

– Бет, если мы подождем эти три года, нам не надо будет прятаться. Твоя мама обещала, что отдаст мне тебя в жены.

– Дик, приди в себя! Почему ты решил, что я хочу за тебя замуж?

Он опешил.

– Как… не хочешь?

– Ну вот так, не хочу. Я буду актрисой, Рики. Пе-ви-цей. У меня не будет времени ни на какую семью. Мне некогда будет возиться с детьми и прыгать возле печки. И я совсем не хочу ждать тебя из очередного рейда… аж пока не дождусь известия о смерти…

– Бет… – голос юноши был все тише и тише. – Так ты… не любишь… меня?

– Что за вопрос – люблю, конечно. Но любовь – это одно, а замуж – это совсем другое.

– Н-не понимаю, – пробормотал он.

– Дик, семья убивает все чувства. Брак – это хомут, посмотри на мою маму. Ты говоришь, она замечательный человек, а я вижу, что несчастный. Она вышла замуж не по любви, да еще мужа после рождения Джека видела только на экране. Ты хочешь, чтобы и я так? Три года ждать, пока мы вырастем. А потом – опять ждать? А если за эти три года ты захочешь пойти в свои монахи? Скажешь – не захочешь?