Текст книги "Сердце меча"

Автор книги: Ольга Чигиринская

– Не знаю. Я же потому и говорю: вот сейчас я бы забрал твою любовь – а потом все-таки понял, что мое призвание в Синдэн. А должен был бы жениться на тебе.

– Ни фига не должен. Я свободный человек, и кому хочу, тому даю.

– Такие свободные люди знаешь, как называются?

Бет аж вскинулась, вся кипя от гнева.

– Ну и козел же ты, Дик Суна. Ну и козел! Я так и знала, что ты меня этим попрекнешь!

– Ничем таким я тебя не попрекал! – он тоже начал выходить из себя. – Я только понять не могу, чего ты хочешь! Для меня не было ничего дороже Синдэна, пока ты не появилась. А теперь ты говоришь, что я должен предать Синдэн, а взамен ничего не получить.

– Как это ничего? Ты меня лапал-лапал, а теперь говоришь – ничего?

– Ну, а что это, если не ничего? Я ведь люблю тебя, а не лапанье.

– Я не понимаю, как это можно меня любить – а теперь струсить.

– Да ничего я не струсил!

– Ну так докажи!

– Почему это? Бет, я что, совсем тебе не нужен?

– Нужен, конечно! Я столько времени на тебя убила – и что?

Она осеклась. Дик смотрел на нее во все глаза, правой рукой сжимая крест на груди – до того что костяшки пальцев побелели.

– Ты меня не любишь, – прошептал он.

– Это у тебя просто какие-то странные понятия о любви: умри, но сдохни.

Он медленно покачал головой.

– Ты меня не любишь. Майлз был прав: тебе просто… интересно, как оно будет.

– А тебе – нет? Вот лицемерная скотина: у самого даже хвост на затылке стоял, когда он меня облизывал, а теперь строит из себя Рюделя. Иди и целуйся со своим шеэдом. И цацку свою забери, – она сняла с шеи крестик и бросила Дику.

Дик не поймал.

Стеклопластовый крестик упал между ступенек, прозвенел по ним уровнем ниже и улегся там.

– А ну, отойди! – Дик толкнул Бет, чтобы она освободила дорогу.

Он сам не знал, насколько он, привыкший к полуторным-двойным ускорениям, силен. Толкая Бет, он не рассчитал силы.

Она оступилась и упала с лестницы.

Вместе с ней упало его сердце. Он успел кинуться вперед и прихватить ее за то, что было ближе: за волосы; в итоге она не опрокинулась вниз головой и не сломала шею, а пересчитала несколько ступенек попой и остановилась на площадке ниже, прикусив язык и рыдая от боли.

– Бет! – он спрыгнул к ней и быстро ощупал, проверяя, нет ли переломов. – Ты в порядке?

Наградой за заботу была оплеуха.

– Кретин! – крикнула она, когда боль в языке сделалась терпимой. По лицу ее градом катились слезы. – Уйди, придурок!

Она развернулась, чтобы спуститься еще на пролет, Дик с криком «Да подожди ты!» ухватил ее за шиворот чоли, и…

Хрррясь! – тонкий шелк блузки разошелся. Дик весь обледенел: как он, если что, объяснит теперь ВОТ ЭТО??? Бет взвизгнула, сжала разорванную блузку руками на груди и ломанулась в дверь, ведущую на пятую палубу.

Дик вторично похолодел при мысли о том, что будет, если этот бардак услышит Вальдер. А он непременно услышит, если Бет будет так колотиться в дверь – она же не знает, что без замка та открывается только изнутри отсека…

– Бет, ты с ума сошла, вернись сейчас же! – он попробовал оттеснить ее от двери, обхватил за руки и грудь, но она завопила:

– Пусти, мне больно!

За время этой короткой борьбы его тело пришло в состояние боевой готовности – совершенно помимо его воли, и очень некстати, потому что…

Потому что дверь пятой палубы открылась и во всю высоту и ширину проема воздвигся страшный, как смерть, Вальдемар Аникст.

Мгновенно оценив обстановку, он оторвал Дика от Бет, пригнулся к ней и горячо, заботливо – словно это не он избегал и поносил ее! – спросил:

– Что с тобой, девочка, милая? Он тебя обидел?

Бет была перепугана не меньше Дика и не могла ответить ни «да», ни «нет». Тогда Вальдер развернулся к юноше, и его перекошенное лицо было еще страшней обычного.

– Ты лапал ее?

– Да, – ответил Дик, потому что правды скрывать не собирался.

Вальдер схватил его правой рукой за загривок и сильно, страшно ударил лицом об опорный столб винтовой лестницы.

Глава 5
Шин Даллет

Самым серьезным наказанием, которому Бет подвергалась в жизни, было лишение обеда в школе. Поэтому мгновенная расправа, учиненная над Диком, повергла ее в оцепенение. Вальдер показался безжалостным огромным чудовищем, которое способно размозжить и ее, если правда о происходившем здесь вырвется из ее губ.

Но Дик сползал по опорному столбу, оставляя на нем кровавый мазок, глядя куда-то сквозь нее совершенно стеклянным глазами – и она понимала, что она виновата и если она сейчас не скажет правды – Вальдер или кто-то другой поступит с ним еще хуже. Страх и совесть рассекали ее пополам, и она думала: «Сейчас скажу… сейчас скажу…» – и молчала.

Вальдер не дал юноше упасть и вновь сграбастал его за ворот. Бет взвизгнула, испугавшись, что удар сейчас повторится, но стармех сказал:

– А ну, пошел! – и выволок Дика из лестничного ствола. Тот еле перебирал ногами, больше вися на руке Вальдера, чем шагая, а Бет, всхлипывая, семенила за ними. Только сейчас она заметила, что за спиной Вальдера все это время стоял Актеон.

Вальдемар притащил Дика на вахту и бросил на кресло. Тот не удержался и опять сполз на пол. Больше Вальдер не стал его поднимать: он сидел, прислонившись к станине пульта боком, часто дыша ртом и прижимая к разбитому лицу рукав косодэ, чтобы не капать кровью на пол. Правая половина его лица стремительно заплывала.

Вальдер нажал на кнопку внутренней связи и сказал в микрофон:

– Подойдите в кубрик, кэп. Нештатная ситуация.

– Что случилось? – недовольным голосом сказал мастер Хару.

– Попытка изнасилования, – бросил Вальдер сквозь зубы, и лицо его снова перекосилось. Он бросил Актеону и Бет:

– За мной, – и снова поднял Дика за шиворот. Так они и вошли в лифт – Бет, обмирающая от ужаса, Актеон, разъяренный стармех и какой-то отрешенный, словно еще не пришедший в себя после удара Дик.

* * *

Когда туман в голове немного рассеялся и Дик начал что-то соображать, он крепко пожалел о том, что Вальдер не ударил его сильнее. Лучше было бы потерять сознание, еще лучше – умереть на месте, чем предстать перед капитаном и леди Констанс.

Увидев кровь, леди Констанс достала из рукава платок и протянула ему. Платок пахнул теми же духами, что и кожа Бет.

– Рассказывай, – Вальдер слегка встряхнул его за плечо.

Дик посмотрел на бледную до настоящей зелени, трясущуюся и всхлипывающую Бет, и промолчал. Пусть сама рассказывает, если хватит пороху. Он невиновен и не будет оправдываться.

– Может быть, вы сами? – негромко спросила леди Констанс.

– Тогда сначала он, – Вальдер указал на Актеона. – Давай, говори, как все было.

– Мастер Аникст убрать в пультовых и в коридоре Актеона послал, – сказал гем. – У аварийной шахты голоса мастера Суны и фрей Элисабет Актеон услышал. Они говорили громко, ссорились. Потом с лестницы кто-то упал. Потом, чтобы ее отпустили, ей больно, фрей Элисабет крикнула. Актеон пошел, мастера Аникста позвал. Он дверь открыл. Мастер Суна держит фрей Элисабет, увиделись.

– Кто разбил Рикарду лицо? – спросил Майлз.

– Я – сказал Вальдер.

– Бет, Дик, я нуждаюсь в объяснениях, – произнесла леди Констанс.

– Да тут все уже ясно, – сквозь зубы процедил Вальдер. – Он сам признался.

– Дик, – леди Констанс посмотрела на него, и он снова пожалел, что жив и в сознании.

Поняв, что он не ответит, она обернулась к приемной дочери:

– Бет! Что ты делала на аварийной лестнице в двенадцатом часу ночи?

Та все еще комкала на груди разорванную блузку. Джез набросил на нее свою куртку.

– Нам нужно было поговорить… – глухо произнесла девочка. – Мы… поссорились. Он меня толкнул, я упала с лестницы, блузка порвалась. Он меня… поднял. Тут дверь открылась, там были мастер Аникст и Актеон.

– Не выгораживайте его, фрей! – рыкнул Аникст. – Я видел, что он вас держал, а вы вырывались, а у него, простите, леди, штаны палаткой стояли. Что, не так все было?

– Вырос мальчик, – пробормотал Джез. – Возмудел и похужал…

– Полегче, мастер Аникст, – Рэй заговорил негромко и спокойно, но его голосина без труда заполнила все пространство рубки. – Парень же не виноват, что у нас часы показывают пол-шестого.

У Вальдера побледнела даже обожженная часть лица.

– А тебя, урод, вообще никто сюда не звал и ни о чем не спрашивает, – выдохнул он.

– Посторонним покинуть кубрик, – сказал капитан, доставая импульсный пистолет. – Слышишь, ящер?

– И мне тоже уйти? – леди Констанс встала между пистолетом и Рэем, и капитану пришлось опустить оружие.

– Вы – другое дело, – проворчал он. – Все, кто имеет касательство к этому, должны остаться, а вы – доминатрикс, вы тут и есть закон. А вот он пусть не лезет, куда не просят!

– Ухожу, – сказал Рэй, развернулся и вышел из рубки, выдав свое раздражение лишь мощным ударом хвоста по переборке.

– Мастер Порше, вернитесь! – крикнула леди Констанс. – Вы мой вассал и мне подчиняетесь, а я вас не отпускала, – Рэй снова воздвигся за ее спиной, а она продолжала: – Двое моих вассалов не будут здесь, в моем присутствии, угрожать друг другу оружием. И учинять бессудных расправ над моими вассалами, мастер Аникст, я не дам. Если Ричард Суна виновен – он ответит по закону.

– Миледи! – капитан упал перед леди Ван-Вальден на колени и ударил кулаками в пол. – Да вы что! По закону парня придется в каторгу закатать – да есть ли у вас сердце?! Он щенок и дурак, он ума лишился от того, что ему дали за мягкое подержаться, но не ломайте же вы ему жизнь! Мы лучше его сами накажем, я вам клянусь его так выдрать, что он две недели не встанет! А в тюрьме его погубят!

– Мастер Хару, встаньте, – приказала леди Констанс. – Я еще не разобралась в сути дела. Пока что у нас есть только показания мастера Аникста и мастера Аквиласа (фамилию Аквилас носила вся ячейка). Показаниями Бет я недовольна, потому что мне не нравится, как она одета, и… – ноздри леди Констанс расширились. – То, что она воспользовалась моими духами. Бет, если тебе нужно было поговорить с Диком, почему ты вырядилась в самую тонкую блузку и самую нарядную лава-лава? Почему ты накрасила веки?

Бет опустила глаза.

– Так по закону же все равно, искушала она его или нет, – горько проговорил капитан. – И посмотрите: он тоже вырядился как на Пасху. Хоть бы своего креста постыдился, засранец. Извините, миледи. Ну, отвечай, кто кого вызвал поговорить – ты или она?

– Я, – ответил Дик. Это было первое его слово после удара. Кровь все не останавливалась, платок леди Констанс уже пропитался насквозь и Дик снова использовал рукава косодэ.

– Выманил девочку, голову ей вскружил, – капитан сплевывал эти слова, словно желчную отрыжку. – Хоть бы соображение в голове имел, на кого можно залезать, а на кого нельзя. Придурок, на станции полно шлюх – так нет, ты нашел себе на голову преступление, а мне, старому, позор! Миледи, вы мне сами дали его в сыновья – дайте же мне его наказать, чтобы неповадно было, а я клянусь, что ремня не пожалею!

– Дик, ну скажи ты хоть что-нибудь! – голос леди Констанс звучал неподдельным беспокойством, но Дик не мог ничего сказать. Если рассказать все как есть – то его слова прозвучат как мерзкая клевета на Бет, и весьма жалкая притом – разве он так уж невиновен? Разве он не догадывался, хотя и отказывался верить – чего хочет от него Бет? Разве он не мог назначить ей встречу там, где она не стала бы себя так вести? Нет, он согласился на ее предложение, потому что в глубине души рассчитывал на последнюю уступку себе, на последнее сладкое, не братское объятие. И вот он расплачивается за свое малодушие – нет, оправдываться он не будет. Оправдать его может только Бет, а если она будет молчать, то ему останется лишь понести то наказание, которое назначит миледи. Пусть она лучше и в самом деле возложит это на капитана Хару. Тело втравило его в эту беду, подточило его волю – пусть тело и расплатится. А боль поможет забыть о том, как Бет улыбалась, вбивая в его сердце гвоздь за гвоздем.

Дик посмотрел на девочку – и она отвернулась, но не сказала ничего.

Он сел на колени и спустил к поясу косодэ и юката, только рукав потом снова прижал к лицу. В старые времена он должен был бы сделать сэппуку – и сделал бы, лишь бы не слышать предательского молчания этой сучонки Бет. Наверное, капитан велит ему сейчас пойти в душевую и ждать его там…

В рубке была мертвая тишина, и Дик чувствовал, что все сейчас смотрят на него.

– По крайней мере, – наконец сказала леди Констанс, – ты раскаиваешься в том, что попытался сделать. Я надеюсь, искренне, а не из страха перед наказанием.

В ее голосе была боль, которую понимал только Дик. Никто из команды не знал, что ей его предательство видится еще более тяжелым, чем им. И никто не знал, что он дал бы содрать с себя кожу – лишь бы оправдаться в ее глазах. Ему было наплевать, что думают Вальдер, Джез и все гемы, ему даже не так важно было, что думают капитан и Майлз, но быть негодяем в глазах леди Констанс… Нет, в этом древнем обычае что-то разумное было: лучше выпустить себе кишки, чем терпеть такой стыд перед такой женщиной.

– Сударыня, вы согласитесь заслушать еще одного свидетеля? – раздался голос от двери. Изумленный Рэй посторонился, пропуская Мориту.

Вавилонянин был одет в рабочий комбинезон и, судя по легкой пыли, приставшей к его волосам и плечам, недавно менял воздушные фильтры. Голос его был, как всегда, ровен, лицо спокойно, а движения – плавны.

– Я застал начало разговора, который закончился столь бурной ссорой, что она послужила предлогом к обвинению в изнасиловании. Дело в том, что я в это время менял воздушные фильтры возле аварийной лестницы – а через пустые воздуховоды звук распространяется прекрасно. Так вот, дело обстояло совсем не так, как предполагают присутствующие. Роман между юным Суной и фрей Элисабет развивался довольно успешно, но в момент, о котором идет речь, именно девушка потребовала перейти к решительным действиям, а юноша ей отказал. Это и стало причиной для ссоры, которую я не стал дослушивать до конца.

– Где ж ты раньше был? – воскликнул капитан Хару.

Морита пожал плечами.

– Если бы я случайно не узнал, что здесь затевается какое-то судилище, я бы и не появился. Я был воспитан в нормах, согласно которым отношения мужчины и женщины – это их личное дело.

– Погодите, мастер Морита, – леди Констанс переводила взгляд то на Бет, то на Дика, то на бортмеха. – Вы хотите сказать, что Бет требовала от Ричарда…

– Вступить с ней в половую связь, простите мне мой канцелярит. Заняться любовью. Перепихнуться.

Бет стояла ни жива ни мертва.

– Это правда? – спросила леди Констанс.

– Да! – крикнула девушка. – Ну что, довольны? Да, это правда, я хотела заняться с ним любовью! И никто не просил его и вас делать из этого скандал! Это наше личное дело! А вам лишь бы взять кого-то и… выпотрошить! Да, он порвал на мне блузку, потому что толкнул меня, а хватал меня потому что я его видеть больше не хотела и собиралась уйти! Никто меня не насиловал, это мне бы пришлось его изнасиловать, такой он зануда и дурак!

– Умолкни, – ледяным голосом сказала леди Констанс. – Пока я не вышла из себя и не подняла на тебя руку. Клянусь, Бет, я к этому близка как никогда в своей жизни.

– Фрей, – сказал капитан. – Да как же вы могли? Ведь по вашей вине парня обвинили в этаком паскудстве, и если бы не мастер Морита, я бы об него ремень обмочалил.

– Я его ни в чем не обвиняла! – прошипела Бет. – И я бы все равно сказала, если бы вы решили его наказать. Я не виновата, что мастер Аникст сразу начал его бить.

– А больше вы ни в чем не чувствуете себя виноватой, фрей Элзабет? – спросил Майлз.

– А это не ваше дело.

Леди Констанс хлестнула ее пальцами по губам, она взвыла и побежала прочь из рубки.

Дик поднялся, чувствуя себя полным идиотом.

– Если у вас больше нет вопросов к Ричарду, я хотел бы пройти с ним на кухню и оказать ему помощь, – сказал Моро.

– Лучше я, – Леди Констанс растерянно потерла о бедро руку, которой ударила Бет – словно пытаясь убедиться в реальности произошедшего.

– Не беспокойтесь, миледи, – тихо сказал Дик, и подошел к Морите. Вместе они вышли из рубки, но перед этим Вальдер нанес последний – и самый жестокий – удар.

– Теперь мы хоть знаем, что он нормальный.

К горлу юноши подкатила тошнота – от мерзкого вкуса крови и от слов Вальдера. Так значит, все это время, пока он не оскоромился с Бет, они считали, что он – скрытый содомит? Господи! Теперь понятно, почему они поверили. Лучше иметь в команде насильника, чем педрилу. Они поверили. Они все – все! – поверили!

Какая-то еще странная мысль крутилась на краю сознания, но Дик никак не мог ее ухватить, а главное – слишком устал…

– Смой кровь и прополощи рот холодной водой, – Моро вошел с ним на кухню и отвернул кран. Пока Дик возился у раковины, Моро полез в холодильник, достал два лотка со льдом, расстелил на столе чистое полотенце и вытряхнул лед туда. Завернул, откинул стул от стены.

– Сядь и запрокинь голову, – он приложил кулек со льдом к лицу мальчика. – Зубы целы?

Два передних зуба шатались, но это было не страшно. Моро осторожно ощупал нос Дика и заключил, что он не сломан.

– Синячище будет роскошный, – вавилонянин даже прищелкнул языком сочувственно. – У тебя очень тонкая кожа.

Дик ничего не сказал в ответ – да и что тут можно было сказать? Собственная внешность его уже не заботила. Его просто тошнило от всего этого – в буквальном смысле слова; так бывало всегда, когда он испытывал эмоцию, достаточно сильную, чтобы вызвать у другого человека смех или плач. Он не был ни жесток, ни лишен чувства юмора, но в силу как-то неверно переключившихся связей в мозгу не мог ни смеяться, ни плакать. В тот день, когда он в последний раз видел лицо своей мамы сквозь решетку ливневой канализации – а потом до него донеслись крики, и волна жара и запах даже не горелого, а пережженого мяса… От этого запаха его выворачивало, даже когда стало уже нечем блевать, и он плакал, и тут в голове что-то не так щелкнуло, и горе навсегда соединилось с тошнотой. Он не мог красиво скорбеть и просто плакать – его тянуло безобразно блевать. Не мог он, как выяснилось потом, и смеяться. Это почти не мешало в жизни – он считал, что легко отделался; мог бы и свихнуться. Но иногда, когда чувства рвались с привязи, его вот так тошнило. Это чуть не случилось совсем недавно, когда леди Констанс на миг показалась ему матерью. Он потому и отстранился так быстро, что чувствовал: еще чуть-чуть – и будет большая неприятность. Слово, которым эта мерзость называлась, тоже было мерзким: идиосинкразия.

Он научился сдерживать свои эмоции, не подпускать их к опасному краю – но сейчас он боролся с тошнотой – а значит, другой мальчик на его месте уже плакал бы.

– Дай мне свою одежду, – Моро протянул руку. Дик, опираясь затылком о стену, приподнял зад и высвободил из-под себя все еще свисающее с пояса кимоно. Морита взял скомканные косодэ и юката, унес – через полминуты до Дика донесся шум стиральной машины. Потом он вернулся и сел на стол, напротив.

Полотенце промокло, лицо онемело от холода и перестало болеть. Зато озноб охватил все тело: Дик дрожал, как Каин. Морита отпер один из шкафчиков, вынул из крепления бутылку и налил пол-стаканчика темно-золотистой жидкости.

– Выпей, – это прозвучало настолько властно, что Дик не ослушался. Дыхание перехватило, во рту запылал холодный огонь, а в животе, напротив, стало тепло. Дрожь прекратилась.

«Да неужели он и в самом деле так думает!» – мысленно Дик снова и снова прокручивал в мозгу последнюю фразу Вальдера – и вдруг понял, что произнес свои слова вслух.

– Кто, мастер Аникст? – вавилонянин решил, что вопрос обращен к нему. – Вряд ли. Он просто хотел сделать тебе еще больнее.

Что-то в его словах было странное, и когда Дик понял, то у него вырвалось: «Оро!» – он пробормотал свой вопрос на нихонском, и на нихонском же ответил Морита. А прежде они никогда не говорили друг с другом на его родном языке.

– Почему? – не выдержал Дик. Он не собирался обсуждать это с вавилонянином, но больше было не с кем – Дик с удивлением обнаружил, что никого, кроме этого белобрысого, вчерашнего врага, не хочет видеть.

Он задал вопрос не полностью – потому что мучительно было трудить разбитые губы, проговаривая до конца – «Почему он захотел сделать мне еще больнее когла узнал, что я не виноват?» Но Морита понял. Он был очень умный, Дик запоздало сообразил, что, наверное, он умеет читать в сердцах не хуже, чем леди Констанс.

– Потому что он влюблен в девчонку, – объяснил Моро. – И если думать, что ты хотел ее изнасиловать, ему было противно, то думать, что она по доброй воле хотела тебе дать, а ты ее отверг – совсем невыносимо. Ревность влюбленного кастрата – это ужасно.

Даже при помощи настоящего шедайинского орриу он не смог бы разделать Вальдера беспощадней. Дик даже рот приоткрыл – Моро был прав! То, что Вальдер избегал Бет и злословил о ней за ее спиной – это просто старое доброе «близок локоть, а не укусишь». И то, как он навернул Дика мордой о столб – это потому что он ревновал! И никогда он всерьез не думал о Дике как о содомите – хотя о храмовниках ходят такие мерзкие шуточки, и Болтон часто подковыривал его на эту тему, но это все было не всерьез, а сейчас само пришло Вальдеру на язык.

Вот гад, ухмыльнулся кто-то внутри Дика. Собака на сене – сам не может, другим не даст. Как же он, должно быть, изводился от этого – подкалывал Дика на тему «лучшая девчонка – правая ручонка», а сам не может даже рукоблудить, только облизываться.

Дик поднял глаза на Мориту и увидел, что тот слегка улыбается. Морита разделял с ним злорадство, как друг делит с другом чарку вина.

На мгновение Дику показалось, что перед ним бес. Да нет, чушь. Морита был обычный человек, хоть и вавилонянин, и злорадствовал он как обычный человек, и утешение, которое он предложил Дику, мог бы предложить кто угодно, кроме людей совсем уж святых: расслабься, парень, не кори себя – твои обвинители тоже изрядная мразь…

А ведь Вальдер обжегся и утратил мужскую силу, когда их корабль прикрывал отход транспортников с гражданским населением станции Паллада. Высокочастотный залп прорвался скаозь защиту, и вода в теле Вальдера разогрелась так, что его глаза и семенники сварились в нем живом. Половина внутренних органов у Вальдера была заменена нанопротезами – но никакой нанопротез не исцелит бесплодия. Вальдер – молодой, здоровый и полный сил мужчина, ему бы жениться и завести детей, в монахи он не собирался… И теперь он страдает наверняка не меньше, чем Дик, потому что они любили одну женщину, а она оказалась… не будем говорить, кем, чтобы ругательством не брать грех на душу. Это… Это… это как если бы Сирано вдруг обнаружил, что Роксана даже не замуж выйти за Кристиана хочет, а так с ним переспать. Ну да, Сирано не стал бы за это бить Кристиана лицом о столб… Но не всем же быть такими, как Сирано.

И тут мысль, которая крутилась где-то на дне черепа, вырвалась на поверхность.

– Морита-сан, – сказал Дик. – А ведь вы не меняли фильтры. Когда меняют фильтры, вентиляторы в воздуховодах сами отключаются. А они работали, я слышал.

– Ты уверен? Вы ссорились бурно, дошло до толканий с лестницы.

Дик покачал головой и Моро улыбнулся. Они опять поняли друг друга без слов: каждый, чья жизнь проходит в космосе, привыкает вслушиваться в музыку корабля, равномерное гудение и вибрацию его систем. Если что-то изменяется – он это слышит.

– Разве я сказал что-то не так? – черные брови вавилонянина чуть приподнялись. – Между вами все происходило иначе?

– Нет, вы угадали, – опустил голову Дик. – Хотя я не знаю, как…

– Немножко знания людей, и, если хочешь, классической литературы. Ты уже знаком с господином Журденом и Гамлетом – а как насчет Федры?

– А что Федра? – не понял Дик. – Планета как планета.

Моро хохотнул.

– Суна-кун, ваше невежество просто очаровательно. Вы слышали что-нибудь о древнем царе Тезее?

Так значит, звезда Тезей названа в честь древнего царя, подумал Дик. Век живи, век учись. Он покачал головой.

– Это был царь в языческой Греции, – сказал Моро. – У него была жена Антиопа, царица амазонок – это были женщины-воины, вроде нынешних амазонок Христовых, и так же соблюдали обет целомудрия, поэтому когда Антиопа вышла за Тезея замуж, товарки не простили ее и убили. Но после нее остался сын Ипполит, который тоже решил посвятить себя богу, – Моро усмехнулся. – Языческому богу целителей Аполлону. Он тоже принес обет целомудрия. А Тезей тем временем женился второй раз, на девушке по имени Федра. Мачеха была ненамного старше Ипполита и полюбила его. Добродетельный юноша отверг ее притязания, и тогда она обвинила его перед Тезеем в попытке изнасилования. Тезей в гневе проклял его, и, когда Ипполит ехал в своей колеснице, из моря показался бык, напугал его коней – и они разбили колесницу. Юноша погиб, Федра с горя повесилась. Вот такая вот история.

– Похоже на Иосифа и жену Потифара, – сказал Дик.

Выпитое бренди слегка ударило ему в голову – она была теперь легкой; тошнота улеглась.

– Все эти истории похожи друг на друга, – пожал плечами Моро. – Потому что друг на друга похожи все женщины. Ярость отвергнутой женщины – это страшная штука. Я предпочел бы иметь дело с мужчиной, чьего друга убил, чем с женщиной, которую отверг…

– Леди Констанс не такая! – горячо возразил Дик.

– Да, она исключение. Она чем-то похожа на тебя – вся отдана служению. И хотя я восхищен ею, отчасти мне ее жаль.

– Она… она… – Дик подыскивал слова, но самое подходящее – «совершенство» – пришло в голову первым не ему, а Моро.

– Да, она совершенство – настолько, насколько это возможно смертному человеку. И я не хочу даже думать, какой кровью это дается ей. Малейший ее промах – и стервятники накинутся… как на тебя.

– Да я-то тут при чем…

– Людям очень трудно терпеть рядом с собой кого-то, кто лучше них во всех отношениях – тогда они сильно проигрывают в сравнении. Легче, когда у такого человека есть какой-то прокол, какая-то маленькая слабость. Если бы у леди Констанс был какой-то милый и смешной грешок, все бы вздохнули облегченно и успокоились.

– Да никто и не беспокоится особо.

Моро усмехнулся.

– Ты просто не видел, как относятся к ней равные.

– А вы видели?

– В лучшие времена я почитывал столичные газеты.

Дик чувствовал, что Моро намеренно уводит разговор куда-то в сторону и ухватил за хвост то, что считал важным, пока оно не убежало.

– Морита-сан, ну, а если бы… вы не угадали? Если бы виноват был я, а не Бет?

Моро посмотрел на него, словно прикидывал что-то.

– Я был уверен на девять десятых, – сказал он. – Потому что я немножко знаю Бет, немножко знаю тебя и привык доверять своим суждениям о людях. Ты знаешь, что запотевшее стекло, по которому написали пальцем и стерли, запотев снова, показывает стертый рисунок?

Дик опустил ресницы, трогая языком разбитую губу.

– Морита-кун, но если бы вы ошиблись, это была бы такая скверная ложь, что хуже, наверное, и не бывает…

– Я просчитал последствия для тебя и для Бет. Даже в этом случае наказание, которому подвергли бы тебя, было несоизмеримо с неприятностью, которую ты причинил бы ей – особенно учитывая то, что она сама этого хотела.

– Я бы заслужил это наказание.

– Это лишь твоя точка зрения. Позволь мне иметь свою. Она соблазняла тебя, ты поддался – даже этот синяк является вполне достаточной сатисфакцией.

– Я не должен был поддаваться.

– Почему? Ты когда-нибудь задумывался над этим? Почему ваш Бог, которого вы зовете благим и подателем всякого блага, запрещает самое невинное из удовольствий?

Он склонился к Дику так, что лица их оказались на одном уровне, и тихо, распевно проговорил:

 
– Нет в мире лучше молитвы
тому, кто стоит молитвы,
чем соединенье плоти,
не взятое против воли.
И с каждым ударом тел их
так радостно сердце бога,
как будто он сам на ложе
простерт с обоими вместе.
И веселятся дружины,
с громами сдвигая кубки:
«Воистину, сладки жертвы,
что люди приносят нашим!»
И за пределами мира,
под гнетом иных созвездий,
бичи над горами мечут
в их честь валараукары.
И лишь в подполье Вселенной
в углу с гнилыми щелями
разносятся скрип и скрежет,
а шума вина не слышно.
И бог вопрошает бога:
«Эй, кто там в углу Вселенной
не радуется со всеми
той доброй радости плоти?»
И бог отвечает богу:
«Не знаю, как ты заметил?
То малый демон Синая
и семя его, Распятый[28]28
  Стихи А. Немировского


[Закрыть].
 

– Это ложь! – Дик даже вскочил, так что боль ударила в голову, но он не умолк: – Когда муж и жена любят друг друга, то Бог радуется, потому что это Он первый создал так, чтобы люди могли любить друг друга, и сказал, что человеку нехорошо быть одному! Он сам заключает каждый брак! И Христос сотворил свое первое чудо на свадьбе! Когда муж и жена любят друг друга, то все ангелы поют и смотрят с неба прямо на них!

– Вот как? – Моро тоже поднялся. – Тогда чего ради тебе разбили лицо? И почему ты грезишь не о браке, а о военизированном монастыре?

Дик не нашелся, что ответить. Лед почти растаял, и холодные струйки бежали по его руке к локтю, капая на пол, и выпитое бренди стало отдавать перегаром. Но, видимо, именно бренди придало его мыслям необычную легкость, и ответ, до которого он иначе додумался бы только возле лифта, вдруг выскочил сам собой:

– Вы же видите – я слишком глуп, чтобы понимать женщин.

Моро засмеялся – ответ ему явно понравился.

– Иди-ка спать, Суна-кун, – сказал он. – И… не делай глупости.

Дик понял, о чем он: не нужно рассказывать леди Констанс о том, что Моро оправдал его обманом.

Поначалу он собирался воспоследовать этому совету. Честно собирался. Но он все никак не мог уснуть, крутился на постели, мешая Динго, который, видимо, почуяв что-то, уснул рядом, и в конце концов встал с постели, оделся и вышел, закрыв за собой дверь.

* * *

– Что я сделала не так? Где допустила ошибку?

Бет смотрела исподлобья взглядом, который ей самой, наверное, казался упрямым, но Констанс полагала его просто тупым.

– Я не объяснила тебе, что хорошо, а что плохо в этой жизни? Я не водила тебя в церковь, запрещала исповедоваться? Я находила тебе плохих учителей, я не поддерживала тебя, бросала в одиночестве со своими бедами? Как та получилось, что ты в свои пятнадцать лет не знаешь, что можно делать, а чего нельзя? Ну, скажи мне, где я допустила ошибку?

Бет была из той породы людей, в которых отвагу пробуждает гордыня. Она вздернула подбородок и сказала:

– Наверное, вы не должны были брать меня из приюта, сударыня. Наверное, я не очень-то подхожу на роль дочери такой безупречной матроны.

– О нет, Бетси, ты больше не будешь этим торговать, – первоначальный гнев Констанс, когда она боролась с желанием разбить в кровь эту хорошенькую оливковую мордашку, уже прошел – теперь осталось только глухое раздражение. – Твой моральный кредит исчерпан. Твой поступок осудят и остальные гемы – Рэй, Том, Остин, Бат и Актеон. Твоя трусость перешла ту границу, за которой может называться естественной человеческой слабостью – и сделалась просто подлостью.