Текст книги "Псы Господни (СИ)"

Автор книги: Олег Велесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Или конкуренты завалят.

– Кто? – не понял Щенок.

– Сборщики из других банд.

– А… Нет, для такого есть другие, их называют кабанами. Прут напролом, никого не бояться. У Жировика таких столько… – он растопырил пальцы на обеих руках. – Но если потребуется для дела, то Жировик ещё призовёт. Кабанам хорошо платят. У них и оружье другое: тесаки и билль-о-правах.

– Это ещё что за чудо?

– О, это такая дубина, у которой на конце железный шар и пика длинной в локоть, можно и бить, и колоть.

Сборщики над чем-то захохотали, усатый снова посмотрел на нас.

– Помнишь, где я живу?

– Помню, господин.

– Беги туда, скажи, что я велел накормить тебя и подлечить. А когда вернусь, решим, что дальше делать.

– А вы?

– А у меня тут дело.

– Опасно тут дела решать.

– Спасибо за заботу, буду вести себя осторожно. Беги.

Мальчишка бросился назад к рынку, а я надвинул на голову капюшон на лицо и быстрым шагом направился к указанному Щенком проулку. Перепрыгнув через канаву, заметил краем глаза, как двое сборщиков отделились от кучки и направились за мной. Держались на расстоянии, чтобы не спугнуть жертву прежде времени. На что они рассчитывали? Что человек издалека похожий на монаха имеет при себе полный кошель серебра? В поясной сумке у меня действительно лежало несколько денье, и ещё перстень на пальце. Не его ли заметили сборщики?

Глава 8

Улочка была настолько узкой, что со встречными прохожими приходилось сталкиваться плечами. Шёл я быстро, дорогу не уступал, прохожие разлетались как кегли. Позади раздавались проклятья, но сейчас они меня интересовали менее всего. Под ногами чавкала грязь, местами превращавшаяся в настоящее болото, и тогда приходилось жаться к стене, где добрые люди сделал отмостки их камней. Сборщики отстали, а скорее всего их целью был не я и они свернули куда-то в сторону.

Через десять минут я добрался до небольшой площади. Посередине возвышался колодец, и к нему как путеводные нити тянулись со всех сторон переулки. Женщины набирали воду, старик-нищий, сидевший враскорячку неподалёку, хихикая, говорил пошлости. Женщины отшучивались, видимо, сквернословие нищего было для них обыденным делом.

– Ух ты, а это ещё кто? – переключился нищий на меня. – Чистенький какой, наверно, сладенький. Попробовать бы.

– А кулака отведать не желаешь? – без злобы ответил я.

– И голосок, чисто родник. Жаль, что не девка. Чё позабыл в наших краях, молоденький?

Не знаю, с чего он решил, что я молоденький, лицо по-прежнему скрывал капюшон, а голос… Нормальный у меня голос, взрослый.

– «Раздорку» ищу, дорогу покажешь?

– Монету дашь, покажу.

– Я тебе монетный двор?

– Тогда не покажу.

– Ну и сиди тут как дурак, я и без тебя найду.

Долго искать не пришлось. Слева от нищего находилась та самая дверь с перечёркнутым кругом, других указателей не было. Место только для своих, для тех, кто посвящён. Зайти и потом сказать, что дверью ошибся, не получится.

Я зашёл. Большое просторное помещение с давящим потолком, вдоль стен несколько столов, справа от входа лестница на второй этаж и проход на кухню. Окон нет, на высоких подставках жировые лампы. Воздух спёртый, вонючий, звуки сплошь смех, крики и хлопки. Народу много, и никто не молчал. Из общей какофонии удалось вычленить: ах ты кишка навозная! Надеюсь, это не мне.

Я поискал глазами свободное местечко, нашёл одно, начал пробираться. Дорогу заступил здоровяк. В руке та самая дубинка, которую Щенок обозвал биллем-о-правах.

– Монах, ты чё позабыл здесь? Проповедовать пришёл?

– Проповедей мне в монастыре хватает, сейчас бы кружечку пива за ради смягчения горла, если пропустишь, брат мой, – смиренным голосом проговорил я.

– Кружечку? Ну проходи, раз кружечку. Эй, Сисила, тут монах пивка запросил, обслужи.

Он отошел, а я, добравшись до места, осторожно присел на край свободного табурета. Соседи о чём-то спорили, прикладываясь к глиняным кружкам, стучали кулаками по столешнице. Играли в кости. Прислушиваясь к игрокам и поглядывая за их действиями, я постепенно разобрался с правилами. В кружку бросали семь кубиков, встряхивали и высыпали на стол. Один кубик с самым большим значением оставляли, остальные снова складывали в кружку, встряхивали, высыпали – и так до тех пор, пока все кубики поочередно не оставались на столешнице. Побеждал тот, у кого в итоге набиралась самая большая сумма. Он забирал банк.

– Хошь сыграть, монах? – предложил нахрапистый мужичонка, бросая на стол монету. – Ставь денье и присоединяйся.

Я перекрестился.

– Орденский устав запрещает азартные игры.

– Что ж это за орден, который по трактирам шляться не запрещает, а в кости перекинуться – шиш. А?

Он встряхнул кружкой и высыпал кубики на стол, и тут же забыл про меня:

– Ага, шестёра! Видели? В зачёт пойдёт. Ща и остальные к ей прискачут.

Возле стола остановилась похожая на раздувшуюся жабу женщина. Седые волосы прикрыты серой шапочкой, во рту один зуб, да тот гнилой. Видимо, та самая Сисила.

– Ты что ли пива просил? На, – она поставила передо мной кружку, и сложила руки на груди уставившись на меня маслянистыми глазами.

Я снова перекрестился. Изображать монаха, так до конца.

– Благодарю тебя, добрая женщина.

– Благодарить Бога будешь, а мне денье достаточно.

Я сунул руку в поясную сумку, вынул монету и положил на край стола. По хилым улыбочкам соседей догадался, что сделал что-то не то, но что именно, никто просвещать меня не торопился. Сисила забрала деньги и качающейся походкой старого матроса удалилась.

Я пригубил пиво и поперхнулся. На вкус – болотная жижа. Хотелось бы сказать крепче, да боюсь, слов таких ещё не придумали. Передёрнул плечами, брезгливо поморщился.

– Что, монах, не по нутру пивко Сисилы? – подмигнул нахрапистый. – Ну да, к нему привычка должна быть. Зато после кружечки в голове блажь, в теле лёгкость, и любая баба красоткой кажется. Я ещё малость хряпну и вон ту сисястую поимею.

Он кивком указал на девку, клокочущую смехом возле лестницы. Минуту назад она спустилась сверху с пьяненьким клиентом и собиралась подняться вновь, но уже с другим.

– И ты тож не стесняйся, монашек. Девка не нравится? Другие есть. Глянь сколь их ходит. Пользуйся, если деньжата в кошеле звенят. Звенят у тебя деньжата, монашек? – он подбросил в ладони кубик. – А коли на девок пост, так сыграть можно, а? Тоже удовольствие.

Мне ни девки не нравились, ни пиво, ни игры, да и сам он, если честно. Я приподнял голову и начал осматривать зал. Освещение, конечно, аховое, но если присмотреться, то лица разглядеть можно. За столами сидели в основном мужчины, хотя женщины тоже присутствовали, и не только проститутки. Две в дальнем углу вполне могли сойти за монахинь, только вели себя слишком развязно, не ошибусь, если предположу, что это мошенницы, обманом собирающие подаяния на строительство какого-нибудь храма, на достройку башен того же Нотр-Дам-де-Реймс. На столе у них стояло блюдо с курицей, фрукты, хлеб, кувшин с вином. Одна развалилась на стуле, вытянув ноги в проход… Ничего так ноги, длинные, ровные. Она как будто специально задрала подол, мол, любуйтесь. И многие любовались. Но, как ни странно, никто не подходил и не напрашивался в компанию. С виду совсем молоденькая, лет, может быть, семнадцать. Из-под апостольника выбивались чёрные локоны, а лицо… Я бы назвал его ангельским: пухлые губки, щёчки. Только взгляд: спокойный, уверенный, циничный. Даже боюсь подумать, какие мысли могут бродить в голове женщины с таким взглядом. Он прожигал – сквозь полумрак, через весь зал, задел меня лишь краем, и всё равно я почувствовал жжение. С таким взглядом лучше не сталкиваться.

Я отвернулся и стал разглядывать компанию возле лестницы. Боком ко мне сидел здоровяк с биллем, тот самый, с которым я столкнулся в проходе, рядом мужчина в плаще. Он слишком низко опустил голову, я не видел лица, да и свет лампы ложился так, что хрен что увидишь. Ещё трое сидели спиной к залу, но, похоже, от первого здоровяка ничем не отличались, тоже с биллями-о-правах и с претензиями на вседозволенность.

– Ну так сыграешь, нет? – снова начал приставать нахрапистый. Никак ему неймётся. – День сегодня не задался, не ложатся кости по делу. Может у тя лягут, монашек? Не ссы, новичкам всегда везёт. Возьмёшь куш, аббата своего порадуешь. Есть чё на кон поставить? Можешь плащик заложить. Тут в подвале скупщики, два су легко за такой дадут.

Два су, то бишь, двадцать четыре денье за плащ из чистой шерсти?

– Смеёшься, любезный? Ради него пять овец обрили, а ты – два су.

– Так ведь ношеный уже. Да и где ты его сейчас продашь? Вечер уже.

Он нацелился на мой плащ так, словно тот уже не мой, словно я уже продал его, а деньги проиграл.

– Чего пристал? – сквозь зубы прошипел я. – Сказали же: устав запрещает.

– А чё пришёл тогда? Сидишь, не пьёшь, не играешь, по сторонам смотришь. Подозрительно как-то. Выслеживаешь кого-то? Кого? – он поставил на стол кулаки. – Я ведь могу кабанов кликнуть, они тебя живо выпотрошат, не посмотрят, что святошка.

Вот же тварина. Понятно, что намеренно в игру затягивает, банальный катала, играть с ним – дело заранее проигрышное. Но если откажусь, он реально позовёт кабанов. Те наверняка в доле, поднимется шум. Если наёмники здесь, они меня быстро срисуют, сообразят, что их выследили. Короче…

– Ладно, хочешь сыграть, давай сыграем. Могу пиво своё поставить на кон. Сколько у вас вход, денье? Оно как раз денье стоит.

Нахрапистый заржал, дружки смех подхватили.

– Ну ты скажешь, монашек! За такую парашу – денье. Слышали? Да за денье шесть пинт[1] положено. Шесть! А не одну. Кинула тебя Сисила, а ты и повёлся! – но тут же смилостивился. – Любит тебя Бог тебя, монашек. Так и быть, ставь на кон своё пойло.

Он подвинул ко мне стакан с кубиками.

– Кидай. И смотри, против твоей кружки я ставлю три денье. Три! Видишь, удача на твоей стороне, за пинту мочи – целых три денье.

– А что остальные поставят? – разыгрывая простачка, спросил я.

– Зачем нам остальные, монашек? Вдвоём сразимся, как на турнире. Ты и я, лоб в лоб, будто рыцари настоящие. Кидай уже.

Я потряс стаканчик и выбросил кубики на стол. Результат меня не беспокоил, первые два-три кона я выиграю. Стратегия мошенников, что в Средневековье, что в двадцать первом веке одна и та же: заманить, заинтересовать, дать почувствовать деньги и раздеть донага. Так что полчаса спокойствия я себе купил, дальше, если наёмники не объявятся… не знаю, что делать. Не детектив я, не разбираюсь в таких вопросах. Либо придётся искать их в другом месте, либо возвращаться в дом, не спать ночами, ждать нападения.

– Ты выиграл, выиграл, монашек! – радостно оскалился нахрапистый. – Имею право отыграться. Смотри, ещё три денье ставлю. Давай, метай кости. Удачливый, удачливый монашек.

Компания под лестницей зашевелилась. Здоровяк встал с табурета, перехватил поудобнее билль и направился к выходу. Следом поднялся мужчина в плаще, лампа осветила лицо.

Мартин!

Я уронил стакан с кубиками.

– Эй, осторожно! Руки дрожат от счастья? Бывает. Ну ни чё, я сегодня добрый, позволю перебросить…

Нахрапистый продолжал что-то говорить, совал мне в руку стакан с костями, а я следил за Мартином. В компании громил он вышел из трактира, дверь хлопнула. Сдерживая нетерпение, я выждал минуту и встал.

– Погодь, монашек, – схватил меня за рукав нахрапистый. – Куда собрался?

Я оттолкнул его.

– Да отвали ты.

Толчок оказался слишком сильный. Нахрапистый слетел с табурета, неплохо приложившись затылком об пол.

– Сука, ты… ты на кого руку поднял?

Это послужило сигналом его приятелям. Они вскочили, в руке одного блеснул стилет. Изображать монаха нужды больше не было. Я стряхнул с головы капюшон, схватил кружку с пойлом и запустил её в голову любителя ножей.

– А ну назад дебилы малохольные!

Они попятились, нахрапистый, лёжа на полу, прохрипел:

– Что ж ты за монах такой?

– Какой есть, – не стал вдаваться я в подробности и, поглядывая на притихший в одночасье зал, вышел на улицу.

Стемнело настолько, что в трёх шагах хрен что увидишь. На небе только звёзды, но толку от них ноль. Нищий по-прежнему сидел возле двери. Дав время глазам привыкнуть к темноте, я сумел разглядеть его силуэт.

– Старый, сейчас компания вышла. Видел, куда направились?

– Ты, чё ли, молодой? – узнал он меня по голосу. – Видел, а как же. Только ты цену мою знаешь – денье. А иначе иди сам их ищи.

– С такими запросами ты богаче короля быть должен, – выдохнул я, но монету в поясной сумке нащупал. – Вот твоя плата, держи.

– Так в руку подай что ли. Я ж пощупать её должен.

Я сунул монету ему в ладонь.

– Щупай…

Нищий схватил меня за грудки, дёрнул на себя и одновременно сунул стилет к горлу. Я всем существом прочувствовал его холодное тонкое остриё.

– Не дёргайся, чистенький. Дыши ровно, и может быть тогда я тебя не обижу.

Голос уже не дребезжащий, а сила явно не старческая. Не отводя стилет от горла, он поднялся и толкнул меня к двери.

– Шагай.

Когда я вошёл в трактир, воздух содрогнулся от хохота. Согласен, глупо получилось. Уходил героем, а вернулся… Нищий не сразу понял, что вызвало смех, но к нему подскочила Сисила и громко в подробностях обсказала, что только что произошло. Нищий слушал, кивал, ухмылялся, потом кивнул кому-то:

– Обыщи его.

Меня обыскали, забрали клевец, стилет, сняли поясную сумку, бросили на стол. Нищий толкнул меня на середину зала, а сам принялся рассматривать добычу. По выражению лица было понятно: рассчитывал на большее.

– Что ж ты такой бедный, – проговорил он на растяг. – У Сисилы зубов больше, чем у тебя серебра.

Я прикрыл ладонью перстень и развернул его камнем внутрь. Удивительно, что его не заметили сразу, уж он точно стоит больше, чем всё барахло в этом трактире вместе с трактирщицей.

– Откуда серебро у бедного монаха?

– Ты не монах. Посмотри на себя: волосы до плеч, вместо рясы рубаха. Кому голову дуришь? Только дурак тебя за монаха примет. Но одежда хорошая, словно на меня шили. Заберу себе.

– Если только с трупа.

– Надо будет, с трупа сниму. Думаешь, не доводилось?

Наверняка доводилось, и не раз. Но просто так я себя всё равно раздеть не позволю.

Котта на спине промокла от пота. Вашу ж мать, так вляпаться! Какого хера я вообще сюда запёрся? Это настоящий притон – воровская малина. Здесь все свои и все заодно. Надо было на улице оставаться, присматривать за выходом, а лучше бы сидел дома, караулил ворота на пару с Гуго. Нет, вспомнил про инициативу. У кого инициатива, тот и побеждает. Победил, Дима Стригин?

А этот нищий явно в авторитете, вон как на него смотрят. Не ясно только для чего старичком-дурачком прикидывался, да ещё на собственном пороге. Голос подделывал, рожу сажей мазал. Не меня же пас, три часа назад я и знать не знал, что припрусь в это болото.

А братец мой Мартин… Стоп, я знаю, куда он направился! В наш дом.

Я задышал громко и часто, пот потёк по лицу ручьями. Мартин, четверо кабанов, два подсвинка-наёмника. Итого семь. А дома один лишь Гуго. Даже если он сидит и ждёт нападения, в одиночку всё равно не справится.

– Поплыл? – усмехнулся нищий, увидев, как я потею. – Только не обоссысь, не люблю обоссанное носить.

Огоньки ламп трепыхнулись от новой порции смеха.

– Слушай, – усилием воли я успокоил сердцебиение и тряхнул головой, веером разбрасывая вокруг себя пот. – Давай договоримся… Как к тебе обращаться?

Смех стал клокочущим, как будто я брякнул великую глупость. Нахрапистый вскочил с табуретки и, указывая на меня пальцем, завопил:

– Жировик, он даже не знает кто ты такой!

Так это и есть Жировик, пахан рытвинских? Неувязочка. Если он в курсе дел Мартина, то договариваться с ним бесполезно. Скажу, кто я, и он сделает всё, чтобы меня не выпустить, тем более живым. А если Мартин просто нанял громил, тогда шанс договориться имеется.

– Жировик, значит? Замечательно. Давай так, Жировик, ты меня отпускаешь…

Я сделал шаг к нему.

– Раздевайся и уходи, – под общий хохот развёл руками пахан. – Ты мне не нужен, а вот одежонка твоя пригодится. Сам носить не стану, Сисиле подарю.

– На Сисилу не налезет, – подхватывая его стиль общения, сказал я. – Проще купить холстину и обмотать её с ног до головы, а иначе по швам разойдётся.

Трактирщица схватила кружку и запустила в меня.

– Не тебе надо мной зубы скалить, крыса вонючая!

Я перехватил кружку в полёте, сжал её обеими руками.

– Осторожно, разобьётся. А она, между прочим, денег стоит.

– За денье десяток. Мне не жаль, хошь ещё одну брошу?

– Да, ты уж поосторожнее с Сисилой, – кивнул Жировик. – Это она мне позволяет над собой подшучивать, а ты для неё таракан. Вместо кружки нож прилететь может.

Я усмехнулся:

– День у меня сегодня неудачный. Сначала бесов изгоняли, потом сжечь пытались, теперь вот трактир. И это ещё не конец, так что хочешь ты или нет, но я отсюда выйду. Сейчас по городу семь поросят гуляют, и мне их надо на вертел насадить.

Пока я говорил, трактир вздрагивал от очередных порций смеха, словно я стендап-комик и вышел на сцену повеселить публику. Ничего весёлого в своих сегодняшних неурядицах я не видел, но если им хочется смеяться – пусть, главное, я сблизился с Жировиком настолько, что мог дотянуться до него.

– Слышали, братья? – хохотал он. – Хочу я или нет, но этот гусь выйдет…

Договорить он не успел. Николай Львович обучал нас не только фехтованию. По его мнению, поединок заключается не столько в умении владения оружием, сколько в способности использовать всё, что есть под рукой. В ход должны идти пальцы, ноги, голова, довороты корпусом, песок в глаза, насмешки, оскорбление. В драке правил нет. Схватил нож, бей ножом, схватил полено, бей поленом, нащупал болевую точку в менталитете – жми не останавливаясь пока противник корчится не начнёт, короче, что есть, то и используй.

Я всадил кулак Жировику в печень, тут же дёрнул его за волосы, задирая голову вверх, сгрёб со стола клевец и приставил клювом к горлу. Неловкое движение – и только ошмётки полетят. Подхватившимся с мест ворам крикнул:

– Тихо, суки! Какая падла дёрнется, хлебать вашему пахану кровавую тюрю. Мы сейчас уйдём, и если всё будет нормально, никто не пострадает. Даю слово. Ты, – кивнул я катале, – хватай светильник, дорогу будешь освещать.

В трактире зависла тишина, смеяться никому больше не хотелось. Нахрапистый взял со стола светильник и молча направился к двери.

[1] Французская средневековая пинта – около 0,930 мл.

Глава 9

На улице Жировик хватанул ртом свежего воздуха и задышал более-менее ровно, отходя от болевого шока. Я продолжал держать его за волосы, а клевец переместил от горла к промежности и предупредил:

– Если не хочешь петь фальцетом, веди себя правильно.

Пока шли до границы квартала, он не издал ни звука и не сделал ни одного лишнего движения, только нахрапистый чертыхался вполголоса, периодически спотыкаясь. Он прикрывал ладонью огонёк светильника и больше смотрел на него, чем под ноги. Перед канавой остановились. Рытвина осталась позади. Я велел катале отойти, наклонился к Жировику и проговорил в ухо:

– На этом наше знакомство заканчивается. Ты подловил меня, я тебя. Квиты.

Жировик в долгу не остался.

– Совет тебе добрый на прощанье: сиди в своей норе, не высовывайся. Высунешься – и ты покойник. Уяснил, молодой?

– Не порть себе карму, в смысле, не наговори лишнего перед расставанием, а то я испугаюсь и не сдержу слово.

Он кивнул:

– Мы услышали друг друга.

С моей стороны было бы правильным грохнуть его прямо здесь, потому что нутром чую, общение наше сегодняшним вечером не ограничится. Жировик будет искать меня, и найдёт, и чем следующая встреча обернётся хрен его знает. Но именно сейчас, в данный момент, я не был готов ставить красную точку на человеческой жизни. Ну не готов! Возможно, потом я об этом пожалею, а пока пусть идёт нахер.

– Ступай, дорогой друг.

Он шагнул назад, замер на секунду, глядя мне в глаза, и отступил в темноту проулка. Я перепрыгнул через канаву и побежал. В голове билась одна мысль: мама! Я трижды дурак, что оставил её. Инициатор недоразвитый! Если с ней что-то случилось, если Мартин, этот сучонок недобитый… Сколько им идти? Не торопясь, с оглядкой, да ещё по ночному городу – около часа. Заходить в дом сразу не станут, сначала понаблюдают, убедятся, что рядом никого нет, всё тихо, и только потом кто-нибудь перелезет через забор, откроет ворота. Это ещё минут пятнадцать. Сколько прошло с тех пор, как они вышли из трактира? Пускай, полчаса…

Должен успеть. Предыдущий пользователь тела знал город неплохо, жил здесь с рождения, и я бежал, ориентируясь на церковные кресты и остроконечные башни монастырей, без труда узнаваемые на фоне звёздного неба. На бегу прислушивался к каждому звуку и если слышал что-то, замирал, прижимаясь к стене. Ночью по городу разрешалось передвигаться исключительно при свете факела или лампы, иначе наткнувшись на стражу можно было угодить в капитульную тюрьму.

Недалеко от дома перешёл с бега на шаг. Глубоко вдохнул, медленно выдохнул, снова вдохнул. Дыхание восстановилось, я перехватил клевец в левую руку, потянулся за стилетом. Чёрт, оставил в трактире, как и поясную сумку со всем содержимым. Ладно, пусть Жировик подавится, сейчас важно другое. Впереди проступили очертания нашего дома. Ворота закрыты. Успел! Но значит Мартин и компания где-то рядом.

Я остановился, затаил дыхание. Шагах в двадцати кто-то негромко кашлянул, потом хриплый голос произнёс:

– Пусть твой лезет.

И тут же Мартин:

– Ты. Открывай ворота.

От стены отделился человек, пересёк улицу и, подпрыгнув, ухватился за край забора. Подтянулся, переворот… Я напрягся, ожидая, когда скрипнут створы. Мама говорила Гуго, чтоб смазал петли, но тот не торопился выполнять её требование.

Минута, две…

– Он уснул там? Эй, давай ты.

– Погоди, – остановил его всё тот же хриплый голос. – Они не спят. Ждут нас.

– И что?

– В другой раз придём, когда не будут ждать.

– У меня времени нет. Меня Батист за горло держит, я должен ему.

– А я подыхать ради двух ливров не собираюсь. Сколько людей за воротами? Если они охрану наняли…

– Не наняли, у них денег нет. Вечером только мальчишка какой-то с окровавленной мордой пришёл, и всё. А братец мой свалил и до си пор не вернулся. Опять, наверное, на кладбище с такими же недомерками вино хлещет. В доме только две старухи, старик и ребёнок.

Хриплый молчал, и Мартин выложил дополнительный аргумент:

– Ещё два ливра сверху.

– Сатана тебе в глотку, Сенеген. Ладно… Но если обманешь…

– Когда я тебя обманывал, Орли? Всегда расплачивался честно. Ты только про братца моего не забудь. Кончите этих, дождитесь, когда он вернётся. И сделайте так, будто он их всех, а потом сам…

– Повесился, ага, – хихикнул кто-то невидимый.

Придерживаясь стены, я подобрался ближе. К торцу соседнего дома был пристроен торговый прилавок. Насколько я знаю, симпатичная зеленщица продавала здесь зелень и овощи, но сейчас вместо неё за прилавком стояли Мартин и кабаны. Они сливались в одно большое чёрное пятно, и только разговор выдавал их.

– Сделаем так, – снова зашептал Орли, – лезем все вместе. Ты тоже, Сенеген.

– Мы договаривались по-другому.

– Ага, только ты говорил, что проблем не будет, а проблемы есть. Думаешь, почему твой человек не открывает ворота? Потому что его там встретили. Кто? Не знаешь. Поэтому тоже полезешь. В дом так и быть не пойдёшь, там мы без тебя сработаем. Жан, у тебя факел с собой?

– С собой, Орли.

– Хорошо. Приготовься поджечь. Как скажу, подожжёшь и бросай через забор. А вы не спите, сразу за факелом прыгайте. Кого увидите – режьте. У нас там друзей нет.

Меня передёрнуло. Это они маму мою резать собрались. Суки…

От прилавка отделились пять теней и равномерно распределились вдоль забора, шестая присела на корточки возле ворот. Чиркнуло кресало, сноп искр осветил фигуру в плаще, вспыхнул огонь. Человек поднялся, вскинул руку с факелом.

Я подскочил к нему сзади и с размаху ударил молотком по голове. В последний момент он услышал мои шаги и обернулся, поэтому удар пришёлся не по затылку, а в переносицу. В лицо мне брызнула кровь. Я ударил снова, кабан увернулся, схватил меня за горло. Я начал бить не целясь по спине, по рёбрам, по бедру. Хватка ослабла, кабан завалился на бок. Я ударил ещё несколько раз уже по лежачему и побежал к воротам. Закричал на бегу:

– Пожар! Пожар!

В соседнем доме хлопнули ставни, истошным голосом завыла женщина, подхватывая мой крик:

– Пожа-а-ар!

В отблесках горящего факела мелькнуло растерянное лицо Мартина. Я махнул клевцом, Мартин отшатнулся и рванул в темноту улицы, кабаны метнулись следом, бросив своего лежать на дороге.

Я стукнул кулаком в ворота:

– Гуго, открывай, это я, Дмитрий… Э-э… Вольгаст. Они ушли.

Загремел засов, одна створка со скрипом приоткрылась.

– Господин, вы?

– Да, да, голос не узнаёшь? Как мама?

– Всё хорошо, никто не пострадал. Один пытался открыть ворота, но я его встретил.

– Где он? Живой?

– Дышит пока. Я его к конюшне отволок.

– Тащи светильник, надо поговорить с ним.

Гуго метнулся в дом и вернулся с жировой лампой.

– Туда, господин, – указал он.

Человек лежал возле стены, гамбезон справа был вспорот рубящим ударом, порез пропитался кровью.

– Священника, – простонал человек, когда я встал над ним. – Прощу вас, господин Вольгаст…

Это был один из двух наёмников Мартина, кажется тот самый, у которого я забрал клевец. Исповедоваться захотел.

– Когда идёшь убивать чью-то мать, – медленно сквозь зубы процедил я, – нужно заранее договариваться с Богом о прощении. А теперь придётся договариваться со мной. Отвечай, мразь, какого хера Мартин нацелился на мой дом?

– Деньги, господин Вольгаст… это всё деньги. Сеньор де Сенеген ваш единственный наследник. Мастер Батист готов дать за дом хорошую цену.

– Сколько?

– Не знаю. Но очень много. Очень. Господин Вольгаст, умоляю, священника…

– Ясно. Отца тоже вы убили?

– Не мы, люди Жировика. Орли… Сеньор де Сенеген нанял их. Они убили вашего отца, а потом слуг, которые с ним были. Это чтобы… чтобы подумали на них. Тела отвезли подальше и зарыли.

– Жировик в курсе ваших деяний?

– Нет… не знаю… Он никогда не подходил к сеньору… говорили только с кабанами, больше ни с кем. Священника, пожплуйста…

Голос наёмника становился тише, дыхание сбилось, изо рта вырывались хрипы. Не жилец. Гуго посмотрел на меня.

– Позвольте, я выволоку его на улицу? Если он подохнет здесь, придётся тратиться на похороны, а так забота города будет.

Я кивнул: волоки. Мелькнула мысль, дескать, перевязать, вдруг выживет, но тут же ушла. Он в наш дом не с подарками приходил, так что всё честно.

– Только забери оружие и пояс. Они твои. Хочешь продай, хочешь пользуйся. И обувь сними. Хорошая обувь, не надо оставлять её могильным червям.

– Спасибо, господин.

Темнота таяла, небо уже не казалось чёрным, а звёзды яркими; очертания крыш и церковных башен проступили отчётливее. С улицы доносились крики, и с каждой минутой становились громче. Я вошел в дом. Мама сидел у камина, на столе горела сальная свеча.

Увидев меня, мама встала.

– Сын, ты весь в крови. Ты ранен?

– Мам… Это не моя. Где Перрин? Пусть постирает.

– Перрин вместе с мальчиком наверху. Я велела им спрятаться.

Велела спрятаться. А сама осталась в зале встречать незваных гостей. Даже боюсь подумать, что было бы с ней, если бы я не успел…

Я выдохнул и опустился на стул.

– Всё закончилось, мама, вам больше ничто не угрожает.

И добавил про себя: сегодня. Что будет завтра, неизвестно. Мартин не остановится, он будет повторят попытки убить нас до тех пор, пока не получится или пока я сам не убью его. Не проще ли продать дом? Где этот Батист? Кто он вообще такой?

Мама выглянула в окно.

– Гуго, где ты? Затопи камин, ночь выдалась слишком холодной. И позови Перрин, она нужна мне.

Мама вела себя так, словно не было бессонной ночи, нападения, страха перед убийством, а я сидел совершенно разбитый. Не хотелось ничего, только спать, но вставать и идти в свою комнату сил не было. Я уснул прямо за столом, положив голову на руки. Краем уха слышал, как кто-то ходит, разговаривает, плескалась вода.

Хлопнули ворота.

Я поднял голову. В камине гудел огонь, напротив сидела мама, вышивала. Из кухни доносилось фальшивое пение Перрин, она всегда поёт, когда готовит. В открытую дверь заглянул Гуго.

– Госпожа Полада, от цеха каменщиков и штукатуров пришли люди, спрашивают, что случилось ночью. Пускать?

– Что им здесь нужно? Их цех расположен возле Вельских ворот, к нашему кварталу он не имеет никакого отношения.

– Я прогоню их.

– Нет, Гуго, это будет невежливо. Пусть заходят. Но не все. Много их?

– Целая толпа. Я скажу, чтоб зашёл только мастер с помощниками.

Сержант исчез.

Я широко зевнул, протёр глаза. Действительно, какого беса к нам припёрлись эти вольные каменщики? Может я и не знаком, как мама, с расположением ремесленных цехов города, но точно знаю, что не их собачье дело наши ночные происшествия. Если только мастер цеха не запросил разрешение у городского совета на право проведения расследования. Отдельных силовых структур вроде полиции в Средневековье не существовало, они появятся много позже, и согласно моим знаниям, подчерпнутым в Парижском университете, раскрытие преступлений велось по типу: кто желает заняться сыском? ты? на тебе денюжку. И желающие находились, тем более что все уголовные процедуры строились на почве доверия при минимуме усилий. Новоявленный сыскарь говорил: вот он, как мне кажется, преступник – и указывал пальчиком. Подозреваемого тут же хватали, доставляли в тюрьму и подвергали пыткам. Если кандидат в преступники сознавался, а он как правило сознавался, то дальше следовали суд и наказание, если не сознавался, наказанию подвергался сыскарь за ложный донос.

Сильно сомневаюсь, что подобного рода расследование можно считать объективным, поэтому появление на нашем пороге толпы следователей ничего кроме напряжения не вызывало. Ща как укажут на меня пальцем…

Я поискал взглядом клевец. Он лежал на столе под левой рукой, молоток и рукоять были заляпаны засохшей кровью. Скатерть тоже заляпалась, да и я весь в крови.

– Госпожа Полада, – в зал вошёл дородный господин в плаще и красном шапероне, – позвольте представиться: Жан Мишель, старшина цеха каменщиков и штукатуров славного города Реймса.

Голос прозвучал чересчур надменно, словно его обладатель изначально стремился подчеркнуть разницу между ним, представителем власти, наделённым особыми полномочиями, и всеми прочими гражданами города. Хотя он всего лишь буржуа, простолюдин. Но одет хорошо. На шее поверх дублета золотая цепь – знак старшинского достоинства – справа на груди вышит золотыми нитями цеховой герб. Шоссы из тончайшего фламандского сукна, шаперон повязан в виде тюрбана, как на портретах герцога Филиппа Бургундского. Один только внешний вид стоит больше наших годовых расходов. На цепь дополнительно можно повесить ценник: двадцать, мать их, ливров!