Текст книги "Псы Господни (СИ)"

Автор книги: Олег Велесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Святая инквизиция? В череде развивающихся событий, это что-то новенькое. Хорошо хоть не проделки братца, но всё равно… Инквизиция не могла прийти сама по себе. Её позвали. Кто?

Я посмотрел на маму. Она молчала. Лицо строгое, руки сложены на животе, во взгляде благочестие.

– Вольгаст, это для твоего же блага.

Понятно. И неожиданно. От близких, тем более от родной матери, менее всего ожидаешь чего-то подобного. Впрочем, моя вина здесь тоже присутствует. Мама настойчиво звала меня в церковь, не на шутку взволнованная моими поступками, а я предпочёл отправиться на турнир. Хотя уже не маленький, университет закончил – два университета! – должен понимать, что в Средневековье странное поведение человека вызывает у окружающих страх и желание направить его к местному психиатру. А кто здесь местные психиатры? Правильно, она самая – Святая инквизиция. Лечат мозги одномоментно, используя не только слово, но и различные инструменты по типу дыбы и испанского сапога.

Я сглотнул. Висеть на дыбе мне как-то не хотелось. Я, конечно, никогда не пробовал, но воображение у меня развитое, да и в кино показывали. Нет, это не моё. Пока есть возможность надо бежать. Ворота открыты…

– Сын, – возвысился мамин голос, – ты должен пойти с этими людьми. Ты одержим. Одержим дьяволом. Я разговаривала с отцом Томмазо, он обещал помочь.

– Помочь? Мама, о чём вы? Это инквизиция! Это… у меня слов нет, мама. Как вы могли поступить так?

Арбалетчик приподнял арбалет. Выражение лица угрюмое, желание думать отсутствует напрочь. Если потребуется выстрелить, колебаться не станет. Увернусь ли я от болта? Конечно, не увернусь. С такого-то расстояния! И рядом ни столба, ни дерева, никакого иного укрытия. Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт…

– Вольгаст, прошу тебя, делай, как они говорят. Отец Томмазо всего лишь осмотрит тебя, и ты сразу вернёшься домой.

Обалдеть! Отец Томмазо, инквизитор, меня просто осмотрит. Звучит как оксюморон. Однако желание бежать исчезло напрочь. А, будь что будет, к отцу Томмазо, так к отцу Томмазо. Мама, ну как же так…

– Пошли.

Ушли мы недалеко. Реймское отделение инквизиции располагалось в монастыре Святого Ремигия, через два квартала от нашего дома. На монастырском дворе нас ждали. Монах в чёрном балахоне велел следовать за ним. Я думал, он и есть отец Томмазо, но монах проводил меня в келью и закрыл дверь.

Келья походила на тюремную камеру: три метра в длину, два в ширину – в футбол не поиграешь. Возле двери деревянная бадья, типа, туалет, у стены узкая скамья, под потолком окошко, сквозь которое свет проникал с большим трудом. На скамье миска с тушёной капустой и глиняная кружка. Я решил, что в кружке пиво, но нет, вода. Монастырский ужин. В углу свил паутину паук. Он монотонно со знанием дела опутывал только что пойманную муху белой нитью, и у меня возникла ассоциация: муха это я, а паук тот самый отец Томмазо.

Жуть.

В коридоре послышались шаги. За мной? Нет, прошли мимо. Через час снова шаги, снова мимо. Я подошёл к двери, приложил ухо. Тишина. Толкнул дверь – открылась. Выглянул в коридор. Полумрак. Вышел, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов. Справа и слева вдоль коридора тянулись другие двери, из-под некоторых пробивались полоски света. Иногда слышался кашель, шорох одежды, бессвязное бормотание. Попытался разобрать его, но снова послышались шаги, и я на цыпочках вернулся в свою келью.

Сел на скамью. Свет в окно больше не проникал, значит, стемнело. Можно сбежать. Дверь открыта, охраны нет. Странно, конечно. Получается, я не пленник? Да, тогда действительно можно сбежать. Но если сбегу, что потом? Чужая незнакомая страна, незнакомая жизнь. Память предыдущего носителя скорее мешает, чем помогает. Если разбираться в доступных воспоминаниях, он был человек ветреный, скрытный, избалованный, часто высокомерный. Я другой, и вот именно смена характера насторожила маму. Она испугалась, отсюда подозрение на происки дьявола, и как следствие – отец Томмазо. Имя, кстати, итальянское. Итальянец во Франции? Ему итальянских монастырей не хватило?

И ещё одна неувязочка: Святая инквизиция всегда была уделом доминиканцев, а аббатство Святого Ремигия принадлежит бенедиктинцам. Что делает доминиканец среди бенедиктинцев? На мой взгляд, это равнозначно тому, чтобы пустить волка в овчарню. Разные монашеские ордена, разные уставы, разные цели и способы достижения целей.

Голова болит от вопросов! Господи…

Я положил миску с капустой на колени, стал есть. Бежать нельзя, так или иначе это обязательно скажется на маме. Инквизиция дело серьёзное, я не могу подставить маму, и обвинять в том, что она сообщила обо мне, тоже не могу. Они в Средневековье так воспитаны. Мораль и нравы прошлых поколений чем-то схожи с нашими, но в чём-то расходятся, и это необходимо учитывать, прежде чем делать выводы.

В келье я просидел трое суток. Честно говоря, было страшно, не ясно, чего ждать. Мне не предъявляли обвинений, вообще ничего не говорили. Я пытался задавать вопросы монаху, приносившему дважды в день еду, но тот упорно молчал. Лишь на четвёртый день дверь открылась, и на пороге застыли те двое с собачьими головами на сюрко, которые забрали меня из дома.

– Идём.

Мы спустились во двор и прошли в сад. Послушники обрезали кусты, ухаживали за газоном. Вдалеке на лужайке расположилась группа молодых людей в рясах о чём-то оживлённо беседуя. На боковой аллее стоял монах. Белая ряса, пояс с чётками, чёрный плащ с капюшоном. Невысокого роста, худой, лицо настолько елейное и умиротворённое, что даже неприятно.

Меня подвели к нему. Он протянул к моей щеке руку, и я интуитивно, как от змеи, отдёрнулся.

– Не бойся, сын мой, я лишь осмотрю тебя. Как, говоришь, твоё имя?

Голосок тихий, ласковый, но от него колени начали дрожать. Этот сухонький священник с бесцветными глазами напугал так, что…

– Вольгаст…

– Никогда не слышал такого имени. Где нарекли тебя?

– В церкви. В церкви Святого Мартина в Сенегене.

– Сенеген, хм… Где это?

– К востоку от Суассона. На дороге из Реймса в Лаон.

– Королевский домен?

– Бывший королевский домен. Теперь эти земли…

– Знаю, отошли герцогу Филиппу Доброму. Увы, человек не в состоянии удерживать что-либо в своих руках вечно. Даже король.

Разговаривая, он оттянул мне веко, заглянул в глаза, провёл кончиками пальцев по щеке, по шее. Он был ниже меня на голову, и для подобных манипуляций ему приходилось приподниматься на носочках.

– Чем занимаешься, сын мой?

– Я… читаю в основном, иногда фехтую, – слова приходилось выдавливать из себя.

– Фехтуешь? И как, получается?

– Мой наставник, слуга, говорит, что… лучше, чем у него. А он старый воин, был сержантом отца.

– Сержантом? Да, такие люди разбираются в военном деле. Ну а что дальше собираешься делать?

– Что собираюсь? В школу при монастыре… Я завершил обучение на артистическом факультете Парижского университета. Хотел в Сорбонну на богословский, но отец забрал меня и… и…

Что ж меня трясёт так? Этот монах сочится страхом, ещё немного и я зубами стучать начну!

– Хочешь стать священником? Но я не чувствую в тебе стремления к служению.

– Отец хотел этого. Он умер, и для меня это единственный выход…

– Ты бастард, – констатировал инквизитор. – Законные сыновья твоего отца преследуют вас с матерью, дабы забрать то немногое, чем он успел одарить вас при жизни, – отец Томмазо покачал головой. – Так часто бывает, поэтому незаконнорожденные дети стремятся обеспечить своё будущее, становясь монахами либо воинами. Почему ты выбрал стезю монаха?

– Я не выбирал.

– Тебя заставили, – это снова была констатация. – Плохо. Нельзя служить Господу по принуждению, отсюда и твоя неправедность. Вот в чём проблема. Но ничего, огонь и молитва это излечат.

Я вспотел. Что он имеет ввиду? Огонь и молитва… Костёр⁈

Я попятился.

– Ты всё ещё боишься, сын мой, – в голосе отца Томмазо мелькнули нотки огорчения. – Или это боится тот, кто вселился в тебя?

Сзади подошли собакоголовые, схватили меня за руки, вывернули. Под их давлением я опустился на колени, а инквизитор зашептал:

– Именем Господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе – внимай!

В руке его горела, потрескивая, свеча. Воск капал мне на лицо, скатывался по щеке горячими слезами, обжигал. Я хотел закричать, но лишь открыл рот и выпучил глаза, а отец Томмазо продолжил молиться:

– Экзорциамус тэ, омнис имундус спиритус, омнис сатаника потестас, омнис испурсио инфэрналис дэверсале, омнис леджио, омнис конгрэдарио эт сэкта дэаболика, ин номинэ эт вуртуте Домини Ностри Йесу Кристо…

Молился он долго, я понимал каждое слово, ибо латынь ещё со времён университета стала для меня родной. Знакомые формулы приводили душу в чувство, успокаивали. Вполне возможно, что моё нынешнее положение действительно проделки дьявола. Этот товарищ перенёс меня из будущего в прошлое, а теперь… я начинал испытывать облегчение. Молитва работала! Или я сам себе внушил?

Отец Томмазо положил ладонь мне на голову.

– Ин номинэ Патрис эт Филии эт Спиритус Санкти. Амен. Поднимайся, сын мой.

Меня никто не держал. Я медленно встал, стряхнул пыль с коленей. Инквизитор ощупывал меня взглядом, словно искал сломанную детальку, но, к счастью, не находил. Мне было тяжело смотреть ему в глаза, я опустил голову и прохрипел:

– Всё, я могу идти?

– Перекрестись.

Я перекрестился.

– Да, теперь ты можешь идти Вольгаст, – кивнул инквизитор. – Клещ, проводи молодого человека к воротам.

Собакоголовый поклонился:

– Как скажете, монсеньор.

До последней секунды я не верил, что меня отпускают, и лишь когда ворота закрылись за спиной, я облегчённо выдохнул. Рука потянулась ко лбу, вниз, вправо, влево. Господи, благодарю тебя за избавление от этого инквизитора отца Томмазо. Присмотрись к нему внимательней, пожалуйста, ибо мне кажется, что он не тот, кто тебе нужен.

Я шёл покачиваясь, в ушах продолжали звучать отголоски молитвы: …ин номинэ эт вуртуте Домини Ностри Йесу Кристо… В голове гудел колокол, ноги подгибались. В жизни не думал, что меня могут так напугать. Святая инквизиция, мать её распрекрасную. Первая половина пятнадцатого века, самое время, когда костры начали полыхать по Европе…

Возле дома сидел на корточках Щенок. Когда я появился в конце улицы, он подпрыгнул и бросился мне навстречу.

– Господин, я уже думал, что вы не вернётесь.

Я повёл рукой: не до тебя. Он не заметил жеста, и продолжил:

– Как вы и хотели, я всё узнал про того господина дю Валя. Сложно было узнать, но я узнал. Сдружился с его пажом, болтливый оказался, как мои сёстры. Помог ему с рынка корзину дотащить. Тяжёлая корзина, руку оттянул, до сих пор болит. Монетку бы за это накинуть, а? Ну, нет так нет, слушайте. Родом он из Лотарингии, но не поладил чего-то с герцогом своим Карлом Лотарингским, отказался от вассального договора и перешёл на службу к Филиппу Доброму. Тот его принял, но землицы не выделил, дал деньгами[1]. Хотя какие там деньги, мелочь, поэтому господин дю Валь и начал подвизаться на турнирах. Герцог Филипп турниры обожает, сами знаете, устраивает их постоянно. Дю Валь выиграл шесть турниров, проиграл лишь в одном, да и то не проиграл, а отступился, вроде как подранили его, он и не стал дальше участвовать. Герцог Филипп к нему своего медикуса отправил. Знаете, кто такие медикусы? Ну конечно знаете, вы же сами такой, в смысле, такой, как рыцарь, о котором я вам рассказываю…

– Слушай, какой ты занудливый. Можешь говорить чётко и по существу? А то, клянусь, не получишь ты свои монеты.

– Да я и есть по существу, – вскинул брови мальчишка. – Хотел с подробностями, чтоб всё вам разъяснить. Ну не хотите если с подробностями, то можно и без них. Там дальше так получается: герцог Филипп его приблизил и назначил своим знаменосцем. Это ж какая честь, да? И ещё позволил своё копьё собрать, если вдруг война случится. Хотя чему случаться, если война и без того который год идёт. Говорят, англичане к Орлеану подступились, слышали об этом? Так что этому рыцарю хоть сейчас копьё собирай и в бой.

Наконец-то он замолчал, и я облегчённо выдохнул:

– Ты как баба на базаре: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Столько лишней информации. Думаешь, за такие подробности тебе больше заплатят?

– Что вы хотите сказать, господин? Не заплатите вовсе? Это несправедливо будет. Вас столько дней не было, а я всё равно ждал.

Он смотрел на меня растеряно. Что он сделает, если я не заплачу ему? Да ничего, даже рожу мне набить не сможет. Максимум завяжет узелок на память, чтоб впредь не доверять случайным знакомым.

– Ладно, постой у ворот, вынесу сейчас твои денье.

Во дворе Гуго чистил мула, мама и Перрин сидели в зале у камина. Толстуха пряла, мама смотрела в раскрытую дверь. Увидев меня, медленно поднялась. Я нахмурился. Во мне ещё оставалась обида, хотя я прекрасно понимал, что ничего ужасного по меркам своего времени мама не совершила, просто вызвала врача на дом, а тот отвёз меня в больницу. Слава богу, выпустил. Пора забыть об этом.

Перрин выскочила из дома, всплеснула руками:

– Пресвятая Дева Мария, молодой господин вернулся! Госпожа Полада, не зря вы молились… А чего этот оборвыш опять припёрся? Ну-ка брысь отсюда!

Щенок проворно отскочил от ворот, но далеко уходить не стал, спрятался за углом.

Я зашёл в дом. Первая мысль была пройти мимо мамы, демонстрируя свою обиду. Не смог. Остановился, вздохнул и склонил голову. Она перекрестила меня и поцеловала в лоб, и обида резко прошла, вместо неё возникло тягучее чувство вины. Как я вообще смел обижаться?

– Вольгаст, ты пропах пауками. Тебе нужно привести себя в порядок, – мама неодобрительно покачала головой и выглянула в окно. – Гуго! Затопи печь и нагрей воды. Господину необходимо помыться.

Смыть с себя грязь и пот было бы здорово. Я кивнул, соглашаясь, и поднялся в свою комнату. Под тюфяком в изголовье лежала деревянная шкатулка. В ней хранились серебряный перстень с крупным тёмно-синим почти чёрным сапфиром и горсть мелких монет. Сначала я достал перстень. На вид совсем не дорогой: серебро потускнело, ободок помят; но стоило солнечному лучику упасть на сапфир, как внутри камня заиграли звёзды – светло-голубые на чёрном фоне. Я надел его на безымянный палец левой руки, поднёс к глазам. Перстень подарил мне отец. В голове отпечатались слова: только когда станешь взрослым… Стал ли я взрослым? Мой предшественник точно затерялся в детстве, проживая жизнь в мире книжных иллюзий и вздыхая из-за необходимости становится тем, кем он не хотел становиться. Я так не буду. Хватит мечтать о геройских поступках, пора воплощать их в жизнь.

Взял два денье, убрал шкатулку на прежнее место и спустился вниз. Во дворе меня окликнул Гуго:

– Господин…

– Погоди.

Я протянул монеты Щенку.

– Держи, заработал.

Мальчишка схватил деньги, расплылся в улыбке и бросился верх по улице.

– Имя поменяй! – крикнул я ему в спину, и добавил в полголоса. – А то не по-человечески как-то.

Гуго подошёл ко мне и, настороженно глядя в глаза, проговорил:

– Господин Вольгаст, они вернулись.

– Кто?

– Люди вашего брата.

Сердце ёкнуло. Желание становиться взрослым как-то резко пошло на убыль, захотелось сунуть голову под подушку и переложить ответственность за принятие решения на… маму? Больше не на кого. Но…

Это было лишь секундное замешательство. Я давно повзрослел, с тех самых пор, как Катя поменяла меня на Кураева.

– Уверен?

– Да, господин. Вчера я провожал госпожу в собор и увидел наёмников, которые приходили в тот раз с господином Мартином. Прошёл за ними сначала до Суконного рынка, а потом до Рытвины. Они остановились в доме с большим перечёркнутым кругом на двери. Внизу трактир, наверху съёмные комнаты. Я покажу вам этот дом.

Мой единокровный брат держит слово. Вернулся, и наверняка с подкреплением. Сколько их может быть?

– Больше никого не видел?

– Только этих двоих.

Нет, их точно больше. В прошлый раз они втроём со мной не справились, сейчас должно быть пятеро или шестеро. Нужно проверить. Следует разобраться с ними как можно скорее. Подкараулить хотя бы одного, сломать нос, проредить зубы и допросить. Инициатива – вот что главное в таких вопросах. Не ждать, когда нападут на тебя, а нападать первым. Пока ты стоишь на месте, мнёшься, враг придумывает планы и осуществляет их. Он концентрирует силы в одном месте и бьёт, часто туда, где ты не ожидаешь. Нужно действовать на опережение. Всегда нападай, всегда будь впереди на шаг.

[1] Денежный лен – когда сеньор расплачивался со своим вассалом за службу не землёй, а деньгами. Большинство таких вассалов призывалось на войну не на сорок дней, как того позволял закон, а до конца ведения боевых действий.

Глава 7

Я надел гамбезон и чёрный шерстяной плащ в пол, надвинул капюшон на глаза. В таком наряде можно сойти за монаха – хорошая маскировка для Средневековья. Для большей правдоподобности перепоясался верёвкой, бросил в поясную сумку несколько денье. Меч брать не стал. Как ни старался, не получалось закрепить его таким образом, чтобы он полностью был незаметен, где-то да выпирал. Пришлось взять стилет и клевец.

Мама пыталась расспросить: куда, зачем? Но я отговорился встречей с бывшим сокурсником, и она лишь удручённо вздохнула.

Из дома я направился к площади Святого Петра. Гуго сказал – Рытвина. Это трущобы в северо-восточной части города. Райончик так себе, без оружия и поддержки лучше не заходить. Я раньше и не заходил, поэтому совсем не знал расположения местных улочек и переулков. Гуго подробно описал, как добраться до нужного здания, но всё равно это так себе подсказка, тем более что скоро начнёт темнеть.

Движение на улицах было оживлённое. В преддверии ночи люди торопились закончить начатое днём. Впрочем, ночью народу тоже хватало, особенно на кладбищах. Удивительно, но средневековая молодёжь предпочитала тусоваться среди могильных плит и склепов, устраивая вокруг поросших травой холмиков светские песнопения и пляски. Я и сам принимал участие в подобных неформальных пати, особенно в Париже. Мы пили вино, читали стихи, ухлёстывали за девицами. Сейчас, открывая в памяти те вечеринки, хотелось воскликнуть: О времена, о нравы!

От площади Святого Петра я добрался до Суконного рынка. Торговля завершилась, последние продавцы убирали с прилавков не проданные холсты и тюки с шерстью. Возле крайней повозки возникла суматоха, кто-то закричал истошно:

– Вон он, вон он, лови!

С чего-то я решил, что крики летят в мой адрес, остановился, сунул руку под плащ, нащупывая клевец, однако кричавший торгаш указывал на волов. Там суетливо дёргался кто-то, не зная, в какую сторону бежать. Подскочил возчик, схватил беглеца за шиворот и вытащил на открытое место.

– Ах, паскудник…

– Дяденька, ой больно! – заверещал детский голосок.

– А не воруй!

Подбежал торгаш, перехватил воришку за волосы, приподнял.

– Попался, гадёнышь! Попался… Я тебя ещё в прошлый раз приметил. Теперь за всё ответишь.

В мальчишке я узнал Щенка. Торгаш держал его на весу одной рукой, в другой появился нож. Остриё уткнулось в щёку.

– Выбирай, нос тебе отрезать или глаз выковырять?

Щенок заболтал босыми ногами и взвыл с надрывом:

– Дяденька, нет…

– Выбирай, мелкий говнюк, а то и без глаза, и без носа останешься.

Вокруг захохотали и подобрались в ожидании зрелища.

Я шагнул к повозке.

– Эй, отпусти мальчонку.

На меня даже не оглянулись. Торгаш подцепил остриём ножа ноздрю мальчишки и дёрнул, рассекая плоть. Брызнула кровь, Щенок захлебнулся воплем, зрители захохотали громче.

Я сделал шаг и левой всадил торгашу по почкам. Он скрючился, выронил нож. Толпа отхлынула, двое возчиков потянулись за топорами.

Чёрт, а я меч оставил. Но не сдаваться же из-за этого. Распахнул плащ, выхватил клевец. Возчики парни юркие и толк в драке знают, мечом бы я их подравнял не особо запыхавшись, а сейчас придётся повозиться. Николай Львович, председатель нашего клуба и тренер, работе с клевцом и прочим оружием ударного типа времени уделял мало, делая упор на другие дисциплины, поэтому с клевцами мы тренировались не часто и лишь по собственной инициативе. Я тут хвастал, что умею работать с клевцом. Умею, конечно, но всё относительно. Муравей тоже может поднять вес больше собственного в несколько раз, но от этого сильнее слона не становится.

Возчики чуть разошлись, один резко махнул топором. Я вместо того, чтоб отступить, пошёл на сближение, перехватил клевец за оба конца и принял удар на древко. Не раздумывая, пнул возчика в пах, и тот запрыгал, вереща не тише Щенка.

Зрители образовали широкий круг и начали подбадривать, непонятно только кого:

– Давай! Давай!

Второй возчик ударил снизу, выцеливая выставленную вперёд ногу. Промахнулся всего на чуть-чуть. Лезвие топора зацепило плащ и проскочило по касательной к подбородку. Я вовремя отпрянул, перехватил руку за запястье, вывернул и, жалея противника, ударил молоточком по ягодице. Этого хватит, чтобы он неделю хромал и помнил, что нельзя бросаться на прохожих с топором.

Пока я разбирался с этими двумя, торгаш успел отойти от болевого шока и, стоя на коленях, тянулся к ножу. Я не стал его жалеть и ударил молоточком по ключице. Не сильно, да сила тут и не требовалась. Кость хрустнула, зрители выдохнули, а торгаш раззявил рот в безмолвном крике; глаза потускнели и погасли. Повезло, Господь лишил его сознания, избавляя от мук боли. Но ничего, очнётся и прочувствует всё в полной мере.

Толпа вокруг становилась всё больше, и настроения её были не в мою пользу. Я для них чужой, а поверженная троица торгует на рынке каждый день. Щенок сидел, прижавшись спиной к тележному колесу, всхлипывал, зажимая ладошкой порезанный нос. Ему бы дурачку сбежать, пока я разбираюсь с обидчиками, а он из какого-то ложного чувства солидарности оставался подле меня. Или просто чувствовал себя более защищённым. Неважно, всё равно надо было бежать. Теперь уже поздновато. Толпа неодобрительно гудела, понятно, кого они подбадривали криками: давай, давай! В руках появились палки, камни. Если они навалятся всем скопом, ничего хорошего не получится.

Я схватил Щенка и побежал, лавируя меж повозок. Наперерез выскочил взлохмаченный мужик, растопырил руки, пытаясь схватить меня. Я отмахнулся клевцом и прибавил скорости. Быстро бежать не получалось, Щенок болтался на руке тяжёлым грузом. Но не бросать же его, иначе всё содеянное не имело смысла. За спиной кричали, сыпали проклятьями, над головой просвистел камень. Я перескочил через прилавок, закинул Щенка на плечо и, чувствуя, что ноги начинают подкашиваться, бросился в проулок между домами. Через десять шагов узкая улочка уткнулась в тупик. Блямс!

– Он сам себя загнал! – зашлись в хохоте на площади. – Тащите хворост. Тащите! Сожжём их.

Я отпустил Щенка, повёл головой. Три глухих стены, ширина проулка метра полтора, под ногами тряпьё, гнилое сено. Воняет, как в привокзальном клозете времён перестройки. Твою мать, как же я так опростоволосился?

– Это Нищий угол, – жалобно пропищал Щенок, прикрывая ладонью порезанный нос. – Здесь можно переночевать, если нет дождя. Отсюда только один выход…

– А сразу нельзя было сказать?

– Я не знал, – всхлипнул он, зажимаясь в угол.

– Не знал…

Я попробовал нащупать в стенах какие-нибудь выбоины, трещины, ямки, выступы, чтобы можно было вцепиться и подняться… Куда только подниматься? Три этажа вверх, дальше крыша, окон нет. Так и хочется повторить вслед за одним известным гостем с юга: кто так строит?

Мальчишка смотрел на меня с надеждой пришибленного котёнка. Он не мог не слышать, что кричат на площади, и гореть заживо не хотел, а те люди не шутили и не пытались напугать нас. В проулок швырнули связку хвороста, следом посыпались обломки досок, старый деревянный башмак, клочки соломы. Весь этот хлам, не долетая до нас, скапливался примерно посередине, и если мы не сгорим, то пропечёмся основательно, как пирожки в печке, в крайнем случае, задохнёмся.

Я ещё раз осмотрелся, уже более внимательно. Может, пропустил что-то, не заметил, хотя бы маленькую лазейку. Ну-ка, ну-ка… Нет, показалось.

В душе начала нарастать паника; пока она проявлялась в виде редких всполохов, но волна уже была на подходе, минута – и захлестнёт. Только не так! Смерть в бою ещё куда ни шло, а становиться курой гриль…

Точно, в бою! Надо попытаться прорваться сквозь толпу, а если не получится, то хотя бы прибить одного-двух говнюков, решивших устроить нам аутодафе.

– Щенок, – я присел перед мальчишкой на корточки. Он трясся, сжимая кулачки. – Слышишь меня? Как только эти подожгут хворост, рвёмся сквозь огонь к выходу. Ты, главное, схватись за мой пояс и не отпускай. Понял?

Он моргнул.

– Тогда поднимайся, затягивать с началом они не станут. Когда через огонь пойдём, ты глазки закрой и не дыши. Задержи дыхание, слышишь?

Он снова моргнул и ухватился за верёвку, опоясывающую мой плащ. Ну всё, приготовились. Баррикада из хвороста уже поднялась до половины моего роста, если полыхнёт всё разом, то прорваться через неё без серьёзных ожогов не получится, мои длинные каштановые волосы уж точно пострадают. Поэтому начинать надо, едва первый дымок потянется кверху.

Я перекрестился, сжал покрепче клевец.

– Готов, малыш?

– Готов, – пискнуло позади.

Прошла минута, две, хворост не загорался. Ещё три минуты… Они там передумали? Или затеяли что-то иное? Сомневаюсь. Ни за что не поверю, что разгорячённые эмоциями люди вдруг возьмут и откажутся от своих развлекательных мероприятий.

Однако поджигать хворост по-прежнему никто не спешил. Не звучали голоса, не сыпались угрозы. Реально передумали?

Пригнувшись, я подобрался к баррикаде вплотную и выглянул. Возле выхода из тупика никого не было. Толпа разошлась, словно никогда и не собиралась. Может стража разогнала?

– Планы меняются, – обернулся я к Щенку. – Оставайся пока здесь, я посмотрю, что на рынке творится.

Придерживаясь стены, я подошёл к выходу и выглянул из-за угла. Действительно, никого. Возле прилавков копошились наши недавние преследователи, убирая в повозки последний товар. Иногда кто-то да поглядывал в сторону Нищего угла, лица многих были недовольны. Ну ещё бы, их лишили любимого зрелища, вопрос: кто?

Я поманил Щенка и кивнул:

– Посмотри, ничего необычного не видишь?

Мальчишка осмотрелся и покачал головой.

– Нет, господин Вольгаст, ничего.

– Почему они тогда ушли?

– Не знаю. Ушли и хорошо. Может, и мы уйдём, пока они заняты?

Предложение дельное, но уже не актуальное. У меня сложилось твёрдое убеждение, что я могу пройти среди недавних преследователей прогулочным шагом, и никто слова против не скажет. Кажется, у меня появился тайный заступник, и он обладает такой властью, что никто ему перечить не смеет.

Я приобнял Щенка за плечи.

– Ладно, пойдём. Нос болит?

– Болит, господин.

– А какого беса там вообще произошло? Чего они на тебя набросились?

Он нахмурился и опустил голову.

– Украл чего-то? – догадался я. – Чего? Показывай.

– Я не успел. Хотел, но не успел. Там в корзине яблоки лежали, я хотел взять одно, – он вздохнул, – в каждую руку. А потом пожадничал и решил положить ещё за пазуху. Торговец заметил, кинулся за мной, я от него… Ну а дальше вы знаете.

– Понятно. Воришка, стало быть? А хвастал, что зарабатываешь.

С Суконного рынка мы свернули к Рытвине. Что бы ни происходило, я должен найти наёмников брата и выяснить, сколько их и планы на будущее. Откладывать на завтра нельзя. Кто знает, может уже сегодня ночью они задумали напасть на наш дом. Нужно постараться выяснить это сейчас.

– Я зарабатываю, господин, – вздохнул Щенок, глядя на меня с надеждой. – Так получилось. Очень хотелось есть.

– Мог зайти в любую забегаловку. Час назад я дал тебе два денье. Тут и матери твоей хватит и сёстрам.

– Так получилось, господин, – потупившись, повторил он.

Я не стал дальше терзать его нравоучениями.

– Ладно, где живёшь? Провожу тебя.

– Я сам дойду, господин.

– Дошёл уже, чуть нос не отрезали. Говори где, доведу до дома, заодно попрошу мать, чтоб не ругала. Влетит за нос-то?

Он молчал, и до меня стало доходить.

– И здесь тоже наврал? Нет у тебя никого. Ни матери, ни сестёр. Деньги-то куда дел?

– Заплатка отнял.

– Кто это?

– Воровской подмастерье. Прислуживает Жировику, поручения его выполняет, с учеников и прочих воров налог собирает. Я задолжал, вот он и отнял.

– А Жировик, это местный воровской начальник?

– Ага, главный в Рытвине. Без его позволения ничего сделать нельзя. Хозяин.

Понятно, местная ОПГ. Рытвинские. Не самая приятная новость за сегодняшний день. Если я сунусь в их владения и устрою разборки с наёмниками, мне могут за это предъявить. Хотя кто знает, какие законы у средневекового криминалитета, я подобными делами никогда не интересовался.

Солнце опустилось за крыши, и сразу похолодало. Мальчишка поёжился. Одет он был в старенькую полинявшую котту, залатанную на локтях и подоле, на ногах самодельные боты.

– Где обычно ночуешь?

Он пожал плечами.

– Когда можно, то в трактире Жировика. «Раздорка» называется. Там в подвале все наши собираются. Но за вход нужно что-то дать, вещь какую-то старую, пусть даже испорченную, или тряпку. В том подвальчике мастерская, в ней плохие вещи в хорошие переделывают, а потом продают.

Меня вдруг осенило.

– «Раздорка» говоришь? А на двери этой «Раздорки» есть какой-нибудь знак отличительный?

– Да. Как вы догадались, господин? На ней перечёркнутый круг. Жировик этим знаком всё своё помечает, и людей тоже. Вот здесь, – мальчишка указал на левое запястье. – Если увидите у кого такой круг, знайте, он в банде Жировика. Не связывайтесь с ними, господин Вольгаст. Оберут до нитки, а то и убьют. У каждого длинный тонкий нож, как спица.

– Такой?

Я вытащил стилет, и Щенок закивал:

– Да, да, такой, только попроще. У вас вон какой хороший, а у этих с деревянной рукояткой, да и лезвия с щербинами.

Получается, наёмники поселились в трактире местного пахана. Связаны они как-то между собой или это случайность?

– Господин, вот она Рытвина. А вон по той улочке можно добраться до «Раздорки». Главное, не сворачивать никуда.

Мы вышли на широкую улицу, за которой начинался очередной городской квартал. От предыдущего его отделяла неглубокая канава, по дну которой медленно сочилась зловонная вязкая жижа. Кругом мусор, отходы, двухэтажные дома из саманного кирпича, разбитая мостовая. Все кварталы, примыкавшие к городской стене, считались небезопасными, обыватели в таких местах старались не задерживаться, тем более после сумерек. Сейчас уже начинало темнеть, неподалёку сбились в кучку несколько человек в длинных плащах. Один из них, с длинными висячими усами, уставился на мальчишку, перевёл взгляд на меня и хмыкнул.

– Ночные сборщики, – понизив голос, поведал Щенок. – Так называют тех, кто ночью обирает прохожих. Далеко от Рытвины они не отходят, можно нарваться на стражу, а те миловать не станут. В лучшем случае отведут в капитульную тюрьму, а то и просто прибьют.