Текст книги "Горошина для принцессы"

Автор книги: Олег Шушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Где она?.. Что она?..

Хоть бы она послушалась его и уехала!..

Владимир скрипнул зубами. Снежка была такая поперечливая!..

Сильная! Гордая! Независимая!.. И такая ранимая!..

Он так хотел ее защитить! Так старался! Он украл ее, он спрятал ее! Он увез ее за десять тысяч верст! На самый край земли!

И все-таки не смог уберечь от беды…

Льдисто-серые Снежкины очи, полные слез, полные тоски и горя, неотрывно стояли у него перед глазами. Ее отчаянное «Нет!» звенело у него в ушах…

Почему его арестовали на квартире, а не взяли под стражу в кабинете у следователя во время их очередной «беседы»? Зачем было отвозить его домой, а потом, несколько часов спустя, снова отправлять за ним машину?

Чтобы арестовать на глазах у испуганной полуодетой жены?

К чему эта бессмысленная жестокость?!

На самом деле Владимир знал ответ на этот вопрос… Только боялся себе в этом признаться… Потому что уже понял, что к чему.

Увы, слишком поздно, чтобы хоть что-то предпринять…

На самом деле весь этот непрекращающийся кошмар, все эти «беседы» и аресты были тщательно спланированной акцией! Разыгранной Златогорским, как по нотам!

Не случись этой истории с бомбами, он придрался бы к чему-нибудь другому. Или сам организовал провокацию. Или сфабриковал донос. Или попросту выбил из кого-нибудь нужные показания. Чем, в конце концов, все и закончилось…

Владимира не только не насторожило, его поначалу даже обрадовало, что расследование ведет приезжий следователь. Еще бы! Не кто попало, сержант – два кубаря, три класса образования, четвертый – коридор! А целый майор госбезопасности! Уж, он-то вникнет, он-то разберется! Что вся эта история выеденного яйца не стоит!

Вот и разобрался…

На самом деле, он сам ее и раздул! Разнюхал как-то и раздул! Владимир в этом теперь уже не сомневался! Как не сомневался теперь и в том, что Златогорский раздул всю эту историю с одной только целью – добраться до него! Чтобы убрать с дороги!

Потому что, лишь убрав с дороги Владимира, он мог добраться до его жены!..

Добраться до Снежки!!

Владимиру хотелось кричать и биться головой об стенку! Но на шум мог прибежать охранник. И он лежал, закрыв глаза, и только судорожно сжимал кулаки да стискивал зубы… Он собственными руками, сам, вырыл себе яму! И сам в нее залез!

И погубил Снежку!

Он думал, что увез ее от опасности! Думал, что он самый умный, самый хитрый!.. Как он посмеивался над этими глупыми, недалекими особистами!.. И сам! Сам сунул Снежку им в пасть!

Его вызвали на первый допрос лишь на седьмую ночь…

К этому времени блестящий и щеголеватый сталинский сокол превратился в задрипанную ободранную курицу. Он постарел на десять лет, осунулся и зарос щетиной. Бриджи вспучились на коленях, а гимнастерка со срезанными пуговицами и петлицами измялась и провоняла потом. И прочими арестантскими запахами…

Владимир задумался о том, как выглядит, лишь увидев перед собой отглаженного, выбритого и благоухающего дорогим одеколоном следователя. И почувствовал себя еще хуже. Во-первых, потому что еще острее ощутил свою неопрятность, а, во-вторых, потому что понял, что именно этого Златогорский и добивался.

Сполна насладившись его унижением, майор радушно улыбнулся и махнул рукой, приглашая дорогого гостя присесть… На стул, стоящий посреди кабинета.

Он уточнил анкетные данные Владимира, а потом вынул из папки исписанный лист и сказал:

– Перепишите и поставьте подпись. И можете пока быть свободны.

– Что это? – спросил Владимир, даже не шелохнувшись.

– Заявление о чистосердечном признании в вашем участии в военно-фашистском заговоре, – ответил Златогорский. – И тайной контрреволюционной организации, планировавшей теракты против руководителей партии и правительства. Путем сброса химических бомб во время воздушного парада.

Владимир был ошеломлен дикостью этих обвинений! Однако быстро взял себя в руки… А чего собственно еще он должен был ожидать?

– Ни в каких заговорах и тайных организациях я не участвовал, – твердо сказал он. – И ничего такого подписывать не буду.

– Так я и думал, – Златогорский положил листок обратно. – Что вы откажетесь. Но обязан был предложить. Для порядка, – он вздохнул. – Поймите, Иволгин, у меня все подписывают. Рано или поздно. Для вас же будет лучше, если вы это сделаете до того, как с вами поработают мои помощники, – Златогорский кивнул в сторону двух чекистов, скучающих у стены. – И искалечат вас.

– Ни в каких заговорах я не участвовал, – повторил Владимир. – И ничего не подпишу.

– Ну-ну, – скептически усмехнулся Златогорский. – Все сначала так говорят… А потом, когда с ними поработают, как следует, перестают запираться и подписывают! И вы подпишите. Никуда не денетесь…

– Никогда! – повторил Владимир.

– Никогда не говори никогда, – покачал головой Златогорский. – Нате, лучше почитайте, что о вашей контрреволюционной деятельности и террористических замыслах пишут ваши соучастники.

Пока Владимир читал, Златогорский молча сидел, сложив руки на груди и откинувшись на стуле.

– Бред!.. Чушь!.. – бормотал Владимир, перелистывая страницу за страницей, не в силах поверить, что это писали его товарищи. – Чушь собачья!.. Быть этого не может!

Не удержавшись, он даже рассмеялся в одном особо забавном месте.

– Летчик никогда такого не напишет! – сказал Владимир, возвращая папку следователю. – Сплошные выдумки! Какой дурак все это сочинил?

– Смейтесь, смейтесь, – скривился Златогорский, задетый Владимиром за живое, ибо сам составлял эти протоколы. – Посмотрим, как вы потом посмеетесь! Возможно, изобличая вас, ваши подельники что-то и присочинили. Не спорю. Но их можно таки понять! – майору удалось, наконец, справиться с досадой. – Люди вообще склонны к сочинительству! А тут сразу столько дополнительных стимулов! Следователь строгий. В камере тесно. Параша воняет. Одним словом, полный аффект! Люди привыкли к чистому белью, привыкли вкусно кушать! А у нас, знаете ли, баланда! Не санаторий, знаете ли! Санатории, они для передовиков производства! Для стахановцев! А у нас таки тюрьма! Для врагов народа! – описывая прелести арестантской жизни, Златогорский понемногу вновь обрел равновесие. – Значит, не желаете разоружаться, – констатировал он. – Ну, что ж, пеняйте на себя. Я вас предупреждал.

Майор кивнул своим помощникам, и Владимир вдруг оказался на полу. Сбитый со стула сильным ударом в ухо, который нанес один из них. Сзади. Без предупреждения.

Владимир попытался встать. По старой боксерской привычке. Потому что словил нокдаун. А не нокаут. Но он был не на ринге. А в кабинете следователя по особо важным делам. Рефери рядом не было. Поэтому подняться ему не дали. А ударили снова. Он опять попытался встать. И получил еще один удар. И еще…

Упав в очередной раз, после неизвестно какого по счету удара, Владимир оставил свои безуспешные попытки. И его принялись пинать. Коваными сапогами. По ребрам.

Он подставлял руки… Если успевал… Но это мало помогало.

– Пре-кра-тить! – вдруг скомандовал майор.

Сержанты отошли, оставив Владимира лежать на полу. Он чуть-чуть отдышался, а потом кое-как поднялся и сел на стул. Вытер кровь с подбородка. И посмотрел исподлобья на следователя.

– Ну, как, Иволгин, подумали над моим предложением? – спросил Златогорский.

– Каким предложением? – еле шевеля распухшими губами, переспросил Владимир.

– Не прикидывайтесь дурачком, вы прекрасно меня поняли! – резко сказал майор. – Подпишите чистосердечное признание? Или хотите добавки?

– Мне не в чем признаваться! – упрямо прошептал Владимир.

– Значит, хотите еще… Ну, что ж, хозяин – барин! – Златогорский повернулся к своим подручным и отрывисто приказал. – На «конвейер»!

Майор убрал папку с делом в стол и запер его на ключ. А потом оделся и ушел. Вслед за ним ушел и один из сержантов.

– Встать! – приказал оставшийся. – Лицом к стене!

Владимир подчинился. А что ему еще оставалось?!

Так он и стоял у стены… Всю ночь… Час за часом…

Это было настолько унизительно!.. Комбрига, депутата, трижды орденоносца поставили в угол, как провинившегося школьника!..

Даже избитый в кровь, он никак не мог поверить, что все его звания и должности, все его заслуги остались в прошлом! Далеком и безвозвратном!.. Что теперь он никто! И даже хуже, чем никто! Для этих людей он просто ничто! Пыль под сапогами…

Охранник скрипел стулом, шелестел газетой, время от времени булькал водой из графина. Не забывая при этом зорко смотреть, чтобы его подопечный стоял, как положено, не переминался с ноги на ногу и не прислонялся к стене. И при необходимости одергивал его резким окриком.

У Владимира кружилась голова, саднило разбитое лицо, ныли ребра. Очень хотелось пить. Стоять становилось все труднее. Через какое-то время у него начали отекать ноги. Под утро о своем существовании напомнил мочевой пузырь. Причем весьма настоятельно. Владимир терпел, сколько мог, а потом не выдержал и попросился до ветру.

Охранник обругал его матом и оставил просьбу без внимания. Но потом, видимо, сообразил, что, если не выведет Владимира по нужде, то она, эта нужда, прольется на пол сама. Без его высочайшего соизволения!

Оправившись, Владимир ополоснул руки и лицо, успев при этом напиться.

Прогулка по коридору и холодная вода немного взбодрили его. Но этот бесконечный день еще только начинался…

В девять утра сержанты поменялись…

Следующая смена состоялась в пять вечера. Они и в дальнейшем придерживались этого графика. И караулили по очереди, меняясь каждые восемь часов.

А Владимир продолжал стоять.

Это и называлось «конвейер».

Иногда появлялся Златогорский. Майор без слов выгонял сержанта из-за своего стола, молча шуршал какими-то бумагами, писал что-то, а потом также молча уходил…

Пошли вторые сутки этой изуверской пытки.

Владимир находился в каком-то сомнамбулическом состоянии… В курсантские времена ему часто приходилось бодрствовать и двое, и даже трое суток подряд! Но это было совсем не то! Тупое, монотонное, бессмысленное стояние у стены не просто усыпляло, оно убивало разум!

И тогда Владимир принялся читать про себя стихи. Он увлекался поэзией и знал немало стихотворений. Так что хватило почти до вечера. Потом он попробовал перечесть устав внутренней службы. Но вовремя опомнился. Потому что это было его любимое средство от бессонницы! А не наоборот! Тогда он взялся за наставление по производству полетов. Затем – по штурманскому делу. И так далее…

В какой-то момент он поймал себя на мысли, что повторяет одну и ту же фразу, наверное, уже в сотый раз, и помотал головой, разгоняя туман.

А лучше бы этого не делал!

Потому что голова у него закружилась, и он едва не упал… Ухватившись за стену руками, Владимир с трудом удержался на ногах.

– Замри! – заорал сержант, подскочил к нему и с размаху ударил по почкам.

Владимир охнул… И еле-еле подавил жуткое желание въехать сержанту в челюсть! С разворотом снизу справа! Так чтобы голова мотнулась. И улетела в дальний угол. Утащив за собой бесчувственное тело…

Прошла вторая ночь, и настало утро… А потом вечер… И снова утро.

Владимир не спал. И не бодрствовал… Земля медленно плыла под ним справа налево… По кругу… Кто-то когда-то сказал, что она вертится. Земля, то есть… И этот кто-то был совершенно прав! Вертится! И еще как!

– Садитесь, Иволгин, – вдруг услышал Владимир у себя за спиной и вяло подумал, что этот Иволгин – просто счастливчик, потому что ему можно сесть…

– Посадите его! – приказал Златогорский сержантам, налил в стакан воды и подал Владимиру, когда его усадили. – Пейте, Иволгин! Это вода. Пейте!

Он поднял на майора мутный взгляд, а потом вдруг схватил стакан обеими руками и жадно припал к нему пересохшими губами. Осушил в два глотка и снова протянул Златогорскому. Второй стакан он пил медленно, маленькими глоточками. Закрыв глаза.

– Вы признаётесь в том, что состояли в тайной контрреволюционной организации? – спросил Златогорский. – Вы признаётесь, что планировали теракты против руководителей партии и правительства?

– Ничего не было. Никакой организации. Никаких терактов. – пробормотал Владимир. – Не было ничего.

– Может, и не было, – неожиданно согласился Златогорский. – Но, ведь, могло быть, Иволгин! Могло!

– Но, ведь, не было! – воскликнул Владимир. – Зачем вы выдумываете эту организацию? Зачем вы изобретаете эти теракты? Ведь ничего этого не было!

– А вы хотите, чтобы вас судили за то, что было? – наклонился к нему Златогорский. – Хорошо! – прошептал он, отошел к столу, а потом резко обернулся. – Назовите девичью фамилию вашей жены!

Владимира обдало холодом…

– Отвечать! – рявкнул майор.

Владимир вздрогнул.

– Или вы уже забыли ее прежнюю фамилию? – с издевкой спросил Златогорский.

Владимир молчал.

Внезапно майор подскочил к нему и завизжал прямо в лицо:

– Или приволочь ее сюда! И пусть она сама! Здесь! Назовет! Свою! Фамилию! – брызгал слюной следователь. – Вы этого хотите?! Да?! Этого?! Устроить вам это?!

Владимир молчал… А что он мог сделать?! Что он мог?!!

Златогорский выпрямился и сказал совершенно спокойным голосом:

– Я даю вам два дня на размышление, Иволгин. Или вы подпишете, все, что я скажу… Или… Сами знаете, что будет…

Когда Владимира привели в камеру, он упал на койку и потерял сознание…

– Вот! – вздохнул Сидоров, когда Владимир очнулся. – И это только начало.

Полковник оказался абсолютно прав. Его невеселое пророчество сбылось уже на следующем допросе. С которого Владимира принесли назад в камеру на носилках.

Потому что он опять ничего не подписал. И его опять били.

– Подпишешь, подпишешь, подпишешь… – шипел Златогорский, наклонившись к валяющемуся на полу Владимиру. – Ты у меня все подпишешь! Как миленький!

И это было последнее, что он помнил…

– Неужели вы еще не поняли, что ваше положение безвыходно? – спросил Цесарский, когда Владимир пришел в себя и смог говорить.

– Понял, – ответил он. – И все равно не сдамся! Умирать буду, а не сдамся!

– И умрете… – грустно сказал полковник. – Они забьют вас до смерти, майор. Им не привыкать стать. И ничего за это не будет. Потому что мы враги.

– А если враг не сдается… – сказал Цесарский.

– То его уничтожают… – закончил за бывшего интенданта знаменитый горьковский афоризм бывший полковник.

Владимир отвернулся к стене.

Он не хотел ни о чем говорить с этими сломленными, сдавшимися людьми. Бывшими красными командирами. Которые, даже если и выйдут из этих застенков, служить в вооруженных силах и защищать Родину уже не способны. И не должны! Потому что их сломали. И превратили из бойцов в забитых и трусливых подонков. Которые бросят оружие и сдадутся врагу, чтобы спасти свои никчемные жизни…

А они продолжали без конца крутить свою шарманку. О том, что упорствовать бессмысленно, что станешь калекой, а все равно ничего не докажешь, что лучше подписать все, что скажет следователь, и сохранить силы для трибунала.

Где и выяснится вся абсурдность предъявленных им обвинений. И их освободят. Прямо в зале суда. Вернут награды, восстановят в должностях и выплатят зарплату за вынужденный прогул.

И ни тот, ни другой, даже не понимали, что давно уже стали настоящими преступниками! И заслуживают самого сурового приговора! За то, что оклеветали столько людей! И обрекли их на страдания и смерть…

А, может, они подсадные, подумал он? Может, его нарочно поместили с ними в одной камере? Может, это просто ловкий ход Златогорского? Майор ломает его с помощью физического воздействия. А интендант с полковником – с помощью психологического.

Он был весьма недалёк от истины… И все-таки ошибся.

Бывший полковник Сидоров и бывший интендант Цесарский не были подсадными. Точнее, не были таковыми в полном смысле этого слова. Да, они оказались в одной камере с Владимиром с подачи Златогорского. Но майор использовал их втёмную. Поэтому Владимир ошибся, зачислив их в сексоты.

Ошибся он и в другом.

Следователь по особо важным делам Златогорский метод физического воздействия считал вспомогательным. Важным и нужным. Но только вспомогательным.

Майор не за красивые глаза получил знак «Почетный чекист» и орден. А за раскрытие особо важных дел. Потому что, добиваясь чистосердечных признаний, искусно сочетал все способы воздействия. И физическое, и психологическое, и моральное. И к партийной дисциплине мог воззвать, и к интернационализму, и к патриотизму. Ничем не брезговал…

Но главным, неизменно приносящим успех, методом Златогорский считал психологическое воздействие…

– А у вас красивая жена, Иволгин! – сказал он на очередном допросе.

– Это не ваше дело! – сузил глаза Владимир.

– Теперь и мое тоже! – ухмыльнулся майор. – Чтобы облегчить вашу участь, она согласилась со мной посотрудничать. Во внеслужебной обстановке!

– Только посмейте ее тронуть!.. – напрягся Владимир.

– Ну! Договаривайте, Иволгин!.. И что будет? Если я ее посмею? – прищурился Златогорский. – А я, кстати, уже посмел! И не раз!

У Владимира потемнело в глазах после этих слов.

– Что вы сделаете? Задушите меня?.. Или забодаете? – издевательски засмеялся Златогорский. – Своими ветвистыми рогами!

Его подручные переглянулись и громко заржали.

Владимир не выдержал и в бешенстве бросился на майора. Но мастера заплечных дел были настороже. Они мгновенно сбили Владимира с ног и принялись топтать сапогами.

– Отставить! – сказал Златогорский.

Сержанты нехотя подчинились. Они усадили избитого в кровь Владимира обратно и прижали к спинке стула так, что он не мог даже пошевелиться.

– Генрих Златогорский – человек слова! – сказал майор. – Я обещал вашей жене, что к вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится стать моей любовницей. И таки сдержу свое обещание! Больше вас бить не будут! Скажите ей спасибо за это! Потому что она таки очень старалась!

– Это неправда! Вы все лжете! – прохрипел Владимир.

– Где вы откопали такую роскошную женщину, Иволгин? – Златогорский присел на краешек стола. – И мужчину знает, как ублажить, и о себе не забывает! Просто ненасытная какая-то!

– Это все неправда! Неправда! – повторял Владимир, как заведенный. – Вы лжете!

– Господь с вами! Зачем мне лгать?! – сказал Златогорский. – Впрочем, если хотите, я могу устроить вам свидание. И пусть Снежана таки сама скажет, с кем ей было слаще в постели! Я, по ее словам, хотя и старше вас, зато знаю гораздо больше способов доставить женщине удовольствие!

Владимир рванулся. Но его держали очень крепко.

– Завидую я вам, Иволгин! Вот, вы сейчас отдыхать пойдете. В камеру. – Златогорский зевнул. – Спать ляжете. А мне еще с вашей супругой «сотрудничать»! – он потянулся. – Какой уж тут сон! Рядом с такой женщиной разве заснешь! – притворно вздохнул майор. – Да, вы же сами знаете!

Владимир прорычал что-то нечленораздельное…

– Ах, вот как!.. Не хотите, значит, в камеру?! – покачал головой Златогорский, словно заботливый родитель, сожалеющий о глупой выходке неразумного дитяти. – Тогда в карцер, – сказал он почти ласково. – Посидите немножко на холодке. Остынете. И подумаете на досуге о том, о сем… Пока мы с вашей женой в коечке побарахтаемся, – он повернулся к своим держимордам и отрывисто приказал. – Увести подследственного!

Психологическое воздействие Златогорский применять умел.

И применял его мастерски…

Глава четвертая

…Жестокое письмо не выходило у Снежаны из головы…

»Ты меня не жди! Я когда из этого дерьма вылезу, в которое ты меня втравила, все равно к тебе не вернусь!..»

Ее отвезли назад те же сотрудники НКВД, что и забирали. Она автоматически вышла из машины и зашла в дом. Поднялась по лестнице. Достала ключи и открыла дверь. Не раздеваясь, прошла на кухню и села на табурет. И сидела, не шевелясь, до глубокой ночи…

»Парюсь я тут, на киче, только из-за тебя! И сам себя костерю за то, что с тобой связался!..»

Мертвенный лунный свет отражался в ее потухших, безжизненных глазах. Слез не было. Не было мыслей и чувств. Не было ничего. Только это страшное письмо…

»Польстился на тебя, паскуду, как будто других девок вокруг не было! Вот и вляпался по самое никуда!..»

Снежана встала и, зачерпнув из ведра, выпила полную кружку ледяной воды, а потом, шаркая ногами, как старуха, вышла из кухни. Сняла пальто. Не глядя, повесила его на крючок в коридоре. И даже не заметила, что оно упало. Легла на кровать и свернулась калачиком…

»Польстился на тебя, паскуду!.. Вот и вляпался!..»

В пустой, нетопленной квартире было холодно и тихо, как в могиле. Снежану пробрало ознобом так, что зуб на зуб не попадал. Дрожащими, непослушными руками она кое-как натянула на себя одеяло и снова затихла…

»Польстился на тебя, паскуду!..»

Она закрыла глаза. Или открыла. Ночной мрак окутывал комнату непроглядной тьмой, и она ничего не видела. И не слышала. Кроме этих безжалостных, свистящих, как витая плеть, слов…

»Польстился на тебя, паскуду!..»

Снежана закрыла глаза и словно провалилась куда-то. Какая-то необоримая враждебная сила замутила, закрутила и понесла ее неведомо куда. Она летела в черную бездну, а в ушах звенели, словно эхо, злые, бессердечные слова…

»Я все равно к тебе не вернусь!.. Можешь катиться на все четыре стороны!.. Я все равно к тебе не вернусь!.. Можешь катиться!.. Не вернусь!.. Можешь катиться!.. Можешь катиться!.. Можешь катиться!..»

Она очнулась только к вечеру…

Из последних сил поднялась с кровати и, еле волоча ноги и перебирая руками по стене, с трудом дотащилась до кухни. Стуча зубами, Снежана выпила две кружки холодной воды, набрала трясущимися руками еще одну, про запас, и тем же манером, вдоль стеночки, вернулась назад. Поставила кружку на пол и легла. Укрылась одеялом и снова провалилась в спасительное небытие…

Следующие несколько дней Снежана помнила плохо…

День сменяла ночь. В комнате то брезжило, то вновь сгущался мрак. А она, то приходила в себя и лежала уставясь в стену, то снова теряла сознание…

К счастью, в забытьи, в котором ее измученная душа нашла спасение от ужасной действительности, не было никаких видений… Ни радужных снов, ни кошмаров…

Когда за ней пришли, чтобы отвезти к следователю на очередную «беседу», Снежана посмотрела на вошедших мутным взглядом и медленно села, свесив ноги с кровати. Ей что-то сказали. Она не поняла, но переспрашивать не стала. Снежане было все равно.

Она поднялась. Одернула помятое платье. Взяла поданное пальто и хотела его одеть. Но не смогла. У нее закружилась голова, колени предательски подогнулись, и она упала бы на пол, не подхвати ее стоящий рядом особист.

Соседские дети, игравшие во дворе в лапту, замерли. И молча смотрели, как два крепких парня в форме с малиновыми петлицами и в фуражках с синим верхом вывели Снежану из дверей под руки, да так и шли с ней до самой машины.

Но смотрели не только они.

Не одна пара переполненных слезами и страхом женских глаз, спрятавшись за занавеской, проводила чужаков долгим взглядом. И все без исключения, кто наблюдал за происходящим, вздохнули с облегчением, когда страшные гости, засунув свою добычу в автомобиль, убрались, наконец, восвояси… Сегодня они приезжали не за ними… А завтра?

– Что с вами? – подскочил к Снежане Златогорский, когда его подручные привели и усадили ее на стул у него в кабинете. И испарились куда-то.

Он метался туда-сюда, а она с безразличием смотрела, как он бегает по кабинету. Наливает из графина воды в стакан. Как он поит ее.

На душе у Снежаны было пусто и холодно.

Златогорский заглядывал ей в глаза, что-то непрерывно бормотал и гладил по голове, пытаясь расправить спутанные пряди ее волос. Снежане были неприятны прикосновения этого чудовища, но сил, чтобы оттолкнуть его мерзкие щупальца, уже не было…

– Отстаньте… – брезгливо поморщилась она.

Златогорский оставил, наконец, в покое ее волосы и сел за свой стол.

И, слава Богу, подумала Снежана.

– Прошло уже три дня, а вы так и не пришли ко мне, Снежана Георгиевна, – сказал он, поправляя пенсне. – И мне опять пришлось послать за вами своих сотрудников. Но я вас прощаю. И даю вам еще один шанс…

– Что вам от меня нужно? – спросила она слабым голосом.

– Вы не понимаете моего положения, Снежана Георгиевна! – вскочил и снова заметался по кабинету Златогорский. – Вы просто не понимаете!.. – он остановился прямо перед ней. – Ваш отец – враг народа! И ваш муж тоже! Я обязан вас арестовать!

– Арестовывайте, – сказала Снежана. – Мне все равно…

– Это вам сейчас все равно! – закричал Златогорский. – А когда вас посадят в переполненную вонючую камеру, вам станет не все равно! Когда вас осудят, дадут десять лет без права переписки и отправят в лагерь, где любой охранник сможет делать с вами все, что захочет, когда захочет, вам станет не все равно!.. Господи! – он схватился за голову. – Да, опомнитесь же!

– О чем вы? – спросила Снежана.

– Поймите! Это единственная возможность уцелеть! – опустился рядом с ней на колени Златогорский. – И помочь своим близким!

Снежана молчала.

– Завтра вечером вы придете ко мне, Снежана! По адресу, который я вам дал, – Златогорский понизил голос. – Я оформлю вас задним числом, как своего секретного сотрудника. И тогда вы останетесь на свободе.

– Нет, – прошептала она.

– Вы должны это сделать! – Златогорский положил руку ей на колено. – Вы должны стать моей!.. – горячо прошептал он и тут же поправился. – То есть, моим! Секретным сотрудником!.. Только так вы спасете своего отца и мужа!.. И себя!

– Нет… – сказала Снежана и попыталась столкнуть его руку с колена, но не смогла.

– У вас нет иного выхода, Снежана! – приблизил к ней свое ненавистное лицо Златогорский и схватил за плечи. – Вы станете моей… Вы станете… Моей…

– Нет! – собрав последние силы, Снежана уперлась обеими руками ему в грудь, вырвалась и отскочила. – Никогда! – сказала она, тяжело дыша. – Я лучше умру!

– Никогда не говори никогда, – покачал головой Златогорский, поднимаясь. – Ну, что же… Я предоставлю вам еще немного времени, Снежана Георгиевна… Генрих Златогорский таки умеет ждать!.. А вы подумайте. Взвесьте все, как следует, – он сел за стол и положил перед собой какой-то бланк. – Чтобы вы не наделали глупостей, за вами присмотрят, – макнув ручку в чернильницу, прищурился Златогорский. – Это ордер на ваш арест. У нас не очень уютные камеры, Снежана Георгиевна. И немного тесновато. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде! – он криво усмехнулся. – Посидите немного взаперти и подумайте о моем предложении! Только, умоляю вас, не думайте слишком долго! Иначе, даже я ничем не смогу вам помочь…

Снежана не успела ничего ему ответить.

Внезапно распахнулась дверь, и вошли три человека в чекистской форме. Сильным движением руки один из них отодвинул Снежану к стене.

– Гражданин Гольдберг? – спросил второй. – Гершель Соломонович?..

– Д-д-да… – промямлил Златогорский. – Эт-т-то я…

– Встать! – рявкнул чекист. – Руки перед собой, сука!

Златогорский вздрогнул и медленно поднялся…

Третий вошедший ловким движением надел на него наручники, а потом вынул из его кобуры пистолет.

– Вы арестованы, гражданин Гольдберг! – сказал второй чекист, судя по всему, главный, повернулся и вышел из кабинета.

Третий сноровисто расстегнул и сдернул с арестованного ремень и портупею, а потом взял его за шиворот и резко дернул по направлению к двери.

Златогорский споткнулся, растерянно оглянулся и покорно поплелся за ним. На бриджах у него между ног быстро расплывалось большое мокрое пятно…

Снежана все это время так и стояла, прижатая к стене рукой первого чекиста.

– А вы, гражданка, кто такая и по какому вопросу встречались с арестованным Гольдбергом? – повернулся он к ней.

– Мой муж задержан… И меня вызывали на беседу… Мой паспорт там, – показала она на оставшуюся лежать возле стула сумочку.

Он поднял ее, достал и перелистал паспорт.

– А этот… Гольдберг… За что его? – набралась смелости и спросила Снежана.

– Этого вам знать не положено, гражданка Иволгина, – сказал чекист, возвращая ей сумочку и паспорт. – Можете быть пока свободны, – взяв Снежану за локоть, он подвел ее к двери. – И никому не рассказывайте о том, что сейчас видели!

– Но, – в душе у нее вдруг шевельнулась безумная надежда. – Товарищ капитан!..

– Не товарищ капитан, а товарищ лейтенант Государственной безопасности, – поправил он ее.

На петлицах у него было по шпале, но Снежана не стала спорить.

– Товарищ лейтенант Государственной безопасности, – горячо заговорила она. – Мой муж был задержан по вредительскому навету этого самого… Гольдберга! Он не виновен! Он – летчик! Герой Советского Союза!

Снежана никогда не простит Владимиру этого письма!.. Но, сделает все, чтобы его освободили!.. Потому что его арестовали только из-за нее! Она его в это втравила, она и вытравит! Она добьется, чтобы с него сняли несправедливые обвинения! Но никогда! Никогда его не простит!.. И уедет! На все четыре стороны!.. Чтобы никогда больше его не видеть!.. Как он мог?! Господи! Как он мог?!..

– Летчик? Герой Советского Союза? – удивился лейтенант. – Подождите! Пройдите! – он усадил ее на стул, а сам сел на место Гольдберга.

– Он оболгал моего мужа, чтобы… – губы Снежаны задрожали, на глазах выступили слезы. – Он хотел… Он…

– Да, вы успокойтесь, гражданочка, – вскочил чекист, налил воды в стакан и подал ей. – Выпейте и успокойтесь… Враг народа Гольдберг арестован. Он будет предан суду за свою вредительскую деятельность и расстрелян.

Снежана пила воду большими глотками, пытаясь унять дрожь… Она должна все рассказать этому лейтенанту-капитану, чтобы Владимира освободили, как можно быстрее!.. Чтобы все закончилось, как можно быстрее!.. Чтобы она как можно быстрее могла куда-нибудь скрыться, убежать, спрятаться! Чтобы никогда больше! Чтобы никогда больше Владимира не видеть!..

Когда стакан опустел, лейтенант забрал его, снова сел за стол и мягко сказал:

– Расскажите подробнее, чего от вас хотел арестованный!

– Вот! – Снежана достала из сумочки адрес, который сунул ей в прошлый раз Гольдберг. – Он дал мне вот это… Он домогался меня… – Снежку передернуло от омерзения. – Он требовал, чтобы я пришла к нему по этому адресу, и… – она опустила глаза. – Чтобы я…

Чекист взял бумажку, прочитал и поднял трубку внутреннего телефона:

– Дежурную опергруппу на выезд! – отрывисто приказал он. – Советская, семнадцать, квартира два! Обыск и засада!

– Товарищ лейтенант Государственной безопасности, – Снежана смотрела на него с нескрываемой надеждой. – Мой муж – Герой Советского Союза майор Иволгин! Командир авиабригады! Пожалуйста, освободите его! Он ни в чем не виноват! Это все из-за меня!.. Сначала этот Гольдберг подстроил арест моего отца, а теперь оклеветал мужа… Он шантажировал меня, чтобы… – ее голос прервался. – Чтобы добиться от меня близости… – наконец, с трудом выговорила Снежана. – Они ни в чем не виноваты! Он оболгал их!