Текст книги "Хирургическое вмешательство"

Автор книги: Олег Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

«Жень, – мысленно окликнул верховный жрец. – Не пора?»

И всё стихло.

Свет померк.

– Я здесь бог, – произнёс ломающийся мальчишеский голос. – Мне принадлежат все войны на этой земле.

Жень шёл по берегу как был – босиком, в камуфляже и с автоматом под мышкой. Неосязаемый ветер развевал его волосы, горящие золотым огнём. В эту минуту мальчишка был настолько великолепен, что Ксе не сдержал восхищённого вздоха. Он-то, Жень, единственный был здесь настоящим богом, полноценным, частью мира, и не понять этого было нельзя. Стопятидесятимиллионный культ стоял за ним; сияние силы рвалось из него, как из недр живой звезды – свет, и ослепляло бы, не будь Ксе его частью.

Стфари склонили головы. Энгу шарахнулся в сторону, но по серому лицу его мелькнул призрак улыбки.

– Что, – сказал Жень довольно, – съели?

Ксе не мог не улыбнуться.

Жень подбоченился.

– Властью даровать победу достойному я дарую её Ан… – божонок вовремя прикусил язык: распоряжаться судьбой равных себе он не мог. Но закончил он так же величественно, властно и холодно: – народу стфари.

Энгу усмехнулся.

А потом боги разом обернулись, услышав что-то, явленное только им. Ксе, любовавшийся Женем, даже не успел встревожиться.

…его выбросило из тонкого мира, как из поезда на полном ходу. Жрец повалился назад, на ковёр, как и рассчитывал, но все прежние головокружения показались шуткой по сравнению с тем, что накатило сейчас: Ксе съехал в снег. Он перевернулся лицом вниз, утыкаясь лбом в холодное, тающее, и на миг стало легче… потом мучительная тошнота скрутила внутренности, желудок подкатил к горлу, Ксе вырвало и рвало до тех пор, пока внутри не закончилась даже желчь, и судороги не стали сухими. Поглощённый мукой, он корчился, суча ногами; он угодил бы ими в костёр, если бы тот не угас – мгновенно, точно накрытый гигантской ладонью.

С трудом дыша, Ксе поднял голову. Поискал вслепую горсть чистого снега, провёл по лицу.

И услышал.

– Прошу прощения, – мягко, ровно сказал смутно знакомый голос; он шёл откуда-то из поднебесья, отражался эхом со всех сторон, и, казалось, перемешивался с воздухом. – Все вы оказались здесь по ошибке. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Ксе подавился желчью, и сквозь мучительный спазматический кашель услышал последние слова Координатора:

– Вас скоро не станет.

Сильные руки куда-то тащили Ксе, пихали его и тормошили; головная боль, потерявшаяся во мгле обморока, вернулась, и жрец застонал.

– Ксе! – взвыл над ухом Жень, чуть не плача, – ну Ксе! Ну что ты… что с тобой… ну пожалуйста, проснись…

Жреца разобрал смех, но его снова перебило кашлем; вялым движением Ксе вывернулся из рук Женя, сел на снег. Вокруг было, о радость, чисто, и Ксе смог умыться.

– Что? – хрипло выдохнул он, поднимая глаза на перепуганного божонка.

– Тут… тут они! – прошептал Жень, сунувшись к самому лицу Ксе, так что тому пришлось легонько толкнуть пацанёнка в грудь.

– Кто? Те, кто был… тогда?

– Хуже! – в ухо ему сказал Жень, тревожно сопя. – Вообще – они! Все! Понимаешь… понимаешь…

Его одолевал страх, близкий к панике, и как ни был Ксе сейчас измучен, равнодушен ко всему, кроме головной боли, но даже он заражался от мальчишки этим страхом.

– Что?

– Я правду говорил! – громко, обиженно сказал Жень. Ксе поморщился, и божонок предупредительно понизил голос: – Я действительно сейчас могу Великого Пса отогнать, – жарко зашептал он. – Но тут… тут что-то такое… я даже не знаю, как такое называется! Такого не бывает, Ксе, понимаешь, вообще в принципе не может быть! Они… вообще – все!

– Ох, – сказал жрец. Жень был чрезвычайно современный бог. Ксе и в лучшие-то времена иной раз с трудом понимал сказанное подростком на его оригинальном диалекте, а сейчас, больной и разбитый, просто не имел сил вдумываться в слова.

– Ксе, – почти всхлипнул Жень, – что же делать? Ксе! Они же убьют!..

Тот снова вздохнул, приложив к векам онемевшие от холода пальцы.

– А то сам не догадываешься, – сказал ворчливо.

Жень засопел.

– Даниль нас пошлёт, – мрачно предрёк он.

Ксе покачал головой и скривился от приступа боли.

– Перетерпим как-нибудь, – сказал он. – Пусть сначала пошлёт, а потом поможет. Жень, я не вижу ничего и мобильник, кажется, потерял, позвони ему…

Тот, хлюпая носом, послушно зашарил по карманам. Ксе поднял лицо, щурясь. Восток уже просветлел, и жрец недоумённо спросил себя, сколько же прошло времени, пока он наблюдал схватку в тонком мире – семь часов, восемь? Казалось, не более получаса. Впрочем, это вышло даже удачно. Даниль наверняка ещё спит, но разбудить человека рано утром всё-таки не то, что разбудить его посреди ночи. Только бы аспирант не отключил мобильник и нигде его не забыл, как в тот раз…

– Даниль? – тихо сказал Жень; голос божонка сорвался. – Даниль, ты… слушай, тут… тут опять эти. Даниль, пожалуйста…

Динамик телефона был настроен на максимальную громкость, и Ксе услышал ответ Сергиевского – чёткий и совершенно не сонный. От сердца отлегло.

– Сейчас, – сказал аспирант жестковато. Ксе заподозрил, что он знал о том, что должно здесь произойти, или, по крайней мере, ожидал подобного. – Через пять минут.

Ксе вздохнул и закрыл глаза.

Он не следил за временем, не видел, что происходит; пару раз доносилось эхо далёких выстрелов, но жрец даже не вздрагивал. За его плечом сидел на корточках настороженный Жень, Ксе слышал его дыхание и ощущал излучение божественной силы. Он знал, что подросток смотрит в небо, где происходит что-то непонятное, небывалое, жуткое, но бог войны не умеет бояться сражений, и Жень, несмотря ни на что, готовится к схватке.

А потом явился Даниль. Кажется, не прошло и обещанных пяти минут. Явился Сергиевский, как за ним водилось, не по-людски, и не потому, что выпрыгнул из ниоткуда, взметнув ногами грязный снег и остывшие чёрные поленья, даже не потому, что нацепил, по своей загадочной моде, тонкий летний плащ посреди зимы.

Он был в ужасе.

Выскочив у забора, Даниль пронёсся бегом через двор, влетел в кострище, но остановиться не смог – пролетев ещё пару шагов, вляпался в самую грязь и в бешенстве заорал:

– А чтоб вы все сдохли!..

– Сейчас, – ласково сказал Ксе, уставившись в небо; подумалось, что с головной болью ему в ближайшее время придётся жить законным браком… – Подожди чуть-чуть.

– Какого?.. – возопил Даниль, оборачиваясь. Осёкся. Сказал «опаньки» и достал сигарету.

Ксе терпеливо ждал.

– Это что, – с опаской пробормотал аспирант, явно обращаясь сам к себе, – это что, полный комплект? Ой, какая мерзкая гадость… Нет, не полный… всё равно ж какая гадкая мерзость…

– Даниль, – донёсся осторожный голос Ансэндара. – Вы…

Воздух дрогнул; стфари оборвал фразу и отступил, натолкнувшись спиной на Менгра-Ргета, молча стоявшего возле широких бревенчатых ворот двора. Сумерки бледнели, наступал неяркий зимний рассвет, и над землёй плыла тишина – хмурая, густая, давящая. Ксе поймал себя на том, что не чувствует открытого неба; интуиция или, возможно, простое чувство пространства как будто отказывало окружающему в истинности. Всё вокруг – небо, земля, огромный деревянный дом за спиной, лес, подымавшийся над забором, снег – превращалось в декорацию, в съёмочный павильон с необыкновенно высоким потолком и низкой температурой…

– Даниил Игоревич, – с ноткой печали повторил Координатор. – Я предупреждал вас ранее. Поверьте, сейчас ситуация намного серьёзней. Ради вашего блага, не вмешивайтесь. Прошу вас.

Даниль задрал голову, высматривая что-то в небе, подёрнувшемся странными бледными клочьями, лишь отдалённо похожими на облака.

– Птица Говорун отличается умом и сообразительностью! – громогласно, с издёвкой объявил он. – Умом, блин, и сообразительностью!

Расхохотался; и завершил тихо:

– А я – нет…

14

Ужас поселился под крышей МГИТТ: перевалил за середину декабрь, и началась зачётная сессия. Аспирант вспоминал былое и слегка злорадствовал, наблюдая в коридорах несчастного вида юнцов, уткнувшихся в тетради, учебники и наладонники с отсканированными лекциями. Всё это были детские игры, разминка – предметы, которые можно сдать, просто выучив материал. Те, кого ждали испытания посерьёзнее, в предсессионную пору вообще не появлялись в физическом мире. Один данилев однокурсник перед своей пятой сессией так переутомился, что Лильяне Евстафьевне пришлось на экзамене самой воссоздать ему плотное тело – у бедняги на это уже не хватало сил. Впрочем, Евстафьевна, хоть и зверь, валить зубрилу не стала.

Даниль заскочил в институт перед работой: его попросила Аннаэр. Просьба так изумила Сергиевского, что он согласился помочь просто ради того, чтобы понять, в чём дело. Непонятно было, во-первых, как и почему А. В. Эрдманн в рабочий день оказалась в институте, во-вторых, зачем ей понадобился бумажный учебник теории сансары, и в-третьих, почему она не сходила через точки домой и не взяла собственный.

Вышел Даниль перед дверями названной Аннаэр аудитории и сразу попал в толпу бледной и потной от страха публики. Вид публики его сначала изрядно потешил, а потом озадачил.

– Эй, – окликнул Даниль первого попавшегося студента. Тот сидел на полу и страдал, бессмысленно глядя в исписанную тетрадь.

– Что? – мученик науки поднял красные от недосыпа глаза.

– Что это тут у вас?

– Из огня да в полымя, – трагически сказал студент.

Даниль задрал брови и присел на корточки рядом с ним.

– То есть?

– Обрадовались мы, – объяснил студент с интонациями вселенской печали. – Зачёт-то Лаунхоффер должен был принимать. А его нет. Эрдманн за него, аспирантка его. Обрадовались мы. А она, су… суровая девушка. Ещё хуже. Ящеру-то хоть наплевать на всё, а ей – нет.

– Опаньки, – резюмировал Даниль.

Стало ясно, в чём дело. Такое, конечно, могло иметь место только в сумасшедшем вузе вроде МГИТТ. Эрик Юрьевич, отправляясь куда-то по своим загадочным, но неизменно срочным делам, вызвонил Аннаэр с работы. Отказаться Мрачная Девочка не смогла.

Последние несколько лет она занималась узкими научными проблемами для диссертации и чистой практикой в клинике; простые, основополагающие вещи, как это обычно случается, Эрдманн забыла, затем-то и потребовался ей учебник. А поскольку Аннаэр была исключительно ответственным человеком, то покидать аудиторию даже на пару минут (и оставлять без присмотра разложенные на столе билеты) она не решалась и позвонила Данилю.

Но где Ящер?

С какой стати он оставил Аннаэр принимать зачёт вместо себя?!

…Студент тяжко вздохнул и успел уже снова уткнуться в тетрадь, когда Даниль всучил ему пресловутый учебник.

– На, – сказал он. – Зайди в аудиторию и передай ей. Скажи, от Сергиевского.

– Да я вас узнал…

– Не трясись, – думая о другом, ободрил Даниль, – она ответственных любит и тебя запомнит. А я пойду. Пора мне.

– Лад… – донеслось в спину.

Сергиевский не стал дослушивать. Внутри института через точки обычно не перемещались, но он чувствовал, что надо спешить. Он вылетел в холле, едва не сбил с ног Ильваса, в преподавательской ипостаси шедшего принимать историю, и кинулся к окну вахты.

Вахтенная бабушка, стерёгшая на проходной журналы и ключи от аудиторий, была существом искусственным; написал её программу Андрей Анатольевич, и малая эта мелочь вышла из его рук такой обаятельной, что и всего МГИТТ уже нельзя было представить без вахтенной бабушки. Она день-деньской развлекалась вязанием разных вещей, а довязав, дарила тем, кто казался ей наиболее симпатичным. Ажурную чёрную шаль Вороны, славную тем, что Ворона всё время её роняла, связала именно она, а сам Ларионов носил бабушкин шарф.

– Бабмаш! – успел выдохнуть Сергиевский, когда затрезвонил мобильник.

Даниль ничуть не удивился, услышав Женя. Контактёрская интуиция делала своё дело, он ждал того, что должно было случиться, и оно случалось.

– Что, Данечка? – удивилась Бабмаш, щёлкая спицами.

– Сейчас, – отрезал Сергиевский в трубку. – Через пять минут, – и обернулся к программе.

– Бабмаш, вы случайно не знаете, где Лаунхоффер?

– Эрик Юрьевич пошёл с собакой гулять, – важно отвечала она, не поднимая глаз от вязанья.

– С какой собакой? – прошептал Даниль недоумённо, а потом крикнул, сунувшись в окно вахты к испуганной бабушке: – Куда пошёл? Куда пошёл?!

– Откуда ж мне знать-то… – пролепетала та, но аспирант уже исчез – как не было.

Присутствия собаки не ощущалось, но проблем хватало и без Великого Пса.

Даниль смотрел и не верил своим глазам; жуть и восторг мешались в душе. В небе над заснеженным полем неторопливо, сегмент за сегментом, собиралась высшая система.

Адский зверинец.

Точно детали конструктора, программы встраивались одна в другую, объединялись, обретая в своём единстве новые функции, включались в работу… До конца разобраться в предназначении каждой из них Даниль не мог и тогда, когда они действовали по отдельности, а сейчас вовсе терялся, пытаясь понять, чем станет зверинец, когда закончится интеграция, и для чего он в конечном итоге проектировался. Но как бы то ни было, Сергиевский оставался специалистом, и великолепие замысла завораживало его, несмотря на опасность.

– Даниль!

Аспирант вздрогнул.

Перед ним стоял божонок Жень и неотрывно, как снайпер, пялился вытаращенными голубыми глазами. Жрец Ксе, выглядевший измученным и больным, сидел на снегу поодаль и, кажется, ни на что не реагировал.

– Что? – спросил Даниль. – Что тут за нафиг творится?

Жень моргнул и напрягся.

– Координатор, – сказал он паническим полушёпотом. – Он пришёл и сказал, что мы тут все по ошибке и скоро нас не станет.

Сергиевский молча выругался и отвёл взгляд. Сигарета погасла, пришлось выбросить её и запалить новую. Всё вышло так, как он и предполагал: разрозненные сведения, точно программы Лаунхоффера, складывались в единую систему, и была эта система ничуть не симпатичней зверинца. «Формат диск Це», – подумал Даниль; ему стало тошно, как никогда. Эрик Юрьевич поставил какой-то эксперимент, эксперимент закончился неудачно, теперь Ящер собирается исправить его последствия. Уже активирована система контроля; скоро в неё встроится Великий Пёс, точная копия стихии уничтожения, и формат будет комплит… На миг расклад стал понятным; но стоило вдуматься, и он оказывался слишком уж понятным, слишком простым для Ящера. Осознав это, Даниль вспомнил, что говорила Ворона после той памятной операции: стфари – не причина и не следствие инцидента, они всего лишь побочный эффект. Тогда что есть причина? Следствие?..

Впрочем, когда форматируется диск, на нём стирается вся информация.

– Это нкераиз, – частил Жень, пытаясь поймать взгляд Сергиевского. – Опять вероятности рвануло, опять миры совместились, и нкераиз прошли, потому что им очень нужно, чтоб всех убить, то есть чтоб Ансу убить, чтоб стфари больше не было. У них там такая же аномалия, как тут…

«Вот чего стихию тряхнуло и Гену взъерошило», – флегматично думал Даниль.

А потом взъерошило его самого – когда аспирант услышал последние слова божонка.

– Что? – переспросил Даниль, и Жень отшатнулся – таким жутким показалось лицо Сергиевского. – Что ты сказал? У них там…

– Я не знаю! – на всякий случай отрёкся подросток. – Но Анса говорил, что там у них, в том мире, наверняка такая же аномалия, как здесь. И они пришли, и бога своего притащили, чтоб всех убить…

– Тихо, – велел Даниль. Жень мигом заткнулся и только посматривал на него снизу вверх, испуганно и с надеждой.

…Ни при чём здесь люди, и боги их ни при чём, вовсе не по их души собирается в небе кошмарная многочленная система, и не за их жизнями придёт доберман Лаунхоффера, Великий Пёс.

Аномалия.

Следствие эксперимента.

Сердце забухало часто и тяжело, так, что трудно стало дышать. Даниль болезненно зажмурился и потёр лоб. Он знал, конечно, что его руководитель способен на многое, но что на такое… Какая-то часть сознания залюбопытствовала, в чём мог заключаться эксперимент, повлёкший за собой настолько разрушительные последствия, но мысль эта стихла, угасла, истаяла под тяжестью другой мысли: уничтожение аномалии, само по себе являясь безусловным благом, будет сопровождаться уничтожением всех её побочных эффектов.

То есть окончательной смертью многих тысяч людей.

Целого города.

Целой страны, которая называется Стфари.

– Ой, мама… – прошептал аспирант.

Как возвышенно и гордо он объявил Аннаэр, что иногда порядочный человек должен вмешаться… только подробности пролили новый свет на проблему, и уже не на порядочность походило это, а на что-то значительно противней и неуютней.

– Я, типа, тут силы добра и света? – жалобно пробормотал Даниль. – Стрёмно-то как…

Жень искривил край рта и развёл руками.

– Даниль, – спросил он, – а что это с ними? Почему они – так? Не по отдельности?

– Что? – проснулся потонувший в эмоциях аспирант. – Это ты про… а, ясно. Они же искусственные, Жень. Они как детальки Лего, встраиваются друг в друга и собираются в высшую систему. В сверх-божество.

– Уй-ё, – в точности как Ксе сказал Жень и поморщился.

– Ага, – согласился Даниль печально. – Пакость.

Светлело; по двору пронёсся ветерок, осыпал снегом чёрную язву кострища и грязные лужи. Небо и лес застыли в пластиковой недвижности. Из-за угла дома показался ходивший куда-то Менгра-Ргет.

– Они прекратили… – начал кузнец, и Ансэндар прервал его:

– Они тоже слышали.

Оба умолкли, глядя на Сергиевского.

Даниль поколебался и вздохнул.

– Тут… разобраться надо, – беспомощно сказал он.

«Ящер, – снова и снова прокручивалось в голове, – тираннозаурус рекс, у него, конечно, ни совести, ни жалости, но, в конце концов, не может он не понимать… не может не быть способа убрать аномалию без того, чтобы – всех… надо только подумать… блин, а я-то, я-то о чём думал два года… но я же не знал…» Даниль почувствовал себя беспомощным и никчёмным. Лаунхоффер Лаунхоффером, но Северорусской аномалией должен был заниматься он, Сергиевский, его и ректор просил серьёзнее отнестись к работе, поздно, правда, просил… но два года до этого Даниль занимался, как говорила Ворона, «прожиганием жизни», вместо того, чтобы разбираться в проблеме. И разобрался, как следовало ожидать, в самый последний момент.

Но всё же время упущено не было. И тогда, после разговора с Аннаэр, он твёрдо решил вмешаться. Всё, что он должен сделать сейчас, всё, что он может сделать – это выполнить данное себе обещание.

Даниль выпрямился.

И услышал голос Координатора; судя по позам остальных, на сей раз ястреб обращался только к нему.

– Даниил Игоревич, – кротко сказала адская птица. – Мы гарантируем, что операция будет проведена быстро и аккуратно. Последний раз прошу вас не вмешиваться.

– Быстро? – переспросил Даниль и криво улыбнулся. – Аккуратно?

Менгра насторожился. Даже Ксе поднял мутноватый взгляд.

– Знаешь что, пташка? – мягко и задумчиво сообщил Сергиевский. – Давай порхай назад в клетку. Операция отменяется.

Тонкий мир вспыхнул – почти так, как тогда, в отделе мониторинга. Даниль перешёл в чистую форму и уничтожил тело: требовался наивысший уровень концентрации, он не мог распыляться на поддержание плоти. Сколько элементов успело интегрироваться в систему, не было до конца ясно. Контролирующая структура, состоявшая из Координатора и Ищейки, держала в поле зрения всех, кому выпало несчастье оказаться побочным эффектом: стфари, рассеянных, кажется, по доброй сотне квадратных километров, каких-то других людей, видимо, тех самых нкераиз, которые были сконцентрированы на куда меньшей площади, и две сущности, которые Даниль опознал как антропогенных богов. Женю не стоило так беспокоиться: они с Ксе не принадлежали иной вероятности, уничтожение им не грозило… Ястреб действительно провёл бы операцию аккуратно – программа, написанная Эриком Юрьевичем, не могла работать иначе.

Из остальных сегментов системы Даниль опознал только Аналитика; ворон отвечал за контакт с вероятностным мультиверсом.

Общее сознание конгломерата искусственных божеств распространялось над всей территорией аномалии; им было безразлично, где конкретно находится тот или иной объект. Самые важные события происходили на южной границе, поэтому остриё внимания зверинца направлялось сюда.

…Возможности высшей системы казались безграничными – на первый взгляд; когда Даниль волевым усилием отбросил эмоции и начал мыслить как положено специалисту, то почти сразу нащупал слабое место. В антропогенном секторе тонкого плана зверинцу действительно не отыскалось бы равных, даже одна-единственная программа стала бы грозным противником для кого-нибудь вроде Женя – но был ещё и стихийный сектор. Ничто не могло заменить живому или псевдоживому существу энергетические потоки, кровеносные сосуды Матьземли; чудовищное многоголовое сверх-божество они пронизывали так же, как и все остальные тонкие тела в мире.

«Отсель грозить мы будем шведам!» – деловито подумал Сергиевский и ухмыльнулся.

Отстранённым взглядом экспериментатора и хирурга он смотрел, как зверинец готовится действовать; пожалуй, будь им велено только уничтожить лишние души, программы управились бы за доли секунды, но параллельной и главной задачей выступала нейтрализация межмировой аномалии, а она требовала куда больше времени на расчёты.

– Даниил Игоревич… – снова начал ястреб.

– Надоел! – огрызнулся тот.

И остановил циркуляцию энергии в теле стихии.

У него не было времени ждать, когда зверинец нанесёт удар, да и не знал Даниль, сумеет ли его отразить; он начал первым. Плана не было, одни смутные догадки. У каждой программы есть определённые ограничения, связанные с её функциональностью; в высшей системе они получают компенсацию, но, тем не менее, никуда не исчезают. Ищейка инертна и не склонна действовать без команды. Координатор обретает силу только там, где есть, кем управлять. Аналитик, самая впечатляющая разработка Лаунхоффера, нестабилен, и без контакта с внешним миром не сможет удержать своё многомерное сознание в равновесии. Сейчас, когда он интегрирован в высшую систему, внутренняя дестабилизация может повлечь за собой не только размытие вероятностной структуры континуума, но даже – в случае большой, очень большой удачи – самоуничтожение зверинца.

Надеяться на такую удачу, конечно, было бы глупо: если эта мысль пришла в голову даже Сергиевскому, Лаунхоффер уж точно всё предусмотрел. Но пути воздействия существовали, зверинец не был неуязвимым, и больше того – Даниль, пожалуй, в одиночку представлял опасность не меньшую, чем весь выводок адских тварей.

Мысль эта вселяла бодрость и оптимизм.

И ещё веселей стало Данилю, когда он увидел, что расчёты и надежды его оправдались – сложная система зверинца дрогнула, замкнулась в себе, затем в недрах её кто-то принял решение и программы-сегменты начали выключаться одна за одной, видимо, страхуясь от выпадения в иную вероятность…

А потом циркуляция возобновилась.

Даниль подавился, хотя в тонком теле давиться было решительно нечем.

Он по-прежнему контролировал энергетические сосуды великой стихийной богини на всём пространстве аномалии, изолируя территорию, не позволяя зверинцу контактировать с окружающей средой… но циркуляция возобновилась, распад искусственного сверх-божества прекратился; почти сразу процесс пошёл вспять.

– Это она, что ли, дура? – пробормотал Сергиевский: пришло на ум, что Матьземля каким-то невероятным образом вмиг отрастила себе новые капилляры.

Но нет; стихию он надёжно держал в руках, да и не могла она разрастись так быстро.

А энергия шла.

Струилась могучим потоком, питая жуткую систему уничтожения…

Даниль окончательно перестал понимать, что происходит, и выпал в физический мир. От растерянности он не проследил точность позиционирования, и оказался за несколько метров от того места, где стоял до ухода в чистую форму – за воротами дома Менгры, в поле.

– Ой, блин, – пролепетал он и, не удержавшись, добавил: – до чего техника дошла…

Порыв ветра бросил горсть снега ему в лицо.

– Это не техника дошла, – иронично ответил Эрик Юрьевич. – Это я сам сюда на лыжах дошёл.

Лаунхоффер стоял посреди снежной целины, огромного белого поля, и Даниль заподозрил, что он и не стоял вовсе – снега там должно было за ночь насыпать, по крайней мере, по колено.

Отовсюду выходили кошки, гигантские кошки из позёмки и небесной трухи, одну совсем рядом выронил снежный ком – толстолапую, с кристаллами серого льда вместо глаз. Ищейка мультиплицировала себя; зрачков у неё было больше, чем звёзд на небе, и каждый становился полупризрачным снежным телом…

А собак у Ящера было две. Чёрная и рыжая. Здоровенного, как телёнок, кане-корсо Даниль опознал сразу, потому что имел счастье неоднократно и тесно общаться с богом войны.

– Эрик Юрьевич… – выдохнул Сергиевский, чувствуя, как тает его уверенность.

– Доброе утро, – кивнул тот.

Он стоял далеко, метров за сто, но голос звучал ясно и отчётливо, будто бы рядом. Лаунхоффер снисходительно улыбнулся и сказал:

– Отрицательный результат – это тоже результат. Но ошибки надо исправлять.

– Эрик Юрьевич, но… – Сергиевский беспомощно поднял брови, – неужели это обязательно – так? Должен быть способ…

– Даниль, – сказал тот. – Экология тонкого плана слишком уязвима. Ты это понимаешь. Я тебе поручил эту проблему.

– Простите, – убито сказал аспирант.

– Я о другом, – равнодушно ответил Лаунхоффер. – Мусор не надо бросать мимо урны.

Даниль дёрнулся и сжал зубы. Если бы Ящер до конца выдержал беседу в ключе надменной вежливости, возможно, что аспирант, оробев, так и не решился бы ему возразить. Но Лаунхоффер явился не разъяснять свою позицию и не учить Сергиевского жизни, он намеревался приступить к делу, а этого Даниль допустить не мог.

За спиной загремели доски, скрипнули петли, но аспирант не обернулся; спиной он почувствовал, что распахнулись ворота, и несколько человек выбежали со двора.

– Что тут… – начал Менгра и осёкся.

– Это та гадость, – уверенно и злобно процедил Жень. – Надо же – с-собака рыжая…

– Великий Пёс, – едва слышно проговорил Ансэндар.

– Даниль, – сказал Ксе так спокойно, что Сергиевский на миг впал в изумление, – у нас проблемы?

«У нас? – мысленно переспросил тот, чувствуя, как накатывают бессилие и тоска. – Ну да… у вас одни, у меня другие… Зачем вы мне, а? На кой вы мне сдались? Кто я, чтобы с тираннозавром за добычу спорить? Я же ему на один зуб…»

«Кто должен, если никто не должен?» – спросила Ворона.

Даниль вздохнул и сказал:

– Проблемы, Ксе. Но я попробую их решить.

– Иди домой, – велел Ящер.

Он опустил ладонь между ушами Великого Пса, и доберман напрягся на месте, выискивая жертву бессветным взглядом.

– Эрик Юрьевич, – хрипло сказал Сергиевский. – Я не могу.

Тот не ответил; Даниль не знал, ждал ли он продолжения или просто игнорировал аспиранта, но всё же добавил, упрямо и зло:

– Они не мусор. Никто не мусор. И я…

– Что? – с интересом спросил Лаунхоффер.

Даниль замялся, переступил на месте, опуская глаза; тянуло оглянуться и посмотреть на Ксе и прочих, но не хотелось перед ними показывать страха. Тогда он мучительно оскалился и сказал – как с берега в омут бухнул:

– Я вам не позволю.

Высокий светловолосый человек щёлкнул зажигалкой и посмотрел в сторону леса. Ксе не видел, как и откуда он появился, но подозревал, что так же, как и Даниль – ниоткуда. Новоприбывший стоял далеко в поле, на снегу, куда странно было бы забраться просто гуляючи. Сергиевский пару раз объяснял, как осуществляется такой способ перемещения, но Ксе про себя всё равно называл его телепортацией.

«Это, наверно, тот самый Ящер», – подумал жрец. Светло-серый летний плащ, почти такой же, как у Даниля, развевал ветер; Лаунхоффер курил, гладил собаку и о чём-то раздумывал.

Даниль стоял к ним с Женем спиной и неотрывно смотрел на своего руководителя. Кулаки его судорожно сжимались и разжимались. Ксе чувствовал себя удивительно спокойно; он хотел бы передать Данилю часть своей странной невозмутимости, но не знал, что сказать, и молчал.

– Я вам не позволю, – повторил аспирант шёпотом.

«Он боится», – думал Ксе.

Жень шагнул вперёд.

– Даниль, – звенящим голосом сказал он, – я…

– Сам понял, что сказал? – осведомился Эрик Юрьевич; он не сдвинулся с места, а голос звучал рядом. – Вы, молодой человек, развлекитесь немного.

Он убрал ладонь с темени добермана, и Великий Пёс сорвался с места. Жень тихо ахнул. Чёрная собака летела молча, с сомкнутой пастью, стремительно, как торпеда; Ксе встревоженно глянул на божонка, но тот лишь решительно нахмурился и тряхнул волосами. Не добежав до них какого-то десятка метров, доберман прыгнул, взвившись в воздух – так же беззвучно, как бежал, не было слышно даже удара лап о землю – и пропал из виду.

Следом исчез Жень.

Верховный жрец по-прежнему чувствовал его присутствие, Жень всего лишь ушёл в тонкий мир, чтобы сполна использовать всю обретённую мощь. «Он хотел сцепиться с Псом, – подумал Ксе. – С того самого дня. Доказать себе, что может. Теперь… но теперь Даниль – один».

Сергиевский медленно выдохнул и опустил голову.

– Ну вот где-то так… – нелепо пробормотал он.

Непереносимо яркая точка полыхнула, на миг ослепив, но в следующий миг переменилось само зрение, и уже нельзя было оторвать глаз от неё, плавно, как звезда, парившей над снежной чашей. Одна за другой от неё исходили медленно тающие сферы света. Казалось, ничего в мире нет краше этого лучезарного сияния; тона его, возле точки прохладно-голубоватые, постепенно наливались теплом, переходя в оттенки летнего солнца, заката, золота, янтаря… Серый зимний рассвет уступил им пространство небес, снег и облака отражали их, заполняя мир нежным, певучим, ласкающим сердце блеском чародейной звезды…

Ксе понял, что видит физическим зрением происходящее в тонком мире; так уже бывало с ним, в тот раз, когда Жень налетел на адепта. Жрец поторопился вчувствоваться в происходящее как положено контактёру – и растерялся. Ксе умел смотреть как стихийник, умел смотреть как антропогенник, мог с полным правом считать, что в тонком плане ориентируется как рыба в воде, но то, что сейчас делал Даниль, он не то что понять – увидеть толком не мог.

И самого Даниля не видел.

Только сияние; хрустальные полуокружности, исчезающие в полумраке, лёгкие лучи, уходящие в бесконечность, призрачные зеркала, невидимые ручьи, тончайшие нити, на пределе слышимости вызванивающие неведомую мелодию… Он находился внутри, рядом с центром странного мира, и шестым чувством слышал, что все они – стфари и нкераиз, люди и боги – тоже внутри, а за пределами огромной, но не бесконечной этой сферы было ли что? кто знает?.. длились шелест и ворожба, отзывались струны бесплотным эхом, и медленный серебряный ветер наполнял лёгкие предощущением взлёта…

– Нефиг радоваться, – угрюмо сказала сфера, журча ручьями. – Я в таком режиме долго не протяну.