Текст книги "Хирургическое вмешательство"

Автор книги: Олег Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Жень слушал его, закусив губу. Даниль смотрел на руки Менгры, впившиеся в руль так, что казалось – колесо вот-вот погнётся в могучей хватке. Жрец утопил в пол педаль газа, и машина отчаянно рванулась вперёд; благо, под колёсами был ровный асфальт, а загородное шоссе лежало прямым, как стрела.

– Даже после того, как пала Эмра, у стфари были силы сопротивляться. И нкераиз поняли, что победа будет стоить им армии, – синие глаза Ансэндара впервые сверкнули из-под белых ресниц. – У них был бог войны, Энгу, и он не в силах был им помочь, несмотря на множество человеческих жертв. Хотя я бы сказал – именно из-за них. Его… совершенно измучили.

– Это для них как наркотики, – негромко объяснил Ксе для Даниля. – Чем дальше, тем хуже.

Ансэндар сдержанно вздохнул и договорил:

– Его спутница, Ама-Энгуким, хозяйка дома героев, встретила его однажды не на ложе, а на алтаре.

– И что? – хрипло спросил Жень; голос его сорвался.

Ансэндар молчал.

Неотрывно глядя на дорогу чужого мира, сказал Менгра-Ргет – ровно и отрешённо, точно произнося молитву:

– Эстан раа-Стфари, предок. Лудра лу-Менгра, коневод. Андра лу-Менгра, охотник. Даннаради, ткачиха. Нэнтуради, добрая. Леннаради…

– Не надо! – резко сказал Ансэндар. – Хватит!

– Люди гибнут во имя богов. Боги гибнут ради людей. Мои сыновья пали рядом с Андрой. Я имею право. – Менгра пожал плечами.

«Мля, – думал Даниль. – Ой, мля…» Ладоням было больно от ногтей, во рту – горько от мерзкого пива. Все собственные проблемы казались мелкими и смешными. Ксе рядом с Сергиевским чувствовал то же самое. Маленький бог Жень сидел, зажмурившись, дышал через рот. «Зачем, ну зачем я здесь? – тоскливо спрашивал себя Даниль. – Ну на кой хрен мне обо всём этом знать, зачем мне об этом думать, почему я тут? Как оно всё может меня касаться? Они мне никто. Наплевать мне на них. Мне нужна консультация Ксе по поводу аномалии, и всё. Я диссертацию пишу. Не хочу я о стфарьих проблемах думать, ну их всех в пень…» Он беззвучно повторял это, снова и снова, но все никак не мог уговорить себя. «Ящеру бы точно наплевать было, он благотворительностью не занимается!», – отчаянно напомнил себе Даниль.

И вдруг отчётливо, ясно, почти с радостью понял, что не хочет быть – Ящером.

…Ворон каркнул: встала перед глазами карта аномалии, рана, вырубленная в плоти стихий неведомой волей, страшным, невообразимым оружием.

– Как вы попали сюда? – суховато спросил аспирант. – Был сильнейший, неестественный разрыв пространства. Это тоже сделал Энгу?

– Нет, – просто ответил Ансэндар. – Я.

Даниль так и подскочил, едва не разлив пиво: он был готов ко всему, но не к этому. Остальные, кажется, тоже. Менгра насмешливо хмыкнул под нос, улыбнувшись одной стороной рта. «Вау!..» – выдохнул Жень и закусил, сунув в рот, прядь собственных волос. «Уй-ё…» – едва слышно сказал Ксе. Все они вытаращились на беловолосого так, что тот почти испуганно замотал головой:

– Нет, вы неверно поняли. У меня нет… никаких особенных возможностей. Это была счастливая случайность, я сам не могу её объяснить. Просто… вдруг это стало возможным. Я к тому времени уже… остался один, люди… им грозило полное истребление, все мы были в отчаянии, и вдруг… Это выглядело так, будто стихия Земли неожиданно стала тонкой. Не океан, а плёнка воды, которую легко можно преодолеть. Мне ничего не пришлось решать. Выхода не было.

– Как это она стала тонкой… – пробормотал Даниль. – С чего?

Он думал вслух, но Ансэндар решил, что вопрос обращён к нему.

– Не знаю, – ответил он. – Если это важно – мне казалось, что её рвут. Намеренно. Некая осмысленная сила. Но – не с моей стороны. Я сделал шаг вперёд, и она исчезла.

«Рана, – подумал Даниль. – Рана мира… Но если – не с их стороны?..»

Здесь был тупик.

Мысль отказывалась идти дальше. Впрочем, – Сергиевский внутренне улыбнулся, – информация в любом случае бесценная, в МГИТТ её примут с восторгом; Ворона посмотрит большущими глазами, ахнет и что-нибудь скажет, и Ларионов будет по-стариковски радоваться, какая дельная растёт ему смена. Потешный дед, кажется, до сих пор не осознал, что бессмертен…

– Даниль, – поинтересовался Менгра, кривя рот. – Зачем тебе это знать?

Аспирант прикрыл глаза.

– Хорошо, – сказал он. – Баш на баш: теперь вы спрашиваете меня.

К вечеру машина свернула с шоссе на просёлочную дорогу, и Даниль с полной мере осознал все её, дороги, прелести, а также все достоинства старенькой «Нивы». Менгра-Ргет, на родине, по-видимому, привыкший ездить верхом, казалось, совершенно не замечал брыкливого характера своей железной лошадки, преспокойно гнал её по ухабам и только насмешливо ухал, когда на кочках врезался макушкой в крышу. Жень посмеивался: экстремальный стиль вождения божонку определённо был по душе. Ксе только крякал, а Сергиевский страдал душой, телом и разумом – в особенности потому, что мог запросто избавить себя от пытки и сей же миг оказаться на месте. «Вот сейчас скажу, – обещал он себе. – Вот сейчас. Они же всё равно знают, кто я. Менгра, останови, я сейчас одну штуку устрою…», – так он говорил и говорил мысленно, но всё никак не решался произнести вслух. Он едва не застонал от облегчения, когда тихий шаман заёрзал рядом на сиденье и спросил:

– Менгра, долго ещё до деревни? Здесь уже… начинается.

Жрец, не тратя слов, остановил машину.

…Воспользовавшись предложением Даниля, он действительно долго его расспрашивал, по делу и просто из любопытства, пытаясь представить, что такое кармахирургия, чему и как учат в МГИТТ. Идея высшего образования была ему прекрасно знакома. В родном мире стфари техническое развитие распределялось крайне неравномерно, что и дало повод связать его уровень с уровнем начала двадцатого века. Огнестрельным оружием пользовались уже везде; захватчики-нкераиз привели в Стфари первые танки, бессмысленно утонувшие в болотах. В Эмре, столице, был университет, в Эмре же успели до войны появиться электричество и телефон, но пахали стфари по-прежнему на лошадях, а северяне, обитатели непролазных чащоб, вовсе жили охотой и рыболовством.

Анатомии тонкого тела жрец, конечно, не знал, но ему вполне хватило образа червей, пожирающих душу; Данилю и самому страшновато было вспоминать, как он ассистировал Вороне. Он доверял Алисе Викторовне безгранично, и с ней всё казалось простым. Но Ларионов хотел лечить пострадавших, а Даниль даже представить не мог, как возьмётся за подобную операцию самостоятельно. «Анька-то возьмётся», – подумал аспирант и погрузился в скорбь: казалось, все силы вселенной были заняты только тем, как бы выгнать его из уютного гнёздышка теории в холодную и склизкую практику.

Ансэндар и Менгра пришли в ужас, узнав, чего стоило миру-спасителю укрытие их народа. Сергиевский в конце концов решился соврать и убедил их, что в появлении аномалии виновата только та неведомая, жуткая сила, что прорубила ход между мирами, а сами стфари не имеют к ней отношения. Он отнюдь не был в этом уверен, хотя не стал бы клясться и в обратном, но обвинять в чём-то злосчастных беженцев казалось жестоким и бессмысленным.

…Даниль выбрался из машины; вышли и остальные, утомившись долгим сидением. Он услышал, как за спиной хлопнули двери. Холодный воздух, неподвижный и влажный, накатил плотной волной, и Даниль с наслаждением вдохнул его, не торопясь согреваться.

Дорога здесь рассекала сжатое поле: из чёрной земли торчали жёлтые пенёчки стеблей, начавшие подгнивать. Горизонт со всех сторон голубел лесными опушками. Ещё не стемнело, но краски заката уже отцвели, лишь вдали догорало золотое и алое. Было пронзительно тихо, так тихо, что слышалось, как идёт над полем медленный ветер. Далеко-далеко чернела линия электропередачи.

– Вы не чувствуете? – спросил за плечом беззвучно подошедший Ксе.

– Что? – небрежно, дыша полной грудью, спросил аспирант.

– Матьземля. – Шаман помолчал. – Она плачет.

Даниль прикрыл глаза; шаманский, перманентный тип восприятия стихий никогда ему не требовался, учёному он мог только помешать. Сергиевский окинул взглядом тонкий мир. Истончение, дестабилизацию плоти богини он видел – точно так же, как видел его на карте в отделе мониторинга. Больше ничего аспирант сказать не мог. Чувства Матьземли были ему безразличны и потому не вызывали ассоциаций.

– Ей больно?

Ксе пошёл вперёд, оступаясь на мягкой земле, остановился метрах в десяти перед Данилем, прислушался. Сергиевский ждал. Минуту спустя шаман обернулся и пошёл обратно; лицо его казалось бледным и усталым, но причиной тому скорее были долгая поездка и неистребимый запах бензина в салоне.

– Больно, – сказал Ксе, остановившись перед аспирантом, но глядя вкось. – И страшно. Кажется, даже больше страшно, чем больно.

– Из-за чего? Чего она боится?

– Она не понимает, что происходит. Вы теологию знаете?

Даниль моргнул и с некоторым усилием превозмог желание выставить себя знатоком.

– Недостаточно, – признался он. – Вы говорите, говорите всё, что считаете нужным, или даже не считаете. Любые идеи, предположения. То, что вам только кажется. Я сам не знаю, что именно я ищу. Любая информация может оказаться полезной.

Ксе поколебался.

– У стихийных богов, – сказал он, – нет разума в человеческом понимании. Матьземлю создаёт жизнедеятельность всех живых существ на планете, от вирусов до млекопитающих. Но суммарная масса бактерий, растений, насекомых – она больше, чем масса людей или дельфинов. Сознание богини рассредоточено, и очень… неразвито. Я… – Ксе замялся, – ну как бы это сказать… Она как собака. Иногда меньше, чем собака, иногда больше, но ничего умного в любом случае не скажет.

– Понятно.

– Она не различает мелкие сущности. Например, все люди для неё одинаковы. И с памятью у неё плоховато. Но она в состоянии запомнить, происходило что-то уже или нет. Это открыли во время ядерных испытаний. Неизвестно, что она чувствовала во время самых первых взрывов, но с семидесятых реакция богов уже фиксировалась. Там, где бомбу испытывали в первый раз, богиня очень пугалась, но чем старше становился полигон, тем меньше в ней оставалось страха. Только больно, но не страшно. Постепенно память распространилась по всему её телу, и теперь она уже вообще не боится.

– То есть, здесь происходит что-то совершенно для неё новое?

– Да.

Даниль замолк и в задумчивости прихватил зубами губу.

– А… откуда оно идёт? От кого? – проговорил он.

И сам содрогнулся, поняв, что спросил. Мгновенно вспомнилась мысль, посетившая его в кабинете Вороны: когда о «сбитых настройках» сансары он подумал не как о случайно сломавшихся, но как о сломанных кем-то, чьей-то осознанной волей. Теперь интуиция давала подсказку вторично. «Зрение тоже обманывает, – упорно возразил себе Даниль. – Молодец, блин, доказательство нашёл…»

Шаман озадаченно хмурился, разбивая носком ботинка влажные тёмные комья.

– Я сейчас попробую, – сказал он, наконец, и крикнул остальным: – Пожалуйста, минут пять не разговаривайте! Мне послушать нужно!

Он снова пошёл в поле и шёл так долго, что превратился в едва заметную, тающую в сумерках фигурку, чёрную на чёрной осенней земле. Даниль уже не видел его толком, а потом фигурка и вовсе пропала: кажется, Ксе лёг навзничь. Сергиевский закурил, размышляя. Нечто совершенно новое для ровесницы жизни на планете – что это может быть? Что вообще на Земле может происходить впервые? Как ни крути, а мысли возвращались к техническому прогрессу: неестественные скорости, беспримерные силы, неожиданные воздействия – всё это дело человеческих рук, и действительно, Ксе сказал, что последний раз Земля пугалась атомной бомбы…

Шаман возвращался, отряхиваясь. Сигарета дотлела, Даниль вдавил её в мягкую почву.

Тихо здесь было, безмятежно тихо, спокойно, как в колыбели – здесь, на южной границе аномалии. Рыжая лента дороги, сжатое поле да сиреневый лес вдали, обычный среднерусский пейзаж; никак, ничем не походила местность на ядерный полигон. Что могло здесь произойти?

– Мне плохо, мне плохо, мне плохо, – Ксе, тяжело дыша, упёрся руками в колени, и Даниль насторожился, не сразу поняв, что имеет в виду шаман. – Вот всё, что она в состоянии сказать. Дура же, что с неё возьмёшь… – Горьковатая нежность промелькнула в голосе Ксе, и аспирант подумал с улыбкой, что шаман, должно быть, по-своему любит свою «собаку».

– Сейчас этого с ней нет, – продолжал он. – Этого – страшного. Но остался след, и осталась боль. Она не может заживить себя. Это тоже странно, – он поднял глаза на внимательного и сосредоточенного Даниля. – Она очень быстро залечивает свои раны.

– Воздействие не закончилось, – заключил аспирант и вздохнул. – Да, вероятно, иначе за несколько лет аномалия должна была сократиться…

– Что-нибудь ещё, – неуверенно начал Ксе, – нужно спросить?

– А у вас самого идей нет? – печально поинтересовался Даниль.

Ксе молча развёл руками, искривив угол рта в усмешке: я же не кармахирург.

Кармахирург вздохнул.

– Спектральный анализатор бы сюда… – пробормотал он, запрокинув лицо к вечернему небу. – Да кто ж мне его даст…

«Ларионову дадут», – немедленно пришло в голову. Технологическое оснащение перестанет быть проблемой, когда подключатся авторитеты; и ездить сюда тоже больше не придётся, анализатор кинут через точки. Шлейфы аур всех душ, бывших в этих местах за последние десять лет – громадный корпус информации; его ещё несколько лет придётся обрабатывать, ища единственную зацепку, которой вполне может в нём и не быть… но делать нечего.

– Спасибо, Ксе, – сказал Даниль. – Диагноза, увы, я не поставлю, но вы помогли. И… стфари тоже.

– Вы думали, это из-за них? – тихо спросил Ксе.

– Не из-за них, – уточнил Даниль, снова вспомнив Ворону. – Мы действительно предполагали, что воздействие шло с их стороны, но я не вижу причины не верить Ансэндару. К тому же, возможности богов ограничены, это всем известно. Здесь было что-то иное.

Он направился к машине, возле которой ждали остальные, и шаман, уставившись в землю, последовал за ним.

– Даниль, – сказал он вполголоса, – а вам не кажется странным, что стфари так хорошо говорят по-русски?

Ксе это, очевидно, удивляло, но причина на деле была до смешного обыденной.

– Да у них просто языковые матрицы переписаны, – хмыкнул аспирант. – Причём странно как-то переписаны, не по нашей методике. Норвежцы, что ли, делали?

– Нет, – сказал Ансэндар, усмехнувшись, – не норвежцы… Садитесь, Даниль. До деревни ещё два часа езды. Останетесь у нас переночевать, а утром пойдёте на поезд.

Аспирант вообразил себе эту деревню и эту ночёвку – без душа, канализации и электричества, не говоря уже о компьютерах и интернете, где он любил посидеть перед сном – и понял, что к подвигу не готов. Терпение кончилось, неписаные законы МГИТТ выставились детской игрой, и Даниль решительно объявил:

– Спасибо, люди и боги, но – извиняюсь. Сюда я ещё протрясся, но опять куда-то ехать меня жаба душит.

Менгра расхохотался.

– Тут останешься или пешком пойдёшь? – ёрнически уточнил он.

– Пешком, – совершенно серьёзно ответил Даниль.

И исчез.

Он не стал сразу возвращаться домой; день выдался богатый на впечатления, и закончить его хотелось не в скорбных думах о страданиях Матьземли, а как-нибудь поприятнее. Кроме того, ещё даже не стемнело окончательно. После молчаливых полей и игры закатных отсветов в небесах перспектива завалиться в кабак Сергиевского как-то не прельщала; он понял, что не успел насытиться тишиной и безлюдьем.

Поэтому Даниль вышел где-то на заброшенной просеке и побрёл по ней куда глаза глядят, изумляясь сумеречному зыбкому свету и дыханию леса.

9

– Однако, – оторопело сказал Ксе, как заворожённый пялясь на то место, где только что стоял аспирант. – Однако. Ну, спасибо, что заплатил вперёд…

Жень иронически засмеялся и сморщил нос.

– Подумаешь! – заносчиво сказал он. – Папка тоже так мог. И я смогу. Потом.

– А что это было? – спросил Ксе, подняв голову.

Ансэндар улыбался.

– Бог стоит надо всей страной, – объяснил он. – Физическое тело может находиться где угодно, с места на место его можно переместить мгновенно. Если, конечно, система храмов и инициированного жречества работает как положено.

– Так он же не бог, – недоумевал Ксе.

– Они там много всякого могут, в этом своём институте, – Менгра сощурился на узкую полоску золота, догоравшую над лесом. – И такую штуку, выходит, тоже… Хотел бы я знать, на что они ещё способны.

– Думаешь, они могут помочь? – полушёпотом спросил Ансэндар.

– Кто знает.

Несколько мгновений все они молчали, глядя куда угодно, только не друг на друга, а потом Менгра влез обратно в машину и, не закрыв ещё двери, сказал:

– Забирайтесь, что ли. Скоро ночь настанет, а нам ещё тарахтеть и тарахтеть, – и ухмыльнулся, – мы-то так не сиганём… пешком. Крутой парень твой Даниль оказался, Ксе, крутой…

Усаживаясь на ставшее просторным сиденье, шаман подумал, что так ничего и не понял. Ситуация ему не нравилась, и с самого начала не понравился ему аспирант, которому Лейнид, на горе, всучил его телефон. А как интуиция играла! До холодного пота и дрожи… Полученная от Сергиевского сумма, конечно, оказалась кстати, но и без неё прекрасно можно было бы обойтись.

Стфари тихо разговаривали; Ксе впервые слышал, чтобы они разговаривали на своём языке, но понимал их. Ансэндар и Менгра размышляли о том, как вернуться домой.

Жень сполз на сиденье вперёд и закрыл глаза; глядя на него, шаман почувствовал, насколько вымотался за день. Хотелось спать и ни о чём не думать. «Вот бы мне тоже так уметь, – сонно позавидовал он. – Раз – и на месте…» В Сергиевском чудилось что-то от Льи: пусть он не позволял себе невежливости, но казался таким же непрошибаемо компетентным; он словно стоял на ступеньку выше всех остальных. Сходство это смутно раздражало Ксе. Впрочем, Даниль, по всей видимости, тоже ничего не понял, и это как-то с ним примиряло.

Дорога стала ровнее – может, здесь меньше ездили и не пробили таких глубоких колей, может, просто подсохла почва. Машину перестало трясти так сильно, покачивающийся её ход и гудение мотора убаюкивали. Ксе сомкнул веки.

Некоторое время ехали в тишине; потом Менгра сказал вполголоса:

– Тучи идут… ночью дождь будет.

– Да в такую холодрыгу и снег пойти может, – отозвался шаман, приподнимаясь. Пришло в голову, что нехорошо спать, когда кто-то настолько же уставший сидит за рулём, и хотя врезаться тут, вроде бы, не во что, всё равно вежливость требует поддерживать разговор ни о чём. Он глянул на небо и сказал:

– Надо же, везде чисто. Только одна туча…

– Бывает…

– А далеко ещё?

– Полчаса, может, меньше. Уже наши поля видны.

К дороге вновь с двух сторон подступил лес; вернее, лес был с одной стороны, с другой – редкая лесополоса, высаженная для защиты от ветра. Деревья были старые и поднялись высоко, но высажены были в неестественном, геометрически правильном порядке. За поворотом открылся новый участок совершенно прямой дороги. Навстречу от дальней опушки шёл огромный чёрный джип в сопровождении бело-синих автомобилей милиции.

– Вот тот еловый клин видишь? – благодушно сказал Менгра. – За него завернём – и уже деревня видна будет… а это-то кого сюда занесло? Под коттеджи, что ли, землю присматривали? Нету здесь земли под коттеджи…

Джип остановился. Две из четырёх милицейских машин притормозили рядом с ним, остальные проехали дальше.

– Да что такое… – пробормотал Менгра.

– Синяя «Нива», остановитесь! – хрипло потребовал мегафон.

– Уй-ё… – выдохнул Ксе.

«Чушь какая-то, – думалось ему. – Не может этого быть. Не сейчас». Происходящее казалось дурным сном. Интуиция шамана молчала, он ничего не чувствовал, Матьземля не обращала на них внимания, поглощённая собственной болью, и даже когда машину окружил полностью экипированный спецназ, Ксе мог думать только об одном: пусть всё это окажется ошибкой и можно будет ещё подремать.

Жень, напряжённый, точно перетянутая струна, учащённо дышал и хлопал глазами; рука его потянулась за пазуху – туда, где лежал трофейный револьвер, и привычное опасение помогло Ксе прийти в себя.

– Жень, – быстро и тихо сказал он. – Осторожнее. Это ведь не жрецы?

– Нет… – полуудивлённо согласился бог.

– Ты не имеешь права их убивать.

– А…

«Ничего не понимаю, – беспомощно сказал про себя Ксе. – Отчего они так? Они выследили… наверное, той системой, о которой говорил Даниль. Но почему не жрецы? Что они задумали? И Жень… здесь бойцы, а Жень говорил, что его нельзя победить в схватке… и они это прекрасно знают… ничего не понимаю…»

– Выйти из машины, – приказал невидимый голос. – Руки за голову.

Менгра грязно выматерился; Ксе в испуге уставился на него.

– Я же говорил! – прорычал жрец. – Я же предупреждал! У пацана ствол, Ксе? Так?! В-вашу Мать-богиню! хуже ничего не могли придумать…

Медленно, как чёрная вода к горлу, подступал глухой ужас. Уже почти смерклось, и тяжкая лиловая туча, единственная на весь видимый небосклон, наплыла, отгородив последний свет догоревшего дня. Фары слепили; кажется, на одном из капотов успели установить прожектор. Отряд особого назначения был неместный, кажется, даже вовсе московский, великолепный, точно в каком-нибудь боевике, на новых машинах…

Хлынул дождь – и стал стеной, отгораживая от мира.

– И кто мы теперь? – злобно цедил Менгра. – Пособники? Террористы? Мы?! Что нам делать теперь – нас даже некуда выслать! Я говорил тебе, Анса…

– Выйти из машины!

– Вы двое! – рявкнул жрец, – выметайтесь первыми. Отдай им ствол, мелкий, отдай сам, как умный. Я же знал, знал, что этим кончится!..

Ксе медленно потянулся и открыл дверь. Тьма стала почти осязаемой; её тяжкое тело, полное ледяного дождя, не могли рассечь лучи электрического света, прожектора жёлтыми пятнами маячили за водной завесой. Фигуры омоновцев казались призрачными, глаза в прорезях масок были неподвижными и, как на подбор, – до белизны светлыми.

– Жень, – приказал Менгра сквозь сжатые зубы. – Выходи.

«Вихрь, – со смутным удивлением осознал Ксе. – Почему я не чувствую вихря? Жень сдаётся?..» Следом явился вопрос, почему сам шаман не зовёт Матьземлю, единственную силу, способную сейчас спасти их. Ледяной ливень бил по асфальту и крыше, холод пробирался в салон, но Ксе не дрожал; ему казалось, что он сам становится льдом, вместе с движением частиц замирают в голове мысли, оцепенение распространяется с тела на душу, и уже не собственная воля Ксе, а лишь сила холода понуждает шамана выйти, ступить на дорогу, распрямиться…

– Дождь, – едва слышно сказал Жень.

– Что?! – хрипло выдохнул Менгра: вкрадчивый холод успел пригасить его ярость.

– Вы не чувствуете? – прошептал маленький бог. – Сейчас нет дождя. Неботец не проливает дождя. Сейчас не должен идти дождь!

Точно опровергая его слова, под брюхом тучи вспыхнули молнии – сразу две. Небо загромыхало, ливень усилился, став тяжёлым и болезненным. Бездумно, на одних рефлексах, Ксе прислушался к шактиману Матьземли.

Неботец кричал.

Там, высоко в атмосфере, в невообразимой боли сотрясался великий стихийный бог, не в силах приглушить мук, избавить себя от пытки, он выл и корчился, неспособный, в отличие от других, счастливых, существ, ни умереть, ни потерять сознания. «Это! – указывал Неботец в страдании. – Нет! Чужое! Это чужое! Этому – нет!» Ксе едва не лишился чувств, погрузившись в такую стихию, но была в том и польза: даже сила холода отступила, соприкоснувшись с испепеляющей болью божества. К шаману вернулась способность мыслить.

Ксе окликнул Матьземлю и заскрипел зубами: Жень опять принялся за свои шуточки, богини шаман не услышал.

– Жень, – озлобленно бросил он, – прекрати! Это не шутки!

– Дурак! – шёпотом крикнул тот. – Ты что, не понимаешь?! Оно сильнее! Оно сильнее Неботца!..

– Выйти из машины!

…Звук припозднился; словно эхом Ксе услыхал, как закрылись двери «уазика». Четверо пассажиров теперь стояли кругом, под плетями дождя, неподвижные, и шаман всё ясней понимал, что люди в масках слишком медлительны для спецназовцев. Добившись выполнения приказа, они, казалось, забыли, что делать дальше, и просто стояли под потоками ледяной воды, глядя одинаковыми пустыми зрачками.

Дверца джипа распахнулась.

Он стоял в отдалении, неосвещённый, даже фары его оставались темны, но вышедшую из джипа женщину Ксе увидел так отчётливо, словно она сама была источником света. Высокая, стройная, с длинными бледно-золотыми волосами, она шла неестественно плавной походкой привидения, как будто перетекала с места на место. Лицо, правильное и неподвижное, казалось пластмассовой маской. Женщина была красива, но самая красота её вселяла безразличие, как красота манекена в витрине. В ней чудилось неживое и жуткое.

– Варвара Эдуардовна, – непонятно зачем проговорил один из спецназовцев.

– Благодарю вас, – ответила она. – Всё верно.

Голос тоже казался искусственным, синтезированным на компьютере.

И Ксе едва не рассмеялся от радости, когда могучей жаркой волной от застывшей земли к корчащемуся в муках небу взлетел, наконец, вихрь!

Пробудившись, зашумел лес. Поредели струи дождя, и больше не врезались в землю отвесно – их отклонял ветер. Жёлтый свет перестал быть облаками во мраке: тьму рассекли лучи. Кто-то из спецназовцев переступил с ноги на ногу, другой почесал шею, третий сплюнул. Давящий холод отпустил сердце, и оно забилось часто и весело. Казалось, даже Неботец забыл на миг о своём страдании и уделил благословение богу младшего ордена…

Жень стоял, улыбаясь во весь рот. В руках у него было странное оружие: в физическом мире револьвер оставался револьвером, но тёмное его тело лишь сквозило за плотным, золотым как солнце сгустком энергии, который складывался в форму главного огнестрельного оружия русского бога войны – АК.

Ксе не разбирался в автоматах, но был совершенно уверен, что это Калашников.

– Ну чего, – ломающимся мальчишеским баском осведомился бог. – Кто на новенького? Убивать не буду, потому как Ксе не велел, – Жень ухмыльнулся, подмигнув оторопевшему шаману и закончил: – только покалечу.

Окружившие их бойцы одинаковыми движениями выпрямились и отступили на шаг; лицо Варвары Эдуардовны, мёртвенно-недвижное, всё сильнее напоминало маску из качественной пластмассы.

– Ты ведёшь себя неправильно, – сказала она безразлично.

– Не твоё собачье дело, тётя, – оскалился божонок. – Какого… тебе тут надо?

Мурашки побежали по коже, когда аккуратный розовый рот блондинки слегка растянулся, прогибаясь в углах: до сих пор её лицо-маска казалось недостаточно пластичным для улыбки.

– Не моё, – повторила она с задумчивыми интонациями. – Собачье.

Холод обрушился, вбивая в землю всё – людей, машины, свет, дождь, воздух.

Зрение вернулось к Ксе быстро; шаман даже устоял на ногах, только налетел, отшатываясь, на одного из омоновцев. Тот даже взгляда на него не перевёл, так и стоял – вытянувшись, напружинив мускулы, сверля пустоту белесыми глазами. В другой ситуации Ксе мог бы оробеть, не понимая, что такое творится с людьми, но сейчас на это просто не было времени.

Шаман понял, что за синее сияние вело его обратно в мир.

– Простите, – сказал Ансэндар.

Он стоял, тонкий и яркий как молния; ветер трепал белые волосы, и сине-серебряное свечение затмило свет фар и прожекторов, превратив дорогу и лес во внутренность чародейной звезды. Правая рука последнего бога стфари поднялась, пальцы вздрогнули, сияние вокруг них усилилось, становясь плотным, ослепительным, режущим; Ксе понял вдруг, что Ансэндар, усталый и бледный, с вечно виноватым лицом, тихий застенчивый Анса…

Громовержец.

…Женщина отступила; в бледно-голубых глазах отражалось пламя громового огня, и на неподвижном лице они жутковато сверкали, лишая его последней иллюзии человеческого. «Она тоже богиня?.. – со страхом предположил Ксе. – Но какая? Чего? Почему Жень её не узнал?»

– Не думаю, что кто-то добровольно вверит себя в ваши руки, – проговорил Ансэндар спокойно. – Я вынужден вам… возразить.

Она не ответила, только медленно обернулась, ища глазами кого-то.

И Ансэндар Громовержец, бывший верховный бог пантеона, вскрикнул от ужаса.

Менгра, у колёс «Нивы» склонившийся над Женем, поднял голову; с губ жреца сорвалось ругательство. Он осторожно помог подняться полуобморочному мальчишке, усадил его на заднее сиденье машины и подошёл к своему богу.

Ксе едва дышал.

Холод близился, втекая под одежду, под кожу, как будто цепями охватывал сердце; замерли деревья, остановился ветер, сами стихии, омертвев, перестали чувствовать боль.

Упругой тигриной походкой шёл от джипа мужчина в кожаной куртке; лицо его было таким же бледным, как у Варвары Эдуардовны. Он приблизился, и Ксе увидел, что глаза его – странной формы и почти совершенно лишены белков, а широко распахнутые зрачки отливают алым. Сияния божественных аур угасли, словно открытое пламя прибило ветром; даже Ансэндара едва можно было различить, глядя на тонкий мир, а Жень как будто вовсе исчез, и сердце шамана захолонуло. Лишь через пару секунд он понял, что всё ещё видит душу божонка – тусклый мерцающий огонёк, похожий на спичку, затепленную в глухой ночи. Сейчас мальчик был слабее и уязвимей любого человека.

Спутник блондинки остановился и неестественным движением качнул головой снизу вверх, стылые глаза обшарили высокую фигуру Менгра-Ргета. Ансэндар глянул на своего жреца и закусил губу: в руках у того тускло блестел ритуальный нож. Резким движением Менгра задрал рукав куртки и примерился остриём к толстой вене, извивавшейся по могучему предплечью.

– Анса… – хмуро сказал он. – Прости, но… делать нечего.

– Бесполезно, – едва слышно проронил Ансэндар. – Это Великий Пёс.

Уголки его губ поникли, и лицо бога стало старым и безразличным.

Во рту у Ксе пересохло; он всё пытался проглотить застрявший в горле вязкий комок, и давился им, близкий к удушью. Медленно, очень медленно жрец перевёл глаза на Пса и застыл камнем. Сложив черты в пластмассовую гримасу улыбки, Варвара Эдуардовна оглядывала их, методично, одного за другим: Ансэндар, Менгра, Ксе, Жень, Ансэндар… Круглые собачьи глаза её спутника казались слепыми – так неподвижны были они.

«Чего она хочет?.. – вяло подумал Ксе. – Чего ждёт?..» Он понимал, что мертвящий холод течёт сейчас по его энергетическому контуру, уничтожая способности контактёра, но даже сознание этого не в силах было пробудить в нём каких-либо чувств. Всё неважно, потому что всё уже кончилось. Он только человек, и лицом к лицу он встретил Собаку-Гибель. Пора умирать…

Широкий рот Пса приоткрылся, и по верхней губе скользнул край тёмного языка.

– Достаточно.

…Голос, прорезавший глухое беззвучие, походил на шелест листвы под ветром; не по-человечески гибким движением качнулся назад Пёс, белокурая женщина оглянулась, вздрогнул Менгра, а Ксе увидел, наконец, того, кому на самом деле возражал Ансэндар.