Текст книги "Хирургическое вмешательство"

Автор книги: Олег Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Лейнид впал в изумление:

– А ты не хочешь?

– А чего в этом хорошего? – жалобно сказал Даниль. – Я же отказаться не смогу. Там и Аньке тоже по горло работы хватит. Ещё потом дисциплину какую-нибудь брать придётся, лекции составлять… Не люблю я работать, Лёнь.

– А почему отказаться не сможешь?

– Так некому больше, – пожал плечами Даниль. – Меня Ларионов уже припряг.

– Куда? – поинтересовался Лейнид.

– Да так… – поморщился Сергиевский, закуривая. – По институтским делам…

Распространяться на этот счёт он явно не собирался; выспрашивать Широков не стал.

Даниль курил, разглядывая интерьер бара сквозь клубы дыма, и размышлял. После интервью с пернатым аналитиком Ящера он несколько дней ходил сам не свой и всё ругал себя, что взялся за тему аномалии. Никто, конечно, не мог предсказать, сколько проблем и нервотрёпки принесёт ему в будущем интересная и, как казалось попервости, несложная для разработки тема – но должна же была прийти на помощь пресловутая контактёрская интуиция и сообщить обладателю, что тут придётся пахать. Пока что клятая интуиция только подкидывала работы. Вспоминая карту, виденную в отделе мониторинга, Даниль прикинул, что надо для начала разобраться со стихийными божествами и их отношением к аномалии, а для этого найти консультанта, профессионального шамана. Не прошло и пары дней, как он случайно встретил на крыльце института недавнего знакомого, инспектора Ростэнерго, разговорился с ним – и итогом беседы стал телефон Ксе.

Хуже того: получасом позже Даниля снова поймала Ворона. Не то чтобы он был против присутствия в своей жизни Вороны, но начинал подозревать, что Алиса Викторовна работает как Ящер, двадцать четыре часа в сутки.

– Вот ты где! – сказала она. – Специалист! Пойдём-ка.

– Куда? – испуганно пискнул Даниль, мигом почувствовав себя несчастным, сгорающим на работе человеком.

– К Андрей-Анатольичу, на совещание.

– Алис-Викторна, какое совещание? При чём тут я? – забормотал Даниль, но его уже тащили за рукав, дробно стуча каблучками по мрамору лестницы.

– Ты же аспирант! – увещевала Ворона. – Скоро преподавать начнёшь, вот считай, вливаешься в коллектив.

«Что-о? – мысленно возопил пойманный. – Ничего я такого не обещал! У меня работа уже есть! Я вообще как Лаунхоффер, учить не люблю!» Но кабинет ректора близился, и сам седогривый Ларионов показался из-за дверей: возражать следовало в другой час.

– Вот! – торжествующе воскликнула Воронецкая, предъявляя добычу. – Привела!

– Молодец! – по-военному чётко одобрил ректор и улыбнулся. – Здравствуй, Даниль, прости, что побеспокоили. У тебя будет пятнадцать минут?

– Что вы, Андрей Анатольевич, – скис аспирант. – Никакого беспокойства. Конечно. А… что, какая-то проблема возникла?

– Проблема давно возникла, – тот развёл руками и очень деликатно загнал Сергиевского в кабинет. – Ты эту проблему уже решаешь, Даниль, но мы посоветовались и решили… то есть мы решили посоветоваться.

«Аномалия», – понял аспирант и уже спокойным взглядом окинул собравшихся. Конечно, Ворона не забыла о Наде, переполошила коллег, а Ларионов к задачам «кто должен, если никто не должен» относится по-комсомольски – берёт вопрос на себя. Даниль подумал, что в данном случае они просто экономят энергию. Развиваясь естественным путём, события пришли бы к тому же итогу: рано или поздно врачи отчитаются о статистике кармасоматических заболеваний по региону, Минздрав обратится за помощью в Минтэнерго, Минтэнерго – в Управление по работе с тонким планом, а в Управлении после долгих раздумий придут к выводу, что разобраться с этим способны только учёные. Бюрократическая волокита займёт несколько лет, а делать дело всё равно придётся профессуре МГИТТ, разве что на помощь им могут официально позвать зарубежных коллег.

Один зарубежный коллега уже ждал, развалившись на мягком стуле: голливудская улыбка Гены вселила в Даниля некоторый оптимизм, главным образом в виде надежды, что Гена возьмёт часть работы на себя. Подле Гены восседала, по-совиному крутя головой, Лильяна Евстафьевна Казимеж, женщина толстая, хитрая и весёлая. Задев локоть Даниля краем шали, прошла мимо Алиса Викторовна, шепнула ему в плечо: «Ну что ж ты стоишь, Данечка, садись», – и плюхнулась рядом с Лильяной.

Даниль медленно сел, озираясь. Ректор закрыл дверь и прошёл на своё место во главе стола, а аспиранту всё казалось, что не хватает чего-то.

Кого-то.

Здесь не было Ящера.

Потом Сергиевский удивился, почему не пригласили Аннаэр, но это ещё можно было понять, в то время как отсутствию Лаунхоффера, специалиста специалистов, найти объяснение было решительно невозможно. «Он же здесь, – подумал Даниль. – Никуда не уезжал. Весь в работе, что ли? Но дело важное, если даже меня позвали…»

– Начнём, – сказал ректор.

– Ла-Ла опять разругались, – глубокомысленно сказал Даниль, выпуская дым через ноздри.

Лейнид фыркнул:

– Они хоть мирились с прошлого раза?

– Да вроде бы… Хотя не упомню, чтоб они руки друг другу подавали.

– А на этот раз что?

– Из-за Северорусской аномалии, – вздохнул аспирант и уставился на дно пустой кружки.

…Об этом ему потом рассказал Гена-матерщинник, похохатывая и уснащая речь цветистыми оборотами. Оказалось, что растревоженный Алисой Викторовной Ларионов стал искать способ бороться с последствиями аномалии и пришёл к мысли, что природа аномалии ещё не выяснена, зато анатомию человеческого тонкого тела наука изучила достаточно хорошо. Устранить саму аномалию пока невозможно, невозможно и эвакуировать население, а значит, нужно по возможности повысить сопротивляемость – изобрести вакцину для душ. Ректор собрал совещание и изложил соображения коллегам.

Лаунхоффер заявил, что это тупиковый путь. Пострадавших десятки тысяч, и их число по мере реинкарнирования будет расти. Нужно досконально изучить феномен, а потом бороться с его причинами.

– Сколько времени займёт исследование аномалии? – недовольно возразил Ларионов. – Здесь несколько десятилетий – реальный срок. Разве что вы сами этим займётесь.

– Этим занимается мой аспирант, – пожал плечами Эрик Юрьевич. – Я курирую его работу.

– Один человек! – Андрей Анатольевич начал кипятиться. – Это немыслимо. Нужно спешить. Сколько людей будут страдать и безвозвратно погибнут, не прожив всех своих жизней? Даже последнюю не дожив по-человечески?!

– Люди вообще смертны, – заметил Ящер. – Исследование может серьёзно продвинуть науку вперёд.

Ларионов побледнел.

…Даниль вздохнул и раздавил окурок в пепельнице.

– А потом сказал: «Эрик Юрьевич, вы фашист», – закончил он и покачал головой. Он знал об этой беседе только по насмешливому пересказу Гены, но представлял её точно въяве: как Ящер выпрямляется во весь свой немалый рост, нехорошо глядя на Ларионова, как оба каменеют лицами, и как Лаунхоффер, прежде чем удалиться, замечает с ледяной иронией: «Вам, Саваоф Баалович, давно на пенсию пора…»

– И чего? – спросил Лейнид.

Даниль выгнул бровь и хмыкнул:

– Ты знаешь, сколько Ларионову лет?

– Ну, – поколебался Лейнид, – шестьдесят. Под шестьдесят.

– Он ветеран войны.

– Афганской? – не понял Широков.

– Великой Отечественной.

– Ничего себе дед сохранился! – вытаращил глаза студент.

Даниль улыбнулся.

– Будешь пересоздавать тело по два раза на дню – ещё и не так сохранишься.

– А чего он ещё моложе выглядеть не хочет?

– Потому как сед и благолепен видом. А Ящер не сед и не благолепен. Ла-Ла – это ж притча во языцех. Но, сам понимаешь, фашистом дедуган просто так не назовёт. Только Ящера ж хрен словом убьёшь, а дед этого понять не хочет…

– Даниль, – сказал Андрей Анатольевич, – как видишь, от тебя не требуется ничего, кроме добросовестной работы над диссертацией. То бишь, – он улыбнулся и поправился: – сам текст может и подождать, но мы все очень заинтересованы в аналитической части.

Аспирант кивнул, радуясь, что можно не врать и не выкручиваться.

– Я в ближайшее время собирался ехать на место, – сказал он. – Проводить полевые исследования.

– Это очень хорошо, – согласился ректор, постукивая карандашом по столу. – Итак, товарищи! – в партию Ларионов вступил на фронте и забывать привычные обращения не собирался. – Я думаю, что если мы возьмёмся за это дело всем коллективом, то сможем выработать технологию достаточно быстро. Вопрос только в том, как её внедрить?

– Как раз не вопрос, – пробурчала Лильяна. – В любом случае работать с больными будут наши выпускники. Либо у них проснётся совесть, и будет миссия доброй воли, либо придётся выбивать деньги. Но кроме них некому. Тут вопрос, нужны ли курсы повышения квалификации.

– Курсы вообще нужны, – покачал головой ректор. – Преподавателей нет. Разве что когда Аня придёт, появится хоть сколько-нибудь времени. Кстати, – лицо его стало тревожным, – товарищи, я вас прошу ничего Эрику не говорить.

– Почему? – быстро спросила Ворона.

– А то он вмешается и всё сделает наоборот, – удручённо сказал Ларионов и развёл руками: – Дух противоречия силён в этом достойнейшем человеке.

– Что сделает наоборот? – недоумевала Алиса.

– Всё! – посетовал Андрей Анатольевич. – Нет такого дела, где нельзя чего-нибудь испортить. Лисонька, а то ты его не знаешь? Вмешается и сделает, и не потому, что он кому-то враг, а потому, что я по несчастливой случайности являюсь его формальным начальством. Эрик Юрьевич глубоко убеждён, что от начальства не может исходить никакая добрая инициатива.

– Ладно, – нахмурилась Ворона. – Не скажу.

– Забудешь, – проницательно сказала Лильяна.

– Не забуду! – вскинулась Алиса.

– Запиши, – зловеще посоветовала Казимеж.

– Запишу, – пригорюнилась Воронецкая и даже, кажется, действительно что-то записала; Даниль не следил.

Он думал о Матьземле.

От плинтусов к потолку тянулись занавеси паутины, почти невидимые – лишь изредка мерцали там и здесь светлые нити. Словно опираясь на пустоту, на одно лишь нежное свечение воздуха, по ним вился золотистый плющ; сияли, заменяя собой лампы дневного света, белые и голубые его цветы. Оштукатуренные стены отливали странными оттенками серебра, ящики генераторов перемигивались многоцветными огоньками, будто драгоценности рассыпали блики, и заставкой на мониторе мерцала звёздная радуга.

– Какой ужас! Я вся в пуху! – восклицала Ворона, не выказывая, тем не менее, ни малейшего неудовольствия. Она сидела на столе и болтала ногами, а по столу ходила кошка Варька и оглушительно мурчала, выглаживаясь о её спину и локоть, отчего на чёрном свитере Алисы оставались клочья ангорского белого пуха.

– Ревнует, дрянь, – благодушно сказал Эрик; привстал, сгрёб кошку за шкирку и усадил себе на загривок. Варька немедля умолкла, сжалась в комок и недобрыми глазами уставилась на ту, о чей бок только что тёрлась.

Ворон, нахохлившийся на плече своей почти-тёзки, неодобрительно каркнул. Кошка зашипела.

– Тихо! – велел хозяин.

Он сидел в кресле, развёрнутом к столу боком, и снизу вверх, лукаво щурясь, взирал на гостью. У ног Лаунхоффера возлежал чёрный доберман и шумно дышал, поглядывая на Алису так печально, как умеют только собаки.

– Я вчера дочитала материалы конференции, – прощебетала Ворона и с хитринкой покосилась на недовольную кошку, – вот по теории чакр статья очень интересная…

– Ни одной идеи, – Эрик пожал плечами. – Много разговоров о традициях. Материалы по донаучному периоду. Художественная литература.

– Вот я и говорю, что интересно, – беззаботно сказала Алиса. – Я ведь донаучным периодом когда-то занималась, но некоторых деталей, какие там, в статье, были, даже и не знала.

– А смысл? – Лаунхоффер приподнял бровь. – На улице холодно. Каждый первый старшекурсник использует энергию тонкого тела для согрева плотного. Это хорошо. Упражнение простое, но полезное. Зачем знать, что техника называется «туммо» и ей тысяча лет? Тибетские монахи целую жизнь клали на результат, которого студент добивается к седьмому семестру.

Ворона моргнула и фыркнула, клоня голову к плечу; лицо её приняло одно из любимых неописуемых выражений.

– Это был риторический вопрос, я поняла, – сообщила она. – И какой же в этом смысл, а, Эрик?

Тот улыбался.

– Латынь принадлежит классической медицине, – сказал он. – Мы используем термины из восточных учений. Причём неправильно.

– Но это же удивительный факт, – откинула голову Алиса; глаза её загорелись, – какие прозрения! Без всякой техники! Только на личной интуиции!..

Ящер кивнул.

– Я об этом и говорю, Алиса. Узкий специалист не совершит открытия. В восточном легендариуме есть и другие интересные идеи. Их ищут не в том корпусе текстов.

– Какие идеи? – Алиса с любопытством уставилась на Эрика, – например? А?

Кошка, по-прежнему сидевшая у хозяина на плече, подозрительно шевельнула розовым ухом. На полу тяжко вздохнул пёс; похоже, последние несколько минут он о чём-то напряжённо размышлял и пришёл, наконец, к решению. Опасливо глянув на Лаунхоффера, доберман встал и со всеми предосторожностями подобрался к Вороне, после чего усиленно закрутил хвостом и положил морду ей на колени. Алиса засмеялась; её маленькая рука опустилась между ушей Охотника, и тот блаженно закрыл глаза.

– Жил-был один мудрец, – подперев подбородок ладонью, с усмешкой сказал хозяин пса. – Весьма достойный человек. Достигший исключительного мастерства в обращении с энергией. Однажды боги не воздали ему обычных почестей. У богов были неотложные дела. У мудреца не было неотложных дел. Невежливые боги его не устраивали. Поэтому он решил…

– Сотворить новый мир. С приличными богами, – перебила Ворона, обеими руками почёсывая счастливого пса под ошейником; доберман пытался лизать ей руки, и чёрную птицу на плече Алисы это, похоже, шокировало. – Я помню, я помню. Дядьку звали Вишвамитра. А что?..

– Вопрос дальнейшей эволюции Homo sapience, – ничуть не обидевшись, сказал Ящер, – упирается в сансару. Можно удлинять жизнь физического тела. Можно увеличивать количество реинкарнаций. Но это количественные изменения. Где возможен качественный скачок?

Стремительным плавным движением кошка спрыгнула ему на колени и свернулась клубком, подставив хозяйской ладони пушистый бок.

– Всё уже придумано до нас, – понимающе покивала Ворона и с искренним восхищением сказала: – Ты такой умный, Эрик. Прямо страшно.

– Мне просто интересна эта тема, – небрежно ответствовал Лаунхоффер, всем видом свидетельствуя, что вороньи слова ему приятны.

– Что-то я ещё хотела сказать, – призналась Алиса, уставившись в потолок, – и забыла.

– Не страшно, – сказал Эрик почти ласково. – В другой раз.

– Хорошо… – в задумчивости согласилась Ворона и вдруг подскочила на месте. – Ну вот, теперь мне ещё и рукав обслюнявили! – с изумлением обнаружила она, – кошмар какой!!

Повинный в кошмаре доберман взвизгнул и в ужасе попятился, поджав не то что хвост, а и весь зад. Ворон каркнул с выражением крайнего неодобрения, снялся с плеча Алисы, хлопнул крыльями где-то под потолком и опустился на стол. Кошка, дремавшая у Ящера на коленях, раздражённо махнула хвостом, не удостоив сцену внимания.

– Это что такое? – сурово спросил Эрик у пса. Тот от испуга забыл, как должен себя вести, и только крутил башкой, переводя с одного человека на другого слишком ясный и внимчивый для собаки взгляд. Потом вспомнил собачьи обязанности, заскулил и горестно повалился кверху брюхом.

Алиса заливалась смехом.

– Они прелестные, Эрик, ну прелестные же! – сказала, всхлипывая. – И потрясающие. Когда только игрушка, это неинтересно, и голая программа – неинтересно, а когда одно с другим, и не так себе прилеплено, а… естественно… друг из друга выходит… ой, прости, какую-то я чушь несу…

– Неси, – разрешил тот, почёсывая за ушами фыркающую кошку, – мне нравится.

– Я хотела сказать, – поправилась Ворона, искрящимся взглядом окидывая адский зверинец, – что они – не программы, а… художественные произведения. Ты прямо новое искусство изобрёл.

Лаунхоффер пожал плечами и улыбнулся, глядя на неё с нескрываемым удовольствием.

– Ну что ты, что ты, – добродушно проворчала Алиса, глядя на впавшего в отчаяние добермана. – Иди ко мне, а? Не обижайся, я же ничего плохого…

Тот вмиг, изогнувшись, вскочил на лапы, в один прыжок оказался рядом с ней и потянул морду к тонким розовым пальцам. Ворона потрепала торчащие уши; хвост пса ходил туда-сюда с необыкновенной скоростью. Алиса рассеянно улыбнулась, а потом лицо её переменилось внезапно, в глазах запрыгали огоньки: ей пришла какая-то мысль.

– Эрик, – озорно спросила она, наклонившись вперёд, – а ты можешь сделать… для меня… дракончика?

– Я для тебя всё могу, – ответил он чуть серьёзнее, чем следовало бы здесь, в пересмешливом, ни к чему не обязывающем разговоре – и собеседница озадаченно заморгала, тряхнула волосами в немом вопросе. Точно зачарованная, она следила за тем, как Лаунхоффер нарочито медленно снимает часы, поддёргивает рукав, открывая широкое запястье, поросшее сухим волосом, и с хрустом разминает пальцы. Одна из немногих, кто способен был увидеть происходящее, Ворона видела, и бесцветные глаза её делались всё шире и шире.

– А-ах!.. – восторженно, с замиранием сердца выдохнула она, когда Эрик, по-прежнему улыбаясь, резко отвёл руку в сторону.

«А я бы не прочь побыть на месте собаки Ящера», – ёрнически подумал Даниль; потом ему пришло в голову, что Ящер, пожалуй, и сам не прочь сейчас побыть на месте своей собаки.

Потом он страшно смутился и испугался. Попадая куда-то через совмещение точек, физически невозможно предупредить о своём появлении, поначалу и Сергиевский, и Аня выходили с той стороны двери, намеренные честно стучать – но скоро Эрику Юрьевичу это надоело, и он велел аспирантам являться прямо в лабораторию, дабы не терять времени на глупые церемонии. Прежде Даниль никогда не заставал его врасплох, за чем-нибудь… настолько личным.

– Здрассте… – ошалело выдохнул он, не в силах решить – то ли переместиться за дверь, то ли сделать вид, что ничего особенного не случилось.

Ящер опустил руку на подлокотник кресла, перевёл на Даниля горящий мрачным пламенем взор, и аспирант почувствовал себя ужином.

Пёс Лаунхоффера осторожно убрал башку из-под вороньей руки, нырнул под стол и там сгинул как призрак, кошка последовала за ним, а ворон, захлопав крыльями, растворился где-то под потолком. Алиса Викторовна спрыгнула со стола, озираясь почти испуганно, и пролепетала:

– Здравствуй, Данечка.

«Надо же, – глупо подумал аспирант, – и когда цветы вырасти успели? А, да, это он для Вороны…» Цветы на стенах и потолке лаборатории медленно гасли, плети плюща растворялись, становясь тенями.

– Вот беда-то, – виновато покачала головой Воронецкая. – Пришла и забыла, зачем пришла, а ведь дело какое-то было… ладно, я тогда пойду, вспоминать буду.

Эрдманн, явившаяся следом за Сергиевским, конечно, увидела шлейф ауры, который Алиса забыла за собой стереть; лицо её стало предельно спокойным и безразличным.

Шаман ждал Сергиевского на перроне.

Он был тихий, неприметный парень с мышиного цвета волосами и типично славянским, нерезко прочерченным лицом; где-нибудь в провинции таких нашлось бы двенадцать на дюжину, в столице – поменьше, но и здесь шаман выглядел обычнейшим из обычных. Ксе едва поднял на Даниля глаза, вновь уставился на собственные ботинки и сказал:

– Если вы не против, мы с вами до Волоколамска на электричке поедем. Там живут стфари.

Говорил он без спешки, и Даниль только задним числом понял, что перебил его, возразив:

– Мне не нужны стфари как таковые, мне нужна конкретная территория.

Ксе терпеливо кивнул.

– Мои знакомые, стфари, собираются ехать туда и готовы нас подвезти. На машине получится удобнее и быстрее.

– А, – сказал аспирант. – Конечно.

В эту минуту он как никогда искренне посочувствовал Аннаэр, мучившейся из-за матери. Удобнее и быстрее всего было бы просто сигануть к этим тверским колхозам через совмещение точек; по-детски обидно становилось от мысли, что и тихого шамана, и неожиданно обнаружившихся его приятелей-стфари Даниль с лёгкостью мог прихватить с собой, хоть вместе с машиной, и – не мог. Сергиевский не знал, кто и зачем изобрёл негласный закон, но даже Лаунхоффер летал на конференции самолётами; впрочем, ему-то в бизнес-классе, наверно, никто не мешал работать. «Мало ли вещей, которые может делать один из десяти тысяч? – уныло подумал аспирант. – Чего скрывать-то? Ладно, будем считать, что это новые впечатления, экстрим такой». Он окинул взглядом металлические крыши, ряды рельс, зелёные тулова электричек, толпу людей, одетых бедно и неряшливо – направление было дачное, большая их часть ехала копаться в земле…

Подошёл поезд.

Лесная осень летела за окнами. Глаз нельзя было оторвать от мутного заплёванного стекла, за которым светились шафранная желтизна и алый коралл; гасла светлая зелень листвы, за ней проступали еловый холод и скупая чернь обнажившихся веток. Чаща наплывала, почти задевая быстрый вагон, отступала, раскидываясь убранным полем с гребешками леса вдали, близилась снова. Тонущие в кустарнике полустанки, дряхлые деревеньки и новенькие посёлки, горящие краснотой кирпича, фонари переездов и многоэтажки, точно ракеты, взлетающие из леса, высокие мосты над обмелевшими реками… Даниль даже в городе нечасто выбирался на прогулку, слишком пристрастившись к перемещениям через тонкий план; летом в южные города и то он ходил через точки – в курортной сутолоке всё равно никто не следил, каким именно образом добрался к морю очередной отдыхающий. Когда-то прежде он уже садился на поезд, но было это в незапамятной древности, в раннем детстве, и помнились из тех времён только подвыпивший отец, обозлённая мать и курица, завёрнутая в фольгу.

Даниль забыл, что такое дорога.

Она явилась и взяла его в плен.

Сергиевский и взгляда не кинул на дремавшего рядом Ксе – жадно, как ребёнок, он всматривался в заоконный пейзаж. Уже и дощатые сиденья казались удобными, и не раздражали дачники в раритетных штанах с оттянутыми коленками, и саженцы их, лопаты и грабли стали милы и смешны. Внезапным озарением Даниль понял, чего был лишён: один из десяти тысяч, он не знал этого странного состояния, пребывания между двумя точками, не здесь и не там, когда изменяется восприятие времени, и отступают тяжёлые мысли, не поспевающие за ходом электропоезда.

– Нам выходить, – это было единственное, что Ксе сказал за время пути. Даниль с сожалением поднялся, последний раз глянул на мир сквозь немытое стекло и помял ладонью затёкшую шею.

Холодный ветер, пахнущий мазутом и опавшей листвой, умыл его на платформе; метрах в двухстах поднимался старый вокзал, вперёд и назад уходили бесконечные рельсы, а всё остальное было – листва и ветви.

Ксе звонил своим стфари, а Даниль озирался, запрокинув голову, и думал, что вид у него, должно быть, преглупый, но ему это даже нравится.

– Пойдёмте, – донёсся глуховатый голос шамана. Сергиевский шагнул, не глядя; интуиция подсказала ему направление, а вслед за этим тотчас бросилось в глаза, что Ксе смотрит на старенькую синюю «Ниву», припаркованную под раскидистым деревом. «Ох и развалюха…» – лениво определил аспирант; громадные не по-городски деревья, почти укрывшие привокзальную площадь, всё ещё представлялись ему интересней людей… Даниль вернулся к реальности как раз тогда, когда она вознамерилась подкинуть ему сюрприз.

Рядом с машиной стояли два бога.

– Твою мать! – прошипел Ксе, быстрым шагом направляясь к ним.

«Опаньки, – только и подумал Сергиевский. – А парень-то непрост…»

От ларька к «Ниве» шёл высоченный, толстый от переразвитой мускулатуры мужчина с бочкообразной грудью; он нёс пиво и беззлобно ругнулся, когда шаман едва не налетел на него.

– Это беда, а не пацан, – с ухмылкой пожаловался гигант. – Как упрётся рогом в землю – экскаватором не снесёшь.

– Менгра! – возопил шаман. – Я же всё сказал! Мы же по делу… тут… человек же…

Старший, интеллигентного вида бог виновато развёл руками.

Младший, мальчишка лет пятнадцати, насупился и смотрел на Ксе исподлобья, взглядом упрямым и несчастным, точно щенок, брошенный и вновь пришедший к хозяйской двери.

– Блин! – орал Ксе. – Жень! Ты чем думал?! Как мы в машину влезем, ты хоть подумал? Придурок! Ну зачем ты припёрся?! Что тебе тут надо?

Тот молчал и сопел, явно не намеренный сдавать позиции.

Даниль смотрел и пытался не хохотать. Или хотя бы хохотать не в голос и не так неприлично. Обиженный бог пялился на шамана в упор, точно собирался проглядеть дырку.

– Ты обещал, – угрюмо сказал он.

– Что я тебе обещал? – вызверился Ксе.

– Что меня не бросишь, – сказал русоволосый Жень, и ноздри его по-волчьи расширились.

– Я тебя и не бросил!

– Собираешься, – уверенно и мрачно сказал пацанёнок.

«Эге! – Даниль, наконец, почуял неладное. – Что это тут творится? Ксе же не жрец, какие у него могут быть отношения с антропогенным божеством? И что это божество, блин, тут делает? Седой – это бог стфари, невооружённым глазом видно. Но этот-то – наш…» Аспирант решил позволить себе побыть чуток неделикатным – в конце концов, он платил Ксе приличные деньги. Он направился к компании, и раздор мигом смолк.

– Прошу прощения, – сказал Даниль. – Ксе, какие-то проблемы?

– Вот моя проблема, – пробурчал шаман. – Придётся его обратно везти…

– Я с вами поеду! – безапелляционно заявил бог.

– Не поедешь!

– Почему?

– В машину не влезешь.

– Да влезет он, влезет, – вмешался Менгра.

– Менгра, а вы-то…

– Эй, пацан, – ухмыляясь, окликнул Даниль назидательным тоном. – А что это ты вообще тут делаешь? Где твои жрецы? Да и храмов, насколько я знаю, поблизости нету…

И они уставились на него – все четверо, такими глазами, что у аспиранта ёкнуло под ложечкой. Молчаливый седоволосый бог опустил веки. Стфари Менгра потемнел лицом, медленно поставил сумку на асфальт; бутылки едва слышно звякнули. Ксе отшатнулся от Даниля, и глаза его неласково сузились. Даниль уже понял, что ошибся, сочтя Ксе человеком заурядным, но сейчас осознал, что недооценил его вторично: за невыразительной внешностью шамана скрывалась железная воля.

– Ты… – выдохнул Жень. – Это…

…Они растерялись. Аспирант подумал, что где-нибудь в месте менее людном неосторожные слова могли бы дорого ему стоить: чтобы совладать с двумя богами и двумя не последнего разбора контактёрами одновременно, ему пришлось бы действовать жёстко, а карму, по пословице, Тайдом не отмоешь. Но сейчас ими завладели растерянность и испуг; Даниль решил, что пора перехватывать инициативу.

– Меня зовут Даниль Сергиевский, – сказал он. – Я из Института тонкого тела, кармахирург. Я вижу такие вещи. Давайте сядем в машину и поговорим спокойно.

– Мда, – сказал Менгра. – Мда. Пиво будете?

Ксе молча принял бутылку. Сергиевский поколебался, глядя на зажатую в лапище стфари ёмкость с дешёвым пойлом, а потом махнул рукой:

– Давай.

Ксе сидел, уставившись на собственные колени; лицо его было злым и угрюмым. Рассказ его длился недолго, но каждую фразу шаман точно вырезал из себя ножом. Жень, как приклеенный, пялился в окно, и Даниль ему сочувствовал: любому станет погано, когда при тебе посторонние люди обсуждают такие вот подробности твоей судьбы… Аспирант отхлебнул из горлышка и не почувствовал вкуса.

– Что теперь делать, я не знаю, – ледяным тоном сказал Ксе. – Если вы всё равно всё видите… вы можете…

– Я не жрец, – сказал Даниль почти на автомате. Зверски тянуло закурить, но он сознавал, что выходить из машины или открывать окна сейчас не следует. «Надо же, – смутно удивился он. – Я как будто с ними заодно. И чего это так?..»

И ответ явился немедля – Даниль понял. Он понял, что был заодно с этим усталым шаманом и несчастным божонком с самого начала – задолго до того, как впервые позвонил Ксе, ещё до того, как вообще узнал о его существовании. С той минуты в лаборатории Ящера, когда не всерьёз, с мимолётной усмешкой пожалел того, кого будет травить адский зверинец.

«Нам нужна аналогичная система с функциями силового захвата», – повторил он про себя слова плосколицего жреца в дорогом костюме, и мурашки потекли по спине. Хорошо, как же хорошо, что Лаунхоффер не дал им Охотника, им, этим паскудам, которые, не дрогнув, зарезали на алтаре пятнадцатилетнюю девочку, родную дочь того, кому они её приносили… но он дал им Ищейку. И вторую тварь дал, хищную птицу, предназначение которой оставалось для Даниля тайной. Прежнее праздное любопытство превратилось теперь в раздражение на грани стыда: если бы только знать, для чего создан ястреб Лаунхоффера!..

– Мыслишь? – поинтересовался Менгра, прищурившись.

Даниль вскинул лицо: он понял, что имеет в виду жрец-стфари.

– Мыслю, – честно сказал аспирант. – Думаю, почему так всё получилось.

– Что?

– Вас ведь уже находили.

И снова они вытаращились на него; даже маленький бог развернулся, оторвав нос от стекла. Сергиевский сдержал невольную улыбку.

– Так получилось. Я кое-что знаю об этом, – сказал он. – Вас искали с помощью особой системы, созданной в нашем институте. А поймать почему-то не смогли.

– Почему-то! – яростно фыркнул Жень, тряхнув волосами, он хотел что-то добавить, но Даниль веско закончил:

– Есть другие системы, – и божонок умолк, расширив глаза.

– Как мне всё это не нравится… – глухо сказал Менгра.

– Мне тоже, – кивнул Даниль.

Воцарилось молчание. Сергиевский глотнул пива и покривился, ощутив, наконец, какую отраву пьёт. Менгра положил могучие руки на руль, покосился на своего бога, и тот ответил ему многозначительным взглядом. Жень откинул голову на спинку сиденья и длинно вздохнул.

– Мы собирались куда-то ехать, – спокойно напомнил аспирант.

Мотор затарахтел.

– Я одного не понимаю, – сказал Даниль, когда тронутый ржавчиной знак с названием города остался позади, и к дороге вплотную подступил лес. – Как можно принести богиню в жертву? Для чего? Менгра, вы вот жрец, вы – знаете?

Оба бога уставились на Менгру; Ансэндар сразу же отвернулся, опустив веки, Жень ещё некоторое время сверлил взглядом жреческий затылок. Стфари шумно выдохнул, нагнул голову вбок, хрустнув шейным позвонком; поразмыслил.

– В жертву можно принести кого угодно, – сказал он размеренно. – Относительно «для чего»…

Даниль ждал, поставив бутылку между коленями, а жрец всё медлил, теребя кожаную оплётку руля. Потом он поднял руку и зачем-то качнул пальцем пластиковый шарик, болтавшийся у ветрового стекла.

– Здесь все знают, что стфари – беженцы, – негромко и ровно проговорил вместо жреца беловолосый бог. – Беженцы из параллельного мира. Мы действительно бежали. От войны. Проигранной. Нами, – слова давались ему с трудом, и Менгра тревожно оглянулся, но Ансэндар, не поднимая глаз, продолжал: – В моём пантеоне не было бога войны – стфари слишком мало думали о войнах… Но мы и так неплохо справлялись. Какое-то время.