Текст книги "Победителей не судят"

Автор книги: Олег Курылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Раненым был Алекс Шеллен. Последнее, что он отчетливо помнил, – это снежный вихрь, поднятый пропеллером угнанного им «Фокке-Вульфа». Потом первыми проблесками возвращающегося сознания стали ощущения, что его куда-то тащат. Уже лежа на госпитальной койке, он старался восстановить в памяти подробности, но они, словно черепки разбитого горшка, валялись в различных закоулках его мозга отдельно друг от друга, никак не складываясь в нечто связное и последовательное. Говорил ли он что-нибудь, когда его вытаскивали? Что говорил и, главное, на каком языке? Но нет, черепки состояли только из отрывочных физических ощущений. Он помнил ледяной холод на своих щеках – возможно, снегом с его лица стирали кровь. Еще он помнил вспышки яркого света – вероятно, его освещали фонариком. И запах, странный такой, но до боли знакомый запах, откуда-то из детства. И скрип, и приглушенные голоса. В конце концов Алекс то ли вспомнил, то ли догадался, что его везли на устланной соломой телеге. Долго везли, укрыв чем-то тяжелым. Но он все равно замерз, и его бил озноб. Потом его внесли в помещение, раздевали, осматривали, задавали какие-то вопросы. Он что-то мычал и жаловался на сильную головную боль. Наконец, ему сделали укол, после которого он уснул.

Проснувшись через несколько часов и относительно придя в себя, Алекс понял, что находится в маленькой госпитальной палате, освещенной свисавшей с потолка лампочкой без абажура. Некоторое время он прислушивался к своим ощущениям, постепенно убеждаясь, что снова, уже во второй раз в течение одних суток свалившись с небес, отделался относительно легко. Руки, ноги, глаза и все прочее оставалось на месте и, кажется, вполне сносно функционировало. Его немного подташнивало, перевязанная голова побаливала, но это были сущие мелочи. Он осмотрелся. Кроме него, в комнате никого не было. Странно. Все госпитали и больницы Германии должны быть переполнены. Может быть, это не больница? Однако в углу рядом с расположенной прямо напротив Алекса дверью стоял шкаф со стеклянными дверцами, на полках которого виднелись всевозможные склянки, да и весь облик комнаты, а также специфические ароматы не оставляли сомнений – это лечебница. Покрутив головой, Шеллен не обнаружил в комнате окна.

За стеной послышался шорох. Алекс услыхал, как в замке несколько раз повернули ключ, после чего дверь отворилась. В комнату вошла молодая женщина в белом халате. Увидев, что раненый очнулся и смотрит на нее, она вздрогнула и отшатнулась.

– Ой! Как вы себя чувствуете? – спросила женщина.

– Да… вроде бы ничего. А где я нахожусь?

– В больнице. Это Мейсен. Простите, я сейчас.

Женщина поспешно удалилась, прикрыв за собой дверь. В замке снова щелкнул ключ.

Мейсен. Небольшой городок километрах в десяти северо-восточнее Дрездена. «Это тебе вместо Франции со Швейцарией», – мрачно подумал Алекс.

Прошло более получаса, прежде чем в дверном замке снова защелкало. Вошла медсестра – женщина лет сорока с петличками оберхельферины на воротнике белого халата – и эти двое военных в форме люфтваффе.

– Я майор Штальп, – представился офицер. – А вы – фельдфебель Зигфрид Малер, я полагаю?

Майор раскрыл протянутую медсестрой солдатскую книжку.

– Разумеется, нет, – неожиданно для самого себя выпалил Алекс. – Не знаю никакого Малера.

– Разве это не ваша? – Майор помахал серой помятой книжечкой.

– С какой стати мне тут подсовывают чужие документы?

– Но их нашли в вашем самолете, – возмутилась оберхельферина.

Майор попросил сестру оставить их одних, и та, гневно посмотрев на раненого, удалилась.

– Мало ли что, – буркнул Алекс.

Он понимал, что врать бесполезно, однако так сразу сдаваться тоже не собирался. Просто из своего вранья нужно было исключить все то, на чем его тут же поймают.

– Они, видите ли, нашли… А если бы они нашли там маршальский жезл Геринга? Что тогда? Какой-то растяпа оставил свои документы, а я при чем?

– Так это ты угнал мой самолет?! – уставился на него рыжий унтер.

– Ну я… Я! И что? – Алексу все вдруг стало совершенно безразлично, словно бы это происходило не с ним. – Ты, что ли, этот самый Малер?… Нет?… А ты хоть знаешь, что у тебя заедает правый элерон? Да, да, я чуть не навернулся при взлете.

– Что? – Летчик от неожиданности растерялся. – Заедает?… Да, верно, я зацепил при посадке верхушку дерева. – Он посмотрел на майора и ткнул в лежащего на койке пальцем: – Герр майор, это точно он!

– А я и не отрицаю. И потом, – Алекс приподнялся на локте, и в его голосе прозвучали нотки укоризны, – какого черта ты бросаешь машину с пустыми баками на взлетной полосе?

– А ты кто такой, чтобы спрашивать? – вскипел фельдфебель. – Нас только что перебросили из Померании, и у всех топлива оставалось на донышке. Некоторые вообще садились в Ваутцене…

– Ну, хватит, – прекратил их пререкания майор. – Кто вы такой и зачем угнали чужой истребитель? – спросил он лежавшего на больничной койке.

Алекс откинулся на подушку, заложив руки за голову. От осознания безысходности своего положения он сделался совершенно спокоен.

– Я увидел, что аэродром атакуют бомбардировщики и что летчики, вместо того чтобы взлетать, разбегаются как тараканы. Естественно, у меня сработал, как бы это выразиться… рефлекс. И потом, что за дела? В первый раз никто не поднялся, так и во второй такая же история. Мало того, они еще огнями мигают. У меня даже возникло подозрение: а не сошли здесь все с ума? А может, это похуже слабоумия, а? Включить посадочные огни во время вражеского налета!

Майор с интересом рассматривал странного парня с повязкой на голове. Говорил тот на чистом немецком, да еще с хорошо уловимым верхнесаксонским диалектом. Стало быть, местный. По свидетельству очевидцев, сразу после взлета он заложил крутой вираж, пытаясь, вероятно, уйти от низколетящих бомбардировщиков. Несомненно, такое под силу только опытному летчику.

– Насчет огней вы правы, – сказал он спокойно, – мы получили приказ принять еще одну эскадрилью с фронта. Они уже подлетали, и мы вынуждены были включить огни на запасной полосе, чтобы истребители не начали садиться на заставленную самолетами основную. Локаторы и радиосвязь не работали, и оператор принял подлетающего противника за своих.

– Вот и я говорю…

– И все же, – перебил Алекса майор, – кто вы такой? Как вас зовут, и в каком вы звании?

– Я… лейтенант Шеллен, – сознался Алекс, – Алекс Шеллен.

При этих словах майор вдруг понимающе закивал головой, словно ему все стало ясно.

– Из какой эскадрильи?

– 21-я ночная истребительная, – не моргнув глазом, Алекс назвал первый пришедший в голову номер и, чуточку помедлив, добавил: – Авиагруппа «Рейх».

Майор посмотрел на фельдфебеля и едва заметно усмехнулся.

– Авиагруппы «Рейх» уже месяц как не существует,– сказал он спокойно, – или я что-то путаю, Зигфрид?

– Совершенно верно, господин майор, – подтвердил рыжий, – по приказу фюрера ее расформировали в пользу пополнения фронтовых групп. Еще в начале января.

– Черт знает что такое, – возмутился Алекс, – ночных истребителей отправлять на фронт. Посмотрите, к чему это привело, – он показал рукой в сторону стены, словно там можно было что-то увидеть.

– Тут я с вами, пожалуй, соглашусь – это неразумно. Вы позволите? – Майор присел на краешек кровати. – А где ваши настоящие документы, лейтенант?

– Они пропали вместе с моей курткой.

– С вашей курткой, говорите? Положим, что так. А скажите, вы садились с работающим мотором?

Алексу хотелось ответить, что, если бы этот чертов мотор работал, он бы улетел куда подальше и не отвечал сейчас на все эти дурацкие вопросы.

– Нет. Мотор заглох в самый неподходящий момент.

– И вы хотите сказать, что совершили посадку без двигателя? – В голосе майора сквозило нескрываемое удивление.

– Так точно, герр майор. Если это, конечно, называется посадкой.

– Мм-да… – Майор переглянулся с «желторотиком», как мысленно окрестил унтера Алекс. – А что это у вас на пальце? – показал он взглядом на серебряное кольцо.

– Это? – Алекс уставился на безымянный палец своей левой руки. – Это память о проигранной битве за Англию. В нашей эскадрилье все носили такие кольца.

– Это в какой же, позвольте узнать?

Алекс собрался уже было выдумать новый номер, но в этот момент дверь палаты отворилась. Вошла старшая медсестра, следом за которой двое мужчин в кожаных плащах и фуражках с черными бархатными околышами, на которых тускло белели алюминиевые черепа. Майор встал с койки и одернул китель.

– Хайль Гитлер! – старший из вошедших небрежно поднял ладонь согнутой в локте правой руки на уровень плеча. – Гауптштурмфюрер СС Цальман.

Летчики козырнули и представились.

– Это ваш? – спросил эсэсовец майора.

– Мы еще не совсем разобрались, – ответил тот. – Гауптштурмфюрер, у меня к вам просьба: дайте нам пять минут.

– Зачем? Впрочем… – эсэсовец не стал кочевряжиться, – хоть десять. Где у вас здесь телефон? – Скрипнув плащом, он повернулся к медсестре, и они все втроем вышли из тесной комнаты.

– Хотите, чтобы вашим делом занялись в гестапо? – тут же обратился майор к Алексу. – Так они это мигом. Завтра же расстреляют как диверсанта.

– Почему… диверсанта? – приподнял голову Шеллен.

– А кто вы? С чужими документами, без знаков различия, да еще самолеты угоняете. Самый что ни на есть диверсант. Вас даже кормить не станут.

– Почему?

– Потому что не успеете проголодаться.

Майор снова подсел на край кровати и посмотрел на часы.

– У вас четыре с половиной минуты, решайте. Либо вы говорите правду и отправляетесь в лагерь для военнопленных, либо мы уходим, а вы продолжаете валять дурака, но уже с этими господами, – майор кивнул в сторону двери.

«Он прав, – подумал Алекс, – чертовски прав. Но как он догадался?»

– Я согласен, – сказал Алекс. – Раз такое дело… В общем… наш самолет был сбит тринадцатого февраля во время первой атаки Дрездена.

– Кто-нибудь еще уцелел?

– Теоретически мог спастись хвостовой стрелок, но мне о его судьбе ничего неизвестно.

– Ну, вот и все, давно бы так. Об остальном вас расспросят в другом месте.

Майор встал и собрался направиться к двери.

– Подождите, майор, а когда вы поняли, что я британский летчик? – спросил Алекс.

Штальп снова сел. Он производил все более благоприятное впечатление на Шеллена.

– Да почти сразу. Прежде чем войти сюда, мы посмотрели вашу одежду. Нас интересовали маленькие ярлычки и метки на всем, включая носки и носовой платок. Зигфрид, – майор обратился к фельдфебелю, – ты когда-нибудь слыхал, чтобы мы закупали для своих летчиков джемпера, связанные из верблюжьей шерсти на ливерпульской фабрике? А сапоги, пошитые из аргентинских коровьих шкур в Манчестере? Вот и я такого не слыхал. У нас вообще последнее время с импортом слабовато. Даже румынской нефти не стало. – Майор встал и прошелся по комнате. – А еще, – продолжал он, – вчера нам принесли сумку от английского парашюта. Ее нашли в реке. Как водится, она оказалась подписана.

Майор достал блокнот, раскрыл в нужном месте и показал своему собеседнику. «F. О. Shellen», – прочел Алекс обведенную рамкой запись.

– Когда вы несколько минут назад назвали себя, то я понял, что на этот раз вы наконец-то сказали правду. – Майор убрал блокнот. – Но началось все еще вчера – в состоянии полубреда вы много говорили по-английски, выкрикивали какие-то имена, приказывали прыгать. Старшая медсестра заподозрила неладное, сверила записи в вашей медкарте (то бишь в медкарте фельдфебеля Зигфрида Малера) и не обнаружила на вашем теле шрамов от ожога на левом плече. Собственно говоря, она и сообщила сначала нам, а потом в гестапо. Или наоборот. Вот так. – Майор Штальп снова облокотился на спинку кровати. – И последнее, если вам это интересно, – любой мальчишка в Германии знает, что кольца «Мы идем против Англии!» у нас носили только военные моряки, только подводники и исключительно из 4-й флотилии. Такое кольцо, например, было у моего сына. Они заказали всем экипажем сразу сорок штук в Амстердаме. Теперь это большая редкость. Почти весь списочный состав 4-й флотилии сорокового года лежит на дне Атлантики. Вместе со своими кольцами. Зигфрид, найдите гауптштурмфюрера.

– Ну что, выяснили? – спросил вернувшийся Цальман.

– Это флаинг офицер Алекс Шеллен, – сказал майор, показывая на раненого. – Был сбит тринадцатого числа над Дрезденом.

Эсэсовец подошел к койке Алекса и уставился на него в упор.

– И вы можете это доказать?

– Разумеется, – ответил майор.

Он сообщил Цальману кое-какие подробности, и тот, казалось, был вполне удовлетворен.

– Вот только как же нам быть с диверсионной деятельностью вашего протеже? – вкрадчиво спросил он майора. – Целые сутки этот субъект осуществлял ее на нашей территории без знаков различия и с чужими документами.

– Бросьте, гауптштурмфюрер, – улыбнулся майор. – Что же ему, по-вашему, сразу после приземления бежать с поднятыми руками в поисках ближайшего полицейского? Да и чужих документов на тот момент у него не было. Это потом они нашлись в кабине самолета. Совершенно случайно. Ну а уж стремление вернуться к своим есть законное право каждого солдата. Будем считать, что он просто вскочил на вражескую лошадь, когда под ним убили его собственную.

– Я, конечно, мог бы с вами поспорить, майор, но… – эсэсовец, не торопясь, натянул перчатки, – …но не стану этого делать. Однако рапорт все же напишу. А там пусть решают. Хайль! – Он вскинул руку и удалился вместе со своим помощником.

Майор достал блокнот, написал что-то и вырвал листок.

– Зигфрид, найди здесь телефон и позвони по этому номеру. Пускай пришлют двух охранников. Ну а вы, – обратился он к Алексу, – отдыхайте и набирайтесь сил. С этой минуты вы – военнопленный.

Когда они ушли, Алекса сводили в туалет, дали выпить стакан чаю, более походившего на отвар прелого сена, поменяли повязку на голове, затем вкололи что-то в плечо, и он, ни слова не говоря, отошел ко сну.

На следующее утро его осмотрел врач и констатировал, что пленный вполне пригоден для этапирования. Через час Алексу еще раз сменили повязку и велели одеваться. Поскольку у него не было зимней одежды, ему дали пахнувшую хлоркой поношенную шинель и отвратительного вида кепи из колючего сукна грязно-коричневого цвета. У дверей госпиталя Алекса встретил вчерашний майор.

– Вас будет сопровождать флигеринженер Бордони, – представил он стоявшего рядом с ним офицера. – Надеюсь, мистер Шеллен, вы будете благоразумны. Желаю удачи.

– Подождите, майор.

Алекс жестом пригласил Штальпа отойти в сторону.

– Вы говорили, что ваш сын имел такое же кольцо? – Он показал кисть своей правой руки. – А где он сейчас?

– Вместе со всем экипажем. Его лодка не вернулась в сорок третьем.

– Тогда возьмите, – Алекс снял с пальца свой талисман и протянул майору. – Вы правы, я не должен носить подобную вещь. Прощайте.

Майор взял кольцо. Они козырнули друг другу, и Шеллен направился к конвоирам.

Как это ни удивительно, но уже на четвертый день после сокрушительных налетов на столицу Саксонии южная ветка дрезденского железнодорожного узла была полностью работоспособна. Поезда шли в обоих направлениях, обходя все еще пылающий город с юга.

Алекса поместили в отдельном купе с постоянно занавешенным окном. Напротив него расположился Эрих Бордони, тридцатилетний офицер с розовыми петлицами инженера и полным отсутствием военной выправки. Никто из двоих охранников в купе ни разу не заходил. Алекс догадывался, что его везут во Франкфурт, точнее в Оберурзель, городок, расположенный в тридцати километрах северо-западнее Франкфурта. Все английские и американские летчики знали, что там находится дознавательный лагерь, называвшийся официально Центром обработки данных «Запад». Возможно, на востоке был аналогичный центр «Восток», предназначенный для русских, но о нем Алекс никогда ничего не слыхал.

– Как вы считаете, лейтенант [16]16
  Флигеринженер соответствовал рангу лейтенанта.


[Закрыть], лето в этом году будет таким же жарким, что и в прошлом? – пытался завязать разговор Шеллен.

Бордони поначалу сделал вид, что не хочет знаться с врагом, но потом, очевидно посчитав, что глупо сидеть и молчать целые сутки, особенно если этот самый враг свободно изъясняется по-немецки, постепенно разговорился. Он оказался инженером авиационного завода, мобилизованным в сорок третьем году. Помимо доставки военнопленного в Оберурзель он должен был отвезти какие-то документы на один из военных заводов Гессена.

– Что вы собираетесь делать после войны? – спросил его Алекс.

– Что делать? По-моему, всем немцам придется делать одно и то же: заново строить свои города.

– Вы женаты?

– Да. У меня трое детей.

Бордони несколько минут крепился, но все же не выдержал и извлек из внутреннего кармана кителя портмоне с несколькими фотографиями. Потом он долго рассказывал о своей жене и каждом из малышей.

– Хоть бы с ними все было в порядке, – вздохнул он, убирая снимки.

– А где они сейчас?

– В Гросенхайне у родителей жены. Вы собираетесь бомбить Гросенхайн?

– Лично я собираюсь сбежать при первой же возможности, – совершенно серьезно сказал Алекс. – А насчет Гросенхайна… думаю, что как цель он слишком мал. Хотя все зависит от военного значения.

– А какое военное значение было у Дрездена?

* * *

По прибытии во Франкфурт все четверо, включая все тех же вооруженных карабинами охранников, сделали пересадку и уже минут через сорок снова вышли на перрон. Бордони дождался, когда их поезд уедет, и они перешли через две линии железнодорожных путей на другую сторону. Там, прямо напротив вокзала, находилась трамвайная остановка.

Алекс осмотрелся. Народу было достаточно много, в основном военные, большинство с чемоданами. В одном месте он увидел группу человек из пятнадцати, одетых в английские и американские куртки и комбинезоны. Алекс даже протер глаза. Некоторые были в фуражках с кокардами королевских эскадрилий, большинство – в меховых кепи и разного рода шапках без знаков различия. Поеживаясь от ветра, они курили и о чем-то оживленно разговаривали. Кто-то смеялся. Алекс поискал глазами охрану, но обнаружил лишь пару-тройку стоявших в стороне немецких солдат, из которых только один был вооружен автоматом.

– Это что же, пленные? – спросил он своего конвоира.

– Где?… Ах, эти. Наверное, из тех, кто постоянно живет в Центре.

– А что они тут делают?

– Не знаю. Некоторые ездят на работу, другие просто шляются от безделья.

– И их отпускают? – все больше удивлялся Алекс.

– Под особую подписку. В основном нижних чинов. Да и куда им бежать? Здесь на каждом шагу КПП.

– Мне, конечно, нельзя подойти?

– Абсолютно исключено. Пока вы под следствием, вам нельзя общаться ни с кем, кроме следователей. Даже с охраной.

Шеллен еще немного понаблюдал за соотечественниками, затем принялся разглядывать двухэтажное здание вокзала с высокой черепичной крышей и башенками. Оно было выстроено в средневековом фахверковом стиле: второй этаж замысловато расчерчен темными линиями стоек, ригелей и гнутых раскосов с белеными плоскостями оштукатуренных простенков; цоколь местами выложен из камня и прорезан в центре большой готической аркой центрального входа, над которой располагался каменный барельеф герба города Оберурзель.

– Вот куда вам надо перевезти вашу семью, – сказал Алекс инженеру. – Этот город никогда не станут бомбить.

Подошел длинный двухвагонный трамвай. Бордони показал кондуктору какой-то документ, вероятно, освобождавший его команду от покупки билетов. Тот, коротко взглянув на Алекса, отвернулся. Никто из пассажиров не обратил на их компанию ни малейшего внимания. Они уселись на задних сиденьях, и со стороны было совершенно незаметно, что кто-то кого-то конвоирует.

Минут через двадцать трамвай остановился возле приземистого здания с большими воротами, сбоку от которых Алекс рассмотрел небольшую вывеску, на которой было написано «Аусверштелле Вест». В обе стороны от здания уходил высокий забор с колючей проволокой наверху, но никаких вышек с прожекторами и пулеметами видно не было. Бордони, оставив охранников снаружи, вошел вместе с Алексом внутрь. Дежурный офицер провел их в караульную комнату, принял от него тоненькую папку, бегло просмотрел ее и расписался в получении пленного.

– Он ранен? – спросил офицер.

– Легко, – ответил инженер, пряча расписку во внутренний карман кителя. – Кроме этого он говорит по-немецки и склонен к побегу. Прощайте, – последнее было обращено уже к Алексу.

Офицер вывел пленного на внутренний двор и, проведя мимо двух длинных одноэтажных зданий с множеством окон, подвел к третьему такому же, где велел стоявшей у входа охране вызвать начальника караула.

– В тридцать шестую «А», – сказал он появившемуся оберфельдфебелю. – И пусть его посмотрит врач.

В одиночной камере размером 2,5 на 3 метра находились кровать, небольшой стол и массивный табурет с продолговатым отверстием для переноски одной рукой. Довольно большое окно было забрано решеткой, ниже располагался круглый ребристый радиатор парового отопления. Для вызова охраны в стене возле двери имелась кнопка звонка. Не успел Шеллен повесить на крючок вешалки свою шинель, как дверь отворилась. Вошедший охранник бросил на кровать поношенный, больничного вида халат и на ломаном английском велел пленному снять с себя всю одежду (а также наручные часы) и свернуть в узел.

– Потом вернут, а пока надень это, – указал он на халат и вышел.

Когда одежду принесли назад, у Алекса не попадал зуб на зуб от холода – батарея под окном была совершенно холодной. Охранник, здоровенный детина с квадратной челюстью, жирным, налитым кровью лицом и выпученными глазами, швырнул узел на кровать:

– Забирай и пошли мыться.

Не дожидаясь пленного, он вышел. Босиком, по обжигающему холодом полу, с узлом в руках Алекс засеменил следом. Они прошли в самый конец длиннющего коридора с расположенными по обе стороны десятками одинаковых дверей с номерами, потом свернули налево во второй коридор, пересекающийся с первым под каким-то тупым углом, снова прошли десятка три или четыре комнат, миновали еще один примыкающий коридор и уперлись, наконец, в дверь.

– Сюда.

Алекс вошел в крохотный предбанник, за которым находилась небольшая душевая с кафельным полом. Было очевидно, что все помещения здесь рассчитаны на единовременное пребывание только одного человека, и что пленные нигде не должны были встречаться друг с другом.

Слава богу, вода оказалась достаточно теплой. Стараясь не намочить повязку на голове, Алекс кое-как помылся. Обмылок, которым снабдил его охранник, производил после усиленного трения о тело не пену, а лишь немного сомнительной слизи. После душа Алекс с удовольствием натянул свои кальсоны, брюки и джемперы. Он заметил, что некоторые швы на его бриджах распороты и снова наспех зашиты. Ну понятно: искали пилки и проволочки с алмазным напылением. В кармане шинели он обнаружил и свои часы. Они не представляли особой ценности. Алекс слышал от кого-то, что немцы забирают у пленных штурманские хронометры, объявляя их государственным трофеем.

Выйдя в коридор, он узнал, что в комнате по соседству располагается цирюльня. Поскольку пленным полагалось иметь приличный вид, а режущие предметы были для них строжайше запрещены, в каждом из бараков имелся штатный брадобрей-парикмахер.

Когда они вошли, в кресле перед зеркалом с газетой в руках сидел старичок лет семидесяти. На нем, как и на всех здесь, была сизо-синяя форма германских ВВС. Увидав клиента, старичок резво встал. Алекс рассмотрел зеленые петлицы чиновника, на каждой из которых блестело по одной алюминиевой «птичке», означавшей ранг рядового. На кителе висел потертый железный крест за прошлую войну, в центре которого вместо свастики была отштампована буква «W», увенчанная короной. Старичок взбил пену и, подправив на ремне бритву, не спеша принялся за дело.

– У вас, наверное, отбоя нет от клиентов,– поинтересовался Алекс, просто для того, чтобы хоть с кем-то перекинуться парой слов.

– Но-но! Разговорчики! – крикнул из коридора охранник.

После парикмахерской Алекса завели еще в одну комнату, где сфотографировали и сняли отпечатки пальцев, оттиснув их на разлинованном бланке из розового картона. Потом его взвесили, измерили рост, и, наконец, он вернулся назад.

– Отдыхай, – сказал охранник, запирая дверь.

Несколько часов Алекс лежал, сидел и прохаживался, а точнее, топтался возле кровати – пять коротких шагов туда и пять обратно. Временами, чтобы согреться, он начинал приседать и размахивать руками. Разглядеть что-либо через волнистые, армированные проволочной сеткой стекла окна было невозможно. Временами он слышал шум проезжающего грузовика, глухие хлопки дверей в коридоре, голоса, но разобрать, о чем говорили, не мог. Несомненно, здесь была усиленная звукоизоляция, такая, чтобы пленные не могли даже перестукиваться. В тот день ему принесли миску ячменного супа, кусочек хлеба и чай, а когда за окном совсем стемнело, повели на допрос.

Они снова шли длинными коридорами, но уже с новым сопровождающим. Не выходя на улицу, по соединительной галерее с редкими окнами они перешли в соседнее здание, такое же одноэтажное, но с гораздо более просторными помещениями. Здесь Алекс увидел других военнопленных. Они молча сидели на скамейках вдоль стены коридора под наблюдением нескольких охранников. «Как на приеме в поликлинике для эмигрантов в лондонском Ист-Хэме», – подумал Шеллен. Но ему ждать не пришлось.

В относительно просторном кабинете за большим столом сидел интеллигентного вида человек в безупречно чистом, отглаженном мундире с погонами и петлицами оберста. Ему было чуть больше пятидесяти. Утонченные черты худого бледного лица, залысины над большим лбом и очки в роговой оправе придавали полковнику сходство с профессором медицины. Не хватало только белого халата и фонендоскопа.

– Итак, давайте знакомиться, – на почти безупречном английском заговорил оберст, после того как Алекса усадили напротив. – Я – полковник Лаубен, старший офицер следственной группы. Ваше имя?

– Алекс Шеллен.

Полковник обмакнул перо в чернильницу и стал писать на простом листке бумаги.

– Что ж, мистер Шеллен, прежде всего должен начать наш разговор со стандартной в этом месте фразы – война для вас закончена.

Алекс кивнул, как бы смиряясь с неизбежным. «Вам тоже недолго осталось», – подумал он про себя.

– Сейчас, – продолжил следователь, – вы должны ответить на ряд вопросов, необходимых для заполнения карты военнопленного, а также для постановки вас на учет в контролирующей организации международного комитета Красного Креста. Вы согласны? Отлично! Потом наш писарь перепишет мои каракули. Итак, год рождения, месяц и день?

– 1920-й, 14 марта, – сказал Алекс чистую правду.

– Место рождения?

– Англия, Норидж, – а на этот раз, не моргнув глазом, соврал.

– Норфолк? – уточнил полковник записывая данные. – Я не ошибся?

– Нет. Все верно.

– Вероисповедание?

– Англиканская церковь, – во второй раз соврал Алекс.

– Превосходно. Ваше воинское звание и должность?

– Флаинг офицер РАФ, бортовой стрелок бомбардировщика.

Полковник оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на пленного.

– Офицер и бортовой стрелок? Были ранены?

– Да. Прошлым летом. Контузия.

– Тип самолета, бортовой номер, бортовой код?

– «Ланкастер», КВ-734, код VR-X.

– Эскадрилья?

– 98-я Ванкуверская Королевских канадских ВВС.

– Личное прозвище имеете?

– Был Мигелем, когда летал на истребителе, а стрелку прозвище ни к чему.

Алекс знал, что должен отвечать на все эти вопросы, если не хотел быть урезанным в правах военнопленного, гарантированных ему Женевской конвенцией. Тем более что данная информация не представляла никакой ценности. Он желал только одного – скрыть истинное место своего рождения.

– С какого аэродрома взлетали?

– Фискертон.

– Ноттингхемшир?

– Да.

– Когда и при каких обстоятельствах были сбиты?

– 13 февраля примерно в десять часов пятнадцать минут вечера во время налета на Дрезден.

– Налет на Дрезден… – Лаубен отложил перо и снова посмотрел на пленного. – Мне мало что известно об этом. Нас здесь не особенно информируют. Говорят, город полностью разрушен?

– Я знаю меньше вашего, – сказал Алекс. – Нас сбили в начале первой атаки, а потом…

– Понимаю, потом вам было не до этого. Вы ведь пытались бежать?

– Бегут из плена, господин полковник. На тот момент я просто свалился с небес на землю и продолжал вести с вами войну на законных основаниях.

– Да-да, конечно, – закивал Лаубен. – Никто не ставит вам в вину ваши действия. Скажите, вас сбил истребитель?

– Ваших истребителей я что-то не заметил, – с легкой усмешкой сказал Алекс. – Нет, в нас явно попал снаряд, выпущенный с земли.

– А остальные члены экипажа? Кто-нибудь спасся кроме вас?

– Скорее всего – никто. Думаю, это нетрудно выяснить, если покопаться на месте падения бомбардировщика.

– Вряд ли сейчас там до этого дойдут руки. Всего в ту ночь было сбито шесть «Ланкастеров», поди теперь разбери, где ваш.

«А говорил, что их не информируют, хитрюга», – подумал Алекс и спросил:

– А вы не знаете, сколько человек уцелело из остальных пяти экипажей?

– Даже если бы я и знал, мистер Шеллен, то все равно не имею права сообщать вам подобную информацию. – Он пошелестел бумажками. – В вашем досье написано, что вы в совершенстве владеете немецким. Это так?… Тогда, может быть, перейдем на язык Шиллера и Гейне?

– Насколько я знаю, Гейне был евреем, – заговорил по-немецки Алекс. – Разве ваш Гитлер не запретил евреям пользоваться немецким языком?

– Что за чушь! – искренне удивился полковник. – Как можно запретить кому бы то ни было его родной язык. Вот они, издержки вашей пропаганды. В тридцать третьем еврейским писателям в Германии запретили применять готический шрифт, но никак не немецкий язык. Но мы отвлеклись. Вы не могли бы коротко рассказать о каждом члене вашего экипажа?

– Мне бы этого не хотелось, – ответил Алекс.

– Вы считаете, что их родным будет лучше оставаться в неведении о судьбе близких?

Действительно, подумал Алекс и назвал имена и воинские звания всех, кроме хвостового стрелка, который теоретически мог остаться в живых.

– А где же седьмой? Кроме себя, вы назвали пятерых, – спросил Лаубен.

– Пускай дома считают, что он пропал без вести. Пожалуй, вам я про него не скажу.

– Жаль. Тогда расскажите поподробнее о себе. Где вы научились так хорошо говорить по-немецки.

– В семье. У моей матери немецкие корни. Кроме того я бывал в Германии… Гостил у родственников.

– Когда последний раз?

– В тридцать четвертом.

– Учились?

– Да… в обершколе в Дрездене. Совсем недолго. Практиковался в немецком. Мечтал о дипломатической карьере, да не хватило времени. Ваш фюрер оказался шустрее, чем многие предполагали.