Текст книги "Нефертити. Роковая ошибка жены фараона"

Автор книги: Олег Капустин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

3

В новой столице, Ахетатоне, между тем жизнь шла своим чередом. Прошли две недели после таинственного исчезновения в Фивах отряда «стервятников Туту» под предводительством Санха. Но это мало кого обеспокоило. Во дворце готовились к открытию нового памятника царской чете, который изваял главный придворный скульптор Тутмес. Об этом он и говорил с царицей Нефертити. Она была в парадном одеянии – белоснежном платье, вышитом золотом. Парикмахер колдовал над её париком, укладывал локоны, закрепляя их булавками и специальным клеем из ароматических смол, а искусный мастер-косметолог кисточками поправлял грим на прекрасном лице Нефертити. Сильно пополневший Тутмес стоял рядом с креслом царицы и рассказывал о церемонии, которая должна была скоро состояться у монументального обелиска, воздвигнутого на берегу реки. Все, кто подплывает к новой столице, должны видеть воочию царственную чету, представлявшую в этом мире славу и власть самого Атона, великого божества, воплощённого в солнечном диске.

   – Я настоял, чтобы открытие памятника проходило не так торжественно и помпезно, как все другие официальные мероприятия. Да и образ царской четы на барельефе скорее семейный, чем официальный. Туту, не мудрствуя лукаво, хотел согнать чуть ли не весь город, – говорил скульптор, наблюдая за тем, как косметолог накладывает тени на скулы царицы. – Да не надо так подчёркивать переход от скул к щекам и подбородку. Они и так у царицы худые, ты здесь перестарался. У неё не лицо будет, а какой-то топор, которым дрова колют – и Тутмес, вырвав кисточку из рук косметолога, сам стал гримировать лицо Нефертити.

Он столько раз лепил бюсты царицы, что знал наизусть каждый изгиб её красивого лица. Парикмахер и косметолог с восторгом смотрели, как работает великий скульптор. Он сделал всего лишь несколько мазков-прикосновений кисточкой к щекам, скулам и подбородку, и лицо женщины преобразилось. Красота и классическое совершенство форм обрели свою первозданную свежесть и были видны с первого взгляда, а лёгкий отпечаток возраста и беспокойной жизни стал почти незаметен на челе самой прекрасной женщины страны Большого Хапи.

   – Замечательно, восхитительно! – захлопал в ладоши толстый парикмахер. – Вы, ваше величество, всегда великолепно выглядите, но сейчас просто ослепляете своей дивной красотой.

Нефертити улыбнулась чуть иронично – она уже давно привыкла к восхищению мужчин и зависти женщин – и перевела взгляд на скульптора. За прошедшие восемь лет жизни в новой столице он сильно изменился. Страсть, которая владела Нефи в юности, уже давно прошла, уступив место мягкой, нежной привязанности. И сейчас она спокойно смотрела на скульптора ласковым и ясным взглядом.

   – Не забудь, Тути, надеть парик, а то ведь по рассеянности поедешь на открытие обелиска с непокрытой головой, – заботливо проговорила она, легко вставая с низкого кресла, подлинного шедевра мебельного искусства. Спинка и ножки его изображали сложное переплетение растений и птиц, покрытых зелёным малахитом, голубой бирюзой, серебром и золотом.

Не успела царица сделать несколько шагов по направлению к высокой двери из красного дерева, как резные створки распахнулись и на пороге покоев показалась необычная процессия. Впереди шествовала живописная парочка: сестра царицы Неземмут шла под руку с крупной обезьяной. На головах обоих блестели грубо сделанные из дерева, выкрашенные жёлтой краской, царственные аспиды. Вокруг прыгали разряженные в пух и прах чёрные карлики, вывезенные из Нубии, и обезьянки. Они изображали придворных.

   – Ты с ума сошла, Нези! – воскликнула Нефертити. – А ну, прекрати паясничать. Это совсем неостроумно. Гони быстрее в шею всю эту толпу шутов и поживей приводи себя в порядок. Ведь Хеви будет здесь с минуты на минуту. Ты что, его не знаешь? Он же взбесится, когда тебя увидит в таком-то виде!

   – Кто это нам, царям, смеет приказывать?! – громко воскликнула Нези и гордо взглянула на сестру.

Но через секунду она не выдержала и рассмеялась. В другом конце зала вдруг тоже раздался громкий пронзительный смех. Все вздрогнули и проворно повернулись на странные звуки, похожие на что-то среднее между лаем собаки и криками обезьян. Это смеялся фараон, собственной персоной. Он незаметно вошёл в противоположную дверь. Придворные рухнули на колени.

   – Молодец Нези, молодец сестрёнка! – весело прокричал Хеви и, близоруко щурясь, подбежал, жадно оглядывая и её, и обезьяну с разных сторон. – Ха-ха-ха! – продолжил он хохотать, хлопая себя по полным бёдрам. – А ну, станцуйте и скажите что-нибудь забавное!

   – Я, великий властитель страны Большого Хапи, повелеваю вам всем танцевать с нами, – проговорила Нези за обезьяну голосом, очень похожим на голос фараона. Потом она гордо выпрямилась, величественно взглянула по сторонам, как это делала её сестра, и добавила: – А я тем временем своим ангельским голоском спою вам, мои милые подданные, что-нибудь величественное.

Нези начала петь. Карлики и обезьяны закружились и запрыгали в танце вокруг неё. Фараон смеялся до слёз.

   – Молодец, Нези, просто чудесно, с тобой не соскучишься, моя прелестная родственница. Когда я вижу, какие великолепные шутки ты откалываешь, то молодею, словно лет десять сбросил с плеч долой. А то эти скучные государственные дела меня уже доконали! – экспансивно размахивая длинными худыми руками, прокричал пронзительно властитель страны. – Давай-ка ещё что-нибудь придумаем и позабавимся всласть!

   – Может, я сяду с моим обезьяньим супругом в твой паланкин и опущу занавески? – заговорщицки прошептала Нези, хватая его за руку. – Представляешь, Хеви, какие лица будут у тех, кто ожидает тебя у памятника, когда они поднимут занавески и увидят нас?!

   – Ха-ха-ха! – снова засмеялся фараон. – Хорошо, сестрёнка, сделаем так, как ты предлагаешь. Сегодня мы повеселимся так повеселимся!

От попыток Нефертити образумить его фараон отмахнулся:

   – Больно ты сейчас скучная стала, Нефи. А в былые-то годы, я это хорошо помню, от Нези не отставала. Помнишь, как вы меня дразнили в саду, когда я ещё только первый гимн Атону сочинял? – бросил Хеви, выбегая из покоев жены.

   – Да у нас дочери уже скоро взрослыми будут, а ты вдруг за детские проказы взялся! – выкрикнула ему вслед Нефертити. – Не нравится мне всё это, – добавила она, качая головой, и не спеша зашагала за мужем и сестрой, убежавшими далеко вперёд по бесконечным залам дворца.

4

Когда длинная процессия двинулась от дворца фараона к припортовой площади, где на пригорке установили высокую статую, изображавшую царскую чету, почти весь город высыпал на улицы. Всем было интересно поглазеть на верховного правителя страны, так сильно отличающегося от предыдущих своими причудами. Даже измождённый трудовой люд с любопытством взирал на многочисленных, богато разряженных придворных, на их сытых холёных слуг и телохранителей. Благодушие народа было вызвано и тем, что хитрый визирь Туту, которому не позволили согнать горожан силой, объявил этот день праздничным и расставил по всему маршруту придворной процессии и на самой площади бочки со свежесваренным пивом и противни с пирогами. Всем, кто вышел встречать двор и его повелителя, полагалась бесплатная выпивка и закуска. Естественно, народ валил валом.

В праздничный день особенно ясно было видно, насколько новая столица сейчас отличается от старой. В противоположность заброшенным Фивам Ахетатон явно переживал пору своего расцвета. Здесь всё больше возводилось и дворцов и целых жилых кварталов. Город рос, как на дрожжах. И в порту, к которому направлялась процессия, особенно заметно было это беззастенчивое процветание. На набережной было построено огромное количество складов, которые, однако, уже не могли вместить всех тех товаров, которые везли в новую столицу из провинций и других стран. Горы тюков и различных строительных материалов лежали на берегу под открытым небом. Здесь же проживали приехавшие строители и ремесленники, ещё не имеющие крыши над головой. С ними вместе у костров с котлами, в которых готовилась пища, сидели многочисленные торговцы, не оставляющие свои товары без присмотра или торгующие прямо здесь, у самой воды. В этой массе пришлого люда легко могли затеряться не только несколько десятков жрецов Амона, переодетых торговцами и ремесленниками, но и целая армия враждующего государства. Поэтому никто не обращал внимания на плохо одетых людей с тюками на спинах или несущими какие-то длинные предметы, завёрнутые в тряпки. В порту всякое видали! Но, когда под рёв труб, бой барабанов и завывания флейт приблизилась праздничная процессия во главе с носилками царской четы, закрытыми от солнца и пыли белыми занавесками, и у людей, стоявших в первых рядах, вдруг появились в руках луки со стрелами, копья и мечи, народ ахнул и шарахнулся в разные стороны. Никому не хотелось попасть под горячую руку воинов противоборствующих сторон. А то, что сейчас будет кровавая заваруха, припортовый люд сообразил быстро.

Процессия ещё не остановилась, как в передние носилки полетели стрелы. К ним кинулись вооружённые люди, сминая на ходу жидкую цепочку телохранителей, никак не ожидавших такого дерзкого нападения. Носилки, закрытые белыми занавесками из тонкого льна, были буквально изрешечены стрелами. Огромный детина с бритой головой без парика, в грязном, изорванном сером хитоне первым подскочил к носилкам, которые бросили разбежавшиеся слуги, и откинул окровавленную занавеску. Он увидел пригвождённую к креслам, корчащуюся в предсмертных судорогах большую обезьяну и уже мёртвую Нези. Несколько стрел вонзилось в худенькое тело сестры царицы. Одна из них попала ей прямо в сердце и прошила насквозь, пригвоздив несчастную к деревянной спинке кресла. Голова откинулась назад, на лице застыла гримаса удивления и предсмертной муки.

   – Это не фараон! – закричал предводитель нападавших. – Еретик в следующих носилках, – показал он копьём.

В кортеже фараона царила паника. Почти все слуги и придворные с громкими криками бросались в разные стороны, натыкаясь друг на друга, падая, ползая на четвереньках. Телохранители, кинувшиеся к передним носилкам, были перебиты или отсечены от кортежа, а воины из отряда сопровождения ещё не успели подбежать к голове колонны, где находился фараон. К тому же копьеносцам мешали метавшиеся в панике по всей площади испуганные придворные и горожане. Переодетые жрецы тем временем ринулись к носилкам фараона, уже стоявшим на земле. Сам Эхнатон, осознав, что происходит, застыл от ужаса в кресле. Он не мог двинуть и пальцем. Двое оставшихся в живых телохранителей и высокий нубиец с опахалом в руках попытались оказать слабое сопротивление нападавшим, но были мгновенно проткнуты копьями.

Предводитель-жрец быстрее всех подбежал к следующим носилкам. В это мгновение Нефертити откинула занавеску, желая лучше рассмотреть, что творится вокруг. Нападавший замахнулся копьём, но женщина не стала кричать или заслоняться руками, она даже не вздрогнула, а лишь пристально взглянула в глаза жрецу. И тут заговорщик, столкнувшийся лицом к лицу со своей жертвой, знаменитой красавицей Нефертити, на короткий миг задержал удар. Этих секунд хватило Тутмесу, успевшему подбежать к царским носилкам, чтобы заслонить любимую от удара. Копьё вонзилось ему в грудь, но он не упал, а схватился обеими руками за древко. Предводитель заговорщиков попытался вырвать копьё, но тщетно. Могучий Тутмес стоял как одна из тех каменных статуй, которые он вытачивал всю жизнь. Тёмная кровь пошла у него изо рта, глаза погасли, но он в последнем усилии так и не выпустил древка. Скульптор умер стоя, заслоняя собой женщину, которую любил всю жизнь.

Этих мгновений хватило для копьеносцев столичного корпуса, отряд которых сопровождал процессию, чтобы наконец-то добежать до царских носилок. Командир отряда гигант Хоремхеб кривым восточным мечом, похожим на огромный серп, одним махом разрубил нападавшего предводителя от плеча до пояса. Других заговорщиков окружили копьеносцы. Напрасно появившийся тогда, когда опасность миновала, визирь Туту кричал, срывая свой тонкий голосишко:

   – Не убивайте всех! Оставьте кого-нибудь для допросов. Мы должны узнать, кто они и кто их послал!

Но тщетно. В пылу схватки могучие воины-копьеносцы перерезали всех заговорщиков в мгновение ока. Жрецы и не просили пощады. Несколько раненых добили себя, чтобы не попадать в руки заплечных мастеров. Сам визирь уже был у царских носилок и целовал фараону ноги.

   – О, великий из великих властителей мира, – причитал он, – слава Атону, он не дал совершиться неслыханному злодеянию. Заговорщики повержены нашими мечами. Живи вечно, наш любимейший повелитель!

Он помог мокрому от холодного пота фараону встать с кресла и выйти из носилок. Эхнатон, покачиваясь от слабости, не мог сдержать дрожь в руках и ногах, он тяжело опёрся на плечо Туту и, близоруко щурясь, осмотрелся. Вокруг лежали трупы заговорщиков и телохранителей. А рядом с носилками прямо на земле в парадном белом платье сидела Нефертити, глядя на безжизненное тело Тутмеса. По её щекам текли слёзы.

   – Ваше величество, ваша сестра Неземмут погибла от стрел заговорщиков, – сообщил один из придворных фараону, кинувшись ему в ноги.

Эхнатон подошёл к передним носилкам и внимательно осмотрел тела, пригвождённые к креслам.

   – О великий Атон, – обратился фараон к солнцу, уже стоявшему в зените, – ты через мою сестру спас меня для того, чтобы я и дальше выполнял беспрекословно твою волю и распространял твоё царство по всей земле. Да возблагодарим же все нашего сияющего повелителя! Поверь мне, великий Атон, я с удвоенной, нет, с удесятерённой силой продолжу уничтожать всех тех, кто смеет противиться твоей воле! Я не пожалею никого. Если для того, чтобы ты воссиял не только на небосклоне, но и в умах каждого человека на земле, нужно будет перебить половину моих подданных, я сделаю это, не колеблясь! Да будет воля твоя всегда!

После этих слов все придворные, воины и горожане опустились на колени в горячую, смоченную во многих местах ещё не запёкшейся кровью пыль и начали истово молиться Атону. Когда они благоговейно распростёрлись на земле, то стало невозможно отличить живых от мёртвых на огромной припортовой площади. Нефертити молилась, стоя рядом с Эхнатоном, простирая руки к солнцу. Она смотрела на погибшую сестру, на мёртвых и живых, распростёртых вперемежку, и мысль о бессмысленной жестокости этого противоборства, которое затеял её муж, не покидала её, мешая сосредоточиться на горе, вызванном потерей сестры и любимого человека.

«Почему мы все, дети одной земли, страны Большого Хапи, должны страдать и даже убивать друг друга по прихоти какого-то человека, ослеплённого дикими идеями и видениями, пусть даже он и фараон? Неужели я не смогу остановить его, пока вся моя страна не погрузилась в хаос?» – впервые подумала Нефертити и отстранение, как на чужого, взглянула на стоявшего рядом мужа.

Глава 2

1

Неподалёку от серых, замшелых, оплетённых диким виноградом и хмелем каменных стен главного и самого старинного города Финикии Библа{75} по узкой, замысловато петляющей тропинке, спускающейся к морю, шёл высокий худой человек в белой льняной тунике. Поверх неё был наброшен такого же цвета шерстяной плащ, живописными крупными складками спадающий к загорелым ногам, обутым в позолоченные кожаные сандалии. Только по ним и по золотой серьге в левом ухе, горящей алым цветом драгоценного камня, можно было понять, что это очень знатный человек. Чуть в отдалении рысцой семенили слуги в пёстрых шерстяных туниках с мухобойками, опахалами из страусовых перьев и складным стульчиком, богато украшенным слоновой костью и серебром. За слугами не спеша, полные собственного достоинства, вышагивали воины с короткими копьями, лёгкими маленькими круглыми щитами и боевыми бронзовыми топорами, заткнутыми за широкие кожаные пояса из буйволиной кожи. По многочисленному сопровождению любой, кто увидел бы эту процессию, мог легко догадаться, что идёт Риб-адди, царь Библа собственной персоной.

   – Осторожней, ваше величество, здесь очень скользко после дождя! – угодливо проговорил, подбегая к своему властелину, один из слуг, стараясь поддержать его под руку.

   – Я ещё не старик, чтобы меня вести под локти, – раздражённо отмахнулся Риб-адди.

Он прогуливался по обширной оливковой роще, раскинувшейся под стенами города. Она принадлежала царю, как и остальное приусадебное хозяйство, расположенное неподалёку. Риб-адди неторопливо шагал по рыжей каменистой земле. Вокруг высились корявые серо-чёрные деревья. После недавнего дождя их кора приобрела блестящий, грифельный оттенок. Прутики почти безлистых ветвей были густо усыпаны мелкими матово-зелёными плодами. Урожай оливок был хорош, но это не радовало царя. Его семитское, смуглое горбоносое лицо с короткой полуседой бородкой клинышком было озабочено. Над Библом нависла смертельная опасность. Многочисленные полудикие орды хеттов, объединённые железной волей и свирепым нравом их вождя Суппилулиумы, уже завоевали все земли на севере от Библа и за финикийскими горами. Последним пало царство Митанни в верховье одной из двух великих рек, текущих на юг. И теперь хетты вместе с подлыми мелкими князьками, переметнувшимися к победителям, грозились захватить все финикийское побережье со старейшими и богатейшими городами этой страны: Библом, Тиром и Сидоном.

Риб-адди уже давно предлагали перейти на сторону Суппилулиумы, но царю, выросшему в Египте и воспитанному на культуре этой великой страны, было просто противно подчиниться какому-то грязному горцу, сплошь заросшему чёрной густой щетиной.

   – Нет, лучше умереть, чем пресмыкаться перед варварами! – произнёс вслух библский царь, спускаясь по узкой тропинке к морю.

Он ещё надеялся на помощь своей второй отчизны. Правда, за последние десять лет, что прошли как-то незаметно после смерти старого фараона Аменхотепа, на берегах Большого Хапи произошло столько неожиданных коренных изменений, что продолжать верить в незыблемую мощь древней африканской державы мог только царь Библа, кровно и неразрывно связанный с нею. Риб-адди хоть внешне и был вылитый азиат, но душой прирос к Египту намертво. Он даже подумывал бросить свой город-царство и перебраться на юг, на свою, как он считал, истинную родину. Но его не просто беспокоило, а поражало и ставило в тупик то, что творил, иначе нельзя было выразиться, молодой фараон. Запретить всей стране молиться древним богам, а тех, кто пытался протестовать, уничтожать, как лютейших врагов, – это было просто непостижимо! Риб-адди хорошо понимал, что он не сможет унижаться перед ненормальным правителем, как это делали мерзкие простолюдины, обступившие сейчас египетский трон.

Поэтому и смотрел с такой тоской на оливковую рощу царь Библа.

   – Доживу ли я до следующего урожая? – задавал он сам себе вопрос.

Деваться было некуда. Правда, один из мудрых советников предлагал ему третий выход: основать где-нибудь на берегу этого тёплого, благословенного моря новый город, подальше и от сумасшедшего фараона, и от кровожадного вождя хеттов. Но это не делается вот так запросто. Нельзя в одночасье подняться и поплыть в никуда. Нужно найти место для нового города, построить там крепость, где разместятся воины и ремесленники, дать им обосноваться на новом месте, а потом уже и переезжать самому со всем хозяйством и многочисленной челядью. Но времени на всё это не было. Риб-адди отлично понимал, что Суппилулиума, как и он, внимательно следит: как поведут себя египтяне? Ведь хетты не просто захватили столицу царства Митанни и подчинили себе верного союзника Египта, раньше господствующего в верховье великих рек Месопотамии. Царь хеттов посадил на цепь, как собаку, царя поверженного государства Тушратту, родного брата бабушки правящего сейчас фараона, и держал его в клетке у входа в свой шатёр, показывая со смехом всем посетителям. Если в ближайшие месяцы властитель Египта не пришлёт сильного войска для мести, проглотив это тягчайшее оскорбление со стороны дикарей, то свирепых горцев уже ничто не остановит. «Тогда с Египтом, этим колоссом на глиняных ногах, никто считаться не будет. А меня, его верного союзника, просто разорвёт на куски вся эта стая диких горных медведей и пресмыкающихся перед ними шакалов, моих соотечественников», – грустно подумал Риб-адди.

Он остановился на самом краю утёса и огляделся. Осенний день был тёплым и ясным. Тёмно-фиолетовые тучи недавно рассеялись. Свежий морской бриз угнал их клочковатые остатки за высокие скалистые горы, высившиеся на востоке. Дождь, шедший несколько часов подряд, закончился. Пахло мокрой кедровой хвоей. Густые тёмно-зелёные, а местами почти чёрные вековые леса, одно из главных богатств Библа, – ими заросли все горы до скалистых, покрытых снегом макушек – стояли под лучами солнца матово-глянцевые, словно умытые. Царь глубоко вдохнул воздух со столь знакомым ему с детства, любимым ароматом родной земли и стал смотреть на салатного цвета волны, мерно накатывающиеся на прибрежные скалы. Риб-адди помнил, как он ещё мальчишкой прибегал сюда наблюдать за таинственной жизнью моря. Ему очень нравилось всматриваться в разбивающуюся о крупные зубчатые камни волну. Он видел в переливающейся под яркими лучами солнца водоворотах и ярко-синие, и белые, и светло-коричневые блики. Резко пахло морской солью и йодистым густым запахом выброшенных на берег темно-зеленых водорослей. Сейчас царь словно перенёсся в то беззаботное время. Он поднял голову, улыбаясь, и там, где зелёный цвет прибрежных вод резко переходил в густой тёмно-фиолетовый, неожиданно увидел большой военный египетский корабль под широким прямоугольным оранжевым парусом. Судно стремительно входило в гавань порта.

   – Наконец-то! – выдохнул обрадованно царь Библа и почти бегом бросился обратно в город, уже не обращая внимания ни на оливковую рощу, ни на частые лужи, попадающиеся ему под ноги на рыжей почве каменистой извилистой тропинки.

Через час он уже встречал в своей резиденции, гордо высившейся в центре города, посланника фараона. Царь принимал египтянина в малом зале для деловых приёмов. Здесь не было ни трона, ни массивных колонн, да и присутствовала при встрече только немногочисленная свита. Посланец фараона, завёрнутый, как в кокон, в белые льняные одеяния, поверх которых он надел ещё и пурпурное шерстяное покрывало, бухнулся перед царём Библа на колени, выполняя все строго необходимые формальности приветствия чужого главы государства. Встать невысокий толстенький чиновник уже не мог, он совсем выбился из сил. Риб-адди поспешил ему на помощь и под локоть помог приподняться с колен высокопоставленному представителю своего повелителя.

   – Ох-хе-хе, ваше величество, – вздохнул египтянин, – укачало меня совсем это треклятое плавание. Вот вроде и спустился на твёрдую землю, а всё равно кажется, что под ногами деревянная палуба гуляет туда-сюда и под ней разверзлись хляби морские на наше устрашение.

   – А вы присаживайтесь-ка, уважаемый Амисеб, вот сюда, в кресло. – Риб-адди усадил толстяка и прикрикнул на слуг: – Подложите побольше пуховых подушек и принесите горячего вина с пряностями! Гость, я смотрю, простудился совсем на морском-то ветру.

   – Ой, не говорите, ваше величество, – кряхтел довольный чиновник, потягивая из большого серебряного кубка горячее вино. – Промочил нас до костей холодный дождь, когда мы уже подплывали к вашей гавани. И куда только меня, верного пса нашего великого божественного повелителя, да живёт он тысячу лет, и его преданнейшего помощника, всеми уважаемого визиря Туту не заносит судьба.

Пока государственный муж с удовольствием потягивал горячее сладкое винцо, жалуясь на превратности судьбы, царь Библа раскрыл послание фараона и письма его жены Нефертити и визиря Туту. Вести были неутешительные.

   – Будь проклят тот день, когда я стал подданным египетского фараона! – выкрикнул Риб-адди, разрывая и отбрасывая папирусы, которые только что внимательно прочитал. – Они что в Фивах, ослепли или окончательно с ума сошли? Ведь дело идёт о жизни и смерти не только города Библа, а всей египетской империи!

Посланник фараона от неожиданности выпустил из рук серебряный кубок, который со звоном покатился по белому мраморному полу.

   – Вы что же, ваше величество, такое о нашем божественном повелителе говорите?! – замахал он короткими руками, на которых блестели многочисленные перстни и кольца. – Да у вас язык отсохнет! Боги вас покарают!

   – Какие боги? – подбежал вплотную к Амисебу царь Библа. – О каких ты богах толкуешь? Ведь твой ненормальный повелитель запретил молиться всем богам кроме своего Атона.

Лицо Риб-адди было страшно, глаза вылезли из орбит.

   – Заниматься такими делами, настраивать против себя своих подданных, толковать о покорности всех царей Азии, когда полчища хеттов уже готовы подойти к границам его родины, может только окончательно сошедший с ума человек. Он что, не понимает, что стоит на краешке бездонной пропасти и даже ногу поднял, чтобы шагнуть туда?! Ведь Библ и всё морское побережье вплоть до долины Большого Хапи эти горные медведи захватят за несколько месяцев. И тогда надменные египтяне столкнутся нос к носу с мощным, отлично вооружённым, огромным войском азиатов. И неизвестно, кто победит в предстоящей схватке. Разве фараон забыл, как несметные азиатские орды опустошили его страну несколько столетий назад и скольким поколениям его предков с огромным трудом и большой кровью пришлось освобождать свою родину?

   – Вы сошли с ума, ваше величество, – пробормотал Амисеб.

   – Это твой повелитель давно свихнулся, – махнул рукой царь и стал тяжело хватать посиневшими губами воздух.

Он разорвал на груди тунику, ему трудно было дышать.

   – – Амисеб, передай своему повелителю, что Риб-адди, царь Библа, погибнет достойно. Я не предам тех, союзом с которыми гордился всю жизнь и на языке которых говорю так же хорошо, как и на родном. А вот фараон меня предал, да и что можно было ожидать от этого выродка, сына волчицы Тии, отравившей тестя, великого фараона Тутмоса, и старшего брата своего мужа, Яхмоса. Пошёл вон, Амисеб, чтоб больше я тебя не видел, не то велю посадить на кол, а в рот засуну обрывки письма твоего дурака-повелителя. – Царь упал в кресло и впился пальцами себе в грудь так, что у него заболело сердце.

Египетский чиновник опрометью выскочил из царских покоев. Такого он никак не ожидал услышать от ближайшего и вернейшего союзника своей страны в Азии.