Текст книги "Черный ростовщик"

Автор книги: Олег Мушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

– Эй! – окликнул Эспада тех, что втроем оседлали один обломок. – В какой стороне берег?

Сидевший посередине рукой показал направление.

– Что вы задумали? – спросил падре Доминик.

– Отступать, – мрачно ответил Эспада. – Больше нам ничего не остается.

Идея быстро овладела массами. Те, кто полагался на свое искусство плавания, но еще не уплыл, решили сделать это сейчас. Другие толкали перед собой деревянные обломки кораблекрушения и цеплялись за них же. Троица на фрагменте гребла руками. Эспада собрался последовать их примеру, но, почувствовав движение навстречу из-под воды, тотчас отдернул руку. Отступление – лучшего слова тут и не подберешь – в полной мере соответствовало тому, что происходит на поле битвы после разгрома. Побежденные группами и поодиночке выбирались сами по себе, заботясь разве что о самых близких друзьях, если те вдруг оказались рядом, а победители преследовали их. Пленных не брали.

* * *

Есть у французов такое понятие: дежавю. Все это уже было, все это он уже видел, и вот оно опять то же самое. Вокруг – волны, внизу – бездна, на востоке недавно встало солнце. В этот раз дон Себастьян был не один, и под ним был не бочонок с вином, а широкая квадратная решетка, но, если отвлечься от деталей, ситуация была та же самая.

Падре Доминик всю ночь исправно молился. В результате этого или просто по стечению обстоятельств, но акулы их не беспокоили. Тем не менее Эспада всю ночь простоял – больше, правда, просидел – на страже. В одной руке он держал «бискайца», другой прижимал к себе сапоги. Ходить в них, залитых водой, было неприятно, выливать эту воду постоянно – неудобно, вот и пришлось держать сапоги под мышкой.

Ночь прошла спокойно. Если, конечно, можно считать спокойным плавание в темноте на погрузившейся под воду решетке, которая не иначе как Святым Духом удерживалась от окончательного погружения. Да и он постепенно сдавал свои позиции. Если вечером решетка уходила вниз под тяжестью двух человек на ширину ладони дона Себастьяна, то теперь, к восходу солнца, – уже на ее длину.

Промокшая одежда за то же время подсохла и застыла, напитавшись солью. Особенно пострадала рубашка. Должно быть, с прошлого раза с нее отстирали не всю соль. До нового купания это было незаметно, потому как ткань сама по себе была жестковата, но теперь к старой соли прибавилась изрядная порция новой. Ощущение оказалось не из приятных. Словно натянул ржавую кирасу не по размеру на голое тело. Кожаный колет выдержал новое испытание с честью, и дон Себастьян начал понимать, почему моряки предпочитают кожу в одежде. Его матерчатые штаны так напитались водой, что норовили сползти вниз под своим новым весом. Постоянно их придерживать дон Себастьян счел ниже своего достоинства, а потому больше сидел, чем стоял во время своего дежурства. Сидел, опять же, в воде, и штаны намокали все больше и больше. Было такое чувство, что они твердо вознамерились впитать в себя всю влагу этого моря. Шляпа высохла, но косила по-прежнему. Эспада поправлял ее больше по привычке, но она сразу съезжала обратно на ухо.

Слева и чуть позади в том же направлении дрейфовали немногочисленные обломки «Ля Шуэт», но никого из матросов не было ни видно, ни слышно. Диану они тоже не обнаружили и даже голоса ее ни разу не услышали. Впрочем, шанс еще был. Если они вдвоем сумели выплыть на такой утлой деревяшке, то точно так же мог спастись и кто-нибудь еще. А уж такая бывалая путешественница, как Диана, – тем более. Оставив их, как самых неопытных, далеко позади.

Дон Себастьян с такой позицией, конечно, сразу согласился, но на душе все равно скреблись кошки. Чёрные-прёчерные, как волосы Дианы, и с большущими острыми когтями. Эспада и сам не ожидал от себя, что будет так скучать по этой чертовке. Настолько, что, невзирая на все злоключения, был твердо намерен добраться до этого Брамса – а надо будет, и до Миктлантекутли – и вытрясти из них обоих всю душу – или что там у дьявола вместо нее, – но вернуть Диану.

– Хвала тебе, Господи, мы спасены, – прошептал падре Доминик.

Эспада оглянулся на него, потом перевел взгляд туда, куда неотрывно смотрел монах. Туманная дымка справа от встающего солнца обрела четкие очертания и оказалась островом. Словно огромная зеленая гора вставала из воды. На испанский фрегат молитв падре не хватило, но еще правее разрезала волны широкая рыбачья лодка. Она направлялась в их сторону.

Эспада заметил ее еще раньше, когда в последний раз оглядывал горизонт, но принял за один из крупных обломков «Ля Шуэт». Мачта на ней была, но, по причине отсутствия даже намека на ветер, рыбаки не поставили парус. Поэтому издалека их лодка казалась просто темным угловатым пятном. Таким же, как отстающие обломки сзади и левее.

Теперь же рыбаки сами заметили испанцев, и лодка приближалась, подгоняемая дружными взмахами двух пар весел. Рыбаками оказались негры. Не такие черные, как те, которых дон Себастьян видел в Каракасе, – кожа этих по цвету напоминала кофе, – но в остальном мало от них отличались. Тот, что сидел на корме, мог бы при случае сойти за краснокожего аборигена, если бы не курчавые волосы. Все они были одеты в белые штаны и широкополые соломенные шляпы с идеально круглыми полями.

Рыбаков было пятеро. Большая лодка могла вместить и дюжину человек, но тогда не осталось бы места для рыбы, а ее в лодке хватало. Улов занимал все пространство на дне от мачты и до самой кормы. Большей частью мелочевка – по меркам рынков Кадиса, – но попадались и достойные экземпляры, длиной почти что в руку человека. У того негра, который сидел на корме, на груди висело ожерелье из акульих зубов, и местные морские хищницы, за милую душу схрупавшие весь экипаж «Ля Шуэт», поостереглись предъявлять претензии на улов этих рыбаков. Ни одной из них даже рядом не было видно.

Когда лодка приблизилась, рыбаки дружно сложили весла.

– Приветствую вас! – сказал Эспада по-французски.

Сидевший на корме ответил на такой дикой смеси французского и непонятно какого, так что дон Себастьян слова вроде и понял, а смысл – нет. Голос у говорящего был высокий, гортанный, и эта его особенность еще больше коверкала мягкие французские слова. Падре Доминик, к удивлению дона Себастьяна, обратился к рыбакам на том же языке. Рыбаки дружно просияли и уже жестами показали, чтобы испанцы поскорее перебирались к ним. Один из них перегнулся через борт, ухватился под водой за решетку и одним движением сильных рук притянул к ней лодку. Другой, быстро перебравшись на нос, придерживал решетку оттуда.

– Падре, вы первый, – сказал Эспада.

Монах не стал спорить. С трудом вытянув затекшие ноги, он едва переполз в лодку. Скорее даже делал вид, что ползет, пока Эспада и двое рыбаков переносили его через борт. Таким образом, в конце этой операции и дон Себастьян оказался в лодке. Решетку тоже не бросили. Рыбаки аккуратно перетянули ее к корме и там привязали двумя веревками, взяв на буксир. Сидевший на корме снова что-то сказал. На этот раз Эспада вообще не разобрал ни слова. Судя по тому, что остальные четверо снова взялись за весла, прозвучала команда плыть дальше. Падре Доминик обменялся с этим кормчим парой фраз, довольно кивнул и откинулся назад, устраиваясь полулежа на самом носу.

– Вы понимаете этих негров, падре? – спросил Эспада.

– Да. Только это не совсем негры. Это гарифуна. Потомки браков негров с местными индейцами.

– Вроде тех дикарей, от которых мы спасали Диану? – сразу насторожился Эспада.

– Нет-нет. Здесь живут племена карибов. Точнее, жили… А те – ацтеки. Они пришли по материку с севера. Наши конкистадоры разгромили их королевство, и ацтеки разбрелись кто куда.

– Ясно, – кивнул Эспада. – И на чьей стороне эти гарифуна?

– Как правило, на своей. Но они – католики, что несомненный плюс.

– Де Синье тоже был католиком, – хмуро напомнил дон Себастьян.

– Да, верно, – согласился падре. – До сих пор в голове не укладывается: как он мог пойти на такое предательство?!

– Деньги, падре, деньги. Наверняка за испанских пиратов местные власти дают солидную премию. Поэтому я, конечно, рад, что нас с вами довезут до берега на лодке, но заплатить им за спасение нам уже нечем. А премию, думаю, дают всем.

– О, на этот счет не беспокойтесь, – улыбнулся падре. – Эти люди свободны, пока у них ничего нет и они никому по большому счету не нужны. Насколько я могу судить, их это вполне устраивает. А когда у них заведутся деньги, сразу появятся и желающие их отобрать. Здесь, на Карибах, это обычная история.

– А как же закон? – удивился Эспада.

– Закон, – хмыкнул падре. – Закон тут пока только для европейцев. Многие аборигенов и за людей не считают. Церковь придерживается иной позиции, но даже ее авторитета пока недостаточно. Закон, разумеется, не спорит с церковью, он просто закрывает глаза на любые преступления против индейцев. А те, увы, отчасти сами виноваты. Они слишком медленно отказываются от своих суеверий и не спешат принять истинную веру, которая одна может защитить их. Но я могу их понять. Видя, как поступают некоторые католики вроде того же де Синье, который, я уверен, в душе является мерзким протестантом, индейцы, конечно, не спешат стать такими же. И это указывает, что в душе аборигены чисты и готовы принять тот дар, что несет им церковь.

Похоже, падре оседлал любимого конька и мог бы долго говорить на эту тему, но беседу убил практицизм дона Себастьяна:

– Если все дело в несовершенстве наших католиков, боюсь, падре, вы никогда не обратите индейцев.

– Не все же католики таковы! – воскликнул монах. – Вот вы сами, дон Себастьян, как относитесь к аборигенам?

Тот озадаченно потер подбородок. Собственно, над этим вопросом он раньше просто не задумывался и потому не мог с уверенностью сказать, как он относится к местным. Будучи испанцем до мозга костей, дон Себастьян полагал соотечественников лучшими людьми на свете, а остальных делил исключительно по вере. То есть на католиков и еретиков. Поскольку эти земли уже сотню лет как превратились в испанские колонии, а населяющие их люди стали подданными Его Католического Величества, то, стало быть, в какой-то мере они все были испанцами.

Что же до «человек человеку волк», то это, увы, общая беда. И в Старом Свете нередко судебная тяжба оборачивалась состязанием в толщине кошельков, где, понятное дело, у бедняка не было шансов на успех. Другое дело, что, наверное, в Старом Свете реже обращались в суд. Перо разило больнее, но шпага – быстрее. Тем не менее племя нотариусов не бедствовало. Настолько не бедствовало, что, пожалуй, если бы Господь перенес в Новый Свет реалии Старого, все эти карибы с ацтеками стали бы изучать не богословие, а юриспруденцию. Интересно, что бы тогда сказал падре Доминик?

Любопытства ради Эспада изложил свои мысли монаху. Падре в ответ только вздохнул.

– Увы, дон Себастьян, но, возможно, вы и правы. Человек так несовершенен.

Сидевший на корме абориген что-то сказал. Падре ответил, а потом перевел сказанное на испанский:

– Ветер вернулся. Сейчас они поставят парус, и, даст Бог, через час мы уже будем на берегу.

– Надеюсь, – кивнул Эспада. – Кстати, где именно на берегу?

Монах снова переговорил с предводителем рыбаков и сообщил:

– Перед нами южный берег Мартиники. Там у них деревушка. Дорог рядом нет, они предпочитают держаться подальше от цивилизации, а до других поселений можно добраться на лодке или по берегу.

– По берегу, – твердо сказал Эспада. – Хватит с меня уже морских приключений.

– Хорошо. Только вряд ли мы найдем у них лошадей.

– Не страшно. Теперь, боюсь, нам особо торопиться некуда. Главное, добраться до этого Брамса.

Последнее неожиданно прозвучало с такой злостью, что даже падре вздрогнул. Рыбаки встревоженно переглянулись, а их предводитель обратился к монаху с вопросом. Падре ответил парой фраз. Рыбаки понимающе покивали друг другу и успокоились. Дону Себастьяну, как единственному не понявшему, падре перевел персонально.

– Я им сказал, что вы сильно рассержены на тех негодяев, из-за которых мы оказались в столь незавидном положении. Да и акулы эти… Бррр. Как вспомню эту ночь – мороз по коже. Сотворил же Господь такую мерзость. Нет, их, наверное, все-таки дьявол создал.

– Не исключено, – равнодушно кивнул Эспада, его мысли были уже далеко от акул. – Тот французик вроде говорил, будто у них пиратские души. Если, конечно, у пиратов они есть.

– Должны быть, – убежденно ответил падре Доминик.

Эспада так не считал, но спорить не стал. Монаху виднее.

Рыбаки тем временем подняли парус. Управляли им с помощью двух веревок, что тянулись на корму, к сидящему там предводителю. Теперь уже его подчиненные отдыхали, пока он один вел лодку. Поднявшийся ветер этому всячески благоприятствовал. Не прошло и обещанного часа, как лодка уже подошла к берегу.

Здесь не было даже намека на порт. Влево и вправо тянулась длиннющая песчаная коса. Она кривым зигзагом выдавалась далеко вперед и заканчивалась миниатюрным округлым островком с двумя пальмами. От берега и до островка коса пыталась укрыться под водой, но безуспешно. В чистой воде было хорошо видно дно, и глубина была едва ли по колено. Вполне можно было пройти в сапогах.

Дальше, в полусотне шагов от той границы, что разделяла море и сушу, росли пальмы. Не так, как рядом с Каракасом – сплошной заросшей стеной джунглей, а, скорее, напоминая европейскую рощу. На песчаной косе – как раз там, куда направлялась их лодка, – кверху килем лежали еще две, размером примерно в половину этой. Сразу за ними, на тонких жердях была растянута на просушку рыбацкая сеть.

Рыбаки ловко убрали парус, волна подхватила лодку и вынесла ее прямиком на берег. Нос мягко врезался в песок. Рыбаки спрыгнули за борт, не мешкая ни секунды, и потянули лодку дальше. Следующая волна помогла им в этом. Эспада устало перевалился через борт, пошатнулся, но все же нашел в себе силы поддержать еще и падре Доминика. Монах без его помощи просто упал бы носом в песок. Предводитель рыбаков спрыгнул с кормы, налег плечом сзади, и совместными усилиями они быстро оттащили лодку от линии прибоя.

От пальм к ним уже бежали дети, или, скорее, подростки. Такие же светлокожие негры, как и рыбаки. Они даже одевались одинаково. Было их человек десять, но шумели они за добрую сотню. Оглянувшись на их крики, Эспада, наконец, заметил саму деревню.

Точнее, вначале он заметил только один дом. Это была высокая тростниковая хижина. Сверх того, «росту» ей прибавляло то обстоятельство, что она не стояла на земле. Пол хижины начинался на высоте чуть выше человеческой макушки, так что Эспада мог пройти под ней не нагибаясь. Подобные дома-башенки дону Себастьяну уже доводилось видеть, но там под хижиной были специальные опоры. Здесь в качестве таковых выступали стволы ближайших пальм. Платформа, на которой стояла хижина и которая служила ей полом, цеплялась за них углами и за счет этого висела в воздухе.

Теперь Эспада заметил правее еще один такой же дом. Левее из-за стволов выглядывала стена третьего. Все хижины были так удачно вписаны в окружающий пейзаж, что казались его неотъемлемой частью и совершенно не выделялись на общем фоне. Тростник, пошедший на строительство, был такого же светло-коричневого цвета, как и стволы пальм, да и сами домики казались им под стать. Платформы, на которых они стояли, были сложными многоугольниками, форму которых определяли деревья-опоры, а вот стены тоже образовывали круг. Отсутствие углов еще больше сглаживало и без того неприметные жилища, и заметить их с моря можно было разве что случайно. Прямо не деревня, а скрытый военный лагерь. Эспада при этой последней мысли на всякий случай насторожился, хотя сами аборигены и не давали к тому никакого повода.

Рыбаки с прибежавшими детьми остались выгружать улов, а их предводитель пригласил испанцев в деревню. Данное падре Домиником определение «деревушка» ей мало соответствовало. Деревушка – это три дома, два сарая и одна церковь. Вполне достаточно для того десятка-другого жителей, что ее населяют. Здесь же одних жилых домов было тринадцать штук. Хижину в центре можно было смело назвать тростниковым дворцом. В два этажа, с высокой конической крышей и широким балконом, опоясывающим само здание, – она заслуживала этого названия. Вокруг главной хижины ровным кругом расположилась еще дюжина. Все размером поменьше главной, но тоже не маленькие. Как на глаз прикинул Эспада, здесь обитала добрая сотня жителей. И вся эта сотня выскочила посмотреть на гостей.

Здесь были и такие же гарифуна, как спасшие испанцев рыбаки, и самые настоящие негры, и краснокожие аборигены. Не было только европейцев. В отличие от поклонников Миктлантекутли, здешние дамы, включая явных индианок, носили вполне приличные платья. В основном, конечно, самого простого покроя, что вполне объяснялось бедностью рыболовов, но все ж таки не разгуливали голышом. И, кстати, красоваться им это не мешало.

Дон Себастьян, пока шли к главному дому, приметил на площадке одной хижины очаровательную юную индианку в длинном, до самых щиколоток, белом платье. Задувавший ветер прижимал ткань к телу, очерчивая фигуру соблазнительных пропорций. Длинные и черные – почти такие же черные, как у Дианы, – волосы свободно спадали на плечи и дальше, по груди, до самой талии, перехваченной ярко-алым кушаком. Мелкие черты придавали ее миловидному лицу какую-то затаенную хищность. Если бы дон Себастьян задался целью подобрать ей соответствие в животном мире, то первой бы на ум пришла кошка. Девушка была босиком, зато голову украшал большой, в два слоя, зелено-желтый венок с крупными алыми цветами.

Эспада снял шляпу и учтиво поклонился красавице. Та вначале смутилась, но быстро нашлась. Девушка сдернула с головы венок и помахала им в ответ. Кто-то подхватил жест, и встреча гостей окончательно превратилась в преддверие какого-то праздника. Причины общей радости испанцы узнали чуть позднее, а пока просто наслаждались всеобщим дружелюбием. Падре по ходу благословлял всех желающих. Их оказалось много, и продвижение по деревне сильно замедлилось. Прибежала за благословлением и красавица с венком. Получив его, девушка лукаво подмигнула дону Себастьяну, тот улыбнулся ей в ответ, и тут испанцев пригласили в главную хижину, на встречу с вождем.

Правил всей этой пестрой компанией высокий седой индеёц, с первого взгляда напомнивший дону Себастьяну волка-долгожителя. Ноги подгибались, шерсть поседела и выпадала целыми клоками, но взгляд оставался ясным, твердым и жестким. Вождь ожидал их в центральной комнате – по размерам ее можно было считать небольшим залом – сидя на пестрой циновке. Обстановка тут вообще была небогатой, зато вслед за гостями внутрь втиснулась чуть ли не половина поселения. Те, кому не хватило места, кучковались снаружи, у больших квадратных окон.

Вождь приветствовал гостей на отличном французском языке, а узнав, кто они такие – падре почему-то не счел нужным вводить его в заблуждение, а Эспада не сообразил решить с ним этот вопрос заранее, – заговорил на вполне приличном испанском. Враждебности в его голосе не появилось. Даже напротив, он как будто был рад, что перед ним – не французы. Тепло поприветствовав своих гостей, он предложил им сесть рядом и сразу перешел к делу. По мнению Эспады, это не вполне соответствовало традициям дипломатии, но, как позднее пояснил ему падре, полностью вписывалось в обычаи аборигенов, считающих невежливым тратить время собеседника на пустые слова.

– Вы как раз вовремя, – сказал вождь. – Не иначе, Бог услышал наши молитвы.

– Вам нужна защита? – спросил Эспада.

Вождь как-то мрачно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– К счастью, нет. Мы теперь слишком слабы, чтобы иметь врагов. Но я благодарен вам за предложение. Молодым я воевал против вас, испанцев, и знаю силу ваших воинов. Нет, теперь мы живем в мире, и я обращаюсь за помощью к святому отцу.

Как тут же выяснилось, своей церкви у них в деревне не было. В повседневной жизни духовным отцом всего селения выступал местный шаман, принявший истинную веру, но и не оставивший прежних заблуждений. Обычная, к большому сожалению священнослужителей вроде падре Доминика, практика.

Индейцы искренне верили в единого Бога Творца, но в их примитивную логику совершенно не укладывалось: как при этом можно относиться без уважения к творениям Его? Будь то окружающая их природа, память предков или иная, с точки зрения европейца, сущая ерунда. Причем эти суеверия формально учению церкви не противоречили, что сильно осложняло борьбу с ними. Вот если бы индейцы сверх того взялись творить себе кумиров из камня или дерева, тут хотя бы была точка приложения сил, а без нее оставались одни сложности. И немало святых отцов, в отчаянии махнув рукой на «не убий!», призывали на помощь солдат, которые жестко, по-военному, наводили порядок в верованиях уцелевших аборигенов. Падре Доминик, надо отдать ему должное, ни разу не прибегал в этом вопросе к помощи военных, но, с другой стороны, он до сих пор не слишком преуспел.

Разумеется, с таким подходом индейский шаман не мог официально принять на себя сан священнослужителя, и по особым случаям обитателям деревни приходилось совершать небольшое путешествие до ближайшего городка. Ближайший был в трех лигах. Гористая, поросшая тропическим лесом местность с легкостью удваивала это расстояние.

Добраться до городка можно было и по морю, на лодке, но контуры острова равным образом удваивали предстоящий путь. К тому же «флот» деревни не мог вместить и половину ее обитателей. Поэтому по большим святым праздникам вся деревня выступала в поход, отнимавший у них целый день только в одну сторону. И вот, возвращаясь к теме разговора с вождем, сегодня как раз наступил особый случай. Надлежало крестить младенца. Счастливые родители уже собрали припасы в дорогу, и тут море, точнее Господь в его лице, послало им святого отца.

Падре Доминик, конечно, не мог отказать. Только попросил дать им возможность отдохнуть и привести себя в порядок. Поскольку в последнем приняла деятельное участие чуть ли не вся деревня, первого совсем не получилось. Рубашка дона Себастьяна в ходе бурного обсуждения была признана безнадежно испорченной. Отец младенца тотчас презентовал благородному идальго одну из своих. Он был несколько шире дона Себастьяна в плечах, а сверх того одежду предпочитал посвободнее, но женщины где-то подрезали, где-то подшили, и рубашка пришлась как раз впору.

Мероприятие приурочили к дневной мессе. Местный шаман все подготовил так, что даже требовательный в этом отношении падре Доминик не нашел бы, к чему придраться, и без малейшего намека на недовольство передал бразды правления в руки монаха. Себе он избрал скромную роль помощника, которую в обычной сельской церкви исполнял кто-то из мирян. Помощник, правда, из него получился столь деятельный, что скорее можно было говорить о роли распорядителя. Он был невысок ростом, но очень энергичен. По внешности ему было за пятьдесят, по бодрости духа и подвижности – едва ли двадцать. В отличие от прочих обитателей деревни, одевался он в черное, как бы подчеркивая этим свое будущее монашество. Поверх рубахи на бечевке висело искусно вырезанное из дерева распятие. Организовывая собравшихся, шаман энергично размахивал руками, раз за разом уподобляясь распятому на кресте Спасителю.

Падре Доминик, вот же неугомонная душа, посвятил дневную проповедь вреду суеверий. Эспада, услышав начало, слегка обеспокоился. Погрязшие в этих суевериях по самые уши аборигены запросто могли обидеться, а соотношение сил было не в пользу испанцев. К счастью, беспокоился он напрасно.

Аборигены внимали монаху, как, наверное, не внимали апостолам первые христиане, и, по всей видимости, полностью с ним соглашались. Эспада видел, как люди одобрительно кивали. Только малыш спокойно спал в своей корзинке, не догадываясь, что все это действо – в его честь. Падре такое искреннее внимание окрыляло на все новые высоты, и проповедь затянулась больше чем на час. Потом перешли собственно к цели сегодняшнего собрания.

Малыша разбудили. Он тихонько захныкал, но мать быстро его успокоила, и ребенок уже сам протянул к падре любопытные ручонки. Собравшиеся снова одобрительно закивали и заговорили все разом. Из того, что было сказано близко к французскому языку, Эспада понял, что это – очень добрый знак. Стало быть, Дух Святой согласился принять дитя под свое покровительство. Тоже суеверие, хотя, с поправкой на вольный перевод, может – и нет. Вообще, аборигенам сильно повезло, что падре хоть и доминиканец, но терпеливый проповедник, а не суровый отец-инквизитор.

Один из рыбаков, припоздавший к началу, шепотом осведомился у соседа, о чем шла речь.

– Святой отец велел не бояться злых духов, – кратко и так же шепотом поведал тот свою версию проповеди: – Бог сильнее их всех, и Он защитит малыша, но Он-то один. Везде может и не поспеть. Так что, если придется, самим надо зло изгонять.

– А шаман не справится?

– Святой отец сказал, чтоб всем быть готовыми и поддерживать друг друга. И правильно, по-моему. А то ты, Мартин, живешь в деревне, а как будто один.

Мартин что-то обиженно засопел в ответ. Эспада, стоявший неподалеку от них, усмехнулся. Вот вам и вся суть проповеди. И, главное, опять же формально суть нисколько не еретическая. Разве не шли в бой испанские терции [49]49
  Терция– боевое построение испанской пехоты; каре из пикинеров и стрелков.


[Закрыть]вслед за призывом: «Господь с нами!»? Шли. И такого жару задавали врагам, что те первые начинали кричать: «Не убий!» Просто вера, как и современное военное искусство, подразумевала определенный уровень абстракции, а аборигены, будучи дикарями, воспринимали все слишком буквально.

Под эту мысль служба закончилась, и сразу начался праздник. Вот в плане застолья аборигены нисколько не уступали испанцам. Не будь дон Себастьян сам испанцем, он бы даже допустил мысль, что и в чем-то превосходили, а так согласился на примерное равенство. Тоже очень и очень достойный результат.

Торжественный обед с песнями и танцами плавно перетек в ужин и закончился только с заходом солнца. Эспада, воспользовавшись всеобщим благодушием, переговорил с вождем. Тот, к сожалению, не слышал о том, чтобы кто-то недавно спасся из моря, но вообще жертвы кораблекрушений – чаще, увы, рукотворных – выносило на берег регулярно. Течение тут теплое и очень удачно несет свои воды к острову. Если бы не рифы, вообще была бы идеальная площадка для спасения. Помимо рифов, конечно, мореплавателей встречали и акулы, но это уже судьба. Чтобы окончательно успокоить своего гостя, вождь пообещал завтра же утром отправить гонцов в соседние деревушки и узнать, не спасли ли там кого. Обычно те мореплаватели, кто выплывали сами, выползали не к ним, а к деревушке западнее. За ней, сразу после рифа, тянулась такая же песчаная коса, которую уже прозвали берегом спасения.

Эспада был готов двинуться туда немедля, но вождь его отговорил. Берег тут не везде песчаный, большей частью он скалистый, а ползать над водой по скалам – не самое разумное времяпровождение для усталого невыспавшегося человека. А вот утром, когда видно все рифы, его доставит туда лодка. Эспада неохотно согласился и вернулся к празднику.

Там уже перешли от рыбы, мастерски запеченной в углях, к вручению подарков малышу и счастливым родителям. На взгляд дона Себастьяна, дарили всякую ерунду – обычно дешевую домашнюю утварь, нередко сделанную своими руками, но в бедном поселении сложно было ожидать чего-то иного. От спасенных из моря, конечно, никаких даров, кроме добрых слов, не ждали, но Эспада, будучи испанцем, просто не мог не поразить всех широким жестом. Его материальное положение, увы, к подобным жестам не располагало. Карманы колета очистили пираты, и единственной по-настоящему ценной вещью оставался «бискаец». Необходимость кинжала в дальнейших странствиях была столь очевидна, что этот вариант не рассматривался при любой ширине жестикуляции. Выручила шляпа.

С помощью того же «бискайца» и одной юной любопытной, но сообразительной особы Эспада аккуратно спорол плюмаж, распотрошил его и снял серебряную пряжку. Серебра там, конечно, было – если брать на вес – очень мало. По весу хорошо если на одно песо тянула, хотя тот паршивец – он же шляпных дел мастер – накинул за нее не меньше трех. Основой была плотная кожа, покрытая для красоты тонким слоем благородного металла. Но, главное, все это отлично сохранилось, несмотря на все их злоключения.

Эффект превзошел все ожидания. Родители малыша долго колебались, боясь отказом обидеть гостя, но и не смея принять такой дар. Падре Доминику пришлось их уговаривать, попутно объясняя встревожившемуся вождю, что вещь на самом деле не настолько дорогая и французская армия не придет в деревню, чтобы отобрать драгоценность, между делом спалив поселение дотла. В конце концов, убедил, причем уменьшение ценности подарка никак не повлияло на восторг аборигенов.

Красавица с венком уделила дону Себастьяну особое внимание. Эспада не стал бы отрицать, что внимание такой девушки ему лестно и приятно, но, памятуя о Миранде, развивать это внимание в мимолетный роман не стал. Девушки Нового Света оказались подобны солнцу. Горячие, точно дневное светило, но на небрежное отношение могли ответить ударом. Причем не только солнечным. Так что с индейской красавицей, носившей необычное для индианки имя Флора, они остались друзьями, и устраиваться на ночлег Эспада отправился один.

Аборигены большей частью спали в домах, на циновках, но некоторые устраивались иначе. Они подвешивали под платформой или между двумя близко растущими деревьями гамаки и спали в них. Примерно так же устраивались рядовые мушкетеры, которым орудийная палуба «Сан-Фелипе» заменила казарму. Эспада и сам успел пристраститься к этому способу.

Оставалось решить вопрос с оружием. Не то чтобы он все еще не доверял аборигенам, но ведь и де Синье поначалу не вызывал подозрений, да и мало ли кто ночью ненароком забрел бы в деревню. В общем, Эспада предпочел совместить доверие с разумной осторожностью, но не сразу нашел золотую середину. Оставлять кинжал на видном месте или вне пределов немедленной досягаемости не сочеталось с понятием разумной осторожности. Оставить его в ножнах на ноге – с демонстрируемым аборигенам доверием. Спать в сапогах было просто глупо. В конце концов, Эспада все же нашел выход. Он вложил кинжал в шляпу, а шляпу положил на грудь. Во сне Эспада не ворочался и потерять оружие не должен был.

Вдали послышался звонкий веселый смех. Официально праздник закончился, но неугомонная молодежь продолжала веселиться. Только отошла в сторону от деревни, чтобы не мешать тем, кто собрался отдохнуть. Или чтобы им не мешали. Дон Себастьян прикрыл глаза, но вскоре его уши уловили мягкие шаги.