Текст книги "Контуберналис Юлия Цезаря"

   Иван выполнил приказ учителя. Во время этой процедуры Родин постоянно и осторожно косился на копыта и зубы Ганнибала: как бы чего не случилось. Вдруг эта скотина лягнет или укусит спасителя Цезаря. Но Ганнибал вел себя смирно и видимо уже привыкал к своему новому хозяину.

   – А теперь смотри, как седло кладут, – назидательно изрек Фабий.

   Центурион продемонстрировал школяру свое умение, а потом расседлал коня и снял уздечку. Теперь Иван самостоятельно пробовал сделать все то, что делал до этого наставник. После часа занятий новобранец Иван Родин уже знал, как седлать лошадь.

   Коня вывели во двор. Фабий помог хозяину сесть на Ганнибала.

   – А стремян нет? – спросил Родин.

   Фабий недоуменно посмотрел на него.

   – А что это такое "стремена"? Славянское слово?..

   Иван объяснил центуриону-наставнику предназначение этой части лошадиной экипировки.

   Фабий почесал голову в задумчивости.

   – Нет, римляне не пользуются такими штуками, – наконец сказал центурион. – Да и есть ли какая польза в них? В бою можно застрять в твоем "стремени" и что тогда? Конь будет тебя волочить по земле? Ты же можешь погибнуть. Нет, мы без этого приспособления справимся... Сиди прямо, Иван Сальватор, держи равновесие...

   Иван пытался держать равновесие, но у него это плохо получалось. Он постоянно поднимал руки, горбился, колени ходили ходуном, во избежание падения школяр часто хватался за седло. Фабий настаивал через каждые пять-шесть секунд, чтобы Иван выпрямился. Родин слушался, выпрямлялся, но потом забывал об осанке, и снова низко пригибался к лошадиной голове. В руках центуриона была длинная тростниковая палка, которой он иногда чувствительно, но не до жестокости, воспитывал своего неопытного в военном деле хозяина.

   – Говорю, опусти руки и не держись за седло! Сидишь как старуха Пемфредо! Расслабь кисти!.. Вот так!.. Держи повод!..

   – Я держу...

   – Плохо держишь! Выпрямись! Да порази тебя молнии Юпитера, сколько раз тебе это надо повторять! – сердился учитель. – Ты подобен трясущемуся мешку с яблоками. Еще раз говорю, выпрямись, или иначе получишь палкой по хребту!

   Иван несколько раз падал с лошади, но стоически преодолевал боль и снова усаживался в седло. А оно, проклятое, стучало об зад и набивало синяки. Родину казалось, что даже Ганнибал смеется над его неумелостью. Это заводило новобранца еще сильнее, и он упорно и с яростной злостью включался снова в работу.

   Когда окончился затяжной урок по верховой езде, Иван был выжат как лимон. У контуберналиса болел зад, внутренняя часть бедер, ноги, руки, спина. Имелись синяки, шишки и царапины. Но Иван был счастлив, что хоть как-то овладел непривычным делом.

   ***

   Вечером в саду резиденции великого понтифика состоялся разговор Ивана с Цезарем.

   – Ну как твои успехи в верховой езде, мой славный юноша? – спросил диктатор.

   Родин охотно ответил:

   – Понемногу овладеваю этим непривычным и трудным для меня занятием. Научился седлать, скакать. Мало-помалу. Фабий – прекрасный учитель.

   – Ты мне нравишься, Иван Сальватор. Пожалуй, я тебя усыновляю, мой славный юноша. Отныне ты будешь зваться Иван Юлий Цезарь Сальватор. В свое время я так усыновил моего племянника Гая Юлия Октавия. Он сейчас в Эпире, в Аполлонии, с частью моих легионов. Готовиться к походу со мной против парфян и заодно учиться риторике и философии.

   – Спасибо тебя, Цезарь, за щедрость! – искренне поблагодарил императора Родин. – Я в свою очередь хочу сделать тебе ответный подарок. Я собираюсь написать книгу о тебе, великий император.

   – Что же дерзай, юноша, только после принесешь мне ее для тщательного ознакомления. Я внесу в нее свои поправки. Ты молод и вряд ли я думаю, ты сразу осилишь такое произведение, а я тебе помогу. Как мне в свое время помогал знаток словесности, мой друг и правитель Трансальпийской Галлии Авл Гирций. Читал ли ты, Иван Сальватор, мои записки о Галльской войне?

   – Да...

   – Эти записки достойны встать в ряд с творениями великих авторов Рима и Греции. Мой стиль лаконичен, сжат и точен. Все восхищаются им. Как ты думаешь, Сальватор, я разве не великий автор? И прав ли в своем твердом и искреннем убеждении?

   – Ты прав, мой Цезарь. Эти записки и сейчас читают в нашем далеком будущем. Не только военные, но и гражданские люди.

   – Хвала Венере и Юпитеру! Значит, я не зря живу во славу Рима и во славу себе. Приятно, что память обо мне сохраниться на долгие века. Что еще желать мне более? Что же, наш герой, все не было времени с тобой поговорить о будущем. Две тысячи лет – это огромный срок. А каким оружием сейчас воюют? Мечами? Копьями? Стрелами?

   – Нет, мечи продаются в качестве сувениров или используют в спортивных единоборствах. Современные полководцы воюют с помощью пушек, ракет, танков, самолетов, эсминцев и прочих современных видов оружия.

   – Пушки? А что это? Или вот ра-ке-ты...

   – Типа римских катапульт. Только мощнее в сто раз. Через трубу вылетает снаряд. Он взрывается как вулкан, и поражает огненной лавой вражеских солдат на больших расстояниях. А ракеты можно так сказать летающие пушки. Их выпускают мощные машины – пусковые установки. Летают ракеты на тридцать тысяч шагов и более.

   – Тридцать тысяч шагов? – изумился Цезарь – Невероятно! А как легионеры вашего времени убивают друг друга в рукопашном бою.

   – С помощью автоматов, винтовок, пистолетов. Вот, например, автомат. Он заряжен маленькими свинцовыми шариками – пулями. Их порой штук тридцать в нем. Эти шарики попадают в человека и его убивают. Они летят намного дальше, чем стрелы.

   Иван изобразил на песке прутиком некоторые виды современного оружия.

   – А ты можешь построить эти мощные... пу-шки? – спросил диктатор.

   – Нет, мой Цезарь, – искренне ответил Родин. – Много ученых людей разрабатывают их. Нужны чертежи, мощное производство, специалисты.

   – Тогда не стоит. Да и не к чему нам, римлянам, ваши пушки и ракеты. У нас сильнейшая армия в мире! Ей нет равной! У нас лучшее оружие, лучшая выучка, лучшие осадные машины. Я с помощью римского оружия завоевал множество государств и народов и выиграл важнейшие битвы. Так что мне хватит и стрел, и мечей, и легионов, чтобы покорять чужеземные страны. Пусть люди будущего воюют оружием своего времени... А как там, в вашем далеком будущем обо мне отзываются?

   – Очень хорошо! Много написано книг, статей, научных трудов, снято немало фильмов, как художественных, так и документальных.

   – Что такое "фильм", Иван Сальватор?

   – Фильм?.. Ну, допустим, актеры разыгрывают театральную пьесу. Со стороны их снимает, как бы рисует человек. Его называют "оператор". У него есть "камера". Это такой ящик с хитрым механизмом. Внутри "пленка". Это такая длинная-предлинная лента. Оператор заводит этот ящик, направляет его на актеров, и игра актеров отражается на этой ленте. Потом в помещении большом типа закрытого цирка собирается народ. "Пленку" вставляют в другой ящик и тоже заводят. И на белой огромной простыне лента отображает спектакль в точь-в-точь, каким он был. Все движения актеров, их жесты, речь. За просмотр этой киноленты хозяева берут со зрителей какое-количество сестерциев.

   Удивлению Цезаря не было границ.

   – Вот так чудо-лента!.. Нам бы одну такую на весь Рим. А что за борьбу ты демонстрировал, когда спасал меня, славный Иван? Панкратион?

   – Нет, не панкратион, а другое единоборство – карате.

   – Как ты говоришь?

   – Ка-ра-те. Ударение на последнем слоге.

   – О, какое замысловатое название. Надо чтобы ты, Сальватор, обучал этой борьбе моих телохранителей. И хотя они и так отменные воины, твое карате им отнюдь не помешает. Ибо многообразие в приемах борьбы – это есть путь к успеху в поединках с равным соперником, особенно в схватке на поле боя. Ведь порой какой-нибудь хитроумный удар или прием решает всю твою жизнь. Либо ты погиб, либо погиб твой враг. Третьего не дано. Если будет у меня свободное время, а у меня его практически не бывает, то я попрошу тебя, Иван Сальватор, показать мне несколько приемов из твоего славянского единоборства.

   Родин хотел было сказать, что это единоборство не славянское, а японское, но передумал: слишком долго объяснять императору, что такое Япония, кто такие японцы, где они живут и чем они занимаются. Поэтому просто и коротко ответил:

   – Хорошо. Я постараюсь, мой Цезарь.

   – Как ты полагаешь, Иван Сальватор, а Юпитер не перенесет тебе обратно в твою страну?

   – Не знаю, когда это будет. И будет ли это вообще? Только Он решает мою судьбу.

   Родин глазами показал наверх. Цезарь тоже посмотрел на небо и сказал:

   – Мой славный Иван Сальватор, оставайся со мной навсегда, я полюбил тебя душою и сердцем. Мне будет невероятно печально и тяжело, если ты покинешь меня. И хотя начало семьсот девятого года римской эры оказался для меня весьма непростым и едва не прервал мое бытие, но я рад, что появился в моей жизни ты – посланец богов Иван Сальватор. Аве, Сальватор!

   – Аве, Цезарь!..

   ***

   На следующий день Цезарь отправился в курию названую его именем.

   Раньше на месте этой курии, сгоревшей восемь лет назад, находилась курия Гостилия. В этом здании, расположенном около Комиция собирался Сенат. По легенде здание был построено по поручению Тулла Гостилия – третьего царя римлян. Оно состояло из большого зала, в котором проводились собрания Сената, зала суда специально для сенаторов, а также портика перед основным залом. В годы правление свирепого и безжалостного диктатора Суллы Счастливого курия была значительно расширена. Теперь на месте уничтоженной пожаром курии Гостилия Юлий Цезарь выстроил свою.

   В высоту курия была двадцать один метр, в длину – двадцать шесть, в ширину – восемнадцать.

   Император не стал придумывать ничего нового и решил возродить облик и убранство старой постройки. Цезарь воссоздал большой совещательный зал на триста мест для сенаторов и зал суда. Пол украсили цветной мраморной напольной плиткой. Ростру – трибуну для ораторов – двумя мраморными рельефами. Один из них изображал императора въезжающего с триумфом на колеснице в Рим после победоносной Галльской войны. За полководцем следуют его верные знаменосцы и легионеры, а к колеснице его прикован вождь галлов – Верцингеторикс. На втором рельефе – Цезарь щедрой рукой раздает хлеб и монеты гражданам Рима. И надпись: "Аве, Цезарь, милостивый и справедливый!"

   На семиметровой вышине здания были сделаны большие окна, выложенные красивой мозаикой. На стенах великолепные фрески, где были изображены некоторые значительные и порой решающие события из победоносной биографии великого Цезаря: переход Рубикона, Фарсальская битва, война с варварами и иберийцами и др. Двери здания диктатор приказал сделать из бронзы и украсить изображениями римских богов. Само собой разумеющиеся, в курии Цезаря возвышались статуи его покровительницы и прародительницы Венеры и верховного римского бога – Юпитера Статора. А также находились бюсты его любимых людей, умерших или ныне здравствующих – дочери Юлии, матери Аврелии, трех его жен, Корнелии, Кальпурнии и Клеопатры, отца диктатора – Гая Юлия Цезаря Страбона (Косого).

   Чтобы завершить строительство курии Юлию Цезарю оставалось лишь возвести портик перед храмом, но диктатор решил пока отложил это дело в связи с предстоящим походом на Парфию.

   В этой курии имелась одна потайная комната – его кабинет, о котором знали только избранные люди. Здесь диктатор принимал важных гостей.

   И вот появилась его "правая рука" – Марк Антоний. Консул подошел к Цезарю, сидящему за массивным письменным столом, и негромко сказал:

   – Божественный царь, Сервилия очень хочет тебя видеть и обсудить что-то.

   Диктатор нахмурился.

   – Сервилия? Она желает, наверное, похлопотать на счет своего мальчика? Не получиться. Уже слишком поздно. Я изменников не прощаю. И пусть поблагодарит меня за то, что я разрешил ей краткое свидание с ее сыном.

   – Так что ей ответить, мой Цезарь? – спросил Антоний.

   Император подумал, подумал и решил:

   – Хорошо, пусть войдет. Но у меня мало времени на беседу. Пусть излагает свою просьбу скорее...

   Антоний ушел, и вскоре в кабинете появилась Сервилия Цепиона – сводная сестра Марка Порция Катона Младшего Утического и стародавняя фаворитка императора.

   Сервилия и Цезарь стали любовниками двадцать лет назад. По слухам, Юния Терция была дочерью Цезаря, поскольку муж Сервилии – Силан – к тому времени, из-за болезни, был уже не дееспособен как мужчина. Вряд ли только внешняя привлекательность Сервилии сделала ее постоянной фавориткой Цезаря. Она была женщиной весьма выдающихся умственных способностей. Еще в свое первое консульство Цезарь купил для Сервилии жемчужину, стоившую шесть миллионов сестерциев, а в гражданскую войну, не считая других подарков, он продал ей с аукциона богатейшие поместья за бесценок. Именно Сервилия добивалась от Цезаря согласия на брак ее сына Марка Брута с его дочерью, Юлией. Однако позже Цезарь из-за политических соображений разорвал эту помолвку в пользу Помпея Великого.

   И вот теперь новая и знаменательная встреча старых и проверенных временем любовников.

   ...Знатная матрона упала на колени перед диктатором и заплакала.

   – О, мой Цезарь, пощади моего мальчика!..

   – Нет, ни за что, и не проси об этом, Сервилия. – гневно сверкнули очи диктатора.

   Матрона еще ниже склонила голову.

   – Тогда пощади... нашего мальчика...

   – Какого "нашего мальчика"? Что ты этим хочешь сказать, Сервилия? – взволновано заговорил диктатор, выскочив из-за стола. – Что это за загадки Сциллы!

   Краем тоги император задел свитки и стилус, и они попадали на пол.

   – Марк Юний – твой родной сын! Клянусь Юноной! – слезы брызнули из глаз матроны.

   – Он мой сын? О, Венера! Не может быть?! Он, кажется, родился за год до убийства консула Луция Корнелия Цинны. В то время тебе было четырнадцать, а мне семнадцать. И мы с тобой не встречались в то время. Я тебя тогда не знал.

   Сервилия, смахнув слезы с ресниц, грустно улыбнулась.

   – Встречались. Только ты этого уже не помнишь, мой император. Я тогда жила у родственников на вилле в Геркулануме. Ты был в гостях проездом со своим отцом – Гаем Юлием Цезарем Страбоном. За год до его скоропостижной кончины. Был пир. Мы познакомились и сразу увлеклись друг другом. Далее мы вышли в тенистый сад и, пребывая в интересной беседе, углубились в его заросли... У могучего платана все и случилось. Ты буквально набросился на меня. Все произошло быстро, по-детски, как случайная шалость, а забеременела я по-взрослому и не на шутку. Но после, когда стало видно округлившийся живот, я поняла, что со мной произошло. Я скрыла от отца беременность. И тебе тоже ничего не сказала. О моем плоде знали только моя родственница и брат. Наш сын Марк благополучно родился и жил в Геркулануме. Поэтому он был усыновлен моим братом, Цепионом, и получил его имя. А потом уже когда я вышла замуж за Брута Старшего, Марк и получил уже его имя. А когда через двадцать лет благодаря Юпитеру мы встретились вновь, и ты меня во второй раз соблазнил, я не стала тебе рассказывать о нашей первой встрече и нашем сыне. Я и Марку ничего не говорила. Если бы я знала, что наш мальчик затеет заговор с целью убийства тебя, я бы уже ему все рассказала. Но лучше поздно, чем никогда. Сегодня в тюрьме я поведала сыну нашу тайну...

   Цезарь был поражен словами женщины.

   – О, боги, вот так известие! Я сражен словно меня поразили кинжалом в самое сердце. Оно кольнуло так больно, что мне невмоготу... Сейчас я приду в себя... – диктатор сел на кресло. – О, небесный вседержитель Юпитер, ты решил удивить меня таким жизненным поворотом. Надо отдать тебе должное ты преуспел в этом... Милая Сервилия, отчего ты не сказала мне всю правду? В этом случае он был бы жив.

   – Но мой Цезарь, ужели ты предашь нашего мальчика смертной казни?

   Цезарь поднял любовницу колен и тепло обнял.

   – До нашей встречи я был решительно настроен на это действие, но поговорю с Марком еще раз. Он должен раскается, отречься от своих сторонников и пересмотреть свои взгляды. Он должен стать моим настоящим сыном. Не только по крови, но и по умонастроению.

   – Благодарю тебя Цезарь, не заставляй твою любимую женщину плакать. Я и так вне себя от горя.

   – Все что я тебе обещаю, Сервилия, это пойти в Туллианум и поговорить с Брутом.

   – Аве Цезарь – только и сказала матрона, целуя в губы императора... Я надеюсь, что все будет хорошо.

   – Я тоже на это надеюсь...

   И вскоре Цезарь отправился в Мамертинскую тюрьму на свидание со своим (как неожиданно оказалось) сыном – Марком Брутом.

   ***

   Мамертинская тюрьма – Туллианум – находилась в северной оконечности Капитолия и Форума. Тюрьма соединялась протокой с городской канализацией Большой Клоакой. C IV века до нашей эры Мамертинская тюрьма предназначалась для государственных преступников и захваченных в плен царей и вождей враждебных стран.

   Когда-то военный император Цезарь посещал в Туллиануме своего бывшего друга и самого достойного противника – галльского вождя Верцингеторикса. Вождь кельтского племени арвернов был среди прочих трофеев доставлен в Рим победителем Цезарем. Диктатор вел с ним задушевные беседы о воинском искусстве, о политике, о жизни. Галльский полководец провёл пять лет в заключении, а после участия в триумфальной процессии был задушен по приказу Цезаря. Тем самым диктатор пошел навстречу римскому народу, который требовал смерти варвара.

   ...Массивная дверь, громыхнув и натужно заскрипев, отворилась. Первым в каземат вошел центурион с факелом. За ним – Цезарь. Сзади императора – еще двое легионеров. Грустный и подавленный Брут поднялся с охапки соломы. Звякнули ручные кандалы, длинные цепи которых были прикреплены к стене.

   – Оставьте нас наедине, – попросил центуриона император.

   Командир почтительно кивнул, воткнул факел в железную подставку, прикрепленную к стене, отослал стражников и затворил за собой дверь.

   – Сальве, мой сын, – поприветствовал узника диктатор.

   – Сальве, отец, – поздоровался Марк.

   Он тепло обнялись.

   – Фатум жесток и непредсказуем, Брут, – начал Цезарь. – Стоики утверждают, что это сила управляющая миром. Мы же, римляне по опыту наших отцов считаем, что это сила проявления воли нашего верховного мироправителя Юпитера. И фаты в этом ему, несомненно, помогают. Но даже Сивилла, дочь Дардана, своими бесноватыми устами несмеянными, неприкрашенными, не предсказала бы мне такую будущность. Верь, сын мой, лишь только сегодня я узнал от твоей матери о нашем близком родстве, чему я, конечно, сильно удивился, но и обрадовался.

   – Я тоже удивился нашему родству.

   – Сервилия просила пощадить тебя...

   Брут потупил очи и промолчал. Но Цезарь не отводил взгляд.

   – Итак, сын мой, меня мучит всего один вопрос. Постарайся на него найти правильный ответ. И вот что я тебя спрошу, славный Брут. По какой причине ты примкнул к заговорщикам – этим Эмпузам с ослиными ногами? Скажи, что это произошло случайно под влиянием Кассия и других бунтовщиков. И тогда я порадую прекрасную Сервилию: наш отпрыск – заблудшая душа, и он покаялся. И не надо его придавать смерти.

   Брут нахмурился.

   – Отец, я сделал это намерено. Как и в случае с Помпеем, так и в случае с заговором. Мой Цезарь, причина моя вступления в ряды заговорщиков проста и понятна. Ты – диктатор! И ты задушил Римскую республику и ее свободу!

   – Ты не прав, мальчик мой. Я не погубил, а спас республику, которая хирела и погибала до прихода к власти Суллы Счастливого. И именно я, а не Гай Марий или Сулла, сделал Рим самым могущественным и самым богатым государством на этой земле. Я расширил границы Рима во много раз. И мы, римляне – владыки мира, а не какой-нибудь иной чужеземный народ. А ты утверждаешь, что я задушил республику.

   – Ты подчинил себе все выборные должности, вся власть и казна в твоих руках, в сенате – твои люди. Ты – неограниченный царь. Остальные римляне не в счет. Они – мелкие рыбешки.

   – Римские граждане свободны.

   – Нет, отец, это все софистика. Разногласия между нами велики, даже если ты меня пощадишь, я все равно буду бороться против тебя. Поэтому лучше меня убить, Цезарь.

   – А твое сердце разве не разрывается от жалости к матери своей? Переживет ли она такую потерю?

   Брут сокрушенно вздохнул.

   – Жалко мне ее, но ничего, на то воля богов, которые хотят чтобы я ушел из жизни. А мать погорюет какое-то время, а потом боль утихнет, и она редко будет вспоминать обо мне. Время лечит любые раны.

   – А каково будет мне, твоему отцу? Мысль о том, что я собственными руками убил своего сына – не страшнее ли это мук Тантала?

   – Отец, я тебя понимаю, но, несмотря на наше близкое родство, мы разные люди. У нас разные взгляды на гражданское устройство Рима, на политику государства, на римские ценности. Твои враги, погибшие и ныне здравствующие – мои друзья. Если ты оставишь меня в живых, рано или поздно я примкну к твоим противникам. Я даже понимаю, что если ты сделаешься царем, а я наследую Римское царство, то это будет против моей воли и разума. Так что лучше тебе, мой венценосный Цезарь, уничтожить меня. И раз ты мне отец, значит, то исполнишь мою последнюю просьбу.

   – Какую же, сын мой?

   – Отец, дай мне меч, я хочу погибнуть достойно. Я желаю сам распорядиться своей жизнью, а не подыгрывать фатам.

   – Хорошо, Брут, я исполню твою последнюю волю. Что ты еще хочешь мне сказать на прощание?

   – На прощание... Я любил Юлию, которую ты, пообещав мне отдать в жены, затем ради политических интриг отдал Помпею. Но разве я знал тогда, что она моя сводная сестра.

   – Я тоже любил Юлию. Как и тебя. Видит бог, не отдав за тебя Юлию, я поступил разумно. Вдруг кто-то бы узнал, что вы брат и сестра. Ты же прекрасно знаешь, по нашим обычаям тебя бы казнили за кровосмесительство.

   – Я знаю – печально вздохнул Марк Юний.

   Император понимал, что уговаривать сына встать на его сторону бесполезно. Брут – настоящий сын Рима, он никогда не изменит своим убеждениям и будет делать то, что он говорит. Он отвечает за свои слова и поступки. Он весь в него в Цезаря. Поэтому диктатор решил оставить попытки вернуть под свое крыло убежденного заговорщика. Он просто тяжело вздохнул, обнял по-отцовски Брута и поцеловал в лоб.

   – Прощай, сын мой. Я выполню твою просьбу.

   – Прощай, отец... и... Аве, Цезарь...

   Диктатор постучал в дверь – и ее открыли. Цезарь кинул в последний раз взгляд на Брута и вышел. Вскоре в камеру зашел центурион и кинул к ногам Брута короткий меч. Ударившись о каменистый пол, он зазвенел.

   – Подарок от Цезаря! – громогласно сказал вояка и затворил за собой дверь.

   Послышался скрежет закрывающего дверь засова. Еще секунда – и тюремный склеп захлопнулся! Брут поднял глаза к камерному своду, поднял руки, призывая Юпитера помочь ему уйти из жизни сразу и без мучений, затем встал на колени и взял в руки меч. Цепи были достаточно длинные и не громоздкие, поэтому можно было без каких-то особых усилий сделать замах оружием. Брут поднял вверх меч и после минутой нерешительности со всей силы вонзил себе в живот. Острый клинок прошил все внутренности, и из раны хлынула кровь. Заговорщик упал на бок и стал корчиться от боли. Но мужественно стиснув зубы он не проронил ни слова, ни полслова. Даже стон не вылетал из его груди, сын Цезаря лишь натужно и страшно мычал. Кровь сочилась на каменистый пол, и вместе с каждой каплей ее из тела постепенно уходила и человеческая жизнь. Брут все слабел и слабел. Темнота накрывала его с головой. Наконец заговорщик разомкнул губы для прощальных слов.

   – Да здравствует республика, – прошептал Брут и испустил дух.

   Когда Цезарю доложили о смерти сына, он сказал лишь одну фразу:

   – По моему повелению тело заговорщика Марка Юния Брута не скидывать в Тибр, а выдать его матери Сервилии Цепионе и не препятствовать, когда она придет за ним. Сказано мною, Цезарем...

   ***

   Неофит, или как говорили тогда "аристократ по списку", Иван Витальевич Родин не стал откладывать дело в долгий ящик и решил осмотреть подаренный ему Цезарем дом. Особняк находился в престижном районе Палатин, где жили преимущественно богачи и аристократы. Сопровождал на эту экскурсию Сальватора естественно Фабий и несколько конных легионеров. Контуберналис и центурион решили добираться до места на квадриге, запряженною четверкой гнедых лошадей иберийской породы.

   Иван пока ехал по Риму не преставал удивляться его красотами. До чего зеленый район – Палатинские холмы! А ведь это только начало весны. Везде трава, цветы, заросли винограда, плюща, куча деревьев – олива, апельсин, мирт, бук, платан, кипарис. И среди травяного моря зелени – островки белоснежных и серых дворцов, домов и особняков. И дорожки и террасы к ним из белого камня и мрамора.

   А вот и его жилище!

   Иван удивился...

   Этот особняк снаружи был без изысков и роскоши и смотрелся как маленькая крепость. Парадный вход – мощная стена с одной дверью без балкона и почти без окон. Лишь имелись в наличие две узкие и высоко расположенные над входом бойницы. Сходство с крепостью придавали массивные и большие двустворчатые ворота с бронзовыми петлями и двумя бронзовыми львиными головами посередине. В ноздрях каждого льва торчали бронзовые кольца, которые служат в качестве современного дверного звонка. Стоит лишь постучать ими по дощатой створке, как врата немедленно откроются. Но здесь контуберналиса и центуриона поджидал сюрприз. Иван с Фабием долго стучали этими кольцами по деревянному массиву, но дверь им никто не открывал.

   – Откройте именем Цезаря, иначе мы выломаем эту дверь! – закричал страшным голосом центурион. – Да поможет нам в этом великий Янус!

   Этот приказной окрик видимо подействовал на тех, кто находился внутри. Загромыхала щеколда, и ворота открылись. Появился раб. По внешности – грек. На вид – лет под шестьдесят. Черная борода, черные кудрявые волосы. Его жгучие глаза-маслины принялись изучать непрошеных гостей опасливым, вопрошающим и в то же время заискивающим взглядом.

   – Кто ты, раб? – бесцеремонно спросил невольника центурион. – И как тебя нарекли хозяева?

   Старик склонился в почтительном поклоне.

   – Старого хозяина, Валерия Публия Котту арестовали и увели в тюрьму и по слухам казнили. Его жену и дочь увезли в неизвестном направлении. Все рабы, кроме меня и моей жены, убежали на свободу и где-то прячутся. А я остался. Вот охраняю дом от воров и грабителей. Меня зовут Ахиллес, а жену – Рода. Она у меня там, в лавке. Бывший патрон дал мне лавку, что рядом с домом и разрешил торговать. Обещал мне манумиссию, то есть отпустить на свободу. Он хотел пойти в Дом свободы и внести меня и мою супругу в цензорские списки в качестве римского гражданина. А я уже готовился отработать в пользу его пятнадцать трудодней, как тут ночью ворвались легионеры во главе с деканом и арестовали моего патрона. Я закрылся и уберегся в своей лавке, меня не нашли.

   – Молодец, раб, ты был предан хозяевам, за что они тебя и ценили. Надеюсь, ты будешь предан и своему новому патрону – Ивану Сальватору.

   Фабий указал на Ивана, раб снова почтительно склонился.

   – Веди нас, Ахилл, осмотрим весь дом... – потом центурион обратился к легионерам. – А вы оставайтесь здесь у входа и охраняйте нас. И будьте бдительны: враг не дремлет.

   Солдаты спешились, встали спиной к дому, опустили большие прямоугольные щиты-скутумы на землю и оперлись на копья.

   Грек затворил на тяжелый засов двери, и новый владелец вместе с приближенным пошли осматривать жилище.

   За входной дверью – небольшой коридор. Дальше – широкий прямоугольный зал без окон, расписанный разноцветными фресками и украшенный мозаиками и статуями. Это атриум. Посередине потолка – большое квадратное отверстие. Через него проникает солнечный свет и попадает дождевая вода, прямо в бассейн (имплювий), что расположен посередине атриума.

   Бывший хозяин этого особняка был, несомненно, влиятельным патрицием. И со связями. В этот дом вода попадает не только через имплювий как у многих римлян, а через персональный и престижный для того времени водопровод, что было редкостью для Рима. В этом доме проточная вода была круглый год, она поступала по акведукам из Тибра.

   Иван заглянул в бассейн и увидел отраженное и дрожащее от ряби ярко-синее небо и белые барашки-облака. Везде множество светильников, лампад, факелов, висящих, стоящих, воткнутых в стенные кольца. Но не все они горят. Лавочник Ахилл экономит на оливковом масле. Огня по минимуму. К тому же еще на дворе день. И поверхность имплювия подобно огромному зеркалу отражает во все стороны дома дневной свет. Солнечные зайчики прыгают по фрескам, мозаикам и статуям.

   По сторонам атриума расположены спальни – кубикулумы. Иван зашел в одну из них. Кажется, это спальня принадлежала бывшему хозяину. По сравнению с нашими современными комнатами эта комната гораздо меньше. И темнее: спальня без окон и освещается лишь несколькими тусклыми светильниками. На стене нарисованы какие-то фрески. Иван стал всматриваться в изображение. Какой-то женский профиль. Когда зрение Родина привыкло к полумраку, он охнул от удивления. Вот так красавица! На стене – портрет молодой и очень красивой римлянки. Белокурые волосы, синие глаза, правильные черты лица, изящная шея, красивые плечи. Внешность этой римлянки просто поражает. Кто это? Какая-то римская богиня? Или на самом деле существующая или существовавшая девушка? Если она бытует в реальности – то Иван непременно жениться на ней. Конечно, если он не вернется обратно в Москву.

   Видимо эта красавица была предметом страсти заговорщика или его женой, а может дочерью. Кем бы она ни была – она достойна восхищения.