Текст книги "На одной далёкой планете"

Автор книги: Олег Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

Занятный у них вышел разговор. Они прогуливались по улицам, сворачивая в переулки, говорили и спорили, иногда шли молча, думая каждый о своем.

– Ну, хорошо, – сказал Анатолий Николаевич, подводя итог рассуждениям, – допустим, что мы с вами правильно поняли нашего могущественного визитера: он явился для того, чтобы, так сказать, подтянуть тылы, указав заблудшим братьям по разуму путь к истине, но, простите, вся эта таинственность лично мне по-прежнему кажется странной…

Андрей откликнулся немедленно и с азартом:

– Неужели вы еще не поняли! В том-то вся и тонкость, что напрямую, в лоб, действовать нельзя. Да вы только представьте себе, какие последствия вызвало бы это его открытое выступление! Люди вдруг по подсказке «свыше» с достоверностью узнают, в чем их цель. Всё! Тайна раскрыта, споры окончены. Пророки и философы отныне больше не нужны. Всех, кто сомневается, – к позорному столбу. Остальных выстроить в колонну и прямиком в царство истины. Да вы что! Есть вещи, которые нельзя, опасно знать точно. Нельзя отнимать у человека права на риск – из творца он тогда превращается в пассивного исполнителя. Не-ет! Слишком точное знание опасно, но незнание опаснее втройне. Раз нет общей цели, нет и будущего. Нужен намек, огонек вдали. Нужно знать и… не знать – догадываться.

– Принцип неопределенности! – воскликнул профессор, пораженный неожиданной трактовкой его же собственной идеи.

– Вот именно! Главный принцип всякого творчества. Подлинное творчество – процесс с заранее не известным результатом. Художник стремится к смутно осознаваемой им цели сквозь ошибки и неудачи, потери и находки. Этим и отличается он от простого копииста. А человек по природе своей – художник, творец, нот в чем дело!

…Да, о многом они поговорили в этот прохладный после дождя майский вечер, блуждая по улицам никак не утихавшего города. Анатолий Николаевич спорил и соглашался, соглашался и спорил, но ни на минуту его не покидала одна и та же колючая мысль о завтрашнем конгрессе. С каким нетерпением он ждал весь последний месяц этого конгресса, готовился к нему в поте лица, а теперь…

Андрей проводил его до самого дома, оставил свой телефон, сказал, что готов подтвердить каждое его слово, если Анатолий Николаевич надумает все-таки пригласить и его. Профессор поблагодарил и, пожав на прощание руку, пошел к своему подъезду. Даже теперь, после всего переговоренного, он не знал, как поступит завтра.

Глава 10

На следующий день Анатолий Николаевич проснулся поздно. В голове пошумливало от принятого на ночь снотворного. Голое, рыжее солнышко, сиявшее в чистом небе, слегка потускнело, как только профессор вспомнил о вчерашних событиях. Он сунул руку в карман пиджака, висевшего рядом на стуле. Вот она, салфетка…

На ней черным по белому значилось убедительное доказательство того, что вчера два представителя земной цивилизации – он и актер Андрей Мохов действительно имели встречу с космическим разумом высшего порядка. Если бы не эта салфетка, совесть профессора была бы сейчас, пожалуй, спокойна. Фокус с пространственными перемещениями – еще не факт. Но салфетка, увы, факт, но ведь какой хитрый! И факт и не факт. Для тебя факт, для всех остальных нет. Ни к чему не привело и шаткое предположение, что Андрей при всем ярко выраженном гуманитаризме его мышления (в чем профессор имел вчера возможность достаточно убедиться) все же обладает способностью к сверхбыстрому счету. Такие уникумы действительно могут соперничать с ЭВМ в выполнении конкретных числовых операций, но в комплексе?.. Совершить целый ряд разнообразнейших алгебраических и числовых операций, и все за несколько секунд, – нет, такое не под силу никакому, даже супергениальному счетчику. Сорок знаков! С ума сойти можно!.. Да… доказательство неопровержимо, и теперь не остается ничего другого, как выступить на конгрессе…

Десятиминутная гимнастика, прохладный душ и чашка кофе укрепили тело и дух профессора, отвлекли от беспокойных мыслей. За завтраком он просмотрел принесенную машинисткой статью – все было в порядке, потом позвонил в академию, предупредил, что придет как раз к своему докладу.

Два оставшихся часа он гулял по аллеям городского парка среди молодой зелени, гипсовых статуй и тишины. По зеркальной поверхности пруда плавали лебеди. Изящно выгибая шеи, они склевывали с воды хлебные крошки, которые им бросали с берега дети.

Облокотившись о перила арочного мостика, профессор смотрел на лебедей и старался не думать о предстоящем выступлении, как больной в ожидании очереди старается не думать о той неизбежной минуте, когда он собственной волей войдет в кабинет и сядет в зубоврачебное кресло. Мысли, однако, не подчиняясь воле, медленно скользили вокруг вчерашних событий, как лебеди по замкнутой поверхности пруда. Этот симпатичный актер оказался чрезвычайно интересным собеседником, хотя интеллектуально и психологически они отличались друг от друга очень сильно. Любопытно, что он интуитивно понимал то, к чему Анатолий Николаевич шел логическим путем, медленно и трудно, долгие годы, через сомнения и отрицания, пока последнее, невероятное событие не положило им конец. Концепция человечества как самоорганизующейся, замкнутой внутри себя и развивающейся за счет собственных внутренних ресурсов системы оказалась ошибочной. Мы – открытая система, вот в чем штука! Идея случайного, изолированного зарождения разума означает, что жизнь – всего лишь забавная игрушка природы, случайное завихрение в мощном потоке энтропийных процессов, идущих во Вселенной, и, следовательно, может исчезнуть с так эй же легкостью, как и появилась. Что за дело СТИХИИ до каких-то там мыслящих червячков! А ведь так думают многие…

Но хаосу, разрушению всегда противостояла творческая сила созидания. Ариман и Ормузд, Шива и Вишну, Бог и Сатана… Да, Андрей нрав, кое-какие истины человечество постигло еще в детстве, не дожидаясь века электронно-счетных машин и космологических гипотез. Оно, вероятно, вообще не могло бы жить и развиваться, если бы не знало в той или иной форме этих важных истин.

Но если жизнь – открытая система, соединенная множеством причинных связей с бесконечностью Вселенной, то вполне можно допустить наличие таких связей на уровне ноосферы. Например, взаимодействие нашего сознания с сознанием других цивилизаций Вселенной. По каким каналам? В этом еще предстоит разобраться. Мы же в самом деле и понятия не имеем, что такое сознание. Может быть, оно загорается как головешка на ветру? А ветры эти дуют во Вселенной со сверхсветовой скоростью и не обнаруживаются приборами…

Не было, не было высоколобых пришельцев! А летающие тарелки, как предположил вчера Андрей, это скорее всего загадка самой биосферы. Скорее всего дело обстояло так. На земле методом проб и ошибок шел поиск существа со сложной структурой мозга, готовилась та самая головешка, которая вспыхнула, когда количество перешло в качество.

И вот теперь костер горит на полную мощь, но хаотично, растрачивая энергию во все стороны. Он воображает себя свободным, самосущностью, не подчиненной никому и ничему, а это опасно. Значит, нужно отрегулировать горение, сконцентрировав в определенном направлении. Расчет точен! Нужно лишь отрегулировать пламя, а не прибить слишком грубым вмешательством. И тогда к нескольким ученым, известным своим скептицизмом, являются разные, совсем обыкновенные на вид люди и вдребезги разбивают их скепсис…

Если теперь эти ученые наберутся каждый духу и выступят в один день с одним и тем же заявлением, это, конечно, будет сенсация! Научная честь стоит нынче не меньше, чем когда-то рыцарская. Так просто никто своей репутацией рисковать не станет.

Постепенно скандал утихнет (фактов-то нет), но след в научном и общественном сознании останется. За дело возьмутся философы, и тогда… трудно представить себе последствия, но, очевидно, последствия должны быть положительными.

В воображении Анатолия Николаевича вырисовывалась картина предстоящего выступления на конгрессе… Вот он подходит к доске и рисует на ней задачу египетских жрецов, потом поднимается на трибуну.

– Глубокоуважаемые коллеги, – скажет он, отряхивая мел с пальцев, прежде чем начать свое выступление, я хотел бы обратиться к вам с не совсем обычным предложением.

Он подождет немного и, убедившись, что слова его услышаны всеми, продолжит:

– Перед вами задача, решение которой сводится к нахождению алгебраического уравнения четвертой степени. Найдется ли среди вас человек, который смог бы без помощи ЭВМ, вооружившись только ручкой и листком бумаги, часа, скажем, за два подсчитать ширину колодца с точностью до сорока знаков?

После паузы, достаточной для уяснения всей абсурдности вопроса, в зале, конечно, начнется оживление. Советский ученый, очевидно, приготовил что-то сногсшибательное, если начинает свой доклад с такой оригинальной шутки. И когда участники конгресса будут основательно заинтригованы, на экране диапроектора появится салфетка.

– Вот это решение, – скажет он в наступившей тишине, – сделано ЭВМ в течение четверти часа, а вот это – одним весьма далеким от науки молодым человеком в течение сорока секунд, достаточных для того, чтобы записать его, то есть практически МГНОВЕННО…

Что тогда начнется в зале! А что начнется, Анатолий Николаевич представить уже не мог, потому что никогда еще ни один ученый в мире не делал подобных заявлений с трибуны международного конгресса. Ах, черт! Ну и положение!

Ветерок, тянувший от темно-зеленой воды, холодил не только лицо, но и, кажется, душу Анатолия Николаевича.

Теперь только и надежды, что выступят те, остальные «избранники», на существование которых ОН намекнул. Сколько их? И что за люди? Рискнут ли поставить на карту свой авторитет во имя истины, которую невозможно доказать? Может быть, кто-то из них сидит сейчас в зале конгресса, решает ту же задачу? «…Критерием истинности научного факта является возможность его воспроизведения». На этом стояла и будет стоять наука. Незыблемый принцип, убийственный для всего неопределенного, случайного! На нем сконструированы мозги любого человека, занимающегося наукой, – от академика до аспиранта. Он раздавит тебя, как муху. Сам. При полном уважении и сочувствии аудитории. Горе одиночке!

Так… А если подождать, пока выступят другие? Мыслишка, конечно, трусоватая, но ведь твоей трусости никто не увидит. Можно один раз в жизни…

Нет, нельзя. Другие-то не глупее. Они тоже сейчас обдумывают этот заманчивый вариант и придут к тому же выводу. А вывод прост. Если пропустить назначенный день, то по той же логике можно пропустить и следующий. Потом еще. И еще. И с каждым пропущенным днем будет возрастать вероятность оказаться гласом вопиющего в пустыне. А там забудется, сотрется в памяти. Нет, пришелец все рассчитал точно, с полным знанием человеческой психологии…

В здание, где проводился конгресс, Анатолий Николаевич вошел все с тем же настроением нерешительного больного. Можно, конечно, отказаться от операции и жить с гнилым зубом, но что это будет за жизнь?

У входа в конференц-зал к нему бросился взволнованный Володя:

– Наконец-то, Анатолий Николаевич! Мы тут все извелись. Через полчаса демонстрация, а вас все нет и нет.

Анатолий Николаевич успокаивающе похлопал его по плечу и вполне деловитым тоном спросил:

– Установка в порядке?

– Да, все отлично, сейчас только проверяли. Это будет сенсация, Анатолий Николаевич!

– Возможно, возможно…

Он тихонько прошел на сцену и занял место с краю. Председатель, канадский кибернетик, однако, заметил его и сделал короткий приветственный знак рукой. В зале тоже отреагировали: задвигались, заговорили, так что англичанин, выступавший с докладом, сделал выразительную паузу, ожидая тишины. Да, идеи его Принципа, изложенные в тезисах к докладу, заинтересовали многих. Его выступления ждали.

Интересно, уважаемые коллеги, как вы примете одну небольшую, но существенную поправку к Принципу? Фантастика! Чушь!..

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Анатолий Николаевич заглянул в программу: «Некоторые вопросы принятия решений в условиях неопределенности». Тоже неопределенность. Многие сейчас интересуются неопределенностью. Анатолий Николаевич почувствовал легкую зависть к солидному, уверенному в себе докладчику. Нет, он не из «нашей» компании, и ему не придется сейчас решать проблему, отнюдь не научную, но тем не менее властно требующую решения.

Говорил англичанин, рыжеватый мужчина в очках:

– …Как известно, главная трудность подобных задач состоит в том, что последствия от принятия решения зависят от неизвестной ситуации…

«Вот именно, – подумал профессор, задерживая внимание на этом, в сущности, азбучном положении, – ситуация известна только мне. Тс, кому я ее перескажу, обязаны принять ее как неизвестную. Вывод?»

– …Степень неприемлемости последствий, выражаемая условными единицами – потерями, которые может понести активное лицо…

О да, потери! Активное лицо, то есть научный мир, обязано четко себе представить, какие последствия для самой философии научного познания могут выйти, если принять всерьез его заявление. И если только не выступят другие, одновременно и независимо… Да… задача!..

Вероятно, не зря ОН предоставил свободу выбора, не зря обратился именно к ученому. Может быть, не так уж назрела необходимость корреляции научного прогресса? Если бы опасность была очевидной, ОН принял бы конкретные меры. По крайней мере, выразился бы точнее. Уж тебе-то мог бы сказать прямо. Следовательно, в принципе…

Нет! Проклятый клочок бумаги! Это же факт, предъявленный именно тебе, но не просто частному лицу, а представителю земной цивилизации. Утаить его – значит взять на себя ответственность решать за все человечество. И так плохо, и эдак не лучше.

…Англичанин отвечал на последнюю записку. В глубине сцены Володя и двое сотрудников уже возились с доской, подтаскивая ее поближе…

…Председатель сделал Анатолию Николаевичу приглашающий жест – пора. Профессор нечувствующими пальцами развязывал тесемки своей папки. Зачем? Неужели он будет делать доклад? Он поднялся. В виске его мелко пульсировала жилка. А может быть, все-таки это был гениально сыгранный спектакль? Все от начала и до конца: и сцены в институте, и разговор в ресторане, и прогулка по ночному городу. А задачу жрецов внушили, когда находился в бессознательном состоянии…

Может быть. Все может быть в этом бесконечно сложном мире.

Что же делать? Что?

Профессор поднялся и пошел вдоль стола к трибуне…

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПРОБИРКИ

Глава 1

Лидочка Колесникова

и ее муж Владимир Сергеевич

– Я еду в Москву в командировку, – объявила Лидочка, останавливаясь в дверях кабинета. Помолчала и добавила: – Сегодня вечером.

Ей сразу стало легче. Два дня она скрывала новость от мужа и теперь, в день отъезда, набралась духу и сказала.

Было зимнее воскресное утро, за окном уже рассвело, но дом еще спал. Не играла музыка за стеной, не слышалось гудения лифта, в квартире стояла тишина, нарушаемая только слабым поскрипыванием паркета. Это Владимир Сергеевич делал гимнастику с гантелями перед открытой форточкой. Морозный воздух вливался в комнату и тек по полу, холодя ноги. Лидочка зябко поежилась, кутаясь в халат.

– Полина Григорьевна сама хотела поехать, да заболела.

Ни звука в ответ. Владимир Сергеевич мерно ворочал мощным торсом, бросая гантели вправо и влево. Он как будто и не слышал жену, словно сказанное ею было ему совершенно безразлично. Лидочка, однако, знала, что не безразлично, что он все слышит и понимает, но говорить начнет не раньше, чем закончит утренние процедуры. Ничто, никакая даже самая ошеломляющая новость не может заставить его нарушить установленный порядок. Так он устроен, ее муж Владимир Сергеевич Колесников.

Владимир Сергеевич аккуратно уложил гантели под кровать и направился в ванную. Лидочка посторонилась, уступая ему дорогу. Запели водопроводные трубы, зашумела вода в ванной.

Лидочка уселась в кресло в гостиной, ожидая начала неприятного разговора. В том, что разговор будет неприятным, она не сомневалась. За год их совместной странной жизни она успела достаточно изучить характер своего мужа…

Владимир Сергеевич, босой, в белых спортивных трусах, с мокрыми после купания, причесанными волосами, прошагал в свою комнату. Ага, начинается… Пусть она знает, что ее сообщение не вызвало у него восторгов. Пусть посидит помучается неизвестностью.

Лидочка видела через открытую дверь, как Владимир Сергеевич извлек из шкафа рубашку и, повернув к свету, стал внимательно ее разглядывать. Медленно, как в замедленной съемке, просунул руку в рукав, опять посмотрел, просунул вторую руку и принялся не торопясь застегивать пуговицы, выколупывая каждую из петельки. Столь же тщательному осмотру подверглись спортивные синие брюки и стеганая домашняя куртка – сбита щелчком случайная ворсинка, разглажена несуществующая складка. О господи! Вот так каждое утро – не одевание, а целый спектакль. Смотрит, смотрит, словно дыру ищет. А чего смотреть? Все чистое, выглаженное – ни пятнышка, ни морщинки.

Покончив с одеванием, Владимир Сергеевич долго сидел перед зеркалом, укладывая волосы на прямой пробор, массируя пальцами лицо. Черт знает что! Нарциссизм какой-то! Лидочка нервно постукивала пальцами по подлокотнику кресла.

Появился Владимир Сергеевич, величественно-спокойный и прямой.

– Я вижу, ты нервничаешь?

Уселся в кресле напротив, чинно соединив колонн. В комнате резко запахло одеколоном. Вот в чем не знает меры, так это в одеколоне. Задохнуться можно.

– Ничего я не нервничаю, – сказала Лидочка.

– А я вижу, что нервничаешь, следовательно, чувствуешь за собой вину.

– Никакой вины я не чувствую. Меня посылают на Всесоюзный семинар библиотечных работников.

– Как же не чувствуешь, если сообщаешь мне об этом в последний день? Когда ты узнала о командировке?

– В пятницу.

– Почему же ты не сказала в пятницу?

Лидочка молчала.

– А я знаю почему, – с инквизиторской методичностью продолжал Владимир Сергеевич. – Чтобы поставить меня перед свершившимся фактом.

Лидочка опять промолчала. Это была сущая правда.

– И билет, полагаю, уже куплен?

– Да… Полина Григорьевна отдала мне свой.

– Та-ак… А жить где собираешься?

– В гостинице «Центральная». У Полины Григорьевны там администратор знакомая.

– В «Центральной»?

Темные брови Владимира Сергеевича чуть поднялись вверх, между тем как лицо продолжало сохранять полное спокойствие.

– Слышал я об этой гостинице, – сказал он многозначительным тоном. Говорят, там любят останавливаться кавказцы…

– Ну и что? – хмурясь, спросила Лидочка.

– …люди, как известно, падкие до женщин, а ты имеешь достаточно привлекательную наружность, чтобы…

– Ну что ты говоришь, Владимир!..

…Разговор продолжался в том же духе. Лидочка, нервничая, отвечала на вопросы мужа, на все его бесчисленные «что?», «как?» да «почему?».

Наконец Владимир Сергеевич сказал, взглянув на часы:

– Ну что ж, на этом пока закончим. Пора завтракать. Иди накрывай на стол.

Лидочка с облегчением вздохнула…

Остальная часть дня прошла в приятных для Лидочки хлопотах. Она сновала по квартире, собирая вещи, а Владимир Сергеевич сидел в своем кабинете – готовил какой-то отчет или доклад. Время от времени он появлялся в гостиной и давал указания:

– Как только получишь номер, сразу же позвони мне.

– Обязательно.

– Если меня не окажется на месте, сообщи свой номер телефона секретарше. Я ее предупрежу.

– Хорошо.

– Позже десяти не возвращайся. Я буду звонить каждый вечер.

– Ладно.

– Обязательно веди подробный перечень всех затрат.

– Ага.

Лидочка кивала, обещала, соглашалась. Мыслями она была уже в Москве. Шутка ли сказать, первый раз в столицу!

Потом Владимир Сергеевич пошел в гараж готовить машину к выезду…

Лидочка, одетая, с чемоданом спустилась к нему в гараж. Он все еще ходил вокруг вылизанной до блеска машины, смахивая бархатной тряпочкой невидимые пылинки.

– Скорее, а то опоздаем. – торопила Лидочка, поглядывая на часы.

– Не опоздаем.

– Полчаса всего осталось!

– Я умею считать время, Лидия, – спокойно отвечал Владимир Сергеевич.

Он сел за руль машины, включил зажигание и стал прогревать мотор.

На вокзал они приехали за десять минут до отправления поезда. Владимир Сергеевич остановил машину у железной изгороди неподалеку от входа на перрон.

– Как видишь, успели вовремя, – сказал он, запирая дверку на ключ. – Я же говорил, что не ошибаюсь в расчетах никогда.

– Да, да, ты не ошибаешься.

Лидочка была готова во всем соглашаться с мужем, только бы он не тянул резину.

Пришлось, однако, потерять еще минуту, пока Владимир Сергеевич неторопливыми размеренными движениями открывал багажник и добывал оттуда чемодан.

– Я действительно никогда ни в чем не ошибаюсь, продолжал говорить Владимир Сергеевич, шагая вместе с Лидочкой по перрону вокзала. – И знаешь почему?

– Потому что ты самый умный и организованный.

– Именно так. Если бы все люди на земле умели действовать четко и организованно, не происходило бы и пятой части тех нелепостей, которые творятся сейчас.

– Да, не происходило бы, – сказала Лидочка, скользя взглядом вдоль вагонов. – Ой, мой, кажется, самый последний. Пойдем побыстрее. – Она потянула мужа за рукав.

– Можешь не волноваться, Лидия. В нашем распоряжении еще семь минут, отвечал Владимир Сергеевич, не прибавляя ни шагу к своей размеренной поступи.

Нет, это не человек, а какой-то механизм!

А вот и Лидочкин вагон, в самом деле последний. Проводница взяла билет, протянутый Лидочкой, и, сделав отметку в блокноте, вернула.

– Не задерживайтесь, сейчас отправляемся.

Купе, к немалой радости Лидочки, оказалось пустым.

Тускло светил ночник под потолком. За сухими оконными стеклами голубел снег между путями.

– Проверь еще раз, все ли взяла – паспорт, деньги, командировочное удостоверение.

Лидочка покопалась в сумке.

– Кажется, все… Да, все.

– Мои инструкции помнишь?

– Помню…

Лидочка стала быстро перечислять.

– Позвонить тебе на завод, позже десяти не возвращаться, вести учет затрат. Ну, иди уже.

В этот момент под ногами лязгнуло, и голос в репродукторе предложил провожающим покинуть вагон.

– Иди, а то сейчас тронется.

Привстав на цыпочки, она клюнула мужа в холодную щеку. Тот и бровью не повел.

…Лидочка сидела у окна, облокотившись о столик, и смотрела на медленно проплывающий перрон. Владимир Сергеевич, высокий, широкоплечий, некоторое время шел рядом с вагоном, подняв, как на параде, руку. Лидочка тоже помахала ему ладонью.

Стемнело. Поезд быстро набирал ход. Пролетел длинной лентой серый бетонный забор трамвайного депо, мелькнула будка путевого обходчика, потянулись пригородные дома, и вот уже заплясали провода в густой синеве за окном.

Лидочка откинулась к стенке купе и стала медленно расстегивать пальто, бездумно глядя в темное окно. Голова ее качалась и вправо и влево от толчков вагона, под полом гулко гудело, но Лидочка не замечала толчков и не слышала гудения. Хорошенькие дела! Всего год замужем, а чувство такое, словно жизнь прожила. До смерти рада, что вырвалась из дома. Нет, он не плохой, не злой. Красивый, даже очень. Никогда голоса не повысит, не пьет, не курит, хорошо зарабатывает. Идеальный муж!

Но уж лучше бы иногда накричал. Только и слышишь постоянные нравоучения: «Лидия, почему ты задержалась?»; «Лидия, ты слишком эмоциональна»; «Почему тебе не сидится дома?» А уж начнет рассуждать, то хоть уши затыкай – до того надоело. Весь мир плохой, один он хороший. Он самый организованный, самый талантливый. Он тащит на себе весь завод, за это его любит высшее начальство, а те, что пониже, косятся, потому что завидуют ему. Владимир Сергеевич Колесников – образец для подражания приходит на работу ровно в девять, а уходит ровно в шесть и все успевает сделать. С ним никогда не случается неожиданностей, потому что он умеет планировать свое будущее. Он на месяц вперед знает, что будет делать в такой-то день и такой-то час. Он самый совершенный человек… Но как трудно жить с совершенным человеком! Этого не знает ни одна, наверное, женщина, потому что ни у одной женщины нет такого мужа.

А может быть, он душевнобольной? Известно же, что сверхпунктуальность, сверхаккуратность, сверхорганизованность и вообще всякие «сверх» могут быть признаками ненормальности.

Лидочка вздохнула и, поднявшись, стала переодеваться. Надо выбросить из головы всякие беспокойные мысли, подумала она. Завтра Москва, она впервые в Москве, и теперь нужно думать только о Москве, о том, как она проведет эти две недели…

В купе вошла проводница, положила на диван постельное белье, забрала билет.

– Чаю принести?

– Да, один стакан, пожалуйста.

Поезд шел на полной скорости. Часто стучали колеса на стыках. За окном в лунном свете мерцало снежное поле. Лидочка выпила чай, расстелила постель и легла.

Она долго лежала, ни о чем не думая, и смотрела, как скачут вверх-вниз провода за окном. Уснула после того, как поезд остановился на какой-то маленькой станции и в вагоне наступила тишина.

Ночью подсели еще пассажиры. Лидочка слышала в полусне их возню, но не проснулась, только укрылась с головой одеялом.