Текст книги "Янкелевич в стране жуликов"

Автор книги: Олег Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Кувалда-Шульц похолодел и с удивлением возрился на Анциферова, но тот, как и все прочие, находился в неведении относительно причастности бригадира к убийству драгдилера, поэтому спокойно продолжал:

– Парня, который Грина в "Галактике" отмутузил, арестовали и определили в следственный изолятор. Я по своим каналам дал указание, чтобы ему там устроили веселую жизнь в назидание всем, кто решит, что можно безнаказанно обижать членов Организации. В общем, Кувалда, можешь успокоиться и спать спокойно. Давай-ка лучше я тебе свою новую машинку покажу. Ничего подобного ты еще не видел!

Кувалда-Шульц провел взглядом по иномарке Анциферова и произнес:

– Ничего "мерс". Какая модель?

– 500-й.

– А чего не 600-й? Все важные шишки на 600-х ездят.

Анциферов пренебрежительно махнул рукой и сказал:

– Ничего ты, Кувадла, не понимаешь. 600-й – это уже вчерашний день. А это самая последняя модель. Может быть, такая тачка сейчас только одна в России. Мне ее из Германии прямо с выставки сегодня ночью пригнали. Эта машина, если хочешь знать, шаг вперед в автомобилестроении. Иди сюда, погляди.

Анциферов распахнул переднюю дверь и предложил бригадиру заглянуть в салон, чтобы убедиться в достоверности его слов.

– Вот смотри. На панели имеется дисплей. Это система круиз-контроля: радары фиксируют скорость впереди идущего автомобиля и автоматически задают оптимальный скоростной режим. А теперь найди гнездо для ключа зажигания. Что, не нашел? Правильно, его и нет. Это вообще фантастика! Смотри, вместо ключа вставляется пластиковая электронная карточка, потом нажимается специальная клавиша и машина сама заводится. Вот это класс!

Однако, Кувалда-Шульц не разделил восторгов босса. Значительно больше описания технического совершенства машины его заинтересовали слова Анциферова о том, что дух Грина не успокоится, пока не утолит свою жажду мести.

Г Л А В А XIV

В 213-й подростковой жизнь текла своим чередом. Весь смысл человеческого существования в СИЗО сводится к ожиданию и элементарному убитию времени. Сначала до окончания следствия, потом до суда, потом до приговора, а иногда еще до кассации. Нормальный человек начинает нервничать после 5-10 минут бесцельно потерянного времени на остановке общественного транспорта, а тут ожидание складывается не в минуты и часы, и даже не дни, а месяцы, и зачастую – годы. Такое времяпровождение тяжело переносится взрослыми мужиками, а уж подростками с их неустойчивой психикой и подавно.

Нерастраченная энергия обитателей 213-й требовала выхода и находила его в зачастую весьма небезобидных развлечениях. Например, проводили такое испытание: какой-нибудь парень залезал на второй ярус нар, на полу расставляли шахматы, после чего ему завязывали глаза и предлагали падать вниз. Все приготовления умышленно производились медленно, чтобы испытуемый мог все видеть и осознать, а страх проникнуть в каждую клеточку его тела. Однако в тот момент, когда пацан, набравшись мужества, все же падал вниз, сокамерники быстро растягивали под нарами одеяло, и он падал на него. Это называлось у них "мягкая посадка". Впрочем, она не всегда была "мягкая". Иногда случалось, что одеяло растянуть не успевали и испытуемый весьма болезненно приземлялся на шахматы.

Персонально для новичков существовал экзамен по астрономии. Впервые попавшему в камеру говорили, что ночью он должен будет отыскать на небе в телескоп пять созвездий. На его естественный вопрос – откуда здесь телескоп, отвечали, что сделают, пусть не волнуется. А после отбоя, когда в ночном небе зажигались звезды, экзаменуемому надевали на голову вывернутую наизнанку кожаную куртку, один рукав которой вытягивали вверх, на подобии телескопа, и медленно водили из стороны в сторону, чтобы он мог обозреть панораму далеких планет и созвездий. В конце экзамена новичку делали какую-нибудь гадость. Хорошо, если в рукав просто выплескивали банку воды, а могли плеснуть и мочи. Во многом это зависело от того, чья была куртка, используемая для телескопа. Если самого новенького, то не жалко.

Частенько подростки развлекались и просто играми из арсенала младшеклассников. Например, играли в войнушку, плюясь бумажными шариками из трубочек, или же устраивали воздушный бой бумажными самолетиками. Эти вполне невинные развлечения доставляли им столь же большое веселье, как и другие, довольно жестокие и злобные, отчего складывалось впечатление, что у здешнего контингента в головах все перемешалось и грани между приемлимым и плохим они уже не различают.

Любопытство к американцу постепенно сходило на нет, и присутствие его негроидной физиономии неподалеку стало привычным и обыденным. Он своими воспитательскими обязанностями не переутруждался, единственно пару раз разогнал по разным углам поцапавшихся пацанов, а так все больше лежал на нарах, задумчиво уставившись в потолок. Антона в камере больше никто не третировал, соглашение между Ангелом и Моревым действовало. Зато для самого Веньки имелись причины опасаться. Наиль не скрывал, что затаил на него злобу и выжидает случая, чтобы посчитаться. Татарин вытащил их ботинка супинатор и, часами сидя, подогнув по-восточному ноги, точил его о бетонный пол, то и дело выразительно поглядывая на Морева, дабы тот не сомневался для кого готовится заточка. Венька тоже предпринимал попытки психологического устрашения вероятного противника. Каждый день он по несколько часов тренировался: отжимался на кулачках, отрабатывал удары и каты, методично, нудно набивал себе кентусы и шуто (точка на наружной поверхности кисти недалеко от запястья, которой наносится "рубящий" удар). От этих двоих, словно от полярно заряженных концов батареи, распространялось вокруг напряжение, но в соприкосновение они не входили. Зато Ангел был сама доброта, как будто задался целью оправдать свою кличку. Как-то вернувшись в камеру после встречи с адвокатом, он принес торт и обьявил, что у него сегодня день рождения. Пацаны, давно не вкушавшие ничего подобного, были в восторге. Торт оказался помятым и подтаявшим, но все равно очень вкусным. По кусочку досталось всем.

– Лафа, – погладил живот Наиль, махом проглотивший свой кусочек и сейчас старательно облизывая остатки крема на губах. – Еще бы водки ведро, заводной музон и телок, вот тогда совсем все в елочку.

– Водки и телок не прислали, зато могу предложить покурить, улыбнулся Ангел.

– От курева у меня уже кашель, – скривился Наиль.

– Смотря что курить.... От моего курева бывает не кашель, а мультики, – усмехнулся Ангел, доставая пачку папирос.

– Травка?! – обрадовано уставился на него Наиль.

– Она самая. И самого лучшего качества.

– Ну ты, Ангел, даешь, в натуре! Вот это именины, так именины. Кайфуем!

Оба закурили, глубоко затягиваясь, и по камеры поплыл характерный дым анаши. Остальные пацаны забеспокоились. Многие из них давно уже пристрастились к наркоте, поэтому, почуяв знакомый запах, потянулись к нему как крысы на звук волшебной флейты. Они обступили Наиля и Ангела, неспешно покуривающих с выражением полнейшего блаженства на лицах, и молча, подобно собакам, ожидающим подачки, взирали на них. Наконец, один из них, парень по кличке "Скелет" набрался смелости и попросил:

– Дайте зобнуть.

– За так? – оскалился Наиль.

Скелет выразительно развел руками и сказал:

– У меня ничего нет. Я пустой.

– Тогда свободен! – отрезал Наиль.

Но Ангел успокаивающе похлопал товарища по плечу и сказал:

– Погоди, не выступай. Сегодня мой праздник, я и буду распоряжаться кому давать, а кому нет. Но, чтобы не нарушать правил и не приучать народ к халяве, Скелет должен свою пайку дури отработать. Слышь, Скелет, ты ведь рисуешь клево. Изобрази нам голую телку.

– У меня ни бумаги, ни карандашей, – пожал плечами парень.

– А ты на стенке нарисуй.

Скелет ошметками обвалившейся штукатурки принялся за настенную роспись. Движения его были отточены и сноровисты, как у настоящего художника, в чем явно проявлялась большая практика по расписыванию заборов и подъездов. С учетом плохого материала его произведение нельзя было назвать шедевром, но рисунок получился значительно лучше по качеству наскальных росписей первобытных людей. Возможно, он был даже знаком с творчеством Рембранта, так как изображенная женщина имела пышные округлые формы, вот только поза ее была вызывающе фривольна. Натурщицы и жены великого голландца ни за что бы не согласились позировать в таком положении. Однако, юным ценителям прекрасного из 213-й и этого показалось мало. Они тут же принялись давать советы художнику как можно приукрасить произведение. Но он, уже получив свою папиросу с анашой, жадно затягивался, не обращая на критиков ни малейшего внимания.

Дурной пример заразителен. Глядя на кайфующего Скелета, двое пацанов тоже выразили желание пройти испытание. Извращенная фантазия Ангела придумала для них такое задание, которое не снилось даже Ивану-царевичу, на долю которого в сказках чего только не выпадало. Пацанам было предложено трахнуть нарисованную женщину. Правда, их задача не смутила. Они спустили штаны и бодро заелозили своими мужскими достоинствами по стене под громкие одобрительные выкрики остальных: "Дай ей в рот!", "Засаживай поглубже!", "Засунь ей в задницу!" Постепенно лихая парочка натурально вошла в раж и дружно закончила, страстно проананировав и обильно оросив женщину спермой, как в порнофильмах. Получив свою порцию анаши, они мирно затихли, но на их место тут же заступили другие желающие острых ощущений.

Венька наблюдал за происходящими событиями с презрительной усмешкой. Людей, способных на унижение ради тяги к дури, он презирал и никогда не скрывал этого. Но измена крылась совсем близко. Неожиданно из-за венькиной спины вышел Антон и направился к курильщикам.

– Угостите косячком, – попросил он.

– Заслужи, – предложил Ангел. – Видишь обтруханную телку на стене. Ее только что наши пацаны трахнули. Смотри – какая довольная лежит. А ты заставь ее зареветь.

– Как? – растерялся Антон.

– Дай ей по морде. Может, поможет, – посоветовал Наиль.

Антон пожал плечами и несильно ударил по стене.

– Так ты ее реветь не заставишь, – скептически заметил Ангел. – Ты ей со всей силы вдарь.

Подросток принялся мутузить стену все сильнее стервенея от собственной боли и остановился лишь тогда, когда разбил в кровь кулаки. Изображение женщины почти стерлось и превратилось в грязное пятно из известки со спермой и кровью.

– Ты какой-то садист, – покачал головой Ангел. – Заставил женщину реветь кровавыми слезами. Нужно было всего-то плюнуть ей на рожу, и получились бы слезы. Ладно, будем считать, что с заданием ты справился. Получай свою пайку.

Антон трясущимися ободранными пальцами принял из его рук папироску с анашой, но курить сразу не стал. А, вернувшись на свое место, снял ботинок, извлек из под стельки бумажную сторублевку старого образца, оторвал от нее кусок и приспособил к папиросе на подобии мудштука. Его действиями заинтересовался нейтрально сидевший в сторонке Николай Янкелевич.

– Что делаешь? – спросил он.

– "Пятку", – пояснил Антон. – Знаешь как фильтр у сигареты пропитывается никотином, так и "пятка", когда докуришь, пропитается анашой. Потом, чтобы "догнаться", ее можно вставить в нос и подышать или мелко порубить и тоже покурить.

Заметив интерес Янкелевича, его окликнул Ангел:

– Эй, американец, хочешь косячок забить с нами? Тебе бесплатно.

Николай подошел к нему, взял папиросу, понюхал и спросил:

– Марихуана?

– По-вашему – марихуана. А по нашему – анаша.

– Вы последователи Джа? – снова спросил Николай.

– Это что за хрен с горы? – в свою очередь спросил Ангел.

– Джа – бог и покровитель курильщиков марихуаны. Он типа Иисуса Христа для наркоманов. Настоящее имя бога Джа – Рас Тафари. Африканские рабы, вывезенные на Ямайку, тайком поклонялись ему, раскуривая марихуану, которая на их языке называется "кайя". А еще этим же словом они называют дерево и мужской член. Со временем культ бога Джа распространился на всю Америку. Я как-то попал на одну вечеринку, где собрались парни и девушки из хороших семей, которые называли себя "растоманами" в честь Раса Тафари. Любимое их занятие накуриться марихуаны и слушать музыку реггей, типа "UB-40" или Боба Марли.

– У нас тоже есть группехи, под которые хорошо балдеть под кайфом: "Мистер Кредо", "Джа Дивижн". Торчковый музон! – поддержал тему Ангел.

Пока Янкелевич и Ангел вели эстетские разговоры о наркоте, большинство других обитателей 213-й под ее влиянием совершали обратную эволюцию от человека к обезьяне. Венька чувствовал себя очень неуютно, словно заблудился в дремучем лесу. Обкурившиеся пацаны теряли человеческий облик. Они рычали и бросались друг на друга, как дикие звери. Гримасничали и беспричинно хихикали, подобно приматам. Ситуация становилась напряженной и грозилась вылиться в нечто непредсказуемое, но обязательно нехорошее. Так и случилось.

Дверь 213-й лязгнула металлическим запором и распахнулась. Это контролер, привлеченный доносившимся из камеры шумом, решил выяснить его причину. При этом он нарушил инструкцию, строжайше запрещающую заходить в камеру в одиночку, вне зависимости кто там находится: злобные рецидивисты или детишки-подростки. Нарушение инструкции он усугубил еще и тактической ошибкой, решив разнять боровшихся на полу двух пацанов. Ухватил их за шкирки и только хотел стукнуть лбами для острастки, как вдруг почувствовал острую боль под лопаткой. И тут же чьи-то руки сомкнулись у него на горле, лишая возможности дышать и кричать. Произошедшее было неожиданностью не только для него, но и для большинства пацанов. Они с ужасом наблюдали, как Наиль добивал контролера окровавленной заточкой, изготовленной из супинатора, а Ангел рвал из ослабевших рук прапорщика связку с ключами. Расправившись с сотрудником СИЗО, Наиль обвел пацанов диким, ошалелым от наркоты и убийства взглядом и свирепо прошипел:

– Если хоть одна сука пикнет, замочу, нахер!

Но и без предупреждения никто не собирался кричать, все стояли как в ступоре. Ангел уже завладел ключами. Он выпрямился и приказным тоном, который словно отобрал у прапорщика вместе с ключами, отчеканил:

– Всем слушать меня! Сейчас тихо и аккуратно все дружно рвем отсюда когти. Если хоть одна падла закричит и поднимет тревогу, пусть пеняет на себя. За контролера будем солидарно отвечать. В этой мокрухе все замазались. Значит так, сейчас тихонечко выходим отсюда. По внутренней лестнице пробираемся на вышку. Там еще один охранник. Вырубаем его. Потом перелезаем на крышу прогулочных двориков и спускаемся вниз на улицу. Быстро свяжите простыни. По ним и спустимся. Всем все ясно?!

Пацаны с круглыми от испуга глазами усиленно закивали и тут же бросились связывать простыни. Ангел выглянул в коридор. Убедившись, что там никого нет, снова распорядился:

– Все чисто. Давай вперед по одному. Дергайте к лестнице, как договорились. И чтобы тихо! Мы идем за вами.

Пацаны выскользнули за дверь и гуськом побежали по коридору. В камере остались только Ангел, Наиль, Янкелевич и Морев. Венька бежать не собирался. Он переместился в угол, на случай если придется драться. Сокамерники могли счесть его ненужным свидетелем, которого нельзя оставлять живым. А вот Янкелевич, казалось, испугался значительно сильнее подростков. Он, словно соляной столб, застыл посреди камеры и не двигался с места, тараща белки глаз. Ангел ткнул его пальцем в грудь и безапеляционно заявил:

– Американец, пойдешь с нами!

Николай замотал головой, показывая, что не желает никуда трогаться с места. Тогда Ангел с холодным блеском в глазах отчеканил, кивнув на распростертое тело контролера:

– Пойдешь или ляжешь рядом с ним!

Янкелевич попятился назад и оказался рядом с Венькой. Татарин, помахивая заточкой, хищно смотрел на них, ожидая команды "фас". Но ее не поступило. Ангел вдруг смягчился и сказал:

– Дураки вы оба. Я же ваши шкуры спасаю, а вы артачитесь. Тебя Морев, если не в СИЗО, так на зоне, точно завалят в отместку за Грина. Организация не оставляет безнаказанной убийство своих членов. А на тебя, американец, тоже "малява" пришла. Ты в Москве, оказывается, очень серьезных людей кинул. Местной братве приказано очко тебе порвать и солью посыпать. Не знаешь почему? Хотите, оставайтесь. Силком вас не потащим. Только еще знайте: мы с корешами договорились мокруху контролера на вас двоих свалить. Решайте короче. Идете или нет?

Николай за дни проведенные в камере расширил свой словарный запас жаргонными выражениями и, хотя не все из сказанного Ангелом понял, но смысл уловил. "Куда ни кинь, везде клин" – всплыла у него в памяти еще одна поговорка Вулфа. Ход веньких размышлений был примерно тем же, только он вспомнил другую поговорку: "Семь бед, один ответ".

– Идете или нет? – повторил вопрос Ангел.

Оба, Янкелевич и Морев кивнули. Ангел усмехнулся и произнес:

– Тогда двигайте за мной. И никаких фокусов. Наиль пойдет за вами следом. Шаг влево, шаг вправо – побег. Только кто из вас рыпнется, замочим, как с добрым утром.

В указанном порядке все четверо вышли в коридор. Едва они достигли лестницы, ведущей на вышку, наверху послышались выстрелы и крики. Тут же в СИЗО поднялась тревога. Четверка беглецов испуганно переглянулась. Путь наверх был явно перекрыт. Стрелял, видимо, охранник на вышке. В воздух или по пацанам, стремящимся подобраться к нему неизвестно, но и то, и другое было плохо. Задуманный коллективный побег был близок к провалу и грозил всем участникам печальной перспективой в виде обработки резиновыми дубинками и новым багажом статей обвинения.

Наиль явно запаниковал. Дико, как затравленный зверь, он начал натурально выть. Ангел с разворота отвесил ему звучную пощечину и зло прошипел:

– Заткнись, придурок! Еще не все потеряно. Эти двое, – он кивнул на Николая и Веньку, – будут нашими заложниками. Не ссы, прорвемся.

Янкелевичу и Мореву сложившаяся ситуация и так очень не нравилась, а становиться заложниками обкуренных отморозков не хотелось тем более. Николай, как старший по возрасту, взял инициативу на себя. Он провел только два удара: хук левой и апперкот правой, но оба плохих парня, Наиль и Ангел свалились, как подкошенные. В отсутствии рефери счет было открывать некому, поэтому Николай не стал дожидаться, чтобы узнать послал он их в нокаут или в нокдаун, а, схватив за руку Веньку, бросился бежать. У них не было определенной цели, они просто, что есть духу, неслись по коридору под аккомпанимент тревожной сигнализации. В конце коридора была какая-то дверь, которая оказалась открытой и вела на лестницу. Опомнились они только, когда взобрались на чердак. Тут было темно и тихо. Зато внизу шла капитальная кутерьма. Яростный топот, носившейся по этажам, охраны, болезненные вопли пойманных пацанов и грохот дверей, производимый подследственными, чей законный ночной покой был нарушен, разносились далеко вокруг.

На чердаке имелось небольшое оконце, выходившее на карниз крыши. Янкелевич, осторожно выглянув в него, осмотрелся. Внизу находился квадратный двор между корпусами СИЗО, а прямо под окошком лежали какие-то странные приспособления в виде куска веревки с утяжелениями на концах и тонкий длинный шест с крюком. Николай выбрался на крышу и на корячках переполз на другую ее сторону. На расстоянии нескольких метров внизу виднелась еще одна крыша, примыкающая к забору. Это был, хоть и очень трудный, но путь к свободе. Янкелевич быстро вернулся обратно к чердачному оконцу и застал там Веньку, с любопытством разглядывающего непонятные веревочные приспособления. Николай не стал пускаться в объяснения, а просто, вырвав у него эти предметы из рук, принялся связывать их между собой. С помощью получившейся одной веревки они спустились на соседнюю крышу, захваченным с собой шестом раздвинули колючую проволоку, пробрались сквозь нее и, спрыгнув, благополучно приземлились на газоне.

Г Л А В А XV

Информация о происшествии в СИЗО быстро просочилась за его стены. Всею ее полнотой обладал только узкий круг людей, поэтому в широких массах она быстро обрастала слухами и домыслами, словно снежный ком. Администрация СИЗО вынуждена была официально признать, что из руководимого ею учреждения удалось бежать двум подследственным: подростку, из числа местных, и гражданину США, содержавшемуся там за сбыт поддельных денежных купюр. Рейтинг популярности Николая Янкелевича резко пополз вверх. Он олицетворялся с крутыми героями американских боевиков, в одиночку за полтора часа экранного времени успевающим натворить таких дел, в сравнении с которыми 12 подвигов Геракла кажутся детской забавой. Витринное стекло в ресторане до сих пор не заменили, и оно зияло большой пробоиной, заделанной фанерой. Это стало местной достопримечательностью. Проезжающие мимо в общественном транспорте люди показывали на него пальцами и рассказывали друг другу как некий американец, приехавший в их город с миллионом фальшивых долларов, поднял бучу в ресторане, когда его безбожно обсчитали там и навешал синяков всему персоналу. Понадобился целый взвод ментов, чтобы утихомирить и скрутить его. Про побег американца из СИЗО тоже рассказывали в восторженных тонах и преимущественно с симпатией к нему. Правда, сам Янкелевич находился в полнейшем неведении о том как высоко поднялся на гребне популярности и жаждал только одного, чтобы о его существовании все забыли.

В квартире Маши Моревой шел обыск. Законопослушная хозяйка, для которой происходящее было сродни концу света, отрешенно сидела на диване рядом с понятыми и односложно отвечала на задаваемые ей вопросы. Александр с любопытством наблюдал за действиями розыскников, но тоже чувствовал себя не в своей тарелке. К счастью, процедура оказалась недолгой, розыскники, оставив трех человек в засаде, отбыли, а Морев приступил к отпаиванию бывшей супруги чаем и валерианкой. В это время зазвонил телефон. Звонил Пустовалов и просил Александра приехать к нему. Морев был рад покинуть квартиру, но неожиданно возникли проблемы с засадой. Ребятам был дан приказ: всех впускать, никого не выпускать, поэтому Пустовалову пришлось самому ехать к Мореву.

Маша с компрессом на голове лежала на диване в большой комнате, засада разместилась в маленькой, а бывшие коллеги уселись на кухне.

– Саша, у тебя сейчас тяжелый период, стресс, поэтому предлагаю его снять, – сказал Пустовалов, водружая на стол бутылку водки.

– Очень кстати, – отметил Александр. – Сейчас закуску организую.

– Ты не очень-то суетись. Мы люди привычные и без закуски можем. Помнишь, как в былые времена у Михалыча в кабинете пили.

Морев невольно улыбнулся, вспомнив Михалыча, который когда-то давно был у них начальником отделения БХСС. Его любимым фильмом был "Судьба человека", особенно момент в нем, где немцы поят пленного Бондарчука водкой, а он им гордо заявляет, что после первой не закусывает. Михалыч, как истинно русский, крепко пьющий человек, практиковал награждать оперов после удачно сделанного дела по-своему. Вызывал к себе в кабинет, наливал дежурный граненый стопарь до краев водкой и объявлял благодарность. Закуски с стопарю не полагалось. Про Михалыча широко ходила одна байка. Как-то раз он угощал некоего важного проверяющего из МВД и на вопрос того: "А где закуска?", ответил: "Извините, совсем забыл!" и вывалил перед ним горсть семечек.

Услышав бряцанье посуды, на кухню вошла хозяйка квартиры. Она мягко отстранила Морева и принялась собирать на стол.

– Маша, иди отдыхай. Мы сами, – сказал Александр.

– Не могу отдыхать, когда гости в доме, – отозвалась она, непонятно кого имея в виду: Пустовалова или парней, расположившихся в маленькой комнате.

Она по-женски умело и споро принялась орудовать на кухне и стол начал быстро обрастать тарелками с едой.

– Мария Евгеньевна, присядьте, выпейте с нами, – предложил Пустовалов.

Она села за стол, пригубила рюмку с водкой и попросила:

– Андрей Максимович, расскажите, пожалуйста, как же так произошло, что Венечка убежал из тюрьмы? Что там произошло на самом деле? Никто ничего не говорит, все только вопросы задают.

Пустовалов чуть помедлил, потом начал говорить:

– Всех обстоятельств, Мария Евгеньевна, я не знаю. Но то, что слышал, расскажу. Подростки в камере, где находился ваш сын, убили контролера и пытались совершить коллективный побег. Двое из задержанных подростков утверждают, что убили охранника и организовали побег именно те, кто сбежали: американец и ваш сын. В принципе, у жуликов так принято – все валить на отсутствующих. Остальные подростки показания тех двоих пока не подтвердили, говорят, что ничего не видели, не слышали. Тоже привычная песня.

– Но как же они смогли убежать из тюрьмы? Ведь там и охрана, и устройства всякие.

– Им помог случай. Это, в общем, секрет, но вы люди свои, вам расскажу. Недавно в СИЗО пришел новый зам. по режиму. Всякая новая метла метет по-новому. Этот зам. начал войну с конями.

– Чем же ему лошади помешали?! – изумилась Маша.

Пустовалов и Морев снисходительно усмехнулись.

– "Кони" – это такое жаргонное слово, – объяснил Андрей Максимович.

– А знаю, знаю, – закивала Маша. – "Кони" – это военнослужащие.

Мужчины дружно поперхнулись и удивленно уставились на нее.

– У меня сын – футбольный болельщик. Он мне как-то рассказывал, что спартаковцев зовут "мясо", а армейцев – "кони".

– А динамовцев? – не удержался и спросил Пустовалов.

– Как динамовцев называют, я не помню, – наморщила лоб Маша.

– Да бог с ними, – пришел к ней на помощь Андрей Максимович. Слушайте дальше. Слово "кони", уважаемая Мария Евгеньевна, имеет еще одно значение. На тюремном жаргоне "пустить коня" – это посредством нитки или тонкой веревки, которые заключенные натягивают между окнами камер, передать записку. Тюремная почта в своем роде. Устройство простое, но очень эффективное. И вот новый зам. по режиму СИЗО, обратив как-то внимание на то, что подследственные обмениваются посланиями, решил пресечь это безобразие. Контролеры разгуливали днем с шестами и безжалостно рвали "коней". Но подследственные не собирались сдаваться и стали налаживать свою почту по ночам. Зам. пошел на принцип. Он стал ночами лазить на крышу и оттуда рвать "коней". Для этой цели использовал куски веревки с привязанными железяками на концах. Спрячется ночью наверху и бдит. "Ага, записочка пошла!" Он веревочку растянет и отпустит. Падая, она рвет нитку, а записочка опускается во двор, где ее и подбирает охрана, когда рассветет. Все бы было хорошо, но один раз контролеры, не зная, что зам. наверху в засаде, закрыли дверь, ведущую на чердак. Пришлось тому там и заночевать. Ну а на утро, конечно, контролерам попало на орехи. С тех пор они от греха подальше дверь на чердак не закрывали. А американец и ваш сын этим воспользовались.

– И что им теперь за это будет? – спросила Маша.

– Да уж ничего хорошего, – вздохнул Пустовалов. – Лишнюю статью себе за побег добавили – 313-ю часть 2-ю. Я не помню, какая там санкция за это предусмотрена, но явно, что дополнительная статья только усугубит их далеко незавидное положение. Впрочем, возможно суд проявит снисходительность к побегу, если удастся установить то, что он был вызван угрозой для жизни и здоровья арестованных. Борьба зама. по режиму с "конями" все же дала свои плоды: сотрудникам СИЗО удалось перехватить записку с воли с указанием опустить Янкелевича и непонятно зачем еще насыпать ему в зад соли.

– Ужасти какие! – всплеснула руками женщина. – Двадцатый век заканчивается, люди в космос летают и в тоже время творится средневековое варварство – "соли в зад"! Дикость какая-то. Андрей Максимович, а куда его хотели опустить?

– В этом вопросе, Мария Евгеньевна, важнее не куда, а каким образом.

– И каким же образом?

– Знаете что такое содомский грех? Так вот, именно путем совершения такого греха его и намеревались опустить.

– Боже мой! – только и смогла вымолвить Маша, после чего, обхватив голову руками, покинула кухню.

Выбравшись из СИЗО, Янкелевич с Венькой припустили на всех парах, не разбирая дороги и, только выбившись из сил, укрылись на веранде какого-то садика. Тяжело дыша, глянули друг на друга и расхохотались. Свобода пьянила и радовала. Но эйфория очень быстро прошла. Оба осознали свое новое положение изгоев и впали в уныние.

– Положение наше хуже не придумаешь, американец, – покачал головой Венька. – Ну ладно я, а ты-то зачем побежал? Хорошо ведь сидел, над тобой не капало.

– Я не мог оставить тебя. Твой отец, Александр Морев поручил мне присматривать за тобой, – ответил Янкелевич.

– Мой отец?! Как это возможно, если я сам его с детских лет не видел?! Ерунда какая-то.

– Узнав о твоем аресте, он приехал сюда. Мы с ним встретились. Оказалось, что мы дальние родственники. А потом, когда арестовали меня, он стал моим адвокатом. Это он организовал, чтобы меня поместили воспитателем в твою камеру, и наказал смотреть, чтобы тебя там не обижали.

– А ты ничего не путаешь? Мой отец работает в милиции, а не в адвокатуре.

– Правильно, раньше работал в милиции, а теперь в адвокатуре.

– Знаешь, что я тебе скажу. Я его сто лет не видел и видеть не горю желанием. Ни его , ни твоя опека мне не нужны. Идите вы оба, знаете куда!

Венька поднялся со скамьи и зашагал в темноту.

– Вениамин! – окликнул его американец.

Сложное для произношения русское имя получилось в его устах как-то нежно, почти по-вьетнамски: "Венья-Мин". Морев-младший, не удержавшись, улыбнулся, остановился и повернул назад. Янкелевича практически не было видно в тени беседки, только белки глаз чуть отсвечивали в тусклом свете луны.

– Что звал? – спросил Венька.

– Венья-Мин, не бросай меня. Я в этой стране совсем один, – жалобно произнес Янкелевич.

– Кажется, это ты должен был за мной присматривать. Ладно, Колян, не дрейфь, не брошу. В конце концов, раз ты родственник моему отцу, значит и мне, – смягчился Морев-младший. – У моей матери есть дядька, он живет за городом и сторожит коттедж, принадлежащий какой-то крутой бабе. Дядька рассказывал, что эта баба целыми днями загружена своим бизнесом в городе, а отдыхать предпочитает за границей, поэтому в коттедж наезжает не чаще двух раз в год. Полагаю, что мы сможем погостить в ее коттедже некоторое время в полной безопасности.

Г Л А В А XVI

Любовь Крота с Анжеликой Потаповной крепла и процветала. Оба они, считавшие себя циничными, расчетливыми людьми с холодным сердцем, вдруг с удивлением обнаружили, что их сердца вполне обычные, поддающиеся высокому и светлому чувству любви. Это было поразительно, но любовников охватила самая настоящая страсть. Расставаясь утром, они уже начинали вожделеть, когда снова смогут слиться в объятиях друг друга.