Текст книги "Янкелевич в стране жуликов"

Автор книги: Олег Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Покой и безлюдность сего печального места навевали умиротворение и философские мысли о жизни, смерти, тлене и памяти. Старая часть кладбища постепенно приходило в запустение. Сразу за "Алеей славы" возле входа, где высились монументальные надгробия наиболее известных и богатых бандитов и жуликов, густо поросший, почти в человеческий рост, бурьян скрывал покосившиеся оградки и выцветшие памятники старых захоронений. Морев не собирался отступать перед густой травой, поэтому смело зашагал через бурьян по едва угадываемым тропинкам. Пробрался к деду и бабке Моревым, положил цветы, постоял, стараясь оживить в памяти их образы, запомнившиеся в детстве. Где-то рядом должны были находиться и другие дед с бабкой, но уже Янкелевичи. Александр взобрался на скамейку, чтобы определить как лучше пройти к ним. И очень удивился, заметив за оградкой их могил какого-то человека. "Бомж, наверное. Нашел где расположиться! Щас я его шугану", решил он. Но когда Александр сквозь высокую траву пробрался к захоронению Янкелевичей, то снова очень удивился. Во-первых, мужик оказался не бомжом, а во-вторых он был негром! Неожиданный визитер явно забрел сюда не случайно. Возле небольших гранитных памятников Янкелевичей лежали пышные букеты живых цветов.

Незнакомец вопросительно смотрел на Морева, ожидая от него объяснения своего появления.

– Хэллоу, – сказал Александр и, кивнув на памятники добавил: – Это мои грэндфазе энд грэндмазе. Ферштейн?

Негр поднялся, протянул руку и представился по-русски:

– Меня зовут Николай Янкелевич.

– Саша, – пробормотал Морев, пожимая протянутую руку.

Судьба играет человеком. Не забреди сегодня Александр на кладбище, может быть, никогда и не узнал, что у него есть дальний родственник в Америке. И не просто родственник, а негр. Такое дело следовало отметить. Морев достал бутылку и беляши. Но даже не смотря на бутылку и то, что иностранец вполне прилично говорил по-русски, они запутались в ветвях своего генеалогического дерева. Не сумев выяснить кем же приходятся друг к другу, решили считать себя двоюродными братьями. "Саня, братан!" – в устах темнокожего американца звучало очень импозантно.

Когда водка и беляши закончились, новоявленные родственники вознамерились продолжить встречу в ресторане. Наверное, под воздействием выпитой на кладбище водки из глубины подсознания Янкелевича выплыли старые рассказы его приемных родителей о гульбищах русских нуворишей в дореволюционных кабаках. Александр, планировавший скромно посидеть, поговорить, с изумлением наблюдал, как Николай требовал от официанта ботвинью с осетриной и сухим тертым балыком, белугу с хреном и котлету из телятины а ля Жардиньер. Он пнул двоюродного брательника под столом и попытался его образумить. Но тот, достав из кармана толстую пачку "зелени", потряс ею и произнес сакраментальную фразу: "Гулять, так гулять!"

Пачка валюты не укрылась от взоров официанта, который стал сама услужливость и предупредительность. А еще она попала в поле зрения группы молодых девушек, окупировавших столик в углу. Мореву представилась возможность понять почему их называют "ночными бабочками". Одна из них тут же припорхнула на свет денег.

Коля оттягивался на всю катушку. Официант и метродотель усердно его обхаживали, оркестр исполнял по заказу зарубежного гостя старый российский гимн "Боже, царя храни", цыганочку и, по собственному почину, современный американский гимн. Под "Боже , царя храни" Николай стоял с важным задумчивым видом:, под цыганочку, сидя, топал ногами и хлопал в ладоши, а исполнению американского гимна дирижировал вилкой, обнимая при этом второй рукой, сидевшую у него на коленях, герлу по имени Элеонора.

Янкелевич поведал своей даме, что он – крупный бизнесмен, приехавший в Горноуральск купить себе какой-нибудь заводик и уговаривал ее сменить профессию проститутки на должность его личной секретутки. Элеоноре, видимо, предложение нравилось, она то и дело терлась о пиджак американца острыми, выпирающими из под блузки, грудками. А Коле, видимо, нравились ее ласки, поэтому он периодически доставал из портмоне зеленые бумажки и прятал их за предметами нижнего белья дамы, попутно прощупывая прелести женского тела, этими самыми предметами прикрываемые. Морев чувствовал себя статистом на чужом празднике жизни. Строгое родительское воспитание и долгие годы, проведенные в ментовке, привили привычку самоконтроля, не позволяющую кинуться с головой в омут разгула и удовольствий.

Свое скромное поведение Морев объяснил Элеоноре тем, что находится на службе в качестве референта у американского бизнесмена и в присутствии хозяина должен соблюдать субординацию. После этого он сразу потерял всякий интерес для нее и ее подруг. Элеонора, вознамерившись раскрутить заморского гостя на всю катушку, мягко, но настойчиво начала убеждать его отправиться на квартирку, где бы они смогли насладиться любовью.

– Поехали ко мне, Ник. Оторвемся на всю катушку. Я обещаю тебе такую ночку, какой у тебя никогда не было, – жарко шептала она. – Отправь своего референта, пусть поймает тачку, подгонит ее к кабаку и поехали.

– Александр, ты можешь пригнать нам эту, как ее, пролетку? – спросил Николай.

– О"кэй, босс усмехнулся Марев и пошел за машиной.

Частников возле ресторана курсировало много, поэтому ему не составило труда остановить первую попавшуюся "шестерку", обьяснить водителю задачу и подъехать с ним к выходу. Янкелевич со свой лярвой почему-то все не появлялся, и Александр уже решил сходить за ним, как вдруг одно из больших стекол ресторана с грохотом разлетелось и на улицу, потеряв скорость, мягко вывалилась банкетка из тех, что стоят у стойки бара. Морев выскочил из машины и бросился в ресторан. Представшая его взору картина чем-то напоминала салунный мордобой, входящий в обязательную программу любого вестерна. В эпицентре битвы находился недавно обретенный им братан, который отчаянно дрался с двумя официантами и метродотелем. Предназначенный для таких разборок вышибала увиливал от исполнения прямых обязанностей, так как лежал в проходе между столиками, засунув руки между ног и громко, мучительно постанывая. Несмотря на численное превосходство нападавших, Николай не собирался сдаваться. Словно Кассиус Клей в его лучшие годы, он "порхал, как бабочка, жалил, как пчела", яростно молотил кулаками подступающих противников и ругался непонятными иностранными словами. Может быть, он даже и победил бы в этой неравной схватке, если бы на помощь ресторанной пехоте не подоспела кавалерия в виде милицейского наряда. Конечно, наряд прибыл не верхом, а, как положено, в канареечного цвета "коробке" и не под звуки горна, а под визг сирены, но он тоже моментально внес перелом с сражение. Милиционеры, оттолкнув с дороги Морева, помахивая дубинками, ворвались в зал. Метродотель, одной рукой зажимая разбитый нос, другой указал на зачинщика беспорядков. Николай моментально смекнул, что сражение проиграно и, памятуя о неискупленном грехе побега из опорного пункта в Москве, предпочел ретироваться. Он бросился к разбитому стеклу и хотел было уже рыбкой нырнуть в проем, но в самый последний момент его подвело женское коварство. Элеонора, почему-то из ласковой кошечки превратившаяся в злобную фурию, вскочила ему на спину и вцепилась ноготками в жесткие завитки волос. Наверное, это было очень больно. Николай натуральным образом взвыл и, с трудом оторвав от себя ее ручки вместе с собственными волосами, отправил дамочку в свободный полет, который она закончила на столике с недоеденными горячими закусками. Словно в старой хронике об ужасах апартеида, на негра тут же опустились карающие дубинки. Николай, прикрывая голову руками, упал на колени.

Все действие разворачивалось слишком быстро, чтобы Морев мог вмешаться в него, поэтому остался сторонним наблюдателем. Пока милиционеры отхаживали братка дубинками и застегивали ему наручники, Александр решил, что так даже лучше и, оставшись на свободе, он имеет гораздо больше возможностей помочь ему, нежели сидя в соседней камере. Чтобы кто-нибудь в ресторане не указал на него, как на товарища дебошира, Морев выскользнул из фойе, плюхнулся в ожидавшую машину и сказал водителю ехать в горотдел милиции.

Мореву повезло. Пустовалов был в этот день ответственным по горотделу и находился у себя в кабинете.

– Андрей, выручай! – взмолился Александр. – Понимаешь такое дело. Сейчас вам в дежурку негра доставят, будь другом – узнай что ему светит?

– Саша, ты часом головой не заболел? – участливо спросил Пустовалов. – А то негры тебе начинают мерещиться.

Раздался телефонный звонок. Пустовалов снял трубку.

– Да. Слушаю....... Ни хрена себе! Сейчас подойду.

Андрей положил трубку и с интересом уставился на Морева.

– Саша, не стал ли ты провидцем? Твои экстрасенсорные способности начинают меня интриговать. Негра действительно доставили. Он расплатился в кабаке фальшивыми баксами и устроил там грандиозное побоище. А при досмотре у него обнаружили без малого пятьдесят штук зелени. И вся фальшивая. Ты про это знал?

Пустовалов мог бы и не спрашивать, по ошарашенному виду Морева и так было ясно, что про фальшивки тот не ведал.

– И вы теперь с ним будете делать? Закроете? – в свою очередь спросил Александр.

– А ты сам как думаешь? У человека столько фальшивой зелени в карманах, а мы его за это пожурим и отпустим?! Ну уж дудки! Хоть он и иностранец, а сидеть у нас будет как миленький. Сегодня ночью в КВС поболтается, а завтра с утра будем решать с арестом или задержанием, как получится.

– Андрей, понимаешь, какое дело......, – немного подумав, начал Морев. – Я в адвокаты подался. Завтра мой первый день работы. Заказы нужны будут. Ты бы не мог мне этого американца сосватать. Вам и американцу без разницы, а я, глядишь, на кусок хлеба заработаю и рекламу себе сделаю на громком деле. Поможешь?

– Информацией по американцу с нами делится будешь? – хитро сощурился Пустовалов.

– Это же незаконно..... – протянул Александр.

– Значит, нам тебе помогать – законно, а тебе нам – нет?! Ты, Саша, вроде, всю жизнь в органах проработал, адвокатской деятельностью еще не занимался, а психологию правозащитников уже усвоил: то, что выгодно,законно, а, что невыгодно, – незаконно. Хочешь и рыбку съесть и руки не испачкать? Нет, дорогой, не получится.

– Ладно, хорошо. Заключаем негласный договор о взаимовыгодном сотрудничестве. Я надеюсь, официально оформлять ты меня не будешь?

Конечно, нет. Сам знаешь – нельзя. Да и незачем. Будем считать это джентльменским соглашением.

Г Л А В А X

Венька застонал и открыл глаза. Удивленно и непонимающе он оглядел ряд коек напротив и твердый корсет у себя на груди, выглядывающий из под простыни.

– А, оклемался, – услышал он голос рядом и повернул голову на его звук.

С соседней кровати на него смотрел незнакомый парень примерно его лет.

– Где я ? – спросил Венька.

– Где-где, в больничке, где же еще? Считай, тебе капитально повезло. Сюда многие хотят попасть. Покантуешься тут на белых простынях, а, если тубзик подхватишь, может и на волю отпустят под подписку. Лежи пока, отдыхай. Скоро лепила будет обход делать. При нем побольше жалуйся, говори, что все болит, мол, не можешь ни рукой, ни ногой двинуть. Больничка в изоляторе – самое козырное место!

– У меня и правда все болит, – усмехнулся Венька.

Через несколько дней Морев-младший пообвыкся в тюремной больнице. Разобрался в порядках и сошелся с соседом – сверстником по имени Антон, попавшим сюда из той же самой камеры, ночевка в которой столь печально закончилась для Веньки. Пожилой доктор с испитым морщинистым лицом, получивший от обслуживаемого криминального контингента ласковое прозвище "Пилюлькин", заверил Морева, что жить будет, хотя синяков на нем, как пятен на ягуаре. Венька и сам понимал, что, отделавшись одним сломанным ребром, он счастливо избежал больших повреждений. Били его по-зверинному дико, свирипея от сознания своей нерастраченной юношеской силы, беспомощности жертвы и духа стаи, но не очень умело.

Глядя на других пациентов, Венька не только обнаружил лишний довод в подтверждении теории относительности Энштейна, что люди в пенитенциарных заведениях сидят даже тогда, когда ходят. А еще и убедился, что вообще все в мире относительно. Синяки и сломанное ребро – плохо, однако относительно заражения крови, туберкулеза или некоторых увечий, добровольно наносимых себе кое-кем из обитателей СИЗО, значительно лучше. Вообще, мастырщиков в больничке было немало. Преимущественно, так называемые "шпагоглотатели", которые каким-то образом умудрялись проглатывать ложки, иголки и прочие-разные металлические предметы. Мастырщиков персонал больницы не любил и относился к ним презрительно. Те, правда, от этого не особо переживали. Они постоянно кучковались вместе, часами обсуждая как нужно правильно загонять иголки под кожу или вворачивать шурупы между ребер. Собравшись кружком возле постели своего собрата по кличке "Японец", они вполне научно вели свои дискуссии, демонстрируя на его теле свои доводы. Японец получил свою кличку за апробацию на себе способа членовредительства под названием "тюремное харакири". Делал он все по правилам: прокипятил бритвенное лезвие, отмерил спичечным коробком расстояние от пуповины к низу живота до места, где нет жизненно важных органов, рассек кожу, развел ее и рассек мышцы, а потом и брюшину, отчего его кишки поползли наружу. Дело испортили неопытные сокамерники. Всех от вида человеческих внутренностей начало мутить и они прикрыли их до прихода санитаров грязным одеялом. В больничке Японца благополучно зашили, но попавшая в рану зараза вызвала сепсис. В общем, теперь Японец был стопроцентно лежачий больной, и товарищи использовали его как наглядное пособие.

– Секи сюда, – объяснял один из них другим. – Отличный способ! Это, когда я в прошлый раз чалился, мне один кореш показал. Берутся две три проволочки, связываются посередине ниткой и закатываются в бумажную трубочку. Бумагу лучше смазать маслом или салом, чтобы легче пошла. Принимается внутрь с большим количеством воды. Проволока поступает по пищеводу в желудок, где желудочный сок разъедает бумагу. Проволочки расходятся и превращаются в этакого ежа, который надежно удерживается в полости желудка. Никаким промыванием его оттуда не извлечь, только операбельным способом. Двухмесячная кантовка в больничке железно обеспечена.

Товарища шумно выражали свое одобрение:

– Классняк, в натуре!

– Зашибись!

– Мастырка – нормалек!

И только Японец тихо лежал в постели, не высказывая своего мнения.

Как-то раз Пилюлькин сказал Веньке зайти к нему в кабинет, но когда тот пришел, то оказалось, что там его ждет совсем другой человек. Не в белом халате, а в зеленой форме с капитанскими погонами, который сразу пояснил, что фамилия его Гараев, работает он в оперчасти и разговор у него к Веньке очень важный и конфиденциальный. Гараев был неплохим опером для СИЗО, но взаимопонимания с Венькой не установил. Тот, не имея ни жизненного, ни лагерного опыта, не понимал доводов опера, а Гараев, привыкнув к работе с контингентом попроще, не нашел нужного подхода, чтобы привлечь парня на свою сторону. Венька уперся, что свалился во сне с нар и напрочь отказался дать показания на сокамерников. Убедившись в тщетности своих убеждений, Гараев сказал:

– Ладно, Морев, иди лечись дальше. Но помни – в больничке ты вечно лежать не будешь. Раз ты свалился с нар без посторонней помощи, то оснований для перевода тебя в другую камеру нет. Значит, вернешься в свою прежнюю. Как бы ты там снова во сне не упал и не сломал себе шею.

Венька смолчал, но сомнения в стопроцентной верности принятого решения оставались. Вернувшись в палату, он подсел к Антону и рассказал о беседе с опером.

– Ты поступил, как правильный мальчик, – покачал головой тот. – В этом деле я тебе плохой советчик. Я их тоже не сдал. В детском саду и школе хорошо усваиваешь, что ябедничать нехорошо, да только тут совсем другой мир. Джунгли! Сильный пожирает слабого, а доброта и благородство неизвестные понятия. Знаешь как я попал в больничку? Думаешь я правда вены вскрыл от того, что стало стыдно за свое воровство? Хрен там! Это я куму так набрехал, чтобы отвял. А на самом деле было так. Определили меня тоже в 213-ю. Приняли там нормально, как родного. Только, как наркоманы говорят, знал бы где поймают, соломку выбросил. В общем, Ангел отшлифовал мне уши, мол, ты – пацан что надо. Свой в доску. Наиль мне место на шконке возле них освободил. Травки из матраца достали, покурили. Я разомлел, расслабился. А они, ну Ангел с Наилем подначивают: "Давай в картишки перекинемся. Да ты не ссы, не на деньги. На отжимания." Короче, я согласился. Сыграли раз, я выиграл, Ангел отошел по нулям, а Наиль продул пятьдесят отжиманий. Все по-честному отжался, играем дальше. Я продул 30 отжиманий, но уже завелся. Захотел сделать их по-крупному. Стал рисковать. В общем, в третий раз я продул 400 отжиманий. Сделал 90 и упал без сил. С этого момента жизнь моя круто изменилась. Словно я попал в параллельный мир, где обстановка та же, да только люди ведут себя совсем по другому. Недавние кореша Ангел и Наиль моментально превратились в моих хозяев, а я – в их раба. Мне был поставлен ультиматум. За каждое несделанное отжимание я в течении трех дней должен отдать по 10 рублей, потом включается счетчик. А пока не рассчитаюсь, буду прислуживать. Так из человека я стал дерьмом. Меня заставляли костяшкой домино драить пол, стоять на одной ноге, изображая вешалку для одежды, вытирать бумажкой задницы моим хозяевам и спать под шконкой. Денег мне было взять негде, а счетчик все тикал и тикал. Как-то Ангел с Наилем снова обкурились и сели играть в карты, предупредив, что у победителя я должен буду отсосать. Я не стал дожидаться и резанул себе вены. Скоро меня выписывают отсюда. Если вернут обратно в 213, не знаю, что там будет.

Г Л А В А XI

Николай очнулся рано утром. Все тело ломило и любое мало-мальское движение отдавалось болью в каждой его частичке. Голова от выпитого вчера алкоголя и побоев трещала и раскалывалась. Он поднял к глазам руку, чтобы узнать сколько времени, но привычного фосфоресцирующего циферблата часов на ней не обнаружил. Кругом стояла непроглядная темень и определить время суток было просто невозможно. Янкелевич попытался сообразить где находится, но это оказалось мучительно больно. Пульсация крови в голове отдавалась звоном, словно это была не голова, а колокол их православной церкви в Висконсине. А любая залетевшая в нее мысль этот звон только усиливала.

– Где я? Здесь есть кто-нибудь? – громко спросил он, рассчитывая на помощь.

– Заткнись, падла! Вчера спать не давал – консула требовал, с утра пораньше опять базлать начал! Тебе мало вчера от мусоров досталось? Еще хочешь?! – донесся из темноты хриплый злой голос.

Только теперь, услышав русскую речь, Николай начал кое-что понимать. "Бог ты мой, да я же в России!" – вспомнил он и постепенно принялся восстанавливать в памяти события последних дней. Когда добрался в воспоминаниях до того момента, как официант, приняв от него доллары, вдруг швырнул их ему в лицо и принялся кричать, что деньги фальшивые, Янкелевич улыбнулся, вспомнив, как лихо дрался и был бит только подоспевшей милицией, но тут же сник, осознав, что попал в очень серьезный переплет. Теперь, когда алкогольные пары испарились, а с ними и пьяная отвага, он не на шутку испугался. "Торговля в Москве без лицензии – раз! Побег из милицейского участка – два! Драка в ресторане – три! Сопротивление при аресте – четыре! Куча фальшивых долларов – пять! – мысленно принялся он загибать пальцы. Если за каждое преступление дадут лет по пять – это четверть века в страшной российском ГУЛАГе!" От горьких размышлений и жалости к себе Коля заплакал. "Черт бы побрал этот проклятый янкелевичевский клад, сидел бы сейчас спокойно в Висконсине, потягивал виски в баре и глазел на девичьи ножки. И не надо ничьих денег, прожил бы скромно и на вэлфер. Нет, понесло на край света, в дикую, жестокую страну. Зачем?!" – рассуждал он про себя.

Со зловещим лязгом клацнул замок. Дверь камеры поползла в сторону, пропуская в образовавшуюся щель дневной свет. После темноты свет бил по глазам, как при ядерной вспышке, и все обитатели камеры рефлекторно щурились и закрывали глаза ладошками. Тела, лежавшие на цементном полу, стали приподниматься.

– Кому в сортир, в очередь становись! – зычно гаркнул помошник дежурного, поигрывая на пальце ключиком от КВС длиной в четверть метра.

Задержанные тут же резво повскакивали и мигом организовали живую очередь. Те, кому уже приходилось ночевать в КВС, деловито принялись шарить по карманам в поисках завалявшихся бумажек, отлично зная, что туалетной бумагой ментов не обеспечивают и с любой другой у них самих напряг. Естественные надобности приходилось справлять в грязной, вонючей кабине сортира без двери на виду бдительного ока помощника дежурного. Но контингент задержанных в целом был испытанный, к жизненным мелочам неприхотливый, поэтому эту процедуру воспринимал нормально и сдабривал ее грубоватыми шутками. Один лишь Янкелевич широко раскрытыми глазами наблюдал за происходящим, с ужасом ожидая когда дойдет его очередь справлять нужду. Когда же действительно пришел его черед отправляться на унитаз, все обитатели камеры просунули носы в щель, оставленную незакрытой дверью и наперебой принялись упражняться в остроумии. В основном все остроты сводились к простому физиологическому любопытству. Особенно задержанных интересовало – какие элементы интимных частей тела у негров черные, а какие – розовые. Вопросы политики и дружбы народов обитателей КВС практически не волновали. Зато они очень волновали руководство горотдела. Политика – такая тонкая штука, что связавшись с ней, никогда не знаешь наперед где найдешь, где потеряешь. За развал работы и плохую раскрываемость пожурят, а за неверно принятое политическое решение могут и с должности снять. Поэтому у начальника горотдела экстренно проводилось совещание, основным вопросом которого была ситуация с американцем.

Докладывал Пустовалов, который был ответственным по горотделу накануне. Он заверил, что гражданин США задержан вполне обоснованно, доказательства его вины железобетонные и сейчас в отношении Янкелевича усиленно проводятся оперативно-розыскные мероприятия.

– Жалоб от американца на условия содержания в КВС не поступало? спросил начальник горотдела.

– Никак нет, товарищ полковник. В соответствии с принципами демократического государства, гражданин США находится в одинаковых условиях с российскими гражданами. С целью пресечения его хулиганских действия в ресторане, прибывшим на место нарядом были применены спецсредства: "черемуха", ПР и наручники. Имеется соответствующий рапорт. В дежурной части американец был освидетельствован врачом медвытрезвителя, выявлено алкогольное опьянение средней степени и, полученные в результате дебоша в ресторане, легкие телесные повреждения. Имеется соответствующее заключение. С целью оперативной отработки задержанного, мною было принято решение не отправлять его в медвытрезвитель, а содержать в КВС.

– Сколько валюты у него при себе обнаружено?

– Почти пятьдесят тысяч долларов США.

– Откуда они у него взялись – выяснили?

– Не представилось пока возможным, товарищ полковник. Сегодня брошу все силы в этом направлении.

– Действуйте. Докладывать будете мне каждый день лично. Чую, что дело с этим американцем будет громким. Возможно Москва его к себе затребует, поэтому срочным порядком необходимо провести максимум следственных действий и собрать побольше бумаг.

Янкелевича подняли из КВС в кабинет оперов из ОБЭП. Поскольку ситуация была нестандартной, по причине гражданства, цвета кожи задержанного, а главное рекордной суммы фальшивых "баксов", изъятых у него, "колоть" Колю собралось человек пять. Правда, четверо расположились в роли зрителей, предоставив инициативу Боре Давыдову, обслуживающему линию "фальшивки". Тот, изучив записи в паспорте американского гражданина, отложил его в сторону и приступил к допросу:

– С какой целью прибыли в Россию?

– Туризм. Посещение исторических мест.

– А в наш город каким ветром занесло?

– С целью посещения исторических мест.

– Вы, господин Янкелевич, ничего не путаете? Исторические или злачные места собирались посещать?

– Одно другому не мешает. Разве у вас есть закон, запрещающий человеку иметь ужин в ресторане?

– Так, ты что ли в наших законах разбираешься?! Тогда зачем фальшивые доллары сбывал?!

– Ай эм сорри. Я не знал, что они фальшивые.

– Кончай свистеть! Не знал он, понимаешь.

– Не понимаю. Эс кьюзми. Я не умею свистеть.

Последнее признание было расценено присутствующими как проявление неуважения к органам правопорядка Российской Федерации и вызвало небольшой международный конфликт, выразившийся в получении американским подданным оплеух от российских оперов. Соратники Давыдова не удержались и приняли посильное участие в допросе подозреваемого. Янкелевич под напором крепких молодых ребят, нависших над ним и наперебой требовавших от него чистосердечного признания, с отчаянием обреченного, которому нечего терять, гордо выпрямился на стуле и гордо заявил, что его могут расстрелять, но без американского консула говорить он больше ничего не станет. Резкий наезд на задержаного вызвал обратную реакцию – он перестал бояться и уперся. В таком состоянии люди чувствуют себя героями-мучениками и просто стремятся подняться на эшафот, чтобы спеть там "Марсельезу" или сказать что-нибудь патетическое. Такого эффекта опера не ожидали и заметно растерялись.

В этот момент в кабинет зашел Пустовалов. Чутко уловив ситуацию, он укоризненно посмотрел на потупившихся оперов и, изобразив миролюбивую улыбку, спросил:

– Ну что беседуем?

– Я не буду отвечать ни на какие вопросы без американского консула! гордо заявил Янкелевич.

– Вы очень хорошо говорите по-русски, – похвалил Пустовалов.Вероятно, у вас в семье были русские корни?

– Да....... Не сбивайте меня! Без консула я ничего не скажу.

– Даже не знаю чем вам помочь. Видите ли, мистер Янкелевич, предоставить консула при всем желании мы вам не можем, по причине отсутствия такого у нас в городе, – развел руками Пустовалов, по его виду он был и сам очень огорчен отсутствием консульства.

Янкелевич стушевался.

– Может быть вам адвокат нужен? – спросил начальник отделения.

– Давайте адвоката! – милостиво согласился американец.

– Нет проблем, сейчас пригласим самого лучшего. А пока не угодно ли будет, мистер Янкелевич, вам в ожидании его приезда отдохнуть у меня в кабинете.

Морев, как положено, в 9 утра прибыл на свое новое место работы, в адвокатскую контору и имел вводную беседу с ее руководителем господином Плехановым. Тот начал с тяжелых забот и невзгод, ложащихся на хрупкие адвокатские плечи, заметил, что сделал большое одолжение Александру, взяв его на работу, поэтому последнему теперь просто необходимо ударным трудом оправдать оказанное доверие. Мнение Морева шефа не интересовало, поэтому все попытки новоявленного сотрудника вставить слово отменялись легким взмахом руки. Начальник подробно остановился на том, что деньги на адвокатов с неба не падают и нужно их зарабатывать в поте лица, для чего усиленно подыскивать перспективных клиентов. В это время зазвонил телефон. Плеханов с недовольным видом снял трубку. По мере разговора с невидимым собеседником лицо у него сначала удивленно вытянулось, потом приобрело оттенок заинтересованности и, наконец, сменилось маской благожелательности, когда он положил трубку и снова повернулся к Мореву.

– Александр Юрьевич, а вы оказывается человек незаурядный. Очень даже не промах. Мне только что позвонили из милиции, сказали, что у них находится задержанный американский гражданин по подозрению в фальшивомонетничестве, который требует, чтобы именно вы представляли его интересы в качестве адвоката. Первый раз такое в моей практике. Человек еще не успел толком приступить к работе, а уже получает самое громкое дело у нас в городе! Прекрасное начало!

– Просто удача, – пожал плечами Морев.

– Ну-ну, не надо скромничать. Это качество противопоказано настоящему адвокату. Поезжайте в милицию, разберитесь на месте. Я чувствую, тут пахнет очень и очень большими деньгами. Для нас, естественно. Если что, немедленно звоните мне.

Пустовалов в ожидании приезда адвоката напоил Янкелевича чаем и развлекал несущественными разговорами за жизнь. Ласковое слово и кошке приятно. Под воздействием доброго обхождения Николай оттаял. У него пропала всякая охота распевать "Марсельезу" и снова накатила волна страха. Человек, сидящий напротив, от которого зависела его дальнейшая судьба: сгинет ли он в ГУЛАГе или еще раз сможет взглянуть на пепелище отчего дома, представлялся по отечески добрым и понимающим. Николай уже подумывал – не рассказать ли ему повесть своей короткой и непутевой жизни, как вдруг на пороге появился адвокат. При виде его у Янкелевича отвисла челюсть. Тот, не давая ему опомниться, решительно шагнул внутрь комнаты, объявил, что он прибыл представлять интересы задержанного гражданина США Янкелевича Николая Борисовича, пожал руку Пустовалову и пнул ногу родственника, пытаясь дать тому понять, что нужно закрыть рот и без его согласия больше не открывать.

– Вот мое поручение. Прежде всего я прошу пять минут, чтобы наедине переговорить с моим клиентом.

Пустовалов выразительно посмотрел на прибывшего, мельком глянул его поручение, кивнул и молча вышел из кабинета.

– Тихо, Никола. Слушай меня и не перебивай, – шепотом заговорил Морев. – Ты меня не знаешь и видишь впервые. Без согласования со мной никому не даешь никакой информации и никаких показаний. Влип ты капитально, но я постараюсь тебя вытащить. А теперь быстро рассказывай – откуда у тебя фальшивые доллары.

Янкелевич рассказал, как ему их целый пакет всучили за пару пачек соли.

– Мне-то хоть не ври, – скривился Александр.

– Клянусь распятием, все – чистая правда! – горячо заверил Николай. Вытащив из под рубахи серебряный православный крестик, он поцеловал его и перекрестился.

– Ладно, стой пока на этой версии, а там посмотрим, – чуть подумав, произнес Морев и пошел звать Пустовалова.

Начальник ОБЭП находился в соседнем кабинете и о чем-то разговаривал с Давыдовым. Когда Александр сообщил, что закончил, он распорядился:

– Боря, ты забери пока американца к себе, а нам с адвокатом надо потолковать.

Произвели рокировку. Янкелевича препроводили к Давыдову, а Пустовалов вернулся в свой кабинет и, кивнув Мореву на стул, сказал: