Текст книги "Янкелевич в стране жуликов"

Автор книги: Олег Логинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Инцидент не остался незамеченным. Вскоре в "Галактику" пригнал зам. директора ЧОПа Степушкин и, на ходу кивнув своим ребятам в фойе, прошагал в кабинет директора. Минут через двадцать вышел оттуда и прямиком направился к Веньке.

– В туалете была твоя работа, малый? – хмуро спросил он.

– Моя, – кивнул Венька. – Они там наркоту пуляли, ну я вежливо, культурно попросил их завязывать с этим делом, а они меня два раза на хер послали. Пришлось вразумить.

– Я так и понял. Но зверем никогда не будь, малый. Врезал бы пару раз для острастки и достаточно.

– Ага. А они бы меня пожалели? Размазали по стенкам, если бы сумели, и отковыривать не стали.

– Ладно, собирайся. Поехали со мной от греха подальше. В офисе расскажешь подробно как все было.

Небесные светила для Константина Гринько, известного в определенных кругах под кличкой "Грин", сошлись каким-то роковым образом. Вчера на него серьезно наехал бригадир, который за свое хоккейное прошлое и мощные кулаки получил от братвы прозвище "Кувалда-Шульц". Так называли знаменитого игрока "Филадельфии Флайерс" Дэйва Шульца, набравшего за один сезон 472 минуты штрафного времени, что уже два десятка лет является одним из рекордов НХЛ. Бригадир сказал, что его окончательно достало отношение Грина к работе, поэтому он ставит Гринько "на счетчик". Костик уже изрядно задолжал "Кувалде Шульцу" за полученный ранее товар, поскольку сам баловался наркотой, да еще и делился ею с любовницей, за последний год крепко севшей на иглу. Он ясно понимал, что работает не на заводе, где за плохую работу крайние меры – выговор и увольнение. В этой сфере вместо выговора отбивают почки, а увольнения случаются только по причине смерти. Больничных здесь тоже не давали и травмы, полученные в связи со спецификой его деятельности, не считались производственными. Однако, несмотря на все минусы, работу Грин менять не собирался и планировал сегодня же вечером снова к ней приступить. Для этого перво-наперво следовало достать товар. Тяжело вздохнув, Костик подошел к телефону и набрал номер "Кувалды-Шульца".

– Алло. Здорово, это я. Слушай, мне еще товару надо. Может, подошлешь кого-нибудь из ребят ко мне. Порошка не посылай, он не очень идет. Лучше побольше колес.

В ответ из трубки посыпались грозные матерные ругательства. Грин поморщился и потрогал пальцами лицо. Ушибленные в драке лицевые нервы ныли, поэтому получить еще по морде и от Кувалды совсем не хотелось. Следовало как-то уболтать бригадира, но тот не желал слушать никаких оправданий и, пообещав скоро приехать, бросил трубку. Костик некоторое время еще послонялся по комнате, потом лег спать.

Кувалда-Шульц нагрянул уже заполночь. Хищный прищур его холодных глаз ничего хорошего для Грина не сулил, и Костик, открыв дверь, поспешил улечься обратно в теплую постель.

– Ох, болит все, – пожаловался он. – Слышал как нас с Бобом сегодня в "Галактике" отходили?

– Да уж слышал, – усмехнулся бригадир. – Как же вы так облажались?

– Наехал, понимаешь, вышибала. Боба сразу вырубил. Врезал ему в поддых, тот и в аут. Но я этому вышибале тоже хайло почистил хорошо.

– Что ты гонишь?! Кончай свистеть! – рявкнул Кувалда. – Я все знаю. Уделал вас обыкновенный щенок. Этому пацану всего 15 лет, а он вами, как тряпками, пол в сортире вымыл. Срамота!

– Шеф, я оклемаюсь и его урою.

– Заткнись, придурок! И ничего ты делать с ним не будешь. Мы перетерли в парнями из "Белого барса", они объяснили ситуацию, что вы сами нарвались, и предупредили, мол, если с мальчишкой что-нибудь случится, то у нас в "Галактике" будут большие проблемы. А нам эти проблемы на хер не нужны! Понял?!

– Понял , шеф. Пусть живет.

– Ты мне, Грин, вот что скажи: где товар?

– Я отработаю шеф! Все до последней копейки отработаю!

– Значит правда, что ты товар в унитаз спустил?

– Я все объясню.

Но Кувалде-Шульцу никакие объяснения не понадобились. Он распалился не на шутку.

– Мне по хер кто и за что тебе по сопатке дал! Но как же ты, своими руками товар на несколько штук баксов в унитаз спустил?! Козел!

– За козла ответишь, – автоматически брякнул Грин и тут же сильно пожалел о сказанном.

Все его тело пронзила жгучая боль в области живота. Кувалда еще несколько раз впечатал мощный кулак ему в тело, прежде чем заметил, что Грин отключился и лежит без сознания. Немного постояв над ним, он повернулся и вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь.

Костика нашла на следующий день его любовница. В надежде перехватить у него дозу, она пришла к нему домой и обнаружила, что дверь не закрыта на замок, а внутри на софе – бездыханное и уже холодное тело Гринько.

А утром следующего дня Веньку попросили в школе собрать учебники и пройти в кабинет директора. Там его ждали два сотрудника милиции, которые предложили проехать с ними. А уже в ОВД друган покойного драгдилера Боб опознал в Веньке парня, который нанес ему и Грину тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть последнего.

Г Л А В А IV

Привычные, виденные несчетное количество раз пейзажи проплывали за окном поезда. Русские березы и поля – извечный вдохновитель и предмет воспевания российских поэтов, сегодня не навевали на Александра Морева никаких возвышенных чувств. Равнодушным взглядом он провожал уходящие вдаль березовые и хвойные леса, живописные равнины и горы, при этом не испытывая ни тоски, подобно Есенину, ни восторга, свойственного праздному путешественнику.

После распада нерушимого и могучего Союза, страна все равно осталась необъятной. Вторые сутки он трясся в поезде, но череде полей, лесов и рек не виделось конца-краю. Глобальные перемены в "мышленьи" людей и укладе экономики практически не отразились на сельской глубинке. Та же природа, продавленные и ухабистые, пестрящие лужицами грязи, дороги, потемневшие от дождя и сырости, окруженные покосившимися заборчиками, хибары на полустанках, суета и гомон коробейников на станциях. Конечно, старое время ушло безвозвратно, и нетрудно было заметить кое-какие перемены. Например, коробейников стало больше, и теперь это были не только бабульки и дедки с вареной картошкой и вяленой рыбой. Контингент мелких торговцев заметно помолодел, а ассортимент их товаров ощутимо расширился в сторону импорта. Еще нетрудно было заметить, что встречные поезда попадаются не столь часто, как в застойные времена, а в вечернее время в маленьких деревушках светится меньше окон.

Морев ворочался на жесткой полке, поглядывая на часы и с тоской ожидая окончания поездки. Жалеть бесцельно потерянного в поезде времени не имело смысла. Потеря времени уравнивалась экономией денег. Хотя в настоящее время Александр чувствовал себя почти Крезом, привитая жизнью привычка экономить взяла вверх.

Большую половину своей сознательной жизни Морев был ментовским опером. Не имея склонности бить себя в грудь и превозносить свои заслуги перед людьми, в душе он гордился, что честно 18 годков отбарабанил в одной службе БХСС-БЭП, что не лез в начальство, не садился на "бумажную" работу, а все это время честно отпахал в операх. У должности менялись приставки: старший, старший по особо важным делам, но суть работы оставалась одна борьба с экономической преступностью, как бы это высокопарно не звучало. Оперская работа, конечно, имеет свою специфику, но по характеру нагрузок сродни самому тяжелому мужицкому труду. А еще он уважал себя за честность, за то, что не брал взяток и подачек, не халтурил у коммерсантов, охраняя их склады и офисы или отмазывая от жуликов. К сожалению, последние годы "честность" и "бедность" стали синонимами, но все же Александр, подобно Роберту Бернсу, считал, что "страшнее чести изменить, чем быть в отрепьях рваных".

Честно отдав государству лучшие годы жизни, Морев не нажил ни имущества, ни капиталов. Даже на машину не сумел скопить. Зарплата шла на содержание двух семей. Одной, бывшей, шли алименты в Горноуральск, другой в Енисейск, где он жил и работал, все остальное. Жизнь была всегда трудной, наполненной заботами, от получки до получки, но ее тихие радости доставляли порой настоящее счастье. Морев не чувствовал себя ущемленным, три человека на земле, которым он дал жизнь и свою фамилию, позволяли ощущать прожитые годы не потерянными.

В Горноуральске у него не сложилось с женой. Маша считала, что выскочила замуж по молодости и по глупости, а винила в том Морева. От того частенько устраивала ему сцены при посторонних. Александр пытался одернуть жену, но она еще больше распалялась, доставала его язвительными замечаниями, причем, стараясь уколоть побольнее. Жизнь под одной крышей становилась невыносимой. Рождение сына добавило проблем. Новые заботы, беготня по поликлиникам, молочным кухням и хроническое недосыпание превратили Машу в неврастеничку. Морев стоически держался, старался помогать с ребенком, но из-за ненормированной ментовской работы, конечно основные заботы действительно держались на жене.

Когда Маша отсидела положенный срок в декрете и Веньку отдали в садик, стало малость полегче. Только климат в семье от этого не улучшился. Маша все больше убеждала себя, что, связав судьбу с Моревым, где-то проскочила свой счастливый случай, который вознес бы ее к чему-то высокому и яркому, заставив всех восхищаться ею и сгорать от зависти. Она просто не хотела думать, что такая же скромная, будничная жизнь у всех людей, ее окружающих, и при этом очень многие завидуют именно ей в том, что достался девчонке нормальный порядочный муж, малопьющий и негулящий.

Предел терпения был даже у такого внешне непробиваемого человека, как Морев. В один обычный вечер, когда Маша в очередной раз начала свой привычный разговор о том, что есть же мужики, у которых все схвачено, которые и жен одевают, словно манекенщиц, и в отпуск их каждый год за границу вывозят, Александр спокойно предложил:

– Давай разойдемся.

У жены удивленно взметнулись вверх брови, она на миг оцепенела, но тут же пришла в себя и на повышенных тонах заговорила:

– А что?! Давай! Думаешь – напугал? Плакать не буду. Что я себе мужика не найду?! Найду, да не тебе чета. Ты смотри, как запел! Не иначе бабенку себе присмотрел. Ну и катись к ней! Только сразу предупреждаю: квартиру разменивать не буду. Она нам с Венечкой останется.

– Хорошо, – кивнул он. – Мне ничего не надо. Пусть квартира и обстановка останется у вас с сыном.

– Вот и славно. Завтра же подадим заявление, – как-то сразу успокоилась Маша.

В эту ночь они спали в разных комнатах. Жена на двуспальной, недавно купленной кровати, а он – в детской на раскладушке. Сначала Морев чувствовал облегчение. Принятое решение подспудно вынашивалось обоими супругами уже давно, теперь, наконец, гордиев узел был разрублен и Рубикон остался позади. Однако, ворочаясь на раскладушке и слушая мирное посапывание сына, Александр ощутил, как раздражение на жену куда-то уходит и наоборот подступает волна нежности к ней и сыну. В конце концов, не все же время они с Машей собачились, были и моменты общих радостей, подлинной теплоты и нежности друг к другу.

Утром Александр и Маша старались не встречаться глазами, но были очень предупредительны и вежливы. Возможно, у каждого в душе теплилась надежда, что другой уступит, попросит прощения, но слова примирения так и остались несказанными.

Придя на работу, Морев сдвинул бумаги в сторону, снял телефонную трубку, набрал восьмерку, код Енисейска и номер Николая Пастухова, с которым когда-то вместе учились. Пару лет назад Пастухов то ли в шутку, то ли всерьез предлагал перевестись на службу в его город. Николай оказался на месте, и выяснилось, что перевод он предлагал всерьез. Шестеренки бюрократической машины закрутились. Приказ о переводе был подписан за день до официальной регистрации развода. Получив штамп в паспорте, Александр заскочил домой, взял вещи и отправился на вокзал.

Повседневные неприятности быстро выветриваются из памяти, остается только нечто важное, значительное. А важным было то, что здесь, в Горноуральске у него рос сын. Правда, Морев наблюдал его рост исключительно по фотографиям, которые присылала Маша. После развода они с бывшей женой не порывали связи. Обменивались письмами, звонками. О себе она писала мало и уклончиво, но от оставшихся в Горноуральске родственников и знакомых он знал, что Маша пыталась наладить после него жизнь с несколькими мужчинами. Первый был героем из ее романтических снов – красавец и восходящая звезда местного драмтеатра. Пробуждение наступило, когда герой-любовник уговорил ее снять деньги со сберкнижки на ремонт его автомашины и вскоре перебрался к другой пассии. "Какие деньги?" – удивленно спросил он, когда она, разыскав его, заикнулась о долге. Вторым был известный в городе в недавнем прошлом хоккеист. До пятой рюмки он был веселым и обаятельным, после агрессивным и озлобленным на весь мир. Его почти ежедневные пьянки она терпела, пока не получила синяк под глазом. Поскольку раньше мужчины ее не били, Маша была крайне возмущена поступком сожителя и сдала его в милицию. Была еще пара-тройка скоротечных романов, оставивших малоприятные воспоминания и, наконец, Маша, распростившись с грезами и разуверившись в мужчинах, решила жить просто для себя и сына. Постепенно этот образ жизни стал казаться ей наилучшим, но призрачная скорлупа спокойствия и благополучия разлетелась в одно мгновение, когда она сняла телефонную трубку и узнала, что Венечка арестован за убийство человека.

От полученного известия Маша остолбенела. На негнущихся ногах она добралась до дивана и обессиленно рухнула на него. Отчаяние, растерянность, ужас парализовывали волю и способность к действию. Часа два она просидела в одной позе, бессмысленным взглядом упершись в стену напротив. Потом поднялась, проглотила горсть снотворных таблеток и снова опустилась на диван.

Пробуждение было тяжким, но сон принес некоторое успокоение. Нужно было что-то делать. Маша выпила стакан холодной кипяченой воды и пошла звонить. Она медленно листала записную книжку, и чем дольше листала, тем больше убеждалась, что звонить-то по сути дела некому. Круг ее знакомых был очень далек от разных криминальных дел, тем более связанных с убийством. Оставалась одна надежда на Морева. Маша набрала по межгороду номер его рабочего телефона, но там ответили, что Александр уволился на пенсию. Она позвонила ему домой, чего не делала никогда, и впервые за последнее время ощутила волну радости, когда услышала голос бывшего мужа.

Г Л А В А V

Самолет чувствительно пошел вниз, отчего внутри у Николаши что-то чувствительно опустилось и он без пояснений стюардессы понял, что полет его приближается к концу. Янкелевич прильнул к иллюминатору, но кроме причудливого белого безмолвия облаков пока ничего не было видно. Казалось, что самолет движется над снежным пространством Антарктиды. Однако, крылатая машина вскоре пронзила белую пелену, и внизу, словно топографическая карта, показались необъятные пространства зеленых и коричневых полей, изрезанных нитями дорог. Стюардесса радостно сообщила, что их авиалайнер прибывает в город-герой Москву, столицу России. При этом известии сердце Николая тревожно забилось. Но не от того благородного волнения, что нога его скоро ступит на благословенную землю, подарившую миру многих замечательных людей, а ему лично – приемных родителей. Нет. Мысли его были обращены к предстоящей встрече со злобными российскими монстрами: КГБ и таможней, которые стояли на его пути к сокровищам. Получив свою сумку, он влился в гурьбу веселых беззаботных туристов и вместе с ними отправился на таможенный контроль.

Веселые туристы с шутками миновали стеклянное заграждение, олицетворяющее государственную границу, и их смех уже слышался на другом конце зала, а Янкелевича заставили предъявить багаж к визуальному осмотру.

– Что это? – ткнул таможенник в заинтересовавший его мешочек с патефонными иголками, которые Николай с превеликими трудами разыскал в антикварном магазине.

Янкелевич, потеряв дар речи, бледнел на глазах и испуганно таращил белки глаз на темном лице. Таможенник вызвал старшего. Тот с грозным видом приблизился и спросил:

– В чем дело?!

Таможенник кивнул на пакетик с иголками.

– Что это? – тоже пробасил начальник.

Николай понял, что ему уже не выкрутиться и решил говорить правду:

– Иголки это. Патефонные.

– Че-е-е-е-го?!– вылупились на него таможенники и вдруг принялись оглушительно хохотать.

– Клизму будешь ставить? – сквозь смех выдавил старший.

– Ага, – кивнул Николай и угодливо подхихикнул.

Янкелевича увели в комнату, где со смешками допросили зачем он пытался переместить через границу Российской Федерации патефонные иголки. Он честно поведал, что, узнав будто в России они пользуются большим спросом, хотел их здесь продать. Чего он не мог понять, так это почему все вокруг хохочут и просят одолжить иголки, чтобы поставить с ними какую-то пятиведерную клизму.

Наконец старший прекратил веселье подчиненных и объявил:

– Значит так, господин Янкелевич. Поскольку в декларации патефонные иголки у вас не вписаны, мы у вас их изымаем, как контрабанду. О чем составим соответствующий акт. После этого вас отпустят. Добро пожаловать в Россию!

Янкелевич выпорхнул из здания аэропорта, радуясь, что легко отделался. О потерянных на патефонных иголках деньгах думать не хотелось, так как впереди брезжили богатства старого ювелира. И еще Николай обнаружил, что, вложенное в него папой и мамой Янкелевичами, знание русского языка вполне приемлемо для общения здесь. Он сносно понимал смысл фраз других людей, а они понимали его речь. Это давало надежду, что сможет достичь цели без посторонней помощи. А значит, не будет ненужных свидетелей и не придется делиться.

К Николаю подкатило такси, и из открывшейся дверцы раздалось:

– Хэллой, френд. Ду ю кам ин Москау?

– О"кэй. Поехали, – кивнул Янкелевич и, вдруг вспомнив рассказ Вулфа о беспардонных русских извозчиках, спросил: – Сколько возьмешь?

– О, да ты, френд, еще и по-русски умеешь! – изумился таксист и тут же добавил: – Тогда тебе скидка. За соточку доедем.

– Соточка – это сто рублей? – спросил Николай.

– Какие рубли, френд?! Соточка – это всего-навсего сто баксов. Дешевле тут никто не повезет.

Николай, памятуя наставления Вулфа, мотнул головой и решительно заявил:

– Пятьдесят доллас и баста!

– Ну ты даешь, френд! – возмутился таксист, но, увидев, что негр собирается уйти, торопливо добавил: – Ладно, ладно, садись.

Подъезжая к окраине Москвы, таксист полуобернулся и спросил:

– Куда конкретно доставить?

Николай подумал немного и попросил довезти его до рынка. Следовало обратить в русскую валюту имеющиеся у него джинсы, армейские ботинки, приставку для компьютерных игр и пакеты соли. Таксист обрадовался, что не надо лезть в центр, крутиться там в толчее машин и куковать в пробках, поэтому, добросив клиента до небольшого рыночка возле ближайшей станции метро, радостно оповестил:

– Приехали. Здесь лучший рынок у нас в городе.

Покинув такси, Янкелевич пристроился с краю в ряд, где старухи и молодухи разложили перед собой разноцветное шмотье. На Николая они искоса поглядывали, но молчали. Он, по примеру соседок, выложил на газетку джинсы, пару ботинок, коробку с приставкой "Супер-Нинтендо", пакет соли в целлофановой упаковке и принялся ждать покупателей. Те не заставили себя ждать. Первым возле него остановился молодой парень в джинсовой куртке, но почему-то он больше смотрел на продавца, чем на товар.

– Из Лумумбы что ли? – спросил он.

Николай растерялся, но раз спрашивают, надо отвечать.

– Нет, все вещи из Америки.

– Я спрашиваю: в Лумумбе что ли учишься? – уточнил парень.

– Нет, я продаю, – ответил Николай.

– А-а-а, ну-ну, – кивнул парень и пошел дальше, оставив американца в полнейшем недоумении.

В течение ближайшего часа Янкелевич сумел составить некоторое представление о загадочной русской душе. За это время ценой на его товар поинтересовалась только одна женщина. Она спросила цену на джинсы, а потом обозвала его спекулянтом. Зато с разными вопросами к Николаю подходили человек десять. Какой-то колдырь пытался занять у него денег на водку, некий старичок поинтересовался как у них там, в Африке компартия жива еще, или приказала долго жить без русской братской помощи, миловидная девушка предложила ему вступить в братство святого Иегудила, а пронырливый паренек – купить у него путевку в круиз по США. Правда, Янкелевич не заметил, чтобы у соседок тоже кто-нибудь что-нибудь купил. Раз они продолжали стоять, он решил тоже продолжить свой бизнес. И напрасно.

Николай не заметил откуда они появились. Но сразу почувствовал себя неуютно, когда обнаружил, что его обступили три внушительного вида парня в кожаных куртках, которых он сразу из-за коротких причесок окрестил про себя "бритоголовыми", ошибочно полагая, что они националисты и им не понравился цвет его кожи. Но ребятам, в сущности, было до лампочки негр он или индеец, у них был другой интерес.

– Новенький что ли? – спросил тот, который стоял перед Николаем.

– Йес, новенький, – подтвердил американец.

– Тогда давай отстегивай бабки, – сказал тот же парень.

– Эс кьюзми. Я не очень хорошо говорю по-русски. "Отстегивать бабки" – это что?

– Это как, – засмеялся парень. – Мани, деньги, бабульки – это бабки. Ты должен отдать нам деньги.

– За что? – удивился Николай.

– За крышу.

– Мне не нужна крыша. Тут так хорошо. Солнышко светит, – начал объяснять Янкелевич, но закончить не успел.

Сзади его чувствительно ткнул в бок другой парень и зло прошипел:

– Ты чо, козел черный! Оборзел?! Рога надо обломать?! Щас обломаем. Крыша ему не нужна!

– Ты, Брус, помолчи пока. Товарищ – новенький, может он понятий наших не знает. Надо объяснить, – остановил партнера первый парень.

Положив руку на плечо негра, он начал объяснять:

– Слушай сюда, чувак. Здесь на рынке мы самые главные. Мы собираем деньги за место, за право торговли. Тем, кто нам платит обеспечиваем безопасность. Это называется "крыша". Теперь понял?

– Понял, – кивнул Николай.

– Вот и хорошо. Тогда гони мани и торгуй себе на здоровье.

– Мани немае, – неожиданно вырвалась у Янкелевича фраза, слышанная им от Вулфа.

После этого он получил сзади еще один болезненный тычок. Тот, которого называли "Брусом", снова прошипел:

– Ты чо, козел пархатый, еще борзеть будешь?!

– Ноу, ноу, я заплачу, – торопливо заверил Николай. – Только у меня денег сейчас нет. Продам что-нибудь и заплачу.

Парень, который вел с ним разговор, почесал пальцем бритый затылок и, подумав, сказал:

– Хрен с тобой. Потом заплатишь. А чтобы не забыл, я у тебя пока приставку возьму в залог.

Он поднял, лежащую перед Николаем, яркую коробку с приставкой для компьютерных игр "Супер-Нинтендо", сунул ее подмышку и пошел дальше по рядам. Янкелевич смотрел ему вслед, пока не потерял из виду, потом плюнул и стал снова ждать покупателей.

Прошло еще полчаса, но никто не изъявлял желания что-нибудь у него приобрести. Зато снова нарисовался парень, который интересовался местом обучения Янкелевича.

– А, Лумумба, привет! – обрадовался он ему, как родному.

– Здравствуйте, – кивнул вежливо Николай.

– Почем штаны продаешь? – ткнул парень пальцем в джинсы.

– Двести доллас, – ответил Янкелевич, уже сообразив, что грины с изображением американских президентов находятся здесь в таком же ходу, как у него на родине.

– Дороговато. Ну ладно, дай прикину. Размер-то какой? – спросил парень, поднимая с газеты прозрачный пакет с джинсами.

В это время сзади Николая кто-то сильно толкнул и он невольно обернулся. А когда повернулся обратно, то увидел только сверкающие пятки разговорчивого паренька, удиравшего с его джинсами. Соседи Янкелевича принялись кричать, но вор уже затерялся в толпе. Тем не менее, привлеченный шумом, появился милицейский наряд. Ребята в форме и с дубинками на боку подошли к торговцам. Соседки Янкелевича принялись возмущенно рассказывать о проклятом распоясавшемся ворье. Из сумбура их речей милиционеры уяснили, что потерпевшим является, молчаливо стоящий рядом, негр и забрали Колю с собой.

Они препроводили Янкелевича в опорный пункт, расположенный в подвале одного из ближайших домов и, рассевшись на покосившихся стульях, с наслаждением вытянули ноги. Николаю стула не хватило, и он скромно встал возле стены. Один из милиционеров, который занял место за столом, пристально посмотрел на него и спросил:

– Ну, чего у тебя там помыли-то?

– Эс кьюзми. У меня ничего не мыли. У меня джинсы украли.

– А нечего было хлебалом щелкать. Документы есть?

– Да. Вот.

Николай достал паспорт и положил на стол.

– Бляха муха! Так ты американец что ли?! – неподдельно изумился милиционер, просмотрев документ. – А что на рынке делал?

– Торговал, – смущенно отозвался Янкелевич.

– Наркотой что ли?

– Ноу. Вещи хотел продать. Джинсы, ботинки.....

– А ну покажи сумку.

Милиционеры, с интересом покопавшись в вещах американца, разочарованно подняли на него глаза. Он, прочитав в них закономерный немой вопрос, попытался объяснить:

– Мне нужны были деньги, и я хотел продать свои вещи.

– Вот и продавал бы их у себя в Америке, а у нас с этим делом строго, – покачал головой милиционер, сидевший за столом. – Нужно получить патент и разрешение на право торговли, заключить договор на аренду торгового места, встать на учет в налоговую инспекцию и еще чего-то, точно не знаю. Эти что ли ты ботинки продавал? Ты смотри, "армия США" написано. А ничего бутсы, с камуфляжем сгодятся носить. У тебя все равно их конфискуют, как незаконный предмет торговли.

Милиционер принялся мерить ботинки Николая, а тот заметно подсевшим голосом спросил:

– Ваше превосходительство, меня теперь арестуют?

– Вряд ли. Штрафчик заплатишь и пойдешь гулять на все четыре стороны.

– Штраф – это сколько? – снова спросил Янкелевич.

– От пятидесяти до ста минимальных зарплат. Для американца – ерунда. Около десяти тысяч долларов.

Янкелевич сглотнул слюну и огляделся по сторонам, как затравленный зверь. Впереди виднелась зарешеченная дверь в каморку для временно задержанных, за которой, без сомнений, он скоро окажется, когда выясниться отсутствие у него денег на оплату штрафа. На стене сбоку висела наглядная агитация в виде плакатного изображения сурового стража порядка и черных зловещих абзацев с выдержками из закона о милиции. А сзади, как лучик надежды, виднелась полоска света, падающая через незакрытую входную дверь. "Пан или пропал!"– мелькнула в голове у Николая русская поговорка и он, дернув на себя сумку со стола, ломанулся назад по ступенькам, ведущим на волю.

– Кому сидим? Чего ржем? – недовольно оглядев милиционеров, спросил зашедший в опорный пункт участковый. Пэпэссники продолжали хохотать с угрозой для скрипящих под ними рассохшихся стульев. Когда они немножко успокоились, участковый поинтересовался:

– Это что за негритос выскочил от вас, как ошпаренный? Чуть меня с ног не сшиб.

– Да так, терпила один. Американец, кстати. Хотел грабеж нам подвесить в зоне маршрута патрулирования. Мы ему про наши порядки рассказали, он сразу передумал писать заявление и решил уйти не прощаясь.

– С иностранцами поаккуратней надо бы, – заметил участковый, но в обстоятельства дела вникать не стал.

Гонимый испугом Янкелевич по спринтерски отмахал несколько кварталов по проходным дворам. Лишь выбившись из сил, он плюхнулся на какую-то скамейку и стал думать как жить дальше. Итак, первая часть плана заработать денег на поездку в Горноуральск закончилась полнейшим фиаско. Хотя кой-какие деньги у него еще оставались и голодная смерть в ближайшее время не грозила, но неизвестно сколько средств еще понадобится, прежде чем он добудет клад. Считая, что милиция уже объявила его розыск, Николай решил спешно выбираться из Москвы и отправился на железнодорожный вокзал.

Большое дело – знать иностранный язык. Янкелевич его знал, поэтому без особых проблем добрался в район, именуемый москвичами и гостями столицы "Тремя вокзалами". Со слов Высоцкого, это место, куда раньше можно было съездить и взять в любое время ночи. А еще там есть пятачок, называемый в народе "плешкой". На этом пятачке Николай, когда плотоядно засмотрелся на лоток с сосисками в тесте, услышал под ухом свистящий шепот:

– Ну ты чего тут клюв раскрыл?! Сколько тебя ждать можно? Давай перебирай копытами, пока менты на тебя глаз не положили.

Янкелевич оглянулся и увидел двух парней с очень короткими стрижками, чем-то отдаленно напоминающих тех, которые предлагали ему "крышу" на рынке. Отказываясь что-либо понимать в этой неподвластной разуму стране, он покорно поплелся вместе с ними. Вид парней ему сразу не понравился, было в них что-то такое наглое и циничное, присущее "пушерам", торгующим наркотиками в американских подворотнях, но на защиту официальных органов рассчитывать не приходилось. Он был уверен, что милиция его уже ищет по всей Москве. "Семи смертям не бывать, одной не миновать", – вспомнил Николай русскую поговорку и послушно зашел с парнями в полутемное помещение привокзального туалета.

– Ну, чо глаза вылупил, морда черная?! Кокс доставил? – сверля его взглядом, спросил один из стриженных.

Янкелевич уже понял, что современный русский язык ему не постигнуть никогда. Те выражения, которые он слышал вокруг себя, не попадали под заученные правила грамматики и едва ли не наполовину состояли из слов, отсутствовавших в словаре.

– Не врубаешься что ли? Во, блин, курьеров посылают! Как с вами работать? Ни бельмеса не понимают, блин. Вы там у себя в Африке на наши бабки хоть бы ликбез открыли. Ладно, чувак, давай сюда свой баул. Сами разберемся, – укоризненно произнес один из парней и взялся за ручки сумки Николая.

Между тем, второй, оставшийся у двери в туалет и через щель наблюдавший за залом ожидания, резко повернулся и крикнул:

– Атас! Мосол, сюда два мужика чешут. Нутром чую – менты в штатском. Блин! Зашухерили гниды!

Тот, которого назвали Мослом, в это время уже извлек из сумки две полиэтиленовые упаковки с солью. При возгласе товарища он быстро засунул их за пазуху, а в сумку бросил газетный сверток.

– Все, деньги сдал – наркошу принял. Рвем когти!

Парни стремглав выскочили из сортира, оставив Янкелевича в полнейшей растерянности. Решив про себя больше ничему не удивляться в этой стране, он из любопытства отогнул краешек газеты, обертывавшей пакет, оставленный парнями, и остолбенел. Его содержимое составляли хорошо знакомые бумажки зеленого цвета с изображениями американских президентов.

Зашедшие по малой нужде в туалет двое мужчин невольно отшатнулись назад, увидев перед собой живого негра с отвисшей челюстью и мерцающими в полутьме белками вылупленных глаз.