Текст книги "Двойная бездна"

Автор книги: Олег Корабельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

14

На другой день, ближе к концу рабочего дня, его неожиданно вызвал к себе профессор. Его кабинет был через стенку с ординаторской реанимации, больничные врачи, в общем-то, не подчинялись заведующему кафедрой хирургии, и все же профессорский сан завораживал многих и невольно придавал голосу интонации извинительные и лицу – выражение почтительное. Конечно же, были исключения, и, конечно же, в их число входил Веселов.

Поэтому он разлохматил и без того взъерошенные волосы, нахлобучил мятую, почти что белую шапочку, расстегнул жеваный после дежурства халат и, не стучась в мягкую, обитую дерматином дверь, распахнул ее. Кабинет был пуст, Веселов, нимало не смущаясь, уселся в кресло, вытянул ноги и стал непринужденно листать журнальчик по хирургии. Как открылась дверь, он почему-то не услышал и даже вздрогнул невольно, когда за спиной раздался голос профессора:

– Владимир Геннадьевич? А вы мне не верили…

Профессор Иван Петрович Черняк, сутуловатый, лысоватый, в больших очках с толстыми стеклами, похожий, как уверяли злопыхатели, на большую плюшевую обезьяну, улыбался ласково одними губами и даже кланялся слегка по своей привычке, давно вошедшей в поговорку у местных остряков.

– Отчего же? – нагло сказал Веселов, но все же встал. – Я вам всегда верил. Во всем. Честное слово. Спросите у заведующей. Она знает.

– Все шутите, шутите. Это хорошо. Это мне нравится, – говорил профессор, но отчего-то не проходил к своему креслу за большим столом, и к Веселову не приближался, впрочем, а так и стоял у дверей, словно ожидал оплеухи, что ли…

– Честное слово, – повторил Веселов. – Как на духу. Ни в чем не повинен. Клянусь.

– Это вам только кажется. Пока кажется, – ласково, не разрывая улыбки, сказал Черняк. – Вы убедились, что я могу свободно зайти сюда и так же свободно выйти? И вы мне не помешаете.

Тут даже Веселов растерялся. Самую малость, правда.

– Больше не буду! Мешать – нет! Ни за что!

– Будете. А пока я уйду. Да, вы свободны, Владимир Геннадьевич. Пока свободны.

– Всегда! – ляпнул по инерции Веселов.

Черняк еще раз усугубил свою сутулость поклоном, растянул большие розовые губы. Глаза за толстыми стеклами казались маленькими и блестящими.

– Вот, – сказал он, поворачивая бронзовую ручку двери. – Я ее открываю. Я выхожу. Мне нужно верить…

И вышел, и прикрыл за собой дверь. Веселов постоял еще, задумчиво покрутил пальцем вокруг виска, ну и пошел, конечно, собираться домой, выкурив на прощанье по сигарете с Оленевым в подвале, поболтав с ним о том, о сем и не сказав почему-то ничего ни о Юле, ни о выходке профессора, явно не склонного до этого к экстравагантности…

Между тем постоянное ожидание предательства со стороны мужа обрело у Оксаны четкую форму и вынудило сделать то, чего Веселов боялся все время. Все это странное, вышедшее из привычных берегов время. Устные объяснения были бессмысленны, поэтому Оксана прибегла к обычному способу людей нерешительных – оставила пространное письмо на чисто вымытом кухонном столе, забрала все, что могла унести, и уехала вслед за сыном к маме. Словно боясь, что письмо могут прочитать чужие, враждебные люди, тщательно избегала в нем говорить, куда уезжает.

В квартире было прибрано, холодильник наполнен едой, на плите – полная кастрюля борща, и горка котлет на сковороде, и стопка чистого белья в шкафу, и рубашки выглажены – во искупление бегства. Бегство из дома прокаженного, из дома объявленного вне закона, за которым вот-вот начнется беспощадная охота…

И пропел Веселов разухабистую песенку, и куснул котлету, и хлебнул борща, и прошелся колесом по опустевшей комнате, и конечно же, врезался в сервант по неловкости своей. Зазвенели чашки, подпрыгнули бокалы, как внезапно испуганные дети, извилистая трещина проступила на стекле.

«Мы будем петь и смеяться, как дети!» – пел Веселов, и пританцовывал, и выделывал руками разные фигуры, и размазывал непрошеные слезы по щекам…

На двух автобусах, пять минут пешком – по неузнаваемым с детства улицам, застроенным стандартными, безликими домами. Когда-то каждый дом, стоявший здесь, имел свое лицо, долгую судьбу, неповторимую биографию. Новые люди жили в новых домах, новые судьбы лепили из вечной глины и не могли не знать, не помнить о том, что ушло навсегда, исчезло под ножами бульдозеров, под фундаментами кирпичных близнецов, поправших века и поколения…

В пространном дворе с неизменной детской площадкой, с ухоженными газонами, со скамейками у дверей подъездов, где несли добровольную вахту бдительные старушки, рос единственный житель тех давних лет – его тополь. Собственно говоря, он был немножко постарше Веселова, если считать днем его рождения тот миг, когда слабый росток прорвал набухшую оболочку семени, явив миру себя – неповторимого и единственного. И все же они были ровесниками и, как всерьез полагал сам Веселов, – братьями-близнецами.

Был день, и двор пуст, и не стыдно прижаться к брату, своему, и обнять его, и поднять вверх лицо, прослеживая путь ветвей к небу. Да, к больному брату своему, ибо успели прийти люди с топорами и пилами и отсечь ему руки по локоть. Тополь спал непробудным зимним сном, и далеко было до набухающих почек, до желтых серёжек, до листьев, до первого пуха. И как знать, не ужаснется ли он, проснувшись после наркоза, ощутив всем телом своим неполноту и уродство…

Веселов знал наизусть обличив брата. В трех метрах от земли основной ствол слегка отклонялся на запад и раздваивался почти на равные по толщине стволы. Каждую толстую ветвь, каждый изгиб ее помнил Веселов, но почему-то сегодня не давала ему покоя смутная мысль – где-то еще он видел такой же рисунок ствола и ветвей. Вот так же начиналась внизу толстая линия, потом разделялась на две, и от каждой из них отходили ветви, веточки…

«Алгоритм! – вспомнил он. – Алгоритм Поливанова! Блок-схема поиска отца, нарисованная на песке… Вот оно что! Неужели случайно? Совпадение, обман памяти, или… Сотрудник НИИ дедуктивной индукции. Что за чушь! Не может так называться институт. Ведь он специально пришел ко мне, дал понять, что он знает, чем кончится вся эта история. Но кто же он был, на чьей стороне? Ни черта не понимаю. Бездарно проспал, просмеялся, прошляпил… Пустозвон, пересмешник…»

Ему стало жутковато, словно бы кто-то более сильный вел его все это время на невидимом поводке, заранее зная, как поступит он, Веселов, в следующую минуту, предвидя его слова и деяния на много шагов вперед. Выходило так, что еще осенью, в самом начале поисков, кто-то знал все. И чем все это кончится, тоже давно известно, будто и в самом деле Веселов вступил на освещенную сцену и начал играть роль, до единого слова знакомую режиссеру, и даже зрителям, и лишь сам полагает, что живет собственной жизнью и вправе распоряжаться ею так, как сочтет нужным.

«Ну, Веселов, ты это брось! – помотал он головой, отгоняя навязчивые мысли. – Так можно черт знает до чего додуматься…»

Но ни в этот день, ни на следующий он так ни до чего и не додумался и склонен был винить в слабости своего ума чужую волю, давящую на него.

И опять в конце рабочего дня его вызвал к себе профессор. По телефону, словно зная, что трубку поднимет именно Веселов.

И откозырял мысленно Веселов, и молча гаркнул «Есть!», и застегнул халат, нарочито перепутав пуговицы, ну и вошел, конечно, в знакомый кабинет.

Черняк сидел в кресле, в белоснежной накрахмаленной шапочке, прикрывающей лысину, в отутюженном халате, за проблесками очков глаз не видно. Да, он встал и вышел навстречу, й поклонился, и улыбнулся, и сделал губами в конце улыбки этакое движение, будто сосал конфету. Знаком пригласил сесть и вернулся на свое место, и положил тяжелые короткопалые руки на стол. Веселов по-женски одернул халат и уселся бережно на краешке стула, демонстрируя почтение и восхищение.

Черняк не то улыбнулся, не то скривился, чмокнул губами, медленно потер ладони.

– У нас не так уж много времени, Веселов. Давайте условимся сразу – разговор серьезный. Без веселых и находчивых. Рано или поздно придется раскрыть карты. Странное совпадение – мы с вами работаем бок о бок довольно давно, а кто есть кто, так и. не знали.

– Ну и кто же вы, Иван Петрович?

– А вы не догадываетесь?

– Увы, туп. Тяжелая наследственность, – вздохнул Веселов.

– Возможно, возможно… Я буду прям. Вы обречены. Или па бесславную гибель, или на возвращение к своим истокам, к своему роду.

И тут Веселов все понял. И ощутил не страх, не волнение, а прямую злость.

– У меня много истоков, профессор. Не могу же я расчетвериться, чтобы вернуться ко всем.

– Хватит! – жестко сказал Черняк, хлопнув по столу ладонью. – Прекратите бессмысленную болтовню. Все это слишком серьезно. Дело касается не только вашей личной судьбы. Честно говоря, мне на нее наплевать. Но само ваше существование затрагивает интересы великого дела, перед которым ваша жизнь – ничто. И сейчас, да, именно сейчас, вы должны сделать выбор. Мы не можем больше ждать, скоро придет час исхода и мести. Не обольщайтесь, мы не слишком-то нуждаемся в вас лично, но все же вы несете в себе четверть истинной крови, и обладаете хоть крупицей, но неземной, великой наследственности. Мы не можем позволить, чтобы она погибла на Земле. У вас только два выхода, повторяю, всего два. Или вы отвергаете нас, и тогда неминуемо подписываете свой приговор, или соглашаетесь на наши условия, полностью переходите на нашу сторону и тогда мы вас отправляем в прошлое, скрещиваем с чистокровной женщиной, ваши дети тоже будут спарены с настоящими людьми, и так до тех пор, пока от земной наследственности почти ничего не останется, она будет нейтрализована, подавлена. Только в этом случае и вы, и ваш род имеете право на существование.

Веселов внутренне передернулся от слов «скрещивать» и «спаривать», сдержался.

– Мой сын – это уже восьмушка. Как я понимаю, он вам не нужен.

– Да, не нужен. Нет смысла прятать его от нас. Вы медик, и не вам объяснять простые вещи: при селекции неизбежна выбраковка, котят топят слепыми. Вашему деду и прочим было сказано ясно – не вступать в связь с земными женщинами, ибо прольется кровь невинных потомков. Благоразумные так и сделали, достойно дожили свой век на свободе и, утратив тело, влили память в Мозг. Безумцы, подобно вашему деду, стали скрываться, заметать следы. Нам было не до них, и это привело к печальному результату, в том числе и к вашему рождению. Поле заросло сорняками, чистая вода замутилась, мы обязаны выполоть все побочные линии. А ваш отец… Что ж, борьба за него не окончена. Он нам нужен еще больше, чем вы, все-таки половина чистой крови. И во имя чего вы упрямитесь? Как вообще можно выбирать?! Жить постоянно среди неполноценных народов, среди этого субстрата, питательного бульона для тех, кто самим творцом предназначен править Вселенной, или самому принадлежать к элите, к избранным, к возлюбленным чадам творца? Это же глупо, Веселов, земная кровь не позволяет вам подняться до вершин понимания великой истины. Земля притягивает вас, да, Земля, и я не думаю, что она станет для вас пухом…

– Избранные, не избранные, – медленно произнес Веселов. – Значит, все земное человечество – это пыль, прах, агар-агар для вашего народа? Значит, земной разум – это ничто, все достижения смехотворны, ошибки и победы, войны и открытия – всего лишь суета инфузорий под микроскопом? Но вы-то, вы без нас – вы ничто, вы, как глисты, можете питаться только соками хозяина, он-то без вас проживет, а вы без него? И эта глиста еще имеет наглость презирать того, кто дал ей приют и пищу?! Вы же умеете только пользоваться чужими плодами, присваивать их себе, обкрадывать, выдавать за свои и при этом ставить себя выше обворованных? Не слишком ли, профессор, а?

– Знакомые обвинения, – удовлетворенно сказал Черняк, будто ждал этих слов от Веселова. – Из века в век их повторяют всякие бездельники и пустомели. А проще говоря – завистники, снедаемые комплексом неполноценности. Что бы делала ваша так называемая цивилизация без нас? Вы об этом не думали, я понимаю, но давайте мыслить трезво. Стремление к справедливости – благородное чувство, но совершенно нелогичное. Всегда были, есть и будут высшие и низшие. Нет, я имею в виду не социальные различия, они преходящи и случайны. Генетические, Веселов, наследственные!

– Это я слышал. Высшая раса, недочеловеки, активное размножение для одних, геноцид для других…

– Ложная идея не может жить долго, Веселов, а эта живет. Тем более, что вы, люди, охотно применяете ее на животных. Или ради своей пользы, или просто для удовольствия. Оставляете породистых, беспородных – в расход. Но лишь только дело коснется выведенной генетически чистой линии красивых, здоровых, талантливых, энергичных людей, как тут же все неполноценные поднимают вой. Как же так, ведь могут обойтись без них! Посмотрите на земную историю, Веселов, как вы думаете, почему цивилизация расцвела лишь в нескольких очагах?

– Уж не из-за вашего ли народа? Быть может, это вы создали философские системы, науку, религии? Это же смешно. Я-то знаю, что за все века вы не придумали ничего нового, вот присваивать вы умеете виртуозно! И вы же всегда изолировали себя от других народов.

– Изоляция изоляции рознь. Можно быть рассеянными среди народов, но не смешиваться с ними. Вы не учли очень важный фактор. Катализатор, Веселов, катализатор. Он не вступает в реакцию, но реакция без него не начинается. Платина – благородный металл, не изменяет своей сущности, но только в ее присутствии происходят взаимовлияния и взаимообогащения. И чтобы это происходило всегда, платина должна остаться платиной. Там, где были мы, цивилизации расцветали, откуда мы уходили – все разваливалось и приходило в упадок. Это история, ее уже не изменишь по своей прихоти. Я понимаю, что вас мучает, Веселов, – продолжал Черняк. – Чувство раздвоенности. Вы не можете решить для себя, в каком случае вы станете предателем. Вы лишь недавно узнали великую тайну. Вы никогда не отделяли себя от земного человечества. И никогда не думали, что у вас может быть другая родина, настоящая. С людьми вы прожили долгую жизнь, со мной разговариваете впервые. Я не столь наивен и не жду от вас слез умиления и братских объятий. Но все же вы должны сделать выбор. Мы предлагаем вам намного больше, чем может предложить Земля.

– Чем же я ценен для вас? – спросил Веселов. – Неужели я стою столь долгой беседы и уговоров? Всего лишь четвертинка вашей крови.

– Хотите, чтобы я был откровенен до конца? – Черняк откинулся в кресле, блик от очков скользнул по стене. – Ладно, открою всю правду до конца: ваш дар уникален, никто из нас не умеет вселяться в тела животных. По всей видимости, произошла мутация, уже здесь, на Земле. Нам нужны эти гены. Нет, звери и птицы нас мало интересуют. Но это основа для овладения сознанием людей.

– Вот оно что… Почему же вы решили, что это мутация вашего наследства, а не земного?

– Земного? – Черняк презрительно усмехнулся. – Не смешите меня. Земля. Питательный бульон, питомник, трамплин… Мы были вынуждены ускорить ваш так называемый прогресс, чтобы вашими руками, руками рабов, создать уровень, нужный нам для возвращения. И кроме того… Земля обречена. Она слишком быстро идет к самоуничтожению. Для чего нам мертвая планета?

– Значит, вы еще и крысы, бегущие с корабля? Но если вы такие мудрые и великие, что вам стоит предотвратить гибель планеты? Это ваша вторая родина, не свинство ли бросать ее в трудный час?

– Есть только одна родина – родина предков. Наша колыбель. А Земля? Нельзя же любить место каторги, ссылки. Наш срок истекает. Мы должны собрать воедино каждый ген, рассеянный на этой планете. В конце концов, ваше согласие не так уж важно. Мы можем просто вычленить из вас все нужное. А остальное, земное, выбраковать… И все же я не сторонник насилия. Выбирайте – или свой народ, или этот бульон, который вот-вот выкипит и испарится бесследно.

– А если по морде? – недипломатично спросил Веселов, лохматя и без того нечесаные волосы.

Черняк растянул губы в улыбке и попривычке чмокнул в конце.

– Да выплюньте вы конфету изо рта! – сорвался Веселов. – Мало вас били!

– Это бессмысленно, – снисходительно сказал Черняк. – Мне лезть в драку? Мне?

Он сидел за столом и, не меняя позы, заколебался, затуманился, и тут же сгусток серого тумана появился у окна, быстро потемнел, и вот уже Черняк стоит там и слегка кланяется, и улыбается, и причмокивает, как фокусник после удавшегося фокуса.

– Клопы! – сказал Веселов, подворачивая рукава халата. – Паразиты вселенские! А глистогонного не пробовал, а?!

Подошел к двери, повернул ключ и, подбросив его в воздух, ловко поймал.

– Долго не покрутишься, все равно достану.

– Идиот, – фыркнул Черняк. – Я вернусь на два дня назад, и вы с ошарашенной рожей тупицы ничем не помешаете мне выйти из кабинета. Мне нужно верить, Веселов. У вас мало времени на раздумья. У нас очень большой опыт…

– Ах ты, солитер! Еще и угрожаешь! – не выдержал Веселов и ухватился за стул.

– Бастард, – презрительно сказал Черняк и просто исчез из комнаты.

И Веселов, понял, что искать его бессмысленно, ибо два дня назад он сам дал Черняку уйти из кабинета. Безнаказанно и просто. Поэтому он опустил стул, напился прямо из графина, пригладил волосы у зеркала, а потом вышел, бросив ключ на пол у двери.

Страха не было. Досада на свою несдержанность, брезгливость, быть может, растерянность, это да, это было. Единственное, что он знал наверняка, – надо действовать, время болтовни, сна, ожидания истекало. Еще не так давно время казалось ему разреженным, замедленным, бесконечно-растянутым, теперь же оно обрело плотность, остроугольность, то и дело приходилось натыкаться на ранящие грани. Словно бредешь в темноте по лабиринту, обставленному ловушками, утыканному остриями мечей и копий, и не дано предугадать, что ждет тебя…

На повороте дороги, ведущей из больницы, его поджидал Алеша Васильев. Великий мститель взбудоражено переминался с ноги на ногу, лицо его было загадочно и напряженно. Веселов издали махнул ему рукой, тот состроил жуткую гримасу и прижал палец ко рту. «Будем играть в шпионов», – невесело подумал Веселов. Скрываться было поздно, да и некуда. Он подошел к нему, хотел было остановиться, протянуть руку и сказать что-нибудь простое, но Алеша отвернулся и громко прошептал:

– Не останавливайся, нас могут увидеть вместе. Там ждет такси. Садись на заднее сиденье. Мы с тобой незнакомы.

Пожал плечами Веселов, вздохнул, ну и сделал все так, как его просили.

Алеша сел рядом с водителем, назвал адрес, вернее – место: рощу на границе города; Ехали молча. Веселов думал о своем, а о чем думал Алеша, пока было неизвестно. «Должно быть, обнаружил очередное доказательство вины моего бедного отца, – решил Веселов. – Знал бы Алеша всю правду…»

Но оказалось, что Алеша знал именно правду. Выйдя из такси, они долго шли по весеннему лесу, по размокшей тропинке, Мимо черно-белых берез. Когда скрылись последние дома, Алеша тщательно осмотрелся по сторонам и тихо спросил:

– Клопов нет? – и покосился на сумку, перекинутую через плечо Веселова.

– А если попроще?

– Микрофонов?

– А-а… Слушай, давай напрямую. Ей-богу, не до игр.

– Я все знаю, – трагически прошептал Алеша. – Я разговаривал с твоим отцом.

– Что?! – Веселов даже остановился.

– С твоим отцом, – повторил Алеша. – Он мне все рассказал. Не спрашивай, как я его нашел. Или он меня. Это неважно. Главное, я знаю о заговоре. Надо спасать Землю…

Вот так, ни больше, ни меньше… Из недомолвок, восклицаний, цитат из «Тиля Уленшпигеля» Веселов все же выяснил следующее.

Алеша виделся с человеком, называвшимся Геннадием Веселовым. Алеша было ему не поверил, но человек в подробностях рассказал ему историю, случившуюся с ним и с Васильевым-старшим на границе с Норвегией. Факты были те же, только вот версия Алешу не устроила, и он затеял дискуссию. И тогда ему рассказали другую историю, тоже знакомую Алеше. О том, как и почему Геннадий Веселов должен был уйти из дома. Женщина, приходившая накануне побега, была Наследницей (Веселов вздрогнул при этом слове), ее условия были жесткие, пришлось уйти, петлять в пространстве, менять города и фамилии. «Возможно, – сказал тогда Алеша, – но что из этого?» И тогда он узнал всю правду.

Оказывается, Землю захватили пришельцы, попавшие к нам из глубин космоса в незапамятные времена. Их целью был не захват власти, а расселение среди земных народов и постепенное направление прогресса в нужную для них сторону. Эти существа умеют принимать любой облик, любой образ жизни, свободно передвигаться в пространстве и во времени, но они способны только влиять, а не действовать, все они делают руками ничего не подозревающих землян. Оказывается (при этих словах Алеша непритворно побледнел и снизил голос до шепота), они повинны во всех земных бедах: в бесчисленных войнах, в эпидемиях, в религиозных распрях, в чудовищных открытиях ученых и даже в том, что теперь Земле угрожает всеуничтожающая ядерная война…

Володя, притворившийся удивленным, спросил, для чего же это им нужно, разве они сами не погибнут вместе с планетой? На что Алеша с готовностью выпалил:

– Нет! Они хотят вернуться на свою планету. Им не нужны космические корабли. Им нужна энергия. Огромная освобожденная энергия! Когда ухнут все ядерные запасы Земли, они пожрут всю энергию и тотчас окажутся на своей планете. Им нет никакого дела, что мы все погибнем. Они специально веками подталкивали нас к этому. В этом их цель!

– В чем же твоя цель?

– Бороться с ними, – твердо сказал Алеша и сжал кулаки.

– А мой отец рассказал тебе, кто он на самом деле?

– Да. Он сын одного из тех. Но он с нами, землянами. Он сказал, чтобы я нашел тебя и рассказал правду.

– А ты сам не боишься слишком много знать?

– Об этом должны узнать все! – воскликнул Алеша и настороженно оглянулся. – Мне сразу же стало все ясно. Без них вся история пошла бы по-другому. Все было бы намного лучше. И сейчас мы бы не висели на волоске. Пока не поздно, надо бороться! Ведь ты с нами?

– С кем это, с вами?

– С нами, с землянами. Неужели не ясно?

– А кто же я по-твоему?

– В тебе ведь есть наследственность этих. Немного, но есть. Вдруг она проявится, ты переметнешься в стан врага.

– Ну и терминология у тебя, – поморщился Веселов. – Это что, ваш северный диалект?

– Это жестокая реальность. Мы не можем полностью доверять тебе. Выбирай – или с нами, или против нас.

– Третьего не дано? И почему ты говоришь от имени всех землян? Ты у них спросил разрешения?

– Я патриот Земли, и мне дороги идеалы человечества. Каждый честный гражданин планеты встает в ряды борцов.

– Послушай, Тиль, твой любимый герой обладал неоценимым качеством – чувством юмора. Тебе бы хоть каплю этого великого дара.

– Сейчас не время шутить. Ты так и не сказал, на чьей ты стороне.

– Я скажу, скажу… А как ты представляешь себе эту борьбу? Выкрикивать лозунги? Писать воззвания на стенах? Хватать прохожих за рукав и рассказывать им о заговоре? А чем это кончится, знаешь? Статьей в психиатрическом журнале об интересном больном В. В лучшем случае.

– У меня есть ружье. И я знаю дорогу к логову. Отдать жизнь для великой цели – счастье.

– Экстремист чертов, – проворчал Веселов. – Да против кого ты будешь бороться? Что у них, печать на лбу?

– Нет – так будет, – спокойно заявил Алеша. – Мы заклеймим их.

– Дивлюсь я на тебя и печалюсь. Кроме вреда, ты ничего не принесешь, Алеша.

– Если ты против меня, то против человечества, – объявил побледневший, с горящими глазами непримиримого мстителя Алексей.

– Я не против тебя. Но и не с тобой. Ты сам придумал правила, а я их просто не принимаю. Уж прости, но у меня свой взгляд на все это. И я совсем в другом положении, чем ты.

И тут все, что копилось исподволь в Алеше, взорвалось.

– Ты в положении ренегата, изменника, отщепенца, труса! Думаешь выслужиться перед своими? Тебе наплевать на Землю, лишь бы шкура была цела! Открылся наконец, каиново семя! Я тебя давно подозревал!

Нет, не хотел Веселов драться, но Алеша ударил первым, и не было Оксаны, чтобы разнять их…

Значит, так, растрепанные, облепленные мокрым снегом, вдоволь покричав и посопев, возвращались они по узкой тропе, впереди Веселов, шагах в десяти – Алеша. Ему казалось унизительным идти той же тропой, он то и дело пытался свернуть, но тут же вязнул в снегу и возвращался на полосу, утоптанную чужими ногами.