Текст книги "Школа победителей Они стояли насмерть"
Автор книги: Олег Селянкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
– Спасибо, – ответил Норкин, пожал протянутые руки и вышел из штаба.
Со взводом простился сурово, по-солдатски.
– Смирно! – крикнул дневальный, как только Норкин вошел в землянку.
Матросы встали, а Никишин, который должен был бы как старшина отдать рапорт, сделал шаг, другой, сказал:
– Товарищ лейтенант, – и замолчал. Что говорить дальше? Взвод желает вам всего наилучшего? Попутный ветер?.. Язык не поворачивался.
– Вольно… Собирайся, Саша. Едем.
Никишин взглянул на лейтенанта и метнулся к нарам. Его вещевой мешок был всегда завязан.
Крепким рукопожатием Норкин передал матросам то, чего не мог сказать словами. За месяцы войны люди научились прятать свои чувства, выражать их не словами, а поступками. Вот и подходят к Норкину матросы.
– Нож открывать консервы у вас есть? У меня лишний. Возьмите, – говорит один.
– Махорку без мундштука курить никак невозможно. Я их сделал несколько штук, так один – вам, – говорит другой, и мешок Норкина наполняется, пухнет от портсигаров, зажигалок и ножей самых различных размеров и назначения.
Ехать до станции решили на машине. В распоряжении Норкина оставалось немного времени, и он пошел к Ольге. Долго они сидели молча, прижавшись друг к другу.
Звезды на небе стали меркнуть.
– Пора, Оленька, – сказал Михаил, – но не шевельнулся.
Ольга еще сильнее прижалась к нему. Она знала, что Михаилу нужно ехать, но как отпустить счастье, которое так недавно стало твоим? Скоро ли оно вернется вновь?
Михаил провел ладонью по ее мокрой щеке.
Послышался шум идущей машины и стих у крыльца,
– Меня ждут, Оленька. – Голос Михаила дрогнул.
Оля подала Михаилу полушубок и сама застегнула крючки.
Машина стояла у самого крыльца. В ее кузове сидели Чернышев, Чигарев, Никишин и еще кто-то. Норкину страшно захотелось хотя бы на несколько минут задержать отъезд, хотя бы совсем немного еще побыть вместе с Ольгой.
– Ждем, Норкин! – крикнул с машины Чернышев. Михаил повернулся к Ольге, протянул ей руку, но она
порывисто обняла его, прижалась горячей щекой к губам, и он услышал прерывистый шепот:
– Жду, Миша… Всегда помни: жду…
Норкин влез в кузов, и машина тронулась. Он ни разу не оглянулся и не видел Ольги, которая по-прежнему стояла на крыльце, сжимая руками накинутый на плечи платок. Колючий ветер бил Норкину в лицо, выжимал слезы, а он сидел неподвижно, всматриваясь в светлеющую даль.
Не все шло гладко в Сталинграде. Флотилия создавалась в момент напряжения всех сил страны, и поэтому возникал целый ряд трудностей, которых можно было бы избежать в другое время. И чем ближе к весне, чем больше приближался срок окончания формирования флотилии, тем заметнее были эти помехи. Новые дивизионы требовали и кораблей и командного состава. Если бы присмотреться сейчас со стороны к работе Ясенева, то наверняка можно было подумать, что он занимает любую должность; но только не комиссара бригады. Ясенев сам вникал и в укомплектование кораблей личный составом, и в снабжение их, и в другие не менее важные дела. Только, бывало, утрясет одно дело, думает, ну вот сейчас займется основу ной работой, а тут и столкнется с новым вопросом, да такого первостепенного значения, что нужно бросать все и немедленно браться за него.
Да и с командиром бригады траления капитаном первого ранга Семеновым работать было трудно. Он принадлежал к разряду «бывалых людей». В годы революции и гражданской войны Семенов был в самой гуще событий. И что особенно интересно – он не зазнавался, не отказывался учиться, как это случалось с теми, которые ссылались на свой жизненный и военный опыт. Он всегда был готов поддержать любое предложение, подхватывал его, но редко доводил до конца. Взять хотя бы рекогносцировку. Командиры-днепровцы на основании опыта предыдущих лет службы предложили еще зимой ознакомиться с рекой и побывать на самых ответственных перекатах. Это могло значительно облегчить изучение реки весной. Семенов ухватился за это предложение, возглавил поход и… самовольно изменил его маршрут. Комадиры поездили на машинах вокруг города, побывали в нескольких деревнях и вернулись злые-презлые.
– Понимаешь, я их ознакомил с историческими местами. Ведь там я дрался еще в гражданскую!.. Или ты считаешь, что с историей их знакомить не надо? – так объяснил Семенов Ясеневу изменение маршрута.
У Семенова было две слабости. Он любил вспоминать о встречах с большими, всем известными людьми. Стоило в его присутствии упомянуть о каком-нибудь генерале или адмирале, как Семенов непременно вставлял свое слово:
– Это ты про кого? Про Володьку?! Да я его, как облупленного, знаю! Шурка! Помнишь, Володька на полу у нас дома спал?
И «Шурка», адъютант Семенова, знакомый с ним чуть ли не с гражданской войны, отец семейства и в скором времени дедушка, неизменно отвечал:
– Точно. Было.
Ясеневу некогда, да и незачем было заниматься выяснением того, спал ли действительно на полу «Володька», но важное мероприятие обычно оказывалось скомканным: после такого вступления Семенов начинал рассказывать, вспоминая все новые и новые подробности.
Вторая слабость Семенова – неистощимая страсть к заседаниям. Семенов приходил к себе в кабинет в девять утра, а выходил из него только около полуночи. Там он и обедал. И все это время шли заседания. То он «накоротке» (часа два-три) беседовал с командирами дивизионов, то проводил «оперативку» с командирами штаба. Нельзя было упрекнуть его в безделье, но и работа подменялась разговорами. По флотилии даже летала крылатая фраза:
– У Семенова вчера постановили выполнить решения всех предыдущих совещаний.
Все это и заставляло Ясенева браться за многие дела, порой даже в ущерб тому, за которое отвечал в первую очередь он. Так получилось и сегодня. На столе его лежит личное дело главстаршины Мараговского. Он во флотилии только второй месяц, а уже успел основательно проштрафиться. По объяснительной записке все произошло очень просто: Мараговский, встречая дежурного по дивизиону бронекатеров лейтенанта Чигарева, забыл, что он без фуражки, и, отдавая рапорт, приложил руку к, голове. Немедленно последовала реплика Чигарева:
– К пустой голове руку не прикладывают.
– А я ведь не к вашей, – огрызнулся Мараговский. Случай исключительный во всех отношениях. Мараговского наказали, но все ли это? Ведь нельзя же останавливаться на одном факте и только на нем сосредотачивать внимание? Ясеневу был нужен корень. Его нужно было найти и вырвать. Биография у Мараговского интересная, сложная. К нему нужно присмотреться. И опять не все. А Чигарев? Разве он не виноват? Почему он сам позволил себе такую неуместную выходку? Зазнался. Давно уж об этом поговаривают командиры, но руки все время не доходят, хотя глаза и видят.
Нужно бы немедленно разобраться, спланировать работу так, чтобы не повторялись подобные безобразия, но Ясенев сидит и просматривает ведомости бригады. Сегодня в обкоме партии сообщение Семенова о готовности бригады, там конкретно решится вопрос о помощи ей со стороны города и речного флота. Вот и погрузился Ясенев в цифры, перечитывает сухие слова объяснительных записок.
Семенов, как и обещал, пришел за полчаса до совещания. Низенький, коренастый, с большим мясистым носом, он, словно принюхиваясь, осмотрел кабинет, неторопливо подошел к креслу, стоявшему у письменного стола, и опустился в него.
– Все пишешь? – спросил он. – А я, брат, все это вот где держу! – и он хлопнул себя ладонью по лбу. – Тут, брат, всего надежнее!
– Хорошо, что ты на свою память надеешься, но там ведь с нас спросят точные, а не приближенные данные.
– А ты и испугался? Не робей! С Семеновым, брат, не пропадешь!.. Хочешь, я расскажу тебе один интересный случай?.. Был я на съезде. Сижу и слушаю доклад, а мой сосед все ерзает да ерзает. Меня аж злость взяла! Я толкнул его локтем в бок и говорю так зло: «Чего вертишься? Слушать мешаешь!» – Семенов сдвинул брови, вытянул вперед губы, показывая, как он сказал это своему соседу. – И что ты думаешь? «Извиняюсь, – говорит, – товарищ Семенов!» Ну, дослушал я доклад, а когда пошел к выходу, то никак не пойму, почему мне все дорогу уступают. Оглянулся, а сзади идет мой сосед… А кто он? Век не догадаешься!.. Он подходит ко мне при всех и говорит: «Спасибо, товарищ Семенов, за критику!».. То-то… Не бойся. С Семеновым, брат, не…
– Я готовлюсь, а не боюсь.
– Ладно, ладно… Едем.
В кабинете секретаря обкома партии уже были командующий, член Военного Совета флотилии, командиры и комиссары других бригад. Все они сидели парами, и сразу было видно, что это не случайность. Они нуждались друг в друге, готовы были поддержать один другого, дополнить. Даже сейчас некоторые из них оживленно шептались, обсуждая какие-то вопросы. И Ясенев позавидовал им. Хотя они с Семеновым и сели рядом, но не о чем было им говорить.
– Ты, Андрей Петрович, о чем думаешь просить обком? – спросил Ясенев.
– Не волнуйся. В грязь лицом не ударим, – ответил Семёнов.
Первым выступал контр-адмирал Голованов. Высокий, седой, с открытым лицом, с тремя орденами Красного Знамени, он невольно вызывал симпатию. Говорил Голованов просто, сжато, но каждое его слово ложилось точно на свое место, как ложатся плиты при постройке хорошо продуманного здания: ни одной лишней. Он критиковал себя, обком, порой бывал резок, но его не перебивали, ему верили.
Потом слово взял Семенов. Он долго благодарил партию за внимание, заботу и после этого сразу же заверил всех, что бригада справится с поставленными перед ней задачами.
– Мы здесь дрались еще в гражданскую, а если придется и теперь, то чести своей тоже не замараем! – закончил он и взглянул на Ясенева. Его глаза говорили: «Ну, как? Комар носа не подточит!»
Командующий и член Военного Совета переглянулись. Голованов удивленно взглянул на Семенова, повернулся вместе со стулом к своему комиссару и что-то зашептал. Секретарь обкома спросил:
– Разве вы кончили?/
– Так точно. Кончил.
– Я, товарищ Семенов, ничего не слышал о трудностях, с которыми вам приходится встречаться в работе. В чем требуется вам помощь?
– Скажу прямо: трудности есть. Но я не больной, а здесь не госпиталь и жаловаться нечего. Работать надо! Нас трудностями не запугаешь… Сами справимся, товарищ секретарь обкома!
– Подумайте, товарищ Семенов.
– Я слов на ветер не бросаю! Если сомневаетесь – присылайте комиссию и проверяйте. О чем мне просить партию? Я благодарен ей за доверие и теперь сам обязан все решать. Сколько можно просить у партии? Только и слышишь: помогите, помогите! В гражданскую и не так приходилось!.. Выдюжим! Как на каменную стену рассчитывайте!
– А стены-то народ строит! – бросил реплику Голованов.
Ясенев не собирался выступать, но теперь молчать он не мог и попросил слова. Он раскрыл блокнот, потом решительно захлопнул его и спрятал в карман.
– Я начну с претензий, – сказал Ясенев. – Плохо вы нам помогаете. Некоторые наши тральщики до сих пор находятся в ремонте, и конца его не видно. Речники, некоторые руководители пароходства, – поправился он, – порой ссылаются на перегрузку мастерских, на подготовку к навигации, на то, что мы попали, вклинились к ним в график вне плана…
– Конкретнее, товарищ Ясенев, – перебил секретарь обкома.
– Фактами крой, Ясенев, – подсказал Голованов. Ясенев начал приводить только факты, и чем больше он их называл, тем сильнее крепло в нём чувство уверенности, что сегодняшнее совещание вызвано необходимостью. Даже странным теперь казалось то, что оно не состоялось раньше. Ведь формирование бригады, а следовательно, и флотилии, пошло бы значительно быстрее, еслн бы город раньше включился в это дело. Сейчас бригада была почти готова. Несколько тральщиков, о которых упомянул Ясенев, не решали ее судьбы. Зачем корабли, если нет для них тралов? А тралов-то и не было. Их давно обещали выслать, часть даже находилась уже в пути, но факт оставался фактом: бригада их имела мало. Значит они, тралы, являлись тем главным звеном.
Или взять политработников. Только в бригаде Семенова два дивизиона не имели комиссаров, однако почему-то все мирились с этим, терпеливо ждали прибытия политработников из Москвы. А почему город не мог их дать?
– Скажите, а эти ваши тралы что из себя представляют? – спросил секретарь обкома. – Мы их здесь изготовить не можем?
Почему-то об этом раньше Ясенев не думал. Действительно, часть тралов без особого труда могла быть сделана здесь, на заводах города и области.
Наконец высказались все.
– Обком партии, товарищи, поставил вопрос о готовности флотилии не случайно. – Секретарь обкома говорил спокойно, глядя именно на того, к кому относились его слова. – В наши функции, товарищ Семёнов, не входит проверка боевой готовности флотилии. Вы неправильно поняли задачи сегодняшнего совещания. Проверять вас будет нарком Военно-Морского Флота. Но время сейчас трудное, все должны действовать согласованно, целеустремленно, и нас интересовало, все ли, зависящее от нас, сделали мы, представители общественности города и области. И при проверке оказалось, что далеко не все… Я думаю, что прямо запишем в решении свое мнение о тех товарищах, которые до сих пор не поняли, что создание флотилии – дело народное, партийное… Относительно тралов… Придется, Дмитрий Максимович, принять заказ. Подожди! Мы знаем, что тебе сейчас туговато приходится, что завод перегружен. Но тралы нужны?.. Сам, говоришь, понимаешь? Так в чем дело?.. Детали уточним позднее. И последнее… Тут товарищ Семенов сказал, что с трудностями борется сам, что в гражданскую войну было труднее. Правильно. Но это было когда? Сейчас мы другие стали, товарищ Семенов! Вам бы, товарищ Семенов, давно пора понять, что партия ничего не делает наполовину. Не в правилах большевиков давать поручения, ставить задачу и не оказывать помощи. Партия, товарищ Семенов, всегда вам поможет, но зато потом и спросит!
Ясенев думал, что Семенов сделает правильные выводы, но уже через час услышал, как он сказал адъютанту:
– Вызывай, Шурка, штабных специалистов на оперативку… Ну и дал я там жизни! Как начал, как начал! Теперь и с ремонтом быстро закончим, да и местные заводы на тралы заказ примут… Вот, брат, какой о. н, Семенов!
У Ясенева сложилось мнение, что Семенов искренне верил в правдивость своего рассказа.
«Нет, так больше не может продолжаться», – решил Ясенев и вошел в кабинет Семенова.
– А, явился! – оживился Семенов. – Хорошо, что ты сам догадался зайти. Садись и поговорим.
– За тем к тебе и пришел, Андрей Петрович, – ответил Ясенев, садясь в кресло и пододвигая его к столу.
– Раскаиваешься?
– В чем?
– В том, что попер там против меня. Вышел на трибуну и давай показывать прорехи!
– Ты на меня не кричи, Андрей Петрович, – нарочно тихо сказал Ясенев. – Я наравне с тобой отвечаю за бригаду и скажу тебе прямо: дальше дело так не пойдет.
Семенов закурил, откинулся на спинку кресла и спросил:
– Уж не учить ли ты меня собрался?
– А если и так?
– Молод! Знаешь, кто у меня учился? Знаешь? Да сам…
– Еще раз прошу не кричать; к тому же не учился он у тебя. Не мог.
– Не веришь? Шурка!
– Не надо его… Если даже и так, то зачем кичиться этим? Сейчас перед нами совсем другие задачи…
– Знаю!.. Послушай, комиссар… Давай договоримся: в морской тактике, организации и вообще ты меньше меня понимаешь и прислушивайся к моим советам. Если не согласен, – давай разойдемся. Не держу! С Семеновым любой рад служить будет!
– Я вижу, нам с тобою сегодня не договориться, – сказал Ясенев вставая. – Попробуем еще, но только знай, Андрей Петрович, что так работать нельзя.
– Пугаешь?
– Нет, предупреждаю.
Было уже темно, когда Ясенев вошел в свой кабинет. Он устало опустился на с. тул, несколько минут посидел, закрыв глаза, потом достал из ящика стола фотокарточку сына. Мальчонка с пионерским галстуком смотрел на него не по годам серьезно и вроде бы немного с укором, словно обижался на отца за то, что тот даже не поздравил его с таким важным событием, как принятие в пионеры.
«Сегодня же напишу, – подумал Ясенев. – Зачем се годня? Сейчас!».
Он прислонил фотографию к чернильному прибору, достал из стола лист бумаги, взял ручку, но в дверь постучали.
– Да, да! Войдите!
– Главстаршина Мараговский явился по вашему приказанию!
– Вот и хорошо! Садись… Да не туда, а ко мне поближе. Разговор длинный будет, – говорил Ясенев, пожимая руку Мараговского.
– Я вам не помешал, товарищ батальонный комиссар?
– А другого ничего придумать не мог? – в свою очередь спросил Ясенев, пряча в карман фотокарточку сына.
Глава двенадцатая
ВОЛГА СРАЖАЕТСЯ
На Волге шла вторая военная навигация. Внешне все осталось по-прежнему: торопились куда-то пассажирские пароходы, солидно, медленно перебирали плицами буксиры, и на блестящей поверхности реки всюду виднелись темные пятна барж и плотов. Прижимаясь к берегу, сновали катера, как обычно, бакенщики промеряли глубины, ставили бакены, створы.
Но глубже сидели в воде баржи, шире и длиннее были плоты. Среди них строгими клиньями или вытянувшись в кильватер проходили новые для Волги корабли. Их здесь, не было с времен гражданской войны. С длинными стволами пушек или без них, все они, покрытые одинаковой серой краской, вносили в радужные тона реки что-то суровое, присущее только войне. На палубах этих кораблей редко можно было увидеть людей. Однако стоило в безоблачном небе появиться вражескому самолету-разведчику, как оживали корабли: из кубриков, надевая бескозырки, выбегали матросы, падалл чехлы с пушек и пулеметов, глухо лязгали броневые двери и над притихшей рекой гремело:
– Корабль к бою изготовлен!
Военная флотилия сторожила, охраняла Волгу. Правда, военных действий пока не было, и над берегами проносились только учебные снаряды, только по мишеням стреляли пулеметчики.
Так спокойно прошла весна. Волга уже начала входить в свои берега, сошла вода с лугов, и босоногие мальчишки, сняв рубахи, ловили ими рыбу в маленьких озерках, сверкавших белыми пятнами среди яркой зелени. Дни стояли жаркие, знойные. Изнемогая от жары, склонили деревья к истрескавшейся земле свои ветви с запыленными листьями. Даже асфальт стал в городе мягким, податливым. Промаршировал по улице взвод матросов, а привычного удара ног не слышно. Да и песни тоже.
Селиванов опустил тяжелую штору окна и прошел в глубину комнаты. Сегодня он дежурил по штабу бригады и, как говорилось в инструкции, в отсутствие командира бригады оставался за него, был полновластным хозяином всех кораблей. Но Леню это не прельщало.
«Благодать Мишке, – думал он. – На воде прохладнее. Да и работа живая. А у меня одна радость – кораблики на карте переставлять».
Вокруг Лени на столах, полочках и тумбочках стояли телефонные аппараты. Он мог сейчас поговорить не только с любым городом или селом на берегу Волги, но даже с Москвой. Без всяких междугородных! На стене висела большая географическая карта с красной ломаной линией фронта, а на длинном столе, что стоял вдоль стены, лежала другая. На ней только Волга. Словно вросли в ее голубую ленту маленькие модели канонерских лодок, бронекатеров, тральщиков. Флотилия была готова. Все знали, что по первому слову все придет в движение: поползут модели по карте, лягут на нее красные секторы обстрела, полосы тральных работ. Но пока все стояло, и Лене было скучно.
Он взял книгу, попробовал читать, но скоро захлопнул и бросил на стол. Леня сейчас завидовал и Норкину, и Чигареву, и другим командирам, которые служили на кораблях. Вода! Это вам не просто химическое соединение, формула которого известна всем школьникам. И не «белый уголь». Вода – кипучая жизнь корабля, живое, настоящее дело!
«А Михаилу, прямо скажем, повезло, – рассуждал про себя Леня. – Он не испытал мук формирования, не сидел в штабе. Только прибыл и сразу получил назначение дивизионным минером на тральщики. Несколько дней пожил на квартире, похвастался письмами и фотографиями Оли, начал, да так и не отправил письмо матери, и ушел. Только его и видели!»
Правда, один раз завернул в Сталинград, но и то по вызову штаба. Получил документы для штаба дивизиона и приказ о том, что отныне нет лейтенанта, а есть старший лейтенант Норкин. Ох, и смешное выражение лица, было у Мишки, когда он прочитал этот приказ! Видно, что радешенек Мишка, хочется ему подпрыгнуть чуть не до потолка, а он пыжится, старается казаться серьезным, равнодушным. Даже Ясенев не выдержал и засмеялся, глядя на него.
«Нет, штабная работа не для меня!» – окончательно решил Селиванов и только поднялся, чтобы снова подойти к окну, как дверь распахнулась и в комнату влетел Семенов. За ним вошли и другие командиры.
Семенов очень любил рапорты. Бывали случаи, когда плохого дежурного только рапорт и спасал. Услышав зычную команду, Семенов невольно добрел, и вполне заслуженный разнос превращался в добродушную воркотню, Селиванов, как и все другие командиры, знал это и уже набрал полные легкие воздуха, готовясь крикнуть, но Семенов ткнул пальцем в один из телефонных аппаратов и сказал:
– Вызывай Каменный Яр!
– «Река»? Дайте мне Каменный Яр… Что?.. Занято, товарищ капитан первого ранга. Диспетчер разговаривает…
– По паролю «Вода»!
Этот пароль был введен давно, но им еще не пользовались. Опять вода. Но теперь она – опасность: готовься к бою великая русская река! И Селиванов бросил в телефонную трубку это слово. Слышно было, как ойкнула телефонистка, что-то щелкнуло и через секунду:
– Каменный Яр на линии.
– Дай! – сказал Семенов, протягивая руку. Взяв трубку, он сначала приложил ее к одному уху, потом зачем-то перенес к другому и нарочито густо пробасил – Каменный Яр? Что там у тебя случилось?.. Я говорю! Сам Семенов говорит с тобой!
Вряд ли дежурный по пристани знал, кто такой Семенов, но пароль и властный, начальнический тон произвели впечатление, и он начал рассказывать. Семенов больше не кричал и терпеливо слушал, постукивая карандашом по коробке аппарата.
Селиванов воспользовался моментом и спросил у стоявшего рядом с ним командира:
– Что случилось?
– Сами ничего не поймем, – ответил тот, пожимая плечами. – Сидим и работаем. Вдруг открывается дверь, является «сам» и кричит: «За мной!» Что нам оставалось делать?
– Селиванов! Записывай! – Семенов бросил на стол сломанный карандаш. – Пиши… Так… Так… В четырнадцать часов… пассажирский пароход… у входа в Саралев-скую воложку… Так… Так… Ладно! Почему сразу не доложил лично мне?.. Я, брат, не люблю, когда инструкцию не знают! Смотри у меня! – Семенов погрозил кулаком и бросил трубку на рычаг аппарата.
– Сейчас посовещаемся накоротке, – наконец сказал Семенов, сел на место Селиванова, но сразу вскочил, стукнул кулаком по столу и крикнул: – Мины, подлец поставил! Но меня этим не купишь! Внимание отвлечь хочет! Не выйдет! Не на того напал!.. Как думаете, командиры, что за этим кроется, а?
– Мне кажется, что прежде всего нужно приказать Краснову вытралить мины, – сказал один из командиров.
– Что вы меня учите! Я сам знаю, кого послать! Как мины тралить, ты меня не учи! Я, брат, ученый!
Неизвестно, сколько времени продолжался бы еще этот неприятный для всех разговор, если бы в это время в комнату не вошли командующий и член Военного Совета флотилии. Контр-адмирал взял со стола журнал, прочел в нем запись Селиванова и так же молча положил его обратно,
– Какое решение вы приняли? – спросил он, поворачиваясь к Семенову.
– Я, товарищ командующий, послал туда Краснова. – Мясистый нос посинел от прилившей к нему крови. – Я те места во как знаю! – Ребро ладони прошлось по шее. – Он с минами быстро разделается, а…
– Краснова послали или только еще думаете? – нетерпеливо спросил командующий.
– Я уже распорядился… Сейчас передадут приказ.
– Передавайте. – Командующий подошел к карте Волги, минуты две молча смотрел на нее, потом сказал —., Война пришла на Волгу… Фашисты ночью поставили мины. На них уже взорвался пароход… Судя по силе взрыва—мины магнитные, морского типа… Есть ли смысл такие мины ставить в одиночку?
Командующий говорил словно сам с собой. Каждая фраза – только сжатый тезис. Командующий умышленно делал паузы. Он давал возможность другим понять то, что уже освоено им.
Война пришла на Волгу…
Перед глазами невольно вставали сотни километров родной земли, которые отделяли Волгу от врага. Огонь сейчас там. Смерть сейчас там. Значит, оправившись немного после разгрома под Москвой, враг снова рванулся вперед. Мины – это только пальцы кровавой руки, которая тянется к Волге, на Кавказ, а следовательно, и к сердцу Родины – к Москве.
Упали в Волгу первые мины… Морские магнитные мины. Какой бы широкой и глубокой ни была река, она, по сравнению с морем, всегда будет узким, мелководным ручьем. Всегда настороже здесь судоводитель: отошел в сторону от фарватера – посадил пароход на мель, распорол, проломал его днище о скользкие от ила или отточенные водой грани камней. Теперь еще труднее; мины встали в горле реки – на судовом ходу. Пока обнаружила себя только одна. Но командующий безусловно прав: такие мины в одиночку не ставят.
– Передайте приказ Краснову, – еще раз сказал командующий, словно пришел к окончательному выводу, что это правильное решение.
Селиванов уже потянулся было за телефонной трубкой, но зазвонил другой телефон, зазвонил непривычно длинно, требовательно.
– У Луговой Пролейки тоже взорвался пароход, – доложил Селиванов через минуту.
– Так, – кивнул головой командующий. Его предположения оправдались: минная война началась сразу на фронте длиной в несколько сот километров. – Фашисты применили излюбленный прием – шумят везде, где только могут… Пишите приказ: Краснову приступить к тралению на участке Сталинград—Петропавловка… Адмиралу Голованову… Обеспечить непрерывное движение судов на участке выше Сталинграда, принимая все возможные меры к уничтожению обнаруженных минных полей… Разъяснить всему личному составу: Волга должна остаться свободной!
Пока Селиванов передавал приказания, командующий и все другие командиры молчали. Говорить никому не хотелось. Каждый понимал, какая ответственность легла теперь на флотилию. А многое еще было недоделано. Не все корабли вступили в строй. Не все они были готовы к минной войне. Взять бригаду Голованова. Она предназначалась для артиллерийских боев, а не для траления, и, кроме пушек и пулеметов, на кораблях ничего не было. Пушкой мину не взорвешь. Это понимали все, но приказ есть приказ: сейчас Голованов отвечал за движение пароходов, он был обязан бороться с минами, на него легла основная ответственность за всю Волгу выше Сталинграда.
Командующий тоже думал об этом. Нелегко было отдать приказ, но он верил в командира бригады, хотя и продолжал думать о том, чем можно сейчас помочь ему.
– Семенов, где сейчас Норкин? – спросил командующий.
– Идет сюда на совещание.
– Посылай его немедленно к Голованову. С ним, кажется, два тральщика? Вот и их посылай вместе с ним.
– Разрешите доложить? Я вызвал их на совещание, и они без тралов…
– Зато Норкин минер, – сказал член Военного Совета. – А тралы вышлите им немедленно.
И Норкин прошел мимо Сталинграда, даже не заглянув на квартиру. А побывать очень хотелось. И как же не иметь этого желания, если он вместе с Леней Селивановым остановился у Доры Прокофьевым Кулаковой, жены бывшего своего командира? Она жила в Сталинграде у сестры. На катерах состоялся короткий митинг. Для этого они и пришвартовались на ходу друг к другу бортами. Собственно говоря, то, что произошло, и нельзя назвать митингом: Норкин передал матросам то немногое, что узнал сам из приказа, и основной упор сделал на задачи, поставленные перед флотилией. Говорить было о чем, да и накипело на сердце у матросов, но Мараговский своим выступлением как-то сразу поставил точку. Взяв слово первым, он сказал:
– От имени всех заверяю, что приказ Родины и партии мы выполним! – Потом обвел глазами матросов и закончил: – Говорить мы, товарищ старший лейтенант, не будем. Мы делом докажем.
Никишин кивнул головой и поднялся. Они с Марагов-ским быстро нашли общий язык и теперь действовали совместно, дружно. Объединил их простой разговор на корме катеров. Тогда еще над Волгой не летали фашистские самолеты, команды катеров были только укомплектованы и матросы приглядывались, прощупывали друг друга. В один из таких вечеров Мараговский сказал, глядя в желтую от песка воду:
– Ненавижу фашистов.
Матросы удивленно посмотрели на командира катера: им было сначала непонятно, почему вдруг он вспомнил о врагах в этот прекрасный вечер, когда и первые нежно-зеленые листья, и теплый ветерок шептали только о жизни, о счастье. Лишь Никишин ответил без промедления:
– Подлюги!
– Бить их надо, – продолжал Мараговский.
– Под корень! – почти выругался Никишин.
С тех пор их часто видели вместе. Большей частью они молча сидели рядом и думали о чем-то своем, но большом, важном, или перебрасывались отрывистыми фразами. Общая была у них ненависть, не могла не быть общей и любовь. Если Никишин говорил о Норкине только хорошее, то и Мараговский проникся к нему уважением. Это они и выкрали ночью из каюты китель Норкина, чтобы пришить знаки старшего лейтенанта.
Норкин сидел на складном стуле перед рубкой и всматривался в реку. Ему хотелось первому увидеть Голованова, о котором среди матросов ходили легенды. Любили адмирала и за личную храбрость и за находчивость, без которых на войне не выиграешь ни одного боя, и за то, что, сделав замечание, адмирал никогда не уходил сразу. Обычно он оставался здесь до тех пор, пока не убеждался, что его поняли, что впредь ошибка не повторится. В его бригаде почти не было взысканий, и самым страшным взысканием был разговор с адмиралом. Из его кабинета матрос обычно выходил мокрый, словно после хорошей бани с настоящим русским парком.
Наконец из-за острова показался высокий яр. Около него, навалившись бортом на глиняный выступ, стоял буксирный пароход. Его рубка валялась на берегу кучей обломков. Ниже парохода на берегу толпились моряки и речники. А еще ниже – прижались к яру катеры. На одном из них был поднят флаг командира бригады.
Норкин спрыгнул на берег, подошел к матросам и спросил:
– Адмирал Голованов здесь?
Матрос удивленно посмотрел на старшего лейтенанта, который не знал Голованова, и показал глазами на седого человека в простом брезентовом плаще на плечах:
– Вот он.
Норкин шагнул вперед и представился. Голованов крепко стиснул его пальцы и быстро заговорил:
– Тебя-то мне и надо. На нашем участке сегодня ночью опять мины поставили, да и пароходы бомбили… Видишь? Взрывом рубку снесло… Переходи на мой катер, а тральщики передай в отряд. Отправлю этого, и пойдем прокладывать тральный фарватер.
