Текст книги "Костры партизанские. Книга 2"

Автор книги: Олег Селянкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

– Позволительно ли спросить, кого это «нас»?

– Нас – истинных, верных патриотов своей земли, – не промедлив и минуты, ответил пан Власик. – Почему так получается? Ведь сам Христос…

– Пан Власик, сегодня, прошу вас, не упоминайте при мне ни самого бога, ни сына его, – взмолился Василий Иванович. – А что касается пана Золотаря… Терпеть не могу, когда кто-то за моей спиной шуры-муры разводит!

Пан Власик какое-то время молча смотрел на него, поджав в кривую полоску почти бескровные губы, потом спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Помнится, в тот раз вы сюда с каким-то паном приезжали? Вроде бы – со своим начальником? Позвольте спросить, а где он сейчас? Как его здоровье?.. А я лучше сам любого в порошок сотру, чем…

На лице пана Власика не отразилось ничего, кроме внимания. Он просто слушал, он ждал, что будет сказано еще. Но Василий Иванович не захотел окончательно расшифровывать свою мысль. И тогда пан Власик сказал зло, беспощадно:

– Тот оказался предателем… А пан Золотарь… – пренебрежительное пожатие плеч, – он только для того и пригоден, чтобы на поводке ходить… Или вы обиделись, что формирование отряда Черного произошло помимо вас?

– Избави бог от такого счастья, как этот пресловутый отряд! – замахал руками Василий Иванович. – Или у меня мало своих забот, своих неприятностей?

– Отряд Черного…

– Пан Власик, почему вы считаете меня глупее, чем я есть? Провалился, не оправдал надежд ваш Черный, вот и весь сказ. Потому вы сегодня и нацеливаете меня на него, потому и хотите прилепить меня к нему. Чтобы было на кого вину сваливать.

Пан Власик не возразил, но и не подтвердил догадки Василия Ивановича. Он, словно раньше и не упоминалось о Черном, вдруг повел разговор о том, что в эти дни, когда солдаты вермахта уже вышли к Волге, здесь нужно объединить все национальные силы, что на сегодняшний день основная цель всех подлинных патриотов Белоруссии – создание своего национального правительства.

Пространно, красочно говорил, суля всяческие блага тем, кто без промедления примкнет к этому движению. А закончил и вовсе неожиданно:

– Не буду скрывать: мы долго и внимательно приглядывались к вам, пан Шапочник. И теперь мы протягиваем вам руку на дружбу во имя нашего общего и великого дела!.. А что касается пана Золотаря… Вам стоит только подать сигнал…

Ушел пан Власик, беззвучно прикрыв за собой дверь, Василий Иванович согнал с лица дежурную доброжелательную улыбку и устало-опустился на стул. Не на свой, а на тот, который стоял в самом темном углу кабинета: чтобы хоть несколько минут побыть самим собой и не дать кому-нибудь ненароком подсмотреть это.

Сначала в голову лезли исключительно черные мысли, и вдруг словно просветление нашло: а не потому ли фашисты разрешили легализироваться местным националистам, что дела на фронте не так хороши, как хотелось бы?

Осенила эта догадка – сразу вспомнил, что гитлеровское командование уже неоднократно сообщало: дескать, начинаем последний, самый решительный штурм Сталинграда, дескать, теперь-то обязательно падет эта большевистская крепость.

Василий Иванович повеселел. И уже не с раздражением, а с насмешкой подумал, что и о настоящих патриотах Белоруссии, которые будто бы группируются вокруг националистов, врет пан Власик, вульгарно врет! Не патриоты, а чистокровное отребье они, ваши единомышленники, пан Власик! Верные же сыны Белоруссии сейчас бьются с фашистами на фронтах войны, партизанят в здешних и других лесах, лишая вас спокойствия!

И он мысленно стал перебирать в памяти имена белорусов-партизан. Вспомнил Защепу и всех тех пинских, о ком Виктор рассказывал, Николая Павловича, деда Евдокима и многих других. Никак, около сотни имен вспомнил уже, а память знай себе подсказывает и подсказывает. И, тихонько и радостно засмеявшись, Василий Иванович подошел к своему столу и решительно сел за него.

Через несколько секунд лицо Василия Ивановича опять стало строгим и чуть туповатым, самодовольным: он вновь приступил к исполнению своих обязанностей.

4

Понял Стригаленок, что не партизанским отрядом, а самой настоящей бандой верховодит Дмитро, стал избегать встреч с Галннкой, обходить стороной ее хутор. Надеялся таким способом разорвать тенета, в которые так неожиданно угодил. Но однажды, когда, лакомясь ягодами, он вышел за линию охранения роты, словно из-под земли вдруг появился Рашпиль. Ощерился вроде бы в радостной улыбке, но спросил холодно, почти зло:

– Или к Гальке дорогу забыл?

Стригаленок начал оправдываться, безбожно врать, ссылаясь на обстановку и придирки командиров. До тех пор молол всякое, пока Рашпиль не перебил его:

– Заткни фонтан! И вот тебе наш последний сказ: или умей ценить нашу дружбу, или… Да ты оглянись для интересу.

Стригаленок оглянулся и увидел сзади себя бандита с такой рожей, что пропала всякая охота спорить, сопротивляться.

С того свидания и пошло: он заглядывал к Гальке раз или два в месяц, сообщал ей то, что предназначалось для Дмитра, а взамен получал и горячие ласки, и кое-что материальное. Правда, особо ценного больше не давали, но оккупационных марок отваливали порядочно; и шматок сала – в придачу.

Нет, каких-то особых военных секретов он не выбалтывал, больше так, по мелочам, промышлял. И то, что он самый заурядный предатель, окончательно понял лишь после того, как из засады был убит Защепа, о маршруте которого Стригаленок проболтался просто так, чтобы сказать хоть что-то.

Понял это – сначала испугался до дрожи во всем теле, может быть, с час мучался мыслью о том, что следовало бы пойти к начальству и чистосердечно покаяться. Не пошел, не покаялся: никаким раскаянием не исправишь сделанного, а вот себя, свою карьеру – наверняка погубишь. Он решил, что и сам достаточно умен и силен для того, чтобы начать жить по-новому.

И какое-то время крепился, вернее – насиловал себя: и к Гальке не захаживал, и с товарищами по роте старался мир наладить.

Но партизанский паек был так ничтожно скуден…

5

Старший лейтенант Константин Яковлевич Пилипчук искренне считал, что дисциплина – основа боеспособности армии, а точное соблюдение распорядка дня – одно из ее слагаемых. Поэтому с первого дня формирования бригады бился за то, чтобы заставить всех точно выполнять и уставы и все прочее, определявшее поведение партизан в тот или иной момент. Причем, если рядовым партизанам или командирам рот и батальонов было достаточно приказать, чтобы все эти требования стали для них непреложным законом, то как быть с командиром бригады? Ему не прикажешь, ему – в недавнем прошлом человеку сугубо гражданскому – почти год пришлось доказывать, что раз сейчас по распорядку дня то-то, значит, так и должно быть: уж очень привык Александр Кузьмич к тому, что, если пришел к нему человек, – немедленно брось все дела и займись с ним, помоги ему разрешить сомнения или просто поговори так, чтобы он ушел от тебя посветлевшим.

И конечно, доказывать пришлось, прежде всего личным примером…

Но сегодня, едва пробежав глазами первое донесение, полученное через Ольгу от Василия Ивановича, Пилипчук сразу же почти побежал к командиру бригады, бросив дежурному по штабу:

– Передай Николаю Павловичу, чтобы немедля шел к комбригу!

Александр Кузьмич жил в домике, стоявшем на самой окраине деревни, а штаб бригады располагался в центре ее. Почти в километре от штаба, у самого леса, стоял тот домик. Непорядок? Да еще какой! Но тут товарищ. Иванец настоял на своем, откровенно заявил, когда Костя Пилипчук однажды все же допек его своими разговорами об опасности жизни на окраине деревни:

– Опасно, говоришь? А почему? Здесь наиболее вероятен внезапный удар противника? Если это тебе точно известно, если без колебаний веришь в это, тогда давай так организуем службу, чтобы напрочь исключить его, этот внезапный вражеский удар!

И вот почти километр пришлось сейчас прошагать старшему лейтенанту. За весь этот путь он только однажды подумал о том, что сейчас по распорядку дня, разработанному им же самим, командир бригады никак не ждет его, что их плановая встреча должна обязательно состояться еще через час и десять минут. Однако не замедлил шага: с такими новостями, какие содержит полученное донесение, не можно, а должно являться в любое время суток.

Командир бригады действительно удивленно взглянул на Пилипчука, когда он без стука ворвался в горницу, но ничем не выразил своего недовольства.

– Вот, от Ольги, сегодня получено, – сказал в оправдание Пилипчук и протянул донесение. – Как видите, все подтверждается! И про Черного, и про…

– Может быть, все же позволишь сначала мне самому прочесть? – спокойно, без тени раздражения, спросил Александр Кузьмич и оседлал нос очками.

Пилипчук замолчал. Ни слова не сказал даже тогда, когда пришел запыхавшийся Николай Павлович. Только глянул на него торжествующе.

Ох, как невыносимо долго читают они донесение! Нарочно, что ли, время тянут? Чтобы позлить его, испытать его терпение?

В донесении сообщалось то немногое, что Василий Иванович узнал о банде Черного, сжато, но точно давалось определение ее сути: фашистский выкормыш, предназначенный исключительно для того, чтобы своими действиями подорвать партизанский авторитет в глазах местного населения.

Этот вывод подтверждался фактом: Василий Иванович точно назвал даже место, где фашисты уничтожили всех, кого провокаторам удалось сманить в лес.

Писал Василий Иванович и о том, что, если верить слухам, где-то в соседнем районе базируется еще одна подобная банда: в деревне Козевичи она обчистила огороды не только прислужников фашистов, но и самых обыкновенных жителей; так сказать, с одинаковой силой по тем и другим ударила, будто подчеркнула, что для нее все равны. И еще две подводы угнала.

Упоминалось в донесении и о пане Власике как о представителе так называемой Белорусской народной самопомощи; давались его приметы и особо подчеркивалось, что тот почему-то настойчиво пытается установить деловые контакты с ним, Опанасом Шапочником.

Подробнее же всего говорил Василий Иванович о том, что сейчас фашисты намереваются и вовсе безжалостно ограбить деревни, не только все продовольствие, но и молодежь у них украсть.

К донесению был приложен и подробнейший список тайных агентов, замыкающихся на пане Золотаре: их имена, клички и даже адреса.

Все трое прочли донесение от первой до последней его строчки. Если Костя Пилипчук горел желанием немедленно уничтожить всех предателей, ставших сейчас известными, и выследить банду Черного, ударить по ней, чтобы достойно отомстить и за гибель Защепы, и за все прочее, то Николая Павловича волновало другое: он уже вспомнил, что Григорий со своими людьми похозяйничали на огородах деревни Козевичи. Выходит, Птаха с умыслом, с дальним прицелом, подсунул ему соседские грядки и две подводы?

Николай Павлович снова просмотрел список провокаторов. Птаха в нем не значился. Почему? Закреплен не за паном Золотарем, а за кем-то другим? Или все это случайность?

Решил, что обязательно займется этим вопросом. И еще – с сегодняшнего дня просто необходимо вновь нацелить коммунистов на беседы о том, что партизаны – защитники своего народа и каждое их действие, даже каждое слово всегда должны быть кристально чистыми и правдивыми. И не пора ли Григория определить на должность? Негоже, когда человек с таким опытом партизанской войны просто ждет, куда и зачем его пошлют.

Командир бригады, еще раз прочитав донесение Василия Ивановича, спросил о том, что, по мнению Пилипчука, не имело никакого отношения к разговору, который должен был состояться сейчас:

– Как там рота Каргина? Готова к операции?

– Так точно, – буркнул Пилипчук.

– А если Каргина с ними не будет? Если его заменит, допустим, Сазонов, дело не пострадает?

Это уже что-то новое. Пилипчук мельком пытливо глянул на Николая Павловича. Тот недоумевающе шевельнул бровью. И тогда Пилипчук ответил опять же кратко:

– Так точно, Сазонов в этой операции может заменить Каргина.

Командир бригады уже опять держал в руках донесение Василия Ивановича, потом подчеркнул в нем какие-то строки и спросил:

– Помнится, те трое, с которыми ты встречался, другой район базирования называли? Может, проверим, так ли это?

Проверить, конечно, любые сведения и всегда полезно. Только, казалось Пилипчуку, с этой проверкой можно и повременить; он считал, что главное сейчас – банда Черного и те перевертыши, на которых указал Василий Иванович. Поэтому он лишь неопределенно передернул плечами.

Александр Кузьмич снял очки, протер их чистой тряпицей, которую достал из внутреннего кармана пиджака, и сказал:

– Я насквозь вижу тебя, Константин Яковлевич… И никогда не прощу Черному убийства Защепы. Ведь мы с ним… А роту на эту операцию Каргин пусть ведет сам. Что касается предателей, их уничтожения – эту мысль еще обмозгуем. Сообща обмозгуем.

Пилипчук в спор не полез. Он козырнул и спросил подчеркнуто официально:

– Разрешите идти?

Вышел он вместе с Николаем Павловичем. Тот и сказал ему, когда они оказались одни:

– Ты не переживай. У меня память цепкая, я их всех теперь на всю жизнь запомнил, так что…

6

На задание шла рота Каргина. На самое обыкновенное: ей было приказано отбить еще одно стадо коров и угнать его в лес. За последний месяц рота уже трижды ходила на подобные задания. И ни разу промашки не случилось. Обычно терпеливо ждали в засаде, пока стадо или обоз с зерном, картошкой или еще чем не оказывался под прицелом пулеметов и автоматов. Много малых гуртов скота и обозов с украденным фашистами продовольствием в те дни шло к железнодорожным станциям, где их ждали порожние вагоны. Так много шло, что часто их сопровождали только местные жители, насильно мобилизованные для этого, и несколько полицаев; лишь где-то, говорят, использовались воинские команды. Шли гурты скота и обозы только днем, ночуя в селах, где стоял приличный гарнизон. И все равно полицаи, наряженные в конвой, чувствовали себя обреченными и поэтому, увидев пулеметы и автоматы, нацеленные на них, почти всегда сразу же бросали оружие и поднимали руки, уповая на милость партизан. За последний месяц уже трижды было именно так.

Не потому ли и шли партизаны вольно? Не потому ли и Каргин, шагавший в середине походной колонны, сейчас думал о самом постороннем? О том, что если бы ему дали большую власть, то он перво-наперво удалил бы из всех партизанских отрядов девах. Особенно тех, которые заманивающую внешность имеют. Таких, как Мария Верба. Чтобы смуту в мужицкие сердца не вносили. Или партизаны не человеки? Или их не тянет на эту самую любовь? Ведь только соберутся вечерком у костра, когда день нормально пройдет, сразу про нее и заноют. И если верить тем песням, она и такая, и этакая, самая распрекрасная, самая желанная! Будто бы и жить без нее вовсе безрадостно!

Что касается лично его, Ивана Каргина, то у него своя точка зрения на любовь.

Она, любовь, конечно, нужна. Но опять же когда? В мирной жизни она во как надобна. А сейчас, когда тебя в самую неожиданную минуту вражеская пуля настичь может, на что любовью душу себе рвать?

Нет, что вы там ни говорите, а он, Каргин, будь дана ему большая власть, всех смазливых девах на сто верст удалил бы от партизанских отрядов!..

Григорий, шагавший с разведчиками впереди роты, догнал Юрку и сказал ему, понизив голос до шепота:

– Глянь, а они у тебя вовсе ходить не умеют!

Юрка, заподозрив подначку, зло глянул на Григория. Но в глазах того было лишь удивление, и тогда Юрка остановился, пропустил мимо себя всех разведчиков. Потом гневно скомандовал:

– Разведка… стой!

Разведчики остановились, сгрудились, повернулись к нему.

Юрка не подошел – подкрался к ним. С минуту или чуть больше томил молчанием, прежде чем сказать:

– Я-то думал, что разведчиками командую, а на поверку иное вышло. – И то ли пренебрежительно, то ли разочарованно махнул рукой: – Вы даже ходить не умеете!

Разведчики запереглядывались недоуменно. Потом Стригаленок, решив, что подвернулся случай показать себя, выпятил грудь и сказал, ловя глазами взгляд Юрки;

– Как вы и учили, гуськом идем, след в след.

– Слыхал, Григорий, что он говорит? Оказывается, это я научил их так ходить! – и вовсе распалился Юрка. Чувствовалось, что ему хотелось дать волю голосу, что он из последних сил сдерживает его. – А позвольте спросить вас, тех самых, кто разведчиками себя именуют, почему мы ходим именно так, цепочкой, один в затылок другому?

– Чтобы на земле остался след только одного человека! – отрапортовал Стригаленок.

– И только-то? – всплеснул руками Юрка.

Действительно, а что еще? Этот вопрос без труда читался в глазах многих.

– Мы с Афоней, когда на задание идем, тоже всегда друг за другом держимся. Первый под ноги смотрит, чтобы на мину или еще на что случайно не наступить, а второй по сторонам наблюдение ведет, оберегая и себя, и первого, – спокойно сказал Виктор. Сказал только потому, что увидел спешащего к ним Каргина: не хотелось, чтобы при нем Юрка ругал своих разведчиков.

Однако Юрка уже завелся и теперь не хотел видеть ни Каргина, остановившегося в нескольких шагах, ни других партизан, которые тоже подошли сюда. Он, прохаживаясь около будто окаменевших разведчиков, знай себе отчитывал их:

– Может, я не говорил вам этого? Может, вы и слыхом не слыхивали, что за разведчиками и вражеские «кукушки» охотятся? Или вам глаза только для того и дадены, чтобы на стоптанные каблуки товарища взирать с высоты собственного роста?

Неизвестно, когда и какими словами Юрка закончил бы свою лекцию, если бы Каргин не спросил спокойно, словно и не понимая происходящего:

– Что у вас здесь за митинг?

Юрка всем телом повернулся к нему и отрезал:

– Так сказать, боевой подготовкой занимаемся. А митинги разные, это, как вам известно, товарищ командир, не по моей части, – и зашагал вперед, нарочно глядя только под ноги себе.

Тронулась вперед разведка – возобновила движение и вся рота. Но теперь все, до кого уже дошел слух о разносе, который Юрка учинил своим разведчикам, словно только сейчас вспомнили, куда и зачем они идут. И не стало недавней расслабленности. Даже Каргин сейчас шагал уже в голове колонны, шагал, злой на себя: ведь и он несколько минут назад позволил себе думать о том, что к сегодняшнему боевому заданию не имело никакого отношения.

7

Стадо, в котором было около ста коров, перехватили под вечер, когда до запланированного ночлега ему оставалось преодолеть лишь шесть километров дороги, прорезавшей заболоченный лес. Просто, прячась за деревьями, скомандовали четырем полицаям, конвоировавшим то ли коров, то ли пастухов, бросить оружие. Это приказание было выполнено незамедлительно. Казалось, теперь только и осталось угнать коров в лес, но в это время один из пастухов – мужик лет пятидесяти – вдруг выхватил из-под рваного пиджака ракетницу и выстрелил; алая, как кровь, ракета взвилась в небо и рассыпалась там тревожно мигающими звездочками.

На какие-то секунды партизаны опешили, потом несколько человек бросились к тому мужику, чтобы скрутить его. Но он уже упал на колени и закрыл лицо ладонями. Так и стоял, покорно ожидая чего угодно. Ракетница валялась рядом, напоминая о том, что он только что совершил.

Григорий, первым подбежавший к нему, треснул его по шее так, что у него мотнулась голова, и прокричал зло, почти истерично:

– Кому, сволота, сигнал подал?

– Им, катам фашистским, – простонал мужик, не сделав даже попытки взглянуть на людей, грозно толпившихся вокруг него.

– Да как же ты посмел пойти на такое? – изумился Мыкола.

И тогда, по-прежнему не отрывая рук от лица, мужик сказал, что пустить ракету ему приказал главный фашистский начальник; тот самый, который с пятью машинами, полными солдат, вот уже какой день плетется сзади, умышленно отставая километров на десять; как сказал тот начальник, вся родня мужика в пепел пойдет, если он не пустит ракету, когда увидит партизан; а если выполнит все, как ему приказано, родня в целости останется, да еще и награду за его подвиг получит.

– А у меня только сопливых шестеро, – закончил мужик и впервые отнял руки от лица, впервые взглянул на партизан; в его глазах была мольба.

– Что ни говори, а ты последняя сволочь! – сказал Григорий и опять треснул его по шее, но не так зло, как в первый раз.

Считанные секунды были даны Каргину на размышление. Самое простое – бросить или перестрелять коров здесь, а самим уйти в лес: не впервой в чащобе фашистам бой давать.

Но приказ требовал другого. Однако корова не лошадь, от нее резвости не жди…

Хотя – сколько фашистам потребуется времени на те километры? Минут двадцать, не меньше. А если учесть, что ехать им предстоит по лесной дороге, что местность сильно заболоченная…

Да и вообще эти фашисты не должны в лес сунуться, в настоящий бой с партизанами ввязаться: маловато их, фланги все время будут открыты для партизанских ударов.

Тогда за каким чертом фашистский начальник приказал этому мужику выпустить ракету? И вдруг будто током ударила догадка: и не помышляют те машины спешить сюда, ракета фашистам только для того и нужна, чтобы точно знать, где ждет их партизанская засада!

Однако чтобы застраховаться на случай своей ошибки, Каргин подозвал командиров взводов и каждому дал конкретное задание: Федору гнать коров в лес, куда приказано; Юрке с разведчиками поспешить навстречу фашистам и, обстреляв прицельно, заставить их спешиться, потерять еще десяток минут; а всем прочим залечь за деревьями вдоль дороги, изготовиться к бою.

Прождали фашистов около часа. Они не появились. Тогда Каргин увел своих людей в лес. Шел замыкающим и с гордостью думал о том, что теперь даже солдаты вермахта боятся партизан, выискивают способы, которые дали бы возможность избежать боя с ними в лесу.

8

От снега, искрящегося на солнце, нестерпимо слезятся глаза, надо бы дать им передохнуть, но Каргин упрямо шагает по снежной целине. И думает он сейчас почему-то не о том, что задание командования выполнено, а о границе, которая испокон веков устанавливалась между государствами или враждующими сторонами. Вдоль нее обязательно стоят пограничные столбы, оповещая всех, что эта земля принадлежит такому-то народу. И кто скажет, сколько тысяч солдатских глаз непрерывно ведут наблюдение за ее неприкосновенностью?

Правда, в давние времена, как рассказывал учитель в школе, такой охраны границы не было. Тогда где-то на перекрестке дорог, бывало, стояла гарнизоном богатырская застава. Чтобы силой своей, мужеством своим преградить путь врагу. И были в ту пору еще дозорные одиночки. Эти располагались на вершинах гор, курганов или на специальных вышках. Они, обнаружив врага, палили дымные костры.

А вот сейчас, здесь, на земле Белоруссии, захваченной фашистами, нет границы между смертельными врагами. Вернее – здесь она незримая. И пульсирующая. Кто сильнее, тот ее и устанавливает. Поэтому, хотя сегодня с утра и шли вроде бы уже по партизанским владениям, ни себе, ни Марии Вербе даже малого послабления Каргин не дозволял. Единственное, на что сознательно пошел, откровенно сказал Марии:

– За тем лесочком Кошевичи спрятались. Доберемся до них, встретимся там со своими – тогда только и считай, что мы с тобой задание выполнили, домой вернулись.

Мария не ответила, только взглянула на него усталыми глазами.

Уже больше месяца они вдвоем. За это время узнали друг друга – лучше некуда. Вышли из партизанского лагеря дождливым днем, а возвращаются по сухому и крепкому морозцу. Пока ходили по вражескому тылу, и последние листья с деревьев ветер сорвал, и мороз льдом реки и речки сковал, и снег на землю лег прочно, надолго.

Больше месяца ходить по вражескому тылу, где любая случайность может погубить, – это очень долго. Особенно для нервов: они ко всему чувствительны, вот и сдают, можно сказать, надсаду получают…

Честно говоря, когда командир бригады, давая задание, сказал Каргину, что во вражеский тыл идти ему надлежит в паре с Марией Вербой, которая на все это время вроде бы его женой будет, он радости не испытал. И в спор не вступил только потому, что это приказ был. Но в душе изрядно покостерил начальство: или не понимает оно, что с мужиком надежнее?

А вот само задание пришлось по душе: командир бригады прямо сказал, что им надо докопаться до правды о том отряде, с представителями которого еще летом встречался Пилипчук. Особенно же понравилось, польстило сказанное командиром бригады в заключение:

– Пойми, Иван Степанович, всем сердцем пойми, почему тебя, а не другого, посылаем, хотя, сам знаешь, хороших разведчиков нам не занимать. Почему же мы тебя в это дело включаем? А потому, что тут не просто увидеть что-то надо, тут все значительно сложнее. Ведь если тот отряд, представители которого на дружбу с нами набивались, создан фашистами и с теми же целями, что и банда Черного, узнать правду ой как сложно будет. А нам ее сквозь любую маскировку обнаружить надо! По каким-то вроде бы мелочам, по неосторожно оброненному слову или еще чему, но только на нее выйти!.. Всех наших разведчиков мы перебрали и остановили выбор на тебе. Так что, вникни…

Каргин, конечно, понял, какое доверие ему оказали. Только вот с Марией Вербой во вражеский тыл идти…

Однако, как время доказало, она деваха правильная. И характер имеет. Не бабский, а настоящий, мужицкий. Взять, к примеру, хотя бы ту первую ночь, когда им вместе пришлось заночевать у незнакомых людей.

Вошли они в хату – Мария сразу зачастила по-белорусски. Он еще глазами зыркал, в обстановку вживался, а она с хозяевами чуть ли не дружбу уже завела. Вроде бы о самом обычном болтала, а он заметил, что временами, словно между прочим, она и вопросики вставляла, вроде того: а не шалят ли у вас в лесах партизаны? Так толково эти вопросики вклинивала, что и не понять, ищет она встречи с теми партизанами или боится ее.

Она же и не попросила, почти скомандовала хозяевам:

– Мы с Ваней на сеновале ляжем: он к свежему воздуху привержен.

На сеновале, пока Каргин осматривался и прикидывал, куда и как сигать, если ненароком фашисты нагрянут, она не мельтешила перед глазами, с разговорами разными не лезла: молча лежанку ладила. А только он лег, отгородившись от нее большой охапкой душистого сена, она и сказала с укором:

– Зачем же так, Иван Степанович? Вдруг хозяева заглянут?

Он перебрался к ней на разостланные половики, натянул на грудь тот же кожух, каким и она по самое горло укрылась. И тут что-то чувствительно кольнуло его в бок. Он еще думал, что бы это могло быть, а она уже пояснила, довольная собой:

– Это шило я для тебя припасла, если…

– Дура! – только и сказал тогда Каргин и отодвинулся на самый краешек половиков.

Здорово он тогда рассердился. Можно сказать, рассвирепел. Или Мария совсем без понятия, не доходит до нее, что настоящий мужик никогда не станет в любовь играть, если задание командования на нем висит? И вообще он, Каргин, никогда баб не сильничал. И не будет. Разве настоящий мужик на такое пойдет?

После этой ночи он, кажись, дня три или четыре почти не разговаривал с Марией. Только по делу слово-другое и ронял.

Видать, дошло до Марии, что ошибочно себя вела. Сама, вроде бы ни с того ни с сего, сказала:

– Вот беда-то, потеряла я шило, Иван Степанович.

Помнится, он ответил:

– Известно, баба, потому и потеряла. А оно в хозяйстве еще как сгодилось бы.

Она молча проглотила упрек, только глазищи упрятала.

Однако пословица правильно говорит, что шила в мешке не утаишь. Прокололо то шило Мариину котомку. Это Каргин к вечеру заметил.

Ох и хитрющая баба!..

А как они с Марией от двух полицаев отбились? Натолкнулись на этих сволочей, когда вовсе не ждали! Те, конечно, первым делом: «Кто такие и куда бредете?» Показали им документы, в самом почтительном тоне весь разговор с ними вели.

Вроде бы и придраться не к чему, а эти вцепились: шагайте с нами до управы, и все тут!

Пошли, конечно. Мария – впереди с одним из них. И все хиханьки да хаханьки строит, плечом будто бы случайно в его бок тычется. А тот дурак и разомлел…

Правда, и Каргин не сразу игру Мариину понял.

Зато потом, когда смысл ее заигрываний дошел до него, уловил момент и хрястнул кулаком в висок своего, всей тяжестью тела на него навалился. А Мария в это время на втором полицае повисла. Свалить его, конечно, не смогла, но и выстрелить не дозволила…

Помогла ему тех полицаев и в болото упрятать. Как заправский мужик помогала, все понимая без подсказки. И только после этого спросила, повернувшись к нему лицом:

– Синяк-то у меня под глазом большой всплывет или обойдется? – И вздохнула: – Как бы сейчас пятак медный пригодился…

А прошло еще совсем немного времени, вдруг прыснула в уголок платка.

– Ты чего? – удивился он.

– Я теперь всем бабам, с которыми разговаривать придется, обязательно говорить буду, что это ты меня так разукрасил. Из ревности!..

Но все это, можно сказать, мелочи, о них черт знает почему сейчас думается. Самое же главное – задание выполнено: точнехонько установлено, что в тех краях партизан не было и нет. Какой вывод отсюда напрашивается?

В Кошевичах их встретил сам Костя Пилипчук. Ему и доложил Каргин, что, выходит, те, которые с Костей встречались, какую-то черную мысль имели.

И все это время, пока докладывал Косте, пока обедали и даже усаживались в сани-розвальни, Мария вроде бы не обращала внимания на Каргина. Зато в санях, когда Пилипчук заговорил с возницей, она вдруг прижалась грудью к плечу Каргина и торопливо шепнула:

– Теперь я за вами, Иван Степанович, хоть на край света пойду. Так что учтите мою заявочку!